Резкие перемены во дворце и в Москве начались с женитьбы Алексея Михайловича на Наталье Кирилловне Нарышкиной. Об этой свадьбе, о самих Нарышкиных сочинено много красивых легенд, передаваемых историками разных поколений. Одну из них, в частности, цитирует из «Исторического, политического и статистического журнала», вышедшего в 1827 году, М. И. Пыляев в своем труде «Старая Москва». Согласно этой легенде Артамон Сергеевич Матвеев проезжал однажды мимо селения Киркино, что в двадцати пяти верстах от города Михайлова, и увидел одиннадцатилетнюю девицу, безутешно рыдавшую у своего дома. Боярин спросил о причине ее горя у соседей. Оказалось, юная девица оплакивала свою девку, «самовольно удавившуюся». Артамон Сергеевич взял плачущую к себе на воспитание, и, как впоследствии оказалось, сделал огромнейшую услугу не только доброй девице, но и Алексею Михайловичу, и всему Русскому государству.
В селе Киркино еще в XIX веке люди гордо говорили: «Если бы не удавилась девка в Киркине, не быть бы на свете Петру».
По другим данным, признаваемыми всеми учеными, Матвеев взял в жены шотландку Гамильтон из немецкой слободы, при крещении принявшую имя Авдотьи Григорьевны. Он служил «в иноземных полках», стал рейтарским полковником, а по жене «находился в родстве с родом Нарышкиным: это были старинные рязанские дворяне, происходившие от одного крымского выходца в XV столетии. В XVII веке Нарышкины были наделены поместьями в Тарусе»[159].
Таруса, Рязань, Михайлов расположены не так далеко друг от друга, и вполне возможно, что Матвеев оказался в Киркине не случайно, а приехал специально либо проведать родственников жены (Федор Полуэктович Нарышкин «был женат на племяннице жены Матвеева», а у брата Федора, Кирилла Полуэктовича, была дочка, Наталья, которая «с одиннадцати-двенадцати лет воспитывалась в доме Матвеева»).
В 1669 году Алексей Михайлович, сорокалетний, видный из себя мужчина, к тому же царь, решил жениться во второй раз. Назначили смотр. Жениху приглянулась Наталья Кирилловна Нарышкина. Но смотрины еще продолжались, и борьба во дворце накалилась до предела. Матвеева боялись, ненавидели в Москве многие бояре. Нарышкину ненавидели дочери Алексея Михайловича, почти ровестницы будущей мачехи. «Богомольные хранительницы старых порядков», тетки русского царя, не раз высказывали монарху резко отрицательное мнение по поводу Матвеева задолго до решения царя жениться. Старым девам очень не нравились взгляды Артамона Сергеевича, променявшего русскую красавицу на какую-то Гамильтон, его симпатии ко всему иностранному. Когда же Алексей Михайлович выбрал Нарышкину, молодую, но уже известную своим доброжелательным отношением к иностранному, тетки царя просто обезумели от страха.
Но царь Тишайший проявил в те трудные для себя месяцы завидное хладнокровие и упорство. Почти два года он присматривался к Наталье Кириловне, наблюдал за сварой в Кремле, слушал родных. И 22 января 1671 года женился на родственнице по жене Артамона Сергеевича Матвеева. Он не раз своим тишайшим поведением доказывал всем окружающим, что и таким способом можно достигать поставленных перед собой целей.
Боярин Матвеев, к великому огорчению старых дев, строгих ревнительниц всего старого, русского, стал царю близким другом. В тех случаях, когда Артамон Сергеевич покидал по делам Кремль, царь писал ему добрые письма: «Приезжай скорее, дети мои и я без тебя осиротели. За детьми присмотреть некому, а мне посоветоваться без тебя некому»[160]. 30 мая 1672 года Наталья Кирилловна родила сына Петра. Алексей Михайлович был очень рад. Влияние супруги на царя значительно усилилось.
Царица смело крушила старые обычаи, ездила по городу в открытой карете. Изменился и сам Алексей Михайлович. Если раньше любимым «развлечением» души его были церковные торжества, крестные ходы, то теперь, при молодой жене! он… завел театр, дело неслыханное для Руси.
В селе Преображенском была сооружена «комедийная хоромина», а потом «комедийная палата» в Кремле. Это была сцена в виде полукружия, с декорациями, занавесом, оркестром, состоявшим из органа, труб, флейт, скрипки, барабанов и литавров. Царское место было на возвышении, обитое красным сукном; за ним была галерея с решеткой для царского семейства и места в виде полукружия для бояр, а боковые места предназначались для прочих зрителей. Директор театра, по царскому приказанию, набирал детей из Новомещанской слободы, заселенной преимущественно малоруссами, и обучал их в особой театральной школе, устроенной в Немецкой слободе»[161].
Империи без театра никак нельзя. Театральные представления очень нравились царю, царице и боярину Матвееву. Репертуар был самый разнообразный. Уже в 1675 году, во время масленицы, давали балет. Главным действующим лицом спектакля был Орфей. Балет. Масленица. Орфей.
Россия, сдерживаемая судьбой, всем ходом внутренних и внешних событий – историей XVII века, рвалась из страны Московии в Российскую империю. Что нужно ей было для резкого, стремительного ускорения? Раскованность, свойственная гениям балета. Удаль уверенного в себе человека, которая на Руси очень хорошо видна в глазах подгулявших на масленице людей. И идея, не Орфеева, конечно, а своя – но столь же мощная.
Думал ли об этом царь на просмотре спектакля, от которого у яростных сторонников русской старины сводило от злобы скулы, сказать трудно. Но ход он предпринял, открывая театр в Москве, в Кремле (неподалеку от Успенского собора) гениальный, как бы ни боялись этого слова осторожные люди, как бы ни возмущались по этому поводу те сторонники преобразований, которые горой стоят за всевозможные промышленные перевороты и революции.
Их-то, последних, понять можно. В стране Московии, богатейшей державе, вместо того, чтобы нанимать на Западе промышленников и строить свои заводы (вся Западная Европа строила заводы), основывать учебные заведения, поднимать на уровень эпохи свое государство, Алексей Михайлович заводит какой-то театр и ходит туда регулярно – любуется, как девицы дрыгают ногами.
Много средств потратила казна на это подрыгивание ногами. На несколько заводов хватило бы. Может быть, смалодушничал Алексей Михайлович, пошел на поводу у матери Петра, у боярина Артамона Сергеевича?
Первого сентября 1674 года в Успенском соборе царь «объявил» народу своим наследником царевича Федора. По этому случаю был знатный пир и богатые дары и щедрые пожалования.
А 29 января 1676 года Алексей Михайлович умер.
Федор Алексеевич (1661–1682)
Со здоровьем Федору Алексеевичу Романову не повезло. В детстве его, и без того болезненного, переехали санями, болел он к тому же цингой. Совсем слабый был он телом. Но Бог наградил его ясным умом, светлой душой и добрым сердцем, и Алексей Михайлович, видимо, догадываясь, что век Федора недолог, все же не стал жалеть его, дал ему, как и другим детям, в том числе и старшему сыну Алексею, прекрасное образование, за которое отвечал Семен Полоцкий, монах из Белой России. Алексей, к великому сожалению царской семьи, умер в 1671 году. Был у царя еще один сын от первой жены, Иван, слабый умом и телом (цинга его мучила еще хуже, чем Федора, и болезнь глаз), совсем не способный править государством. Родился он 27 августа 1666 года и мог претендовать лишь на должность «блаженного царя», еще одного Федора Ивановича, но, во-первых, в конце XVII века на Руси не было и не могло быть своего Бориса Годунова, во-вторых, история не терпит слишком частых аналогий в отдельно взятой стране, в-третьих, ситуации в Русском государстве в последние годы правления Алексея Михайловича и Ивана IV Васильевича заметно отличались друг от друга, и в-четвертых, у Федора Алексеевича был свой «заказ истории», и он этот заказ выполнил.
Семен Полоцкий преподавал своим подопечным основы стихосложения. Царевичу Федору приписывают рифмованные переводы псалмов на русский язык. Поэзия для него могла бы стать делом жизни, но дело у него было другое. 1 сентября 1674 года Алексей Михайлович вывел сына на лобное место и объявил его перед собравшимся людом Москвы наследником престола. Федор Алексеевич в ответ сказал цветистую речь. Из него получился бы неплохой оратор. Но здоровье не позволяло ему долго баловать публику своим искусством. Трудно было ему ходить, стоять, сидеть. Боярин Ф. Ф. Куракин и окольничий И. Б. Хитрово, ответственные за воспитание наследника, стояли бок о бок с ним, на всякий случай.
В тот день радостные чиновники получили прибавку в жаловании. Досталось и народу. Алексей Михайлович не поскупился: пусть веселится и радуется люд московский, не каждый день такое событие случается.
Перед смертью царь призвал к себе слабого телом Федора и без тени тревоги, без тени сомнения передал в его некрепкие руки святой крест и скипетр и сказал: «Благославляю тебя, сын, на царство!». Алексей Михайлович был государственно мудрым человеком. Он знал, что боярин А. С. Матвеев и все Нарышкины, которых царь уважал, ценил и любил, мечтали о воцарении четырехлетнего крепкого и смышленого не по годам сына его Петра. Он знал также, что при царе Федоре им будет не сладко. А уж как он любил Наталью Кирилловну, о том и говорить не стоит!
Но царство он передал Федору Алексеевичу, совсем юному, доверчивому, именно по юности своей. Почему же так поступил царь, которого ни в корысти, ни в глупости обвинить было нельзя?
Во-первых, обычай вынудил его передать власть старшему сыну, и события 1682 года, о которых речь пойдет в рассказе о Софье Алексеевне, лишний раз доказывают, что против обычая идти было опасно даже царю.
Во-вторых, сам Федор Алексеевич, слабый телом, но не слабый умом, волей, мог подсказать (не словами, а своим сердцем, своей душой), что отец сделал верный ход.