Софья и на этом не остановилась.
Через пару дней стрельцы потребовали, чтобы Ивана сделали первым царем, а Петра – вторым. 26 мая опять созвали Собор, и требование воинов было полностью удовлетворено. Нет, это перестало быть похожим на события времен «Солдатских императоров» или на примеры истории янычар, мамелюков… Это был какой-то бесконечный Софьин спектакль. Она вела себя странно. Судьба подарила ей золотую рыбку в виде удачного бунта стрельцов, и она, получив в руки удачу, не знала, что с ней делать.
Уже 29 мая стрельцы вновь явились с очередным требованием, чтобы «правительство, ради юных лет обоих государей, вручить сестре их». По-женски глупую ошибку совершила «мудрая» как ее называют некоторые историки, Софья. Разве можно было ей, царевне, унижать двор, потомственных бояр, патриарха, царей, царицу, которые, получив от стрельцов суровый наказ, вынуждены были просить, умолять Софью Алексеевну принять правление?!
Она держала в руках удачу, удача в неумелых руках может натворить много бед.
Софья жеманилась, не соглашалась, играла столь привычный в царских делах спектакль; а ее упрашивали чуть ли не со слезами на глазах (еще бы! две недели не прошло после шабаша стрельцов в Кремле!); а она опять кокетничала. И наконец-то она согласилась.
«Для совершеннаго же всем утверждения и постоянной крепости», она повелела во всех указах имя свое писать вместе с именами царей, не требуя другого титула, кроме «великой государыни, благоверной царевны и великой княжны Софии Алексеевны»[167].
Стрельцы, совершенно не чувствуя меры, потребовали от Софьи морального вознаграждения за их великие зверства и за услуги, оказанные этой дочери Алексея Михайловича. И она не смогла отказать бравым воинам. 6 июня Софья вручила стрельцам жалованную грамоту, скрепленную красной печатью, подписями первого царя Ивана и второго царя Петра, в которой бунт 15-16 мая 1682 года называли «побиением за дом Пресвятые богородицы». В честь славного подвига шабашников смерти было приказано установить неподалеку от лобного места каменный столб с длинным списком преступлений невинно убиенных стрельцами. На этом же монументе смерти было строжайше указано не называть стрельцов разными нехорошими словами.
Софья поручила ответственное дело двум расторопным полковникам, они быстро исполнили приказ. Каменный столб установили. На него прикрепили жестяные доски с надписями. Стрельцы были довольны. И Софья – тоже.
Она стала единолично править страной. Гордая, надменная, властная, по-русски статная, полюбившаяся стрельцам за частые угощения, Софья производила впечатление уверенной в себе, всесильной регентши. Но величие это было обманчивым!
Уже в июне подняли головы раскольники. Среди стрельцов их было немало. Хованский стал заигрывать со стрельцами-раскольниками, часто вспоминая при этом свою родословную, которая велась якобы от самого Гедимина.
Софья, побаиваясь воинов, не смогла решительно пресечь попытки раскольников вернуть старые порядки и обряды в церкви. Дело дошло до того, что единомышленнику знаменитого Аввакума, Никите Пустосвяту, удалось навязать Софье идею короновать Ивана и Петра по старым обрядам. Трудолюбивый Никита Пустосвят напек просфоры и 25 июня гордо понес их к Успенскому собору, куда со всей Москвы и ближних ее окрестностей спешили люди. «Наша взяла!» – было написано в счастливых глазах раскольника. Но вдруг он оказался в плотном непробиваемом заторе перед Красной площадью. Пробиться к Успенскому собору Никита Пустосвят не смог.
Эта обидная осечка лишь раздразнила староверов. Ничего страшного. Можно будет перекороновать царей.
В Москве собирались раскольники. Хованский играл с ними в ту же игру, в которую совсем недавно Софья играла со стрельцами. Потомков Гедимина уважали во всей Европе. Старообрядцы могли сослужить ему хорошую службу. Софья, нуждаясь в военной силе, не отказала раскольникам, за которых просил сам Хованский, в их просьбе устроить в Грановитой палате диспут о вере и религии, потребовав, видимо, из каких-то, чисто женских соображений, от начальника Стрелецкого приказа, чтобы эта важная акция проходила в ее присутствии. Я лучше знаю вопросы веры, проблемы власти, и я направлю спор в нужное русло. 5 июня в Грановитой палате состоялся диспут о вере и религии. Строго говоря, никакого диспута в тот день не было и быть не могло. Раскольники и сторонники Никона договориться между собой не смогут никогда. Софья это не понимала. Ее не интересовали проблемы раскольников. Ее интересовала проблема власти.
Она попыталась навязать свою волю собравшимся, но Никита Пустосвят ловко увернулся от ее вопроса: «Зачем они (раскольники) так дерзко и нагло пришли во дворец?» – и стал спорить с патриархом и архиепископом Холмогорским Афанасием, с которым в конце концов он чуть не подрался. Стрельцы были на месте. Затем Никита, не обращая внимание на резкие внушения Софьи, грубо отозвался о Семене Полоцком, учителе детей Алексея Михайловича. Правительница и в этот раз резко осадила его. Пустосвят, упорно продолжая свое дело, сказал, что еретик Никон поколебал дущою царя Алексея Михайловича.
Тут уж Софья (она твердо стояла на позициях официальной, признанной в мире православной церкви) совсем разгорячилась, всплакнула от нахлынувших чувств и ляпнула, не подумав: «Нам нужно оставить царство и отправиться к христианским королям!».
Из толпы раскольников раздался злорадно-довольный голос: «Вам, государыня, давно пора в монастырь. Полно царство мутить. Для нас двух царей достаточно, были бы они здоровы да крепки умом. А без вас в государстве пусто не будет!».
Правительница готова была разрыдаться по-девчоночьи, но бояре и выборные стрельцы горой встали на защиту Софьи, окружили ее, суровым мужским словом успокоили, уговорили занять свое место. Диспут не получился.
В последующие дни Софья – надо отдать ей должное! – обласкала выборных стрельцов, угостила их медом да винами из царских погребов, обещала награды, увеличение жалованья. Стрельцы поняли ее с полуслова и твердо сказали: «Мы против старой веры. Это дело церковное, нас не касаемое. Государыню в обиду не дадим».
А за сим начались казни раскольников. Удар по ним нанесли страшный. Многие раскольники убегали либо на север, либо в Сибирь, либо на запад, покидали Россию.
Во второй половине лета 1682 года Софья почувствовала серьезную опасность со стороны князя Хованского.
По Москве ходили упорные слухи о том, что «потомок Гедимина» настраивает стрельцов на еще более решительные меры, на мятеж против бояр. Первым отреагировал на слухи осторожный Иван Милославский. Он выехал из Москвы и «кочевал» по своим подмосковным имениям, нигде не оставаясь подолгу, никому не говоря, где он будет завтра утром.
Стрельцам тоже не жилось спокойно. Азарт борьбы, убийств, жестокостей у них уже пропал. Его нужно было постоянно поддерживать. Но чем? Почти все стрельцы имели в Москве семьи. Это обстоятельство накладывало отпечаток на все дела, на моральный дух стрельцов. В домашней обстановке человек меняется. Это – не воинский лагерь, не казарма. Люди Хованского, понимая, что для крупного взрыва злости нужна столь же мощная идеологическая подготовка, говорили воинам о готовящемся в Кремле плане уничтожения стрельцов.
С другой стороны, в Кремле тоже было неспокойно. Сюда, Бог весть откуда (может быть, от тех же людей Хованских!), поступали тревожные сведения о том, что стрельцы вот-вот взбунтуются.
В конце августа Софья вместе со всем царским семейством переехала в село Коломенское. Стрельцы испугались этого шага, прислали Софье людей, которые убедительно уверяли ее в своей преданности. Но царевна была начеку. Уверения уверениями, а поведение Хованского, начальника над всем стрелецким войском, любимцем стрельцов, ей не нравилось. Он приехал в Коломенское, сообщил, видимо, надеясь напугать царскую семью, о том, что в Новгороде готовится войско для похода на Москву.
Софья потребовала пригласить в Коломенское Стремянной полк. Хованский этого не сделал. Она повторила еще несколько раз свое повеление прежде, чем князь выполнил его. Он явно что-то замышлял.
Правительница решила действовать на опережение. Она заманила его вместе с сыном в ловушку, Хованских схватили бояре, предъявили им какие-то обвинения, быстренько казнили. Младший сын, Иван, случайно вырвался из ловушки, помчался в Москву, поднял стрельцов. Софья в это время была уже в Троицком монастыре.
Не теряя ни минуты, князь Василий Васильевич Голицын организовал работы по укреплению монастыря, призвал на помощь иностранных специалистов военного дела из Немецкой слободы. Стрельцы, увидев, как слаженно работают люди в Троицком монастыре, испугались, прислали к царевне выборных людей вместе с плахой и топором: руби наши головы, Софья Алексеевна!
Правительница не стала на этот раз увлекаться казнями. Она предъявила стрельцам в общем-то достойные требования; они согласились на все.
Опытный военачальник и государственный деятель мог бы без особого труда определить, что стрельцы после всего случившегося с ними с мая по сентябрь 1682 года уже не представляют собой серьезной военной силы. Испачкав руки в крови соотечественников, погрязнув в дворцовых интригах, они, гордые и чванливые, серьезного врага да-авненько уже не видели, а моральный надрыв превратил их в этаких дряхлых, спесивых стариков.
Софья не разглядела в них, внешне грозных, прогрессирующей деградации (естественно, речь идет о чисто военных возможностях), она по-прежнему верила в них как в военную силу. И быть может, именно эта вера ее подвела.
Стрельцы обещали не приставать к раскольникам, в дела государственные не лезть, в том числе и в дело казни Хованского. Через несколько дней они принесли Софье челобитную, в которой просили… сломать столб со списком возле лобного