Рюриковичами. Но и генетика дает сбои.
Марфа, жена Исаака, обладала ораторским дарованием, талантом организатора, способного собирать вокруг себя знать. О ее богатстве ходили легенды, о ее скупости говорит эпизод «знакомства» Марфы и монаха Зосимы.
Зосима жил в селении Толвуй, что на берегу Онежского озера. Судьба долгое время благоволила к нему. У него были богатые родители, они ни в чем не отказывали любимому сыну. Но в один несчастный день оба они умерли, оставив Зосиме богатейшее наследство. Он распорядился им так же, как распоряжались деньгами, не заработанными личным трудом, только самые великие люди. Он раздал деньги нищим и отправился на поиски старца Германа, нашел его в глухом лесу, и уговорил перебраться с ним на Соловецкий остров и основать монастырь. Человеком он был энергичным, деятельным. Слов на ветер не бросал, и вскоре на острове была сооружена церковь Преображения, а затем и общежитие для монахов, и церковь Успения.
Когда жизнь в труднейших условиях острова наладилась, сюда все чаще стали наведоваться местные рыболовы, а также послы богатых новгородцев, считавших остров своей землей. Начались утомительные для монахов прения. Знаменитые новгородцы не хотели отдавать обихоженную монахами землю. Особенно трудно было разговаривать с послами Марфы Борецкой. Они гордо повторяли: «Это наш остров! Вы не будете здесь жить».
Зосима решил договориться непосредственно с Марфой, прибыл со своими учениками в Новгород, явился к посаднице. Гордая боярыня прогнала монахов со двора. Зосима сказал в сердцах своим ученикам: «Вот наступят дни, когда на этом дворе исчезнет след жителей его, и будет двор этот пуст».
Игумен Соловецкого монастыря обратился к архиепископу Ионе и к правительству Новгорода. Те отнеслись к нему с уважением. Он получил от владыки, посадника, тысяцкого и пяти концов Великого Новгорода жалованную грамоту на весь остров «за осьмью свинцовыми печатями». Бояре пожаловали Соловкам значительную сумму.
Марфа поняла, что осталась в своей гордыне, в своей жадности одна, а это никак не входило в ее планы, далеко идущие. Она пригласила Зосиму и его учеников на пир. Игумен принял приглашение, простил боярыне все, благословил ее и детей ее. Пир был знатным и веселым. Но вдруг, как гласят легенды, Зосима заплакал. Его рыдания испугали Марфу. С трудом игумен взял себя в руки. После пира потрясенная Марфа вновь испросила у него прощения, и он вновь благословил ее.
Когда монахи покинули двор Борецкой, ученик Даниил спросил у игумена.
– Отче, почему ты плакал, глядя на бояр?
Зосима тихо молвил в ответ:
– Я видел шестерых бояр без головы.
– Это только видение, ты утомился, – пытался успокоить игумена добрый ученик.
– Все так и будет, – сказал Зосима, и добавил. – Но ты держи это при себе, – и умолк.
Существуют и иные, более благожелательные по отношению к Марфе версии этой встречи. Но приведенная легенда говорит еще и о том, что Марфа, задумав крупное дело, не могла пренебрегать ни боярами, ни священнослужителями.
Собирая на пиры знать, Марфа по-женски яростно ругала Ивана III Васильевича. Она мечтала о свободном Новгороде, о вече, и многие бояре и купцы с ней соглашались, не зная, правда, как противостоять сильной, с каждым годом крепнущей Москве. Марфа знала. Она наводила дипломатические мосты с Литвой, мечтала даже выйти замуж за какого-нибудь знатного литовца, может быть, даже великокняжеских кровей, оторвать с помощью западного соседа Новгород от Москвы… Если вспомнить долгую историю этого города, то можно с уверенностью сказать, что ничего очень уж крамольного Марфа не предлагала. Не один раз новгородцы шантажировали русских князей, вторгавшихся на территорию республики и пытавшихся полностью подчинить ее себе связями с иностранными державами. С этим сталкивались и Василий Темный, и Василий Дмитриевич, и другие русские князья. Почему же Зосиме привидился столь печальный конец Марфы Борецкой, поддержавших ее бояр и самого Господина Великого Новгорода? Не потому же, что чисто мужским на Руси делом рискнула заняться боярыня – женщина! Нет, конечно же. Но потому, что игумен Соловецкого монастыря «вычислил» параметры вектора времени. Время было не только против женщин (оно вообще редко давало им в руки политическую инициативу), но против вечевого строя, против удельной системы.
Иван III Васильевич, зная о деятельности Марфы Борецкой, долгое время проявлял завидное хладнокровие. Новгородцы осмелели, «захватили многие доходы, земли и воды княжеские; взяли с жителей присягу только именем Новгорода; презирали Иоанновых наместников и послов; властью веча брали знатных людей под стражу на Городище, месте, не подлежащем управе; делали обиды москвитянам». Казалось, пора приструнить зарвавшихся бояр. Но Иван III Васильевич лишь сказал чиновнику Новгорода, явившемуся в Москву по своим делам: «Скажи новгородцам, моей вотчине, чтобы они, признав вину свою, исправились; в земли и воды мои не вступалися, имя мое держали честно и грозно по старине, исполняя обет крестный, если хотят от меня покровительства и милости; скажи, что терпению бывает конец и что мое не продолжится»[80].
Чиновник выслушал сию речь и передал ее согражданам. Можно себе представить, как отнеслись к этим словам вольнолюбцы! Они, естественно, посмеялись над ними и над Иваном III и возгордились своей «победой». Великий князь поступил в данном случае как опытный боксер, вышедший на ринг с очень серьезным противником: он стал дразнить его, провоцировать на резкие движения, притворяться слабым, даже испуганным. Только раскроется противник, забудется на мгновение – и тут же получит нокаутирующий удар.
Новгородцы не ожидали подвоха. Марфа Борецкая, по-бабьи уверовав в победу, раскрылась! Она отправила своих сыновей на вече. Подтолкнуло ее к этому шагу еще и то, что народ не проявлял явных симпатий к ее планам, скорее, наоборот, он оставался верен прорусским идеям. Марфа рассчитывала на вече. И расчет ее оправдался! Ее горластые сыновья, тоже ораторы неплохие, осыпали словесной грязью Московского князя и московскую политику, говорили страстно, убедительно, закончив речь на вече яростным призывом: «Не хотим Ивана! Да здравствует Казимир!». А им в ответ, будто эхо, ответили быстро возбуждаемые голоса: «Да исчезнет Москва».
Кое-кто на вече остался верен Москве, но сыновья Борецкой сработали в тот день прекрасно, подписав себе приговор. Вече решило отправить в Литву посольство и просить Казимира стать повелителем Господина Великого Новгорода. Повелителем Господина!
Иван III Васильевич и в этой ситуации не сплоховал. Готовясь к решительным боевым действиям против сторонников Борецкой, собирая войска всех своих союзников в том числе и Пскова, он послал в город чиновника Ивана Федоровича Товаркова, и тот зачитал горожанам воззвание, мало чем отличающееся от того, что говорил недавно сам великий князь новгородскому чиновнику.
Эту показную медлительность некоторые историки называют нерешительностью. Решительной была Марфа. Решительность ее и погубила.
Уже Товарков, вернувшийся в Москву, смело заявил великому князю о том, что только «меч может смирить новгородцев», а Иван III все медлил, будто бы сомневался в успехе задуманного им дела. Нет! Он не сомневался. Но, зная, что будет пролито много крови соотечественников, что много горя испытают новгородцы, он хотел – и исторически это желание вполне оправданно! – поделить ответственность за кровь и беды со всеми, на кого он опирался в своей политике: с матерью и митрополитом, братьями и архиепископами, с князьями и боярами, с воеводами и даже с простолюдинами. Он собрал Думу, доложил об измене новгородцев, услышал единогласное: «Возьми оружие в руки!» – и после этого медлить он и дожидаться хорошей для войны против Новгорода погоды он не стал. Иван III действовал в данный момент точно, взвешенно и осторожно, но, взвесив все, собрав, практически всех русских князей, даже Михаила Тверского, он послал Новгороду складную грамоту, объявил республике войну.
И в то же лето огромная армия двинулась к Новгородской земле. Республиканцы такого оборота дела не ожидали. В Новгородской земле, где много озер, болот, рек и речушек, летом воевать сложно. Неожиданное наступление противника озадачило сторонников Марфы Борецкой и короля Казимира. Войско Ивана III шло по новгородской земле несколькими колоннами. Псковская дружина захватила Вышегород. Даниил Холмский взял и сжег Русу.
Новгородцы поняли, в какую попали беду, заговорили о мире или хотя бы о перемирии. Но Марфа Борецкая убедила сограждан, что нерешительного Ивана можно победить в одной битве. Война продолжалась. Холмский разгромил под Коростыней, между Ильменем и Русою, внезапно напавшее на него войско новгородцев, состоявшее из ремесленного люда. Много ополченцев попало в плен. Победители, зверея от удачи, отрезали несчастным носы и губы и отправили их в Новгород. Идеологическая подготовка к этой войне была отменной; воины Холмского не брали даже вооружение и обмундирование новгородцев – изменников!
Иван III, развивая успех, приказал Холмскому подойти к Шелони, и 14 июля здесь состоялась решительная битва. С криком «Москва!» бросились в бой воины великого князя. Они выиграли сражение, беспощадно расправились с побежденными.
Дружины Холмского и Верейского еще несколько дней грабили новгородскую землю, Иван III тем временем распоряжался судьбой пленников: кому-то из них, в том числе и сыну Борецкой Дмитрию, отрубили головы, кого-то посадили в темницы, кого-то отпустили в Новгород. Иван III еще не стал Грозным. Он был щедрым в те радостные для него дни.
В те же дни Московское войско овладело Двинской землей, жители которой присягнули Ивану III Васильевичу. Одержанная в войне против Новгорода победа не вскружила великому князю голову. Договор, отраженный в нескольких грамотах, не соответствовал военным успехам Москвы. Иван III не упомянул в нем ни словом Марфу Борецкую, как бы простив слабой женщине ее проступок. Но в этом рыцарстве таилось нечто большее, чем мягкотелость сына Василия Темного: его уверенность в том, что дни новгородской вольницы сочтены, что сила Москвы уже неодолима.