В Шелонском договоре, например, Пермь была включена в состав Новгородской земли. Иван смирился с этим, хотя московские князья давно мечтали о богатых приуральских территориях. Прошло несколько месяцев. В Москву прибыли люди, доложили о том, что их, бедняг, обидели жители Перми. Иван тут же отправил на обидчиков войско. Федор Пестрый, возглавивший дружину, разгромил в битве при городе Искора пермскую рать, затем устроил рейд по окрестностям, пленил много воевод, и в конце концов Пермь присягнула Ивану III в 1472 году.
В том же году в Русскую землю вторгся с крупным войском хан Золотой Орды Ахмат. Русское войско не пустило его дальше Оки. Очень недовольный и злой, Ахмат отступил, но воевать с Русью не раздумал. Через восемь лет он вернется сюда и вновь встретиться с войском Ивана III.
В первое десятилетие правления Ивана III Васильевича в Москве произошли события, на которые редко обращают внимание москволюбы, да и москвоведы тоже.
15 июля 1464 года на Фроловской (Спасской) башне Московского Кремля вдруг появилась великолепная, сработанная из белого камня скульптура Святого Георгия. Но почему же вдруг? Потому что искусство скульптуры в Древней Руси сдерживалось христианскими канонами. В середине XV века в Москве, пожалуй, не было ни одной статуи! Вероятнее всего, священнослужителям скульптурные изображения напоминали языческих идолов, с которыми народы Восточной Европы расставались неохотно и не так быстро, как хотелось бы (?) столпам христианской церкви.
Как же можно оценить этот факт явления на Фроловской башне скульптуры Святого Георгия Великомученика, образ которого столь полюбился обитателям Москвы, что они впоследствии сделали его гербом столицы?
Чтобы ответить на этот важнейший для понимания московского характера, московской души, «Москвы-народа» вопрос, нужно проследить путь образа Святого Георгия в Восточной Европе, где его знали и почитали с конца X века, когда князь Киевский Владимир I ввел христианство по православному образцу в качестве государственной религии. Из Византийской церкви с другими атрибутами, обрядами, святыми прибыл на берег Днепра и быстро распространился по стране образ святого Георгия. Руские князья с благоговением относились к нему, давали сыновьям его имя, оно стало популярным на Руси, а Ярослав Мудрый, например, при крещении принял имя Георгий. Еще в 1030 году Ярослав построил в честь святого город Юрьев, а через семь лет основал в Киеве Георгиевский монастырь, возвел храм напротив «ворот собора Святой Софии». Глубоко символична дата освящения первого на Руси храма Святого Георгия: 26 ноября 1051 года. За долго до принятия христианства в этот день земледельцы праздновали окончание осенних полевых работ, и Ярослав Мудрый недаром приурочил освящение храма к столь желанному для сельскохозяйственного труженника дню.
26 ноября стал одним из самых радостных праздников на Руси. Юрьев день, день осеннего Георгия. А главный день Святого отмечается весной, 23 апреля (6 мая по новому стилю), перед началом масовых полевых работ в средней полосе Восточной Европы, в частности, в Московской земле. В этот день, согласно легенде, Георгий был казнен.
Со второй половины XI века, когда в Московское пространство резко увеличился приток бродников, вплоть до Куликовской битвы город Москва (и «Москва-народ») и образ Святого Георгия существовали словно бы порознь. Москва делала первые шаги в истории и вряд ли сознавала свое предназначение. Это пришло после великой победы на поле Куликовом. Недавно ученые нашли печать Дмитрия Донского с изображением всадника с копьем, поражающего змея. Великий князь Московский и Владимирский имел право скреплять документы такой печатью.
Но Москву и образ Святого Георгия уже на рубеже XIV–XV веков объединяло нечто иное, более великое, нежели воинские победы. Юноша Георгиос согласно легендам, был родом из знатной семьи. Москву основал знатный князь из рода Рюриковичей Георгий Владимирович. Георгиос совершил много воинских подвигов, и Москва, совсем еще юная, одержала ряд побед. За главный свой подвиг юноша Георгиос принял мученическую смерть, и Москва чуть не погибла во время нашествия Тохтамыша. Георгиос, проповедуя христианство, примирил разные народы, крестил языческого царя, и Москва, куда перемещался в XIV–XV веках центр православия, несла религию племенам и народам, не применяя оружие и огонь (достаточно вспомнить подвиг Стефана Пермского!). И – самое главное! – образ Святого Георгия полюбился людям именно потому, что он охранял тружеников, их поля, их скот, и Москва, еще со времен Ивана Калиты (да и много десятилетий до него!), благоволила к людям труда, охраняла их, давала возможность мирно работать и пользоваться результатами своего труда.
В середине пятнадцатого века перед московскими князьями стояла одна немаловажная проблема. Воевать им приходилось очень часто: и внутри своих владений, и за их пределами. Это отнимало много сил у народа (от черни до великих князей). Чем же можно было восполнить физические и моральные потери? Как ободрить матерей, отдающих год за годом своих сыновей в дружины? «А никак! – воскликнет не приученный думать человек. – Чернь никогда и никто не спрашивал, много чести. Приходили воеводы в селения, набирали молодцев покрепче…» Э-э, нет! Подобное примитивное мышление и поведение никогда и нигде желаемого результата не давало в течение длительного промежутка времени. Такое только в плохих сказках могло быть, но великим князьям XV столетии было не до сказок. Они выискивали любые средства и способы борьбы: военные, дипломатические и моральные. В соседних странах не существовало еще обычая награждать знаками отличия всех воинов за победы и успешные походы. Московские князья впервые стали делать это массово. Награждали, конечно, по-разному. Знатному воеводе могли вручить большую золотую медаль (а точнее, знак отличия) на увесистой золотой цепи. Простые дружинники получали медали поменьше, часто – из позолоченного серебра. Так уж устроен человек. Ему приятно получать заслуженные награды. Московские князья (видимо, с Василия Темного, а может быть, и с Ивана III) верно использовали эту особенность человека, о которой, кстати, не раз говорили еще древние китайцы, индийцы, греки…
О том, как выглядели знаки отличия в XV веке, пока точно неизвестно, но в XVI веке сын Ивана Грозного Федор Иванович награждал отличившихся (по свидетельству англичанина Д. Флетчера) медалью с изображением Святого Георгия на коне. Того самого Святого, которому пели русские люди, выходившие 23 апреля на поля:
Егорий ты наш, храбрый.
Ты спаси нашу скотинку,
В поле и за полем,
В лесу и за лесом…
Великолепный тактический ход нашли те, кто предложил чеканить на боевых наградах изображение мирного по сути своей святого: заступника, помощника в трудном крестьянском деле. С Егорием-то на шляпе (или на рукаве) никакой ворог не страшен.
И скульптура Святого Георгия на Фроловской башне появилась не случайно. Государству со столицей в Москве, и самой столице, и людям («Москве-народу») нужна была своя символика. В 1466 году на той же башне, но с внутренней стороны Кремля была поставлена еще одна белокаменная статуя Дмитрия Солунского. Этот Святой великомученик так же, как Святой Георгий, пострадал во времена императора Диоклетиана. В старинных русских стихах его называют помощником русских воинов в борьбе против темника Мамая. Славянские народы с древних времен чествовали святого Дмитрия Солунского, а сербы и болгары называли его патроном славянской нации, «отечестволюбцем». В 1197 году из греческого города Фессалоники (Солунь) великий князь Всеволод Юрьевич принес икону Святого Дмитрия, написанную, согласно легенде, на гробовой доске великомученника. Икона находилась в Киеве, затем ее перевезли во Владимир, а в 1380 году она была перенесена в Москву и поставлена в Успенском соборе. Многие русские князья в знак особого почтения давали своим первенцам имя Дмитрий. Уже вышесказанного вполне достаточно, чтобы понять, как чтили этого святого, между прочим, современника и соотечественника Святого Георгия. Оба этих святых не являлись соперниками, но установили их скульптуры на Фроловской башне практически одновременно не зря! Можно предположить, что Иван III дал жителям Москвы своего рода право выбора, и они сделали выбор! По-прежнему почитая Дмитрия Солунского великомученика, жители Москвы относились уже в середине XV века к святому Георгию великомученику с каким-то трепетным, сложным чувством, в котором соединились уважение и надежда, сострадание и вера, а также тихая гордость и невоинственная радость человека-труженика. С этим утверждением могут не согласиться люди, для которых имя Георгия прежде всего ассоциируется со словом Победоносец. Но образ этого святого гораздо сложнее и философичнее…
Скульптура Святого Дмитрия Солунского вскоре погибла при невыясненных обстоятельствах, и Святой Георгий остался один на Фроловских воротах. Он встречал и провожал своим спокойным взглядом гостей быстро развивающейся столицы, воинов, друзей и врагов, он видел кровь, в том числе и кровь русских людей, погибающих от рук русских же людей, и было в его взгляде нечто вечное, вневременное, была грустная мудрость веков. Следует напомнить, что еще в IV веке до н. э. в эллинистическом мире существовали надгробия с объемными изображениями всадников, например, надгробие военачальника Дексилея, барельеф на котором очень напоминает изображение Георгия на Фроловской башне. Разница лишь в том, что древний воин заносит копье над побежденным им человеком. Древний мастер нашел очень энергетическую позу воина, готового убить, но не убивающего. Эта энергия не воинственна по сути своей, она предостерегающа. Но суть образа Святого Георгия состоит еще и в том, а может быть, главным образом в том, что он больше мирный труженник, помощник людей труда, в их нелегкой жизни, чем воин. Этого забывать нельзя. Это явилось главной причиной того, что Святой Георгий великомученик пришелся по душе потомкам бродников, творивших вокруг Боровицкого холма град Москву.