Василий III Иванович чувствовал себя самым счастливым человеком на свете: он решил вторую задачу самодержца, дал народу прямого наследника престола. Через год Елена родила еще одного сына – Юрия.
Летом 1533 года на охоте под Волоком Ламским на левой ноге великого князя появился подкожный нарыв. Поначалу Василий не обратил на него внимания, но вскоре от нарыва пошла по телу страшная боль, и великий князь слег. Предчувствую беду непоправимую, он послал в строгой тайне ото всех стряпчего Мансурова и дьяка меньшого Путятина в Москву за духовными грамотами, своею и отца своего, а когда приказ был выполнен, повелел свою духовную сжечь.
Русский самодержец, оставив дела государственные, внешние и внутренние, думал теперь о главном, о новой духовной, о порядке в стране после его кончины. Он был тяжело болен и потому, как многие в его положении, слегка наивен. Болезнь быстро прогрессировала. Великого князя перевезли по его просьбе в Иосиф монастырь. Он отслушал там литургию и отправился в Москву, повелел сопровождающим принять все меры, чтобы въезд в столицу был тайным.
Сразу по приезду Василий собрал совет и дьяки написали новую духовную грамоту. Отдав последние распоряжения, Василий попросил Даниила и епископа Коломенского Вассиана постричь его. Между присутствующими боярами вспыхнул спор. Кто-то считал, что делать это не нужно, кто-то упорно стоял на точке зрения Василия. Ему было совсем плохо. Он держался из последних сил, настаивая на своем. Его все-таки постригли, и он, спокойный, скончался.
Митрополит Даниил тут же, в передней избе, взял у братьев великого князя, Андрея и Юрия, клятву в том, что они будут служить верой и правдой Ивану Васильевичу и Елене. Братья целовали крест. За ними дали клятву верности новому повелителю бояре и боярские дети. Митрополит, сделав главное на этот час дело, отправился утешать Елену. Великая княгиня, увидев его братьев, бояр, все поняла и упала в обморок.
«Троицкий игумен Иосиф и старцы Иосифова монастыря наряжали усопшего: расчесали ему бороду, подостлали под него черную тафтяную постель, положили тело на одре, начали над усопшим служить заутреню, часы и каноны, как делали при живом. Приходило к нему прощаться много народу: и боярские дети, и княжата, и гости, и другие люди, и был плач великий. Наконец митрополит велел звонить в большой колокол. Троицкие и Иосифовские старцы понесли тело великого князя на головах в переднюю избу, а оттуда на крыльцо и вынесли на площадь. Дети боярские вынесли великую княгиню Елену из ее хором в санях; позади шли князья Василий и Иван Шуйский, Михайло Львович Глинский. Василия схоронили возле отца, в каменном гробу, в Архангельском соборе»[99].
Иван IV Васильевич
Любое, даже самое краткое упоминание имени Ивана IV Васильевича (Грозного) невозможно без оценки его личности, его дел, его побед и поражений. Историю (вместе со всеми ее персонажами, вместе со всем ее антуражем) не выбирают, уже поэтому она не может быть ни судьей, ни подсудимой. Однако неподсудность истории не делает ее этаким бездушным, либо аморфным, либо оголтелым, пересказчиком фактов. Она сверхчувствительна, и может быть поэтому, часто попадая то там, то здесь, на пространственно-временном поле, в очень схожие по внутренней сути ситуации, она ведет себя непредсказуемо. Что и дало некоторым отчаявшимся людям сделать очень странный вывод о несослагательности истории. Она сослагательна! Но только для тех персонажей, которые находятся в ее эпицентре, то есть на точке схода прошедшего и будущего.
Трехлетний Ваня, сын Василия III Ивановича, великий князь всея Руси, об этом же, конечно, не догадывался и не думал, хотя был мальчиком одаренным, а может быть, даже вундеркиндом. Легенды говорят, что однажды беременной Елене Глинской юродивый Домитиан сказал: «Ты будешь матерью Тита, широкого ума». Римский историк Гай Светоний Транквилл характеризует одного из первых двенадцати цезарей, Тита Флавия Веспасиана, называя его при этом Божественным: «Тит, унаследовавший прозвище отца, любовь и отрада рода человеческого, наделенный особенным даром, искусством или счастием снискать всеобщее расположение, – а для императора это было нелегко, так как и частным человеком и в правлении отца не избежал он не только людских нареканий, но и даже ненависти…»[100].
Сравнение Ивана IV Грозного с Титом на первый взгляд кажется слегка притянутым. Божественный Тит родился 30 декабря 41 года, когда Римская империя была могучей процветающей державой, в то время как страна Московия в середине XVI века делала первые шаги к империи. Она, если сравнивать ее со средиземноморским государством, находилась в самом начале первой Пунической войны, а ее Ганнибалом являлся Девлет-Гирей… И все же юродивый Домитиан высказал Елене потрясающую по степени предвидения мысль, которую можно назвать одним словом: империя!
Страна Московия, собирая вокруг столицы русские княжества, подтягивая к своим территориям иноязычные племена Перми, вогулов, карабкаясь через Югорский камень, в годы правления Василия III Ивановича структурно стала меняться, приобретая пока еще легкие черты многонациональной державы с сильным, образующим ядром. Этот процесс резко ускорится в годы правления Ивана IV Васильевича. Юродивый Домитиан одним только словом – Тит – указал направление вектора времени, меняющегося, хотели того люди или нет, к империи! И не этот ли фактор – изменение вектора времени, а значит, фатальная необходимость изменения внутренней структуры государства, созданного Иваном III, – явился одной из главных составляющих каната причин всех потрясений, удач и неудач, русского народа и Ивана Грозного?!
Подкупает и еще одна деталь этого емкого, краткого имени Цезаря. Гай Светоний Транквилл так описывает его портрет Тита: «Телесными и душевными достоинствами блистал он еще в отрочестве, а потом, с летами, все больше и больше: замечательная красота, в которой было столько же достоинства, сколько приятности; отменная сила, которой не мешали ни невысокий рост, ни слегка выдающийся живот; исключительная память, способность едва ли не ко всем военным и мирным искусствам. Конем и оружием он владел отлично; произносил речи и сочинял стихи по-латыни и по-гречески с охотой и легкостью, даже без подготовки; был знаком с музыкой настолько, что пел и играл на кифаре искусно и красиво. Многие сообщают, что даже писать скорописью умел он так проворно, что для шутки и потехи состязался со своими писцами, а любому почерку подражал так ловко, что часто восклицал: «Какой бы вышел из меня подделыватель завещаний!»». Одним словом, Тит был творческой натурой, и в этом, не в размерах живота и шеи, конечно же, человечек, мирно покоившийся в материнском уютном ложе, сын Елены Глинской, будущий первый русский царь, был очень похож на императора Римской державы.
Родила она его под шумные овации грозной бури, и жизнь у него была бурная, и метался он, как раскаленная молния, по Восточной Европе, талантливый, дерзкий, неугомонный, но был ли он в этих метаниях, в кровожадных, гнусных оргиях, в демоническом экстазе Титом, оправдал ли он «предвидение» юродивого мудреца?
Чтобы не запутаться в этих вопросах, нужно пройтись по маршрутам судьбы Ивана IV Грозного, начиная с того момента, когда Елена Глинская стала правительницей крупного восточноевропейского государства при малолетнем сыне, и кончая последней фразой царя, которую выдавил он из себя, слегка приподняв голову со смертного одра. В этой последней фразе, быть может, кроется разгадка тайны Ивана IV Грозного, не дающая покоя ученым и пытливым людям, но до нее еще далеко, до нее вся жизнь царя, которая (и только она!) может расставить знаки препинания во всем известной с детства формуле: «Казнить нельзя помиловать».
«Боголюбие, милость, справедливость, мужество сердца, проницание ума и явное сходство с бессмертною супругою Игоря» (Н. М. Карамзин), а также некая схожесть внутриполитической ситуации в Киевской Руси IX века и стране Московии XVI века предоставляли великой княгине Елене Глинской, правительнице при малолетнем сыне, гипотетическую возможность повторить подвиги жены Игоря. История – смешной кудесник! – в данном случае распорядилась удивительным образом, дав восточноевропейскому государству второй раз правительницу в момент, если так можно сказать, зеркального отражения судьбы этого государства. В самом деле, Ольга была правительницей после Рюрика, основателя династии, Олега и Игоря. Варяги, как известно, пришли в Восточную Европу, воспользовавшись легендарным приглашением местных племен, а логичнее сказать, – беспорядками, то есть великой смутой, разразившейся в здешних местах после того, как, увлеченные потоками Великого переселения народов, крупные «партии» (и, видимо, самые сильные, способные установить и сохранить порядок) славянских племен в VI–VII веках отошли на Балканы и даже в Малую Азию, резко ослабив тем самым Восточную Европу. Княгиня Ольга, если верить летописцам, не только оголтело, по-бабьи зло отомстила убийцам своего мужа, но и создала остов Древнерусского государства, страны Рюриковичей. В XVI веке могучее древо этого рода разрослось сказочно. Куда ни кинь – всюду потомки Рюриковичей. Шесть веков они правили Киевской Русью, удельными княжествами, страной Московией. До заката эры Рюриковичей оставалось совсем немного. Иван IV, Федор, Василий Шуйский (после Бориса Годунова). Вспомним: и в IX веке, в самом начале эры Рюриковичей, был свой Годунов в лице двух воевод «безродных» – Аскольда и Дира!
Почти точно обратное отражение в синусоидальном зеркале истории! В первом случае не знающая пределов энергия Рюриковичей возбуждает дикую энергию в обиженной женщине, вдове, просто обязанной отомстить жителям Искоростени и затем создать для своего сына и для всех Рюриковичей такое государство, в котором их, пришедших навести порядок, никто из местных обитателей пальцем не смел тронуть, разве что в бою, и то по незнанию; во втором случае почти угасшая созидательная энергия, разрушаемая хаосом внутренних дрязг.