Девлет-Гирея, конечно же, нельзя сравнивать с великим Ганнибалом, вписавшим в анналы истории блистательные победы над римлянами, но так и не победившим Рим. Обидится карфагенянин за такое сравнение, ругаться будет. Да, Девлет-Гирей и как полководец, и как личность, устремленная к великой, но недостижимой цели, заметно уступает Ганнибалу, но на некотором промежутке времени крымский хан являлся для Москвы и ее обитателей таким же грозным и опасным противником, каким был всю свою сознательную жизнь (а она началась еще в детстве, после данной отцу клятвы бороться с Римом) Ганнибал для Вечного города. Девлет-Гирей своим предательством во время османского похода на Астрахань доказал, что он всегда держит камень за пазухой и всегда готов обрушиться на Москву.
Впрочем, Ивана IV это мало волновало. В конце 1569 года он вывел из игры Владимира Андреевича, не без оснований опасаясь, как бы тот не сбросил его с престола. Василий Грязной и Малюта Скуратов явились в хоромы сего князя, обвинили его в том, что он покушается на жизнь царя, доставили близкого родственника самодержца вместе с женой и двумя сыновьями к повелителю. Владимир Андреевич просил у брата пощады, разрешения постричься, уйти в монастырь. Царь был неумолим в своем желании сгубить одного из самых главных Рюриковичей. «Вы задумали отравить меня ядом, так выпейте его сами», – сказал он спокойно. Владимир Андреевич с мольбой смотрел на брата, тот равнодушно оглядывал обреченных. Тогда слово взяла женщина, супруга Владимира Андреевича, Евдокия. «Лучше принять смерть от царя, чем от палача!» – сказала она твердо, и муж ее, уже спокойный, выпил яд. Затем, также спокойно отравили себя Евдокия и двое ее сыновей. После этого против царя восстали боярыни и служанки Евдокии. Увидев своих господ мертвыми, они, по-бабьи не боясь и не стесняясь, высказали царю все, что думают о его изуверствах. То был бунт! Иван IV приказал содрать с дерзких женщин одежду и расстрелять их. А уж после этого утопили в реке Шексне инокиню Евфросинию, мать Владимира Андреевича.
Продолжая расширять и углублять опричнину, Иван IV Васильевич в 1569-1570 годах нанес сокрушительные удары по Пскову и Новгороду, а чтобы его верные слуги не зазнавались, он повелел казнить самых любимых своих собак-грызунов: Алексея Басманова, его сына Федора и Афанасия Вяземского. Чтобы не скрывать от народа дела свои важные, отчитаться перед ним по всей форме о проделываемой трудной работе, он повелел устроить 25 июля 1570 года образцово-показательную, массовую казнь на большой торговой площади, где были поставлены триумфальные арки побед царевых – 18 виселиц, аккуратно разложены орудия пыток и подвешен над огромным костром столь же огромный адский котел с водой, быстро закипевшей. Народ московский в ужасе разбежался по домам. Подобные отчеты о работе людей пугали. Иван IV очень этому удивился и послал слуг зазывать жителец на спектакль на котором разыгрывалась жизнь 300 сограждан.
Не всех казнили в тот день.
Многих царь миловал – и народу это очень понравилось, зато те, кто должны были умереть, претерпели страшные муки. Их обвинили во всех тяжких грехах, пытали и лишили жизни…
Удивительный был род Рюриковичей. Их губили сотнями, тысячами, а они, даже на смертном одре, оставались верны самим себе. Они так и не восстали против изверга и его грызунов. Лишь некоторые из них перед смертью, уже в руках палача, давали волю своим словам. Но – не более того. Молчан Митьков отказался выпить с Иваном IV Васильевичем чашу с медом – царь во гневе воткнул в него жезл. Молчан молча перекрестился и отдал Богу душу.
«Таков был царь, таковы были подданные! Ему ли, им ли должны мы наиболее удивляться? Если он не всех превзошел в мучительстве, то они превзошли всех в терпении, ибо считали власть государеву властью Божественною и всякое сопротивление беззаконием; приписывали тиранство Иваново гневу небесному и каялись в грехах своих; с верою, с надеждою ждали умилостивления, но не боялись и смерти, утешаясь мыслию, что есть другое бытие для счастия добродетели, и что земное служит ей только искушением; гибли, но спасали для нас могущество России: ибо сила народного повиновения есть сила государственная»[120].
Не все согласятся с выводом отца русской истории, но вряд ли найдется человек, который не удивится этому упорному качеству русского народа – смиренному повиновению – и не поразится силе его духа, способной совершать в столь мрачной ситуации воистину великие подвиги самопожертвования и героизма. А подвиги в эпоху Грозного были…
Иван IV увлекся войной на западе, послал крупное войско в Ревель, приказал взять крепость. Воеводы потеряли под стенами города много людей, на русскую рать налетела чума, пришлось вернуться назад, распустить войско по домам.
И в этот момент на Русь явился Девлет-Гирей. Он внезапно подошел к московской земле и, догадываясь, что в районе Коломны его ждут руские полки, повернул чуть влево и вышел к берегам Оки неподалеку от Серпухова, где стояло отборное войско самого Ивана IV. Опричники! Они своими дерзкими налетами на боярские усадьбы, руские селения и города наводили ужас на соотечественников. Они действовали против Девлет-Гирея как слепые котята. Крымский хан так напугал «героев» опричнины, что те вместе с царем побежали сначала в Коломну, а оттуда, не задерживаясь, – в Александровскую Слободу, где на царя напал такой страх, что он, повсюду видя измену, боясь, как бы его не выдали казанцам, поспешил дальше, в Ростов. Если осмелиться сравнивать Ганнибала с Девлет-Гиреем, то почему бы не сравнить действия Квинта Фабия Максима, предложившего римскому сенату идею изматывания ворвавшегося на Апеннины войска Карфагенянина, с хаотичным, похожим разве что на броуновское, движением отряда опричников? Нет. Здесь не может быть параллелей. На Апеннинах был точный расчет мудрого воителя, под Москвой – трусливое виляние собак-грызунов, напуганных дерзким Девлет-Гиреем. Большая разница. Римский консул, уличенный в трусости, попрощался бы навеки с политической карьерой; московский царь просто не мог быть никем ни при каких обстоятельствах обвинен ни в чем. Тем более в трусости.
Воеводы, стоявшие с полками под Коломной, отошли к Москве, укрылись в городе. Но лучше бы они остались на воле.
Девлет-Гирей приблизился к русской столице, остановился в Коломенском. Чужеземцы принялись безнаказанно грабить и жечь окрестные селения, слободы вокруг города. Тяжелые у земли, словно комели могучих дерев, столбы дыма тянулись в небо, растворяясь в синеве. Надрывно горели срубы, трещал огонь, пробегая по изгородям, шумели в пламени сады.
Утром огонь вплотную прижался к Москве. Вдруг резко усилился ветер, и огонь подмосковного пожара переметнулся, влекомый порывистыми вихрями зародившейся бури, на деревянные стены города, а оттуда, будто с трамплина, прыгнул в столицу.
Ветер носился по улицам, быстро материализуясь, краснея, звеня колоколами, криками обезумевших людей, тщетно пытавшихся сначала справиться с огнем, а затем – спастись, спасти своих детей. С каждой минутой звон колоколов становился все тише. Одна за другой сгорали звонницы, рушились, колокола падали на землю, замолкали. Все тише звучала поминальная песнь по Москве. Вдруг раздался страшной силы взрыв – взорвались пороховые склады в башнях Кремля и Китай-города.
Люди собирались в тесные толпы у северных ворот, карабкались друг на друга в три ряда, давили нижних, цеплялись за стены, подтягивались, лезли, отчаянно вылупив глаза, наверх, спасались, оставляя нижние ряды сограждан сгорать заживо. Воины, кто посильнее и без совести, по рядам, по нижним, карабкались в жизнь. Три часа пожар бушевал – город был полностью разрушен.
Девлет-Гирей наблюдал эту почти мистическую картину с Воробьевых гор. Брать город он не стал. Некоторые, особенно жадные, желающие пограбить побольше, пытались что-то найти в осыпанном жарким пеплом городе. Погубил многих из них этот пепел. Крымский хан отправился домой, послав перепуганному русскому самодержцу нахальное, злобное письмо. Он, видимо, уже видел себя царем Золотой Орды и требовал от Ивана IV дани, да побольше. Тот с перепугу пошел на большие уступки, а договорившись с Девлет-Гиреем, набросился, будто оголодавший мастиф, на «изменников», на бояр, да князей. Много было кандидатов в изменники в те годы на Руси, многих из них загубил Грозный.
На страну Московию напал вместе с чумой, появившейся в середине 60-х годов, еще и недород, не считая войн и опричнины. Голод уносил в могилы целые семьи. Голоду помогала чума.
Иван IV понимал, что южные соседи воспользуются ослаблением его государства, пытался договориться с ханом, уступал ему Астрахань, призывая его в союзники. Хан уже подумывал о другом. Он договорился с Селимом о войне против Московии, готовился к крупным боевым действиям. Селим и Девлет-Гирей поделили между собой еще не завоеванную Русь. Осталось только убить медведя!
Русский царь собирал по всей стране рать. Воинов было мало. Не хватало опытных полководцев. Пришлось привлечь казаков, ополченцев, холопов боярских, дворян. С полком стрельцов набралось около 35 тысяч человек.
В 1572 году Девлет-Гирей двинул в Москву 50 тысяч отборных воинов, не считая крупного подразделения прекрасной османской артиллерии.
Русским в той войне проигрывать было никак нельзя. Это могло привести к большим физическим и моральным потерям, трудно восполнимым. Полководцы Ивана IV Васильевича детально разработали план боевых действий, особое внимание уделив отрядам казаков, которые, курсируя на стругах по Оке, должны были не пропустить врага на московскую землю или нанести ему при переправе как можно больший урон. Но крымский хан перехитрил русских полководцев. Ночью он осуществил скрытый маневр, форсировал Оку у Сенькиного брода. Воевода Хворостинин прозевал противника, узнал о переправе крымчан, бросился на них с небольшим отрядом и тут же отступил. Сила у хана была немалая. Он походным маршем направился к Москве. Войско Девлет-Гирея прикрывали с тыла отряды, возглавляемые сыновьями хана. Русские шли следом, будто провинившиеся дети. Атаковать неприятеля было безрассудно. Разработанный план боевых действий разрушили воины врага. Они внимательно следили за противником, не пропускали его вперед, сами шли быстро.