Несколько часов шла «психическая атака». Она не подействовала на твердолобых русских. Польский король дал приказ начать осадные работы. Воины действовали сноровисто, как на показательных учениях. Но как только они подошли к городу, оттуда грохотнули пушки. Стреляли русские очень метко. Снаряды десятками и сотнями срывались со стен и летели на головы врагов. Это озадачило короля, он приказал своим воинам маневрировать по лесным массивам. Но русские будто бы ждали этого заранее: и в лесах чужеземцев настигали тяжелые русские ядра, размером с голову.
Подальше от жерл пушек Баторий разбил свой стан. Ночью псковичи разгромили его – пушкари у русских были всевидящие. Пришлось королю отойти от города подальше. Этот факт, кстати сказать, говорит о том, что у хваленого полководца плохо работала стратегическая разведка, не предупредившая его о тактико-технических данных артиллерии противника.
Псков защищали десять тысяч обученных ополченцев, семь тысяч стрельцов и конницы и практически все жители города. Руководил обороной князь Иван Петрович Шуйский. Его первым помощником являлся главный воевода города Василий Федорович Скопин-Шуйский. Им, в свою очередь, помогали воеводы и князья – все из рода Рюриковичей. Огромная роль отводилась дьяку пушечного приказа Терентину Лихачеву. Он обеспечивал пушки порохом и ядрами. Дьяки Сульмен Тимофеевич Булгаков и Афанасий Викулин сын Малыгин отвечали за хозяйственные дела. Самый важный участок обороны между Покровской и Свинусской башнями возглавлял храбрый князь Андрей Иванович Хворостинин.
Первый штурм города, отчаянный и драматичный, окончился для воинов Стефана Батория неудачно. Он потерял пять тысяч человек убитыми, более десяти тысяч – ранеными. У русских погибло восемьсот шестьдесят три человека, получили ранения тысяча шестьсот двадцать шесть человек.
На следующий день русские принялись восстанавливать разрушенные стены, а Стефан Баторий созвал совет. Его военачальники выглядели обескураженно. Многие из них еще не остыли от жаркой битвы, многие разуверились в том, что Псков вообще можно взять, но Баторий отступать не привык. Он заготовил еще в Польше несколько сюрпризов для русских и хотел их продемонстрировать, надеясь что с помощью какой-либо из хитростей взять город.
Чужеземцы решили прорыть под Псков девять подкопов. Русские разгадали план, перехватили все подкопы. Подземная война закончилась. Еще до этого псковичи отказались от заманчивого предложения польского короля сдаться в плен. Выгоды он бещал немалые. Псковичи, за последние три четверти века натерпевшиеся от центральной власти так, что обиженному Курбскому и не снилось, наотрез отказались ото всех льгот и благ.
Затем началась война огненная. Целый день в город летели каленые ядра. Они поджигали дома, здания, сооружения, но жители не давали хода огню, быстро тушили пожары: работали стар и млад. Никому из них польские льготы были не нужны.
В октябре в бой пошли каменотесы, мужики жилистые, сильные. Ночью они пробрались со своим инструментом и большими щитами к стене, принялись за тяжелую работу, надеясь разрушить стену, завалить огромный кусок ее в воду. Баторий уже готовил для прорыва в том проеме ударную группу, но вдруг увидел очень смешную картину, для него, правда, печальную.
Псковичи первое время никак не могли вывести из строя вражеских каменотесов. Те работали под прикрытием щитов под стеной, подрубая ее под корень. Наконец кто-то предложил прекрасную идею, и польский король увидел на фоне стены болтающихся на огромных крюках своих доблестных каменотесов. Кричали они по-звериному. Больно было очень. Кто-то из них поддет был крюком за бок, кто-то – за живот, кого-то крюк подхватил за грудь – и трепыхались они в воздухе, кричали, прощались с жизнью.
Тогда же, в конце октября, в войске Батория впервые дал знать о себе голод. Попытка разжиться в Псково-Печерском монастыре продуктами, порохом и ядрами не увенчалась успехом. Монахи выстояли. Воины польского короля вернулись под Псков: туда они прошли 56 километров, оттуда – 56 километров. Голодные.
5 ноября чужеземцы перешли от активных боевых действий к осаде.
«Русские при осаде городов не думают о жизни, – скажет позже с восхищением Стефан Баторий послу папы Римского Антонио Поссевино, – хладнокровно становятся на места убитых или взорванных действием подкопа и заграждают пролом грудью, день и ночь сражаясь; едят один хлеб, умирают с голоду, но не сдаются».
Пришли холода. А вместе с ними увеличилось недовольство воинов, особенно наемников. Когда-то, лет тридцать до осады Пскова, Михалон Литвин написал в своем трактате: «…Московитяне не готовят в войско наемников, которые когда-нибудь уйдут из их земли, и не расточают деньги на них, но стараются поощрять своих людей к усердной службе, заботясь не о плате за службу, но о величине их наследства»[124].
Литовский гумманист несколько идеализирует отношение русских царей и великих князей к наемникам, но в чем-то он глубоко прав: русские редко прибегали к помощи наемников, понимая, что в любую минуту те могут подвести «работодателя».
Первыми покинули войско Стефана Батория немцы. Ушли они домой по студеной чужой земле, оставив польского короля в тяжком раздумии. 4 января псковичи совершили очередную дерзкую вылазку и нанесли врагу страшный урон: одних только знатных военачальников поляков пало около 80-и в том бою. Огромную добычу взяли псковичи.
Король был страшно взволнован. Никто, даже из ближнего окружения, не догадывался, что он предпримет ночью. Весь день он ходил грустный. Вечером позвал к себе русского пленника, дал воину письмо для Шуйского и богатый ларец с золотом, мечтательно звеневшим под замком, ключ от которого воин упрятал за пазуху. «Доставь это князю, и скажи, что я им восхищен. Он будет получать у меня много денег, и слава о нем будет греметь по всей Европе». Воин отправился в кромешной тьме к Пскову, дошел до ворот, постучал, продрогший. Его впустили и привели к И. П. Шуйскому. Тот внимательно выслущал уставшего воина, но вскрывать тяжелый ларец не стал, вызвал мастеров.
Они кумекали над ларцом недолго, оторожно вскрыли его и ахнули: в ларце торчали во все стороны двадцать четыре заряженных ствола. Любое неверное движение ключом и – кому-то из любопытных не посчастливилось бы.
Испытав все ему известные методы осады, Стефан Баторий 17 января 1582 года повел свое войско домой. Ему повезло. Иван IV Грозный не смог достойным образом воспользоваться этой замечательной победой русских воинов, видимо, потому что плохо знал подданных. Они своим героизмом, мало кем из иностранцев понимаемой любовью к Родине решили и еще одну задачу, не решенную царем: ответили на третье послание Курбского Ивану Грозному. Они сами и с Божьей помощью, пусть и залитые «кровью христианской», отстояли свое право «не исчезнуть», жить, причем жить – на веки вечные с Русью.
Эти высокопарные слова, к сожалению, пробегают мимо глаз тех, кто срывается, злобством влекомый, на грехи тяжкие, а также и тех, кто, грехи эти никоим образом не воспринимая ни душой, ни разумом, отгораживается от всего родного, корневого, создает вокруг себя этакую безгрешную зону, чистоплюйское пространство, и, уверенный, что не грешит – грешит не меньше первых.
17 января 1582 года в Псков прибыл человек, сообщивший о том, что между Русским государством и Польшей заключено десятилетнее перемирие. В 1583 году было заключено трехлетнее перемирие со Швецией. Страна Московия потеряла на сто сорок лет выходы к Балтийскому морю, то есть фактически проиграла двадцатичетырехлетнюю Ливонскую войну.
В том же году умер Андрей Курбский, человек талантливый, добрый, принципиальный. Стоит ли осуждать его за то, что он, отстаивая добролюбивые принципы, предал Родину, воевал против бывших сограждан, изысканно глумился над соотечественниками, оказавшимися в руках врага, ни словом не упомянув об этой беде в третьем послании, а значит, внутренне надеясь на то, что Стефан Баторий возьмет еще и Псков? Опальный князь мечтал сделать добрым Грозного любым путем, даже вмешательством извне. Псковичи решили иначе. И пятидесятипятилетний Курбский скончался, так и не дождавшись кары Господней на Ивана IV Васильевича, на его телохранителей да и на весь русский народ, очень странный, не желающий себе самому добра «по-Курбскому».
Русский царь еще жил.
Многие окружавшие страну Московию противники мечтали воспользоваться неудачным для русских финалом Ливонской войны, но сделать это им не удалось, потому что явный срыв в борьбе со Стефаном Баторием на общее положение дел в царстве Грозного, как это ни странно звучит, оказал незначительное влияние, хотя даже такие выдающиеся историки-мыслители как Н. М. Карамзин считали обидное поражение на западе чуть ли не катастрофой, обвиняли Ивана IV: «…Иван, имечя триста тысяч добрых воинов, терял наши западные владения, уступая их двадцати шести тысячам полумертвых ляхов и немцев…»[125]. Многие исследователи того периода в жизни главного опричника не могут простить ему проигрыш в Ливонской войне, не желая понимать, что зарождающейся империи в третьей четверти XVI века нужно было вплотную заняться важнейшими приобретениями, Казанским и Астраханским ханствами, а также владениями сибирского хана Кучума, расположенными за Югорским камнем.
В 1563 году этот сын бухарского эмира выиграл долгую борьбу у хана Едигера, пленил его, погубил. Тонкий политик, Кучум внимательно следил за событиями в Восточной Европе, мечтал отнять у русских Казань, где они только-только стали обживаться. В 1569 году во время упомянутого похода османского войска при поддержке крымского хана на Астрахань Кучум изготовился к прыжку на Казань. После того как османы и крымские татары отступили, повелитель Сибирского ханства послал в Москву дань в 1000 соболей. Через два года Девлет-Гирей сжег столицу русского государства, и Кучум спровоцировал черемисов и другие племена, входящие в Казанское ханство, поднять восстание, обещая им материальную и военную поддержку. В 1573 году его воевода Маметкул перешел через Югорский камень, налетел на русские селения. Узнав о разгроме Девлет-Гирея Хворостининым и Воротынским в битве на Молоди, Кучум вернул Маметкула в Сибирь и десять лет ждал, когда же у Ивана IV Грозного ухудшаться дела.