Он думал о царской власти. Он искренно верил в то, что судьба дала ему шанс стать русским божественным Августом, и делал все от него зависящее, чтобы этот дар не выпустить из рук. Но время Годунова, если проводить аналогию с Римской империей, больше напоминало время Суллы и Цезаря. Страна (здесь Россия, там Римская держава) уже готова была к смене государственного устройства, но эта смена не могла произойти ни там, ни здесь мирным путем.
Годунов этого не понимал и не мог понять. Как и Цезарь. Именно это фатальное непонимание и является самой грубой, непростительной и неизбежной для подобных людей ошибкой. Но почему же? Потому что, добившись всего желаемого, Годунов в конце концов пресек свой род…
Об этой ошибке он мог догадываться и раньше, когда ловил на себе презрительные взгляды князей, бояр и людей чином пониже. Но впервые она заявила о себе во весь голос после убийства царевича Дмитрия. Ученые, а раньше – летописцы, хронографы, авторы агиографической литературы, а также писатели, прочие любители поразмышлять на столь сложную тему в русской истории приводят самые различные версии о том, нужна ли была Годунову смерть царевича, мог ли он организовать убийство, было ли вообще убийство Дмитрия, кто из многочисленных Лжедмитриев мог быть царевичем… Прекрасная тема для любителей исторических криминальных случаев! Прекрасные логические цепочки строят в оправдание своих версий Н. М. Карамзин и Валишевский, С. М. Соловьев и В. О. Ключевский, Р. Г. Скрынников. Очень сложное, запутанное дело.
Борис Годунов имел огромную власть, много преданных ему (а лучше сказать, его деньгам) людей, готовых на все. Он мог бы организовать убийство наследника престола, за которым стояли еще не поверженные Рюриковичи, народ. Но! В 1561 году казаки помогли некоему греку Василиду, объявившему себя племянником Самосского герцога Александра, захватить молдавский престол и править целых два года! В 1574 году казаки выступили с самозванцем Ивонией, назвавшимся сыном молдавского господаря Стефана VII. Через три года они помогли третьему самозванцу Подкове, «брату Ивонии». В 1591 году в истории украйной вольницы произошел четвертый аналогичный случай! Эпидемия самозванцемании мутила головы казаков и всех любителей половить рыбку в мутной воде, в Смутные дни. Борис Годунов знал о молдавских самозванцах. А значит, он должен был понимать, что мертвый Дмитрий мог стать для него врагом куда более страшным, чем живой.
Так или иначе, но 15 мая 1591 года царевич Дмитрий был убит в Угличе во дворе царского дворца. На крик кормилицы, свидетельницы преступления, прибежала мать, а затем и толпы людей, озверевших, готовых убивать всех, причастных к убийству. В тот день погибли в результате обычного самосуда несколько человек. Народу этого хватило, город затих.
«Когда известие об убиении царевича пришло в Москву, – вспоминал позже Исаак Маас, – сильное смущение овладело и придворными, и народом. Царь Федор в испуге желал, чтобы его постигла смерть. Его по возможности утешили. Царица также была глубоко огорчена, желала удалиться в монастырь, так как подозревала, что убийство совершилось по внушению ее брата, сильно желавшего управлять царством и сидеть на троне»[134]. С сестрой Борис тоже договорился быстро, успокоил ее. А о народе он в те дни еще и не думал как о серьезном своем сопернике. Хронограф Сергей Кубасов пишет о том, что Борис, видя возмущение народа по поводу убиения Дмитрия, якобы «послал по Москве людей запалить славные дома, чтобы отвлечь подданных от угличского дела и занять их делами личными»[135]. Чушь, конечно! Сам-то хронограф Сергей Кубасов не видел и не слышал, как Годунов раздавал приказания о поджогах, но важно здесь другое: он слышал слухи. А слухи просто так в толпе не рождаются, даже самые фантастические, ирреальные. Они всегда имеют под собой почву и смысл. Годунов не обратил в тот момент на слухи никакого внимания. Он уже научился, привык не считаться с толпой, не видеть ее. Зато она его видела очень хорошо.
Вскоре в Углич прибыла следственная комиссия из трех человек: князя Василия Ивановича Шуйского, окольничего Андрея Клешкина и дьяка Вилузгина. Две недели они пытались найти улики самоубийства царевича Дмитрия, якобы зарезавшего себя ножом во время приступа падучей, и, собрав необходимый материал для отчета, вернулись в Москву.
И с этого момента Годунов перестал чувствовать себя спокойно. Сколько-нибудь обоснованно изложить версию о самоубийстве не удалось, но именно ее и приняли, несмотря ни на что. Уже один этот факт мог насторожить всех заинтересованных: эпилепсия не столь уж редкая болезнь, но не так часто в припадке падучей больные убивали себя.
Не имея серьезных доводов и, главное, возможности высказать свое мнение, народ молчал. Ждал. Недолго ждал.
Федору поднесли доклад Собора, который был созван специально для рассмотрения этого дела. В докладе говорилось: «Жизнь царевича прекратилась судом Божиим; Михайло Нагой есть виновник кровопролития ужасного, действовал по внушению личной злобы и советовался с злыми вещунами, с Андреем Мочаловым и с другими; граждане углицкие вместе с ним достойны казни за свою измену и беззаконие. Но сие дело есть земское: ведает оное Бог и государь; в руке державного опала и милость. А мы должны единственно молить Всевышнего о царе и царице и тишине и благоденствии народа!»[136].
Федор выслушал доклад и передал дело боярам, приказав казнить виновных. Это действительно слабоумное решение ставит под сомнение «блаженность» царя, блаженные не убивают. Самое большее, на что они способны, – предсказывать. Федор то ли устал блаженствовать, то ли действительно был он ленивым недоумком, этим приговором обрек на смерть более двухсот в общем-то ни в чем не повинных людей. Исполняя волю царя, казнили этих несчастных, другим отрезали языки, многих бросили в темницы, выслали большую часть населения Углича в Сибирский город Пелым. Это был один из самых глупейших приговоров за всю Российскую историю. Борис Годунов, от которого во многом зависело окончательное решение царя, проявил в тот момент политическую близорукость. Возвысившись над всеми, приблизившись к трону, он к этому времени превратился безвозвратно в слишком самоуверенного в себе царедворца, совсем оторвался от того, что многие избалованные высоким положением люди пренебрежительно называют толпой. Да, на вид толпа безлика, тупа, бараноподобна. Иной раз она поражает воображение своей непоколебимой ленью, бессловесностью, терпением, всепрощением. Это – толпа. Очень энергоемкое существо. Этакий мощный конденсатор, на пластинах которого скапливаются плюсы и минусы человеческого мусора. Естественно, этот процесс накопления энергии пробоя небесконечен. Годунов мог бы смягчить приговор слабоумного. Он этого не сделал. И ответ пришел тут же. Молчаливая толпа, не имея иных средств борьбы с зарвавшимся правителем и слабоумным Рюриковичем, вспомнила одно свое старое-старое средство. Не со зла вспомнила, но от обиды за тех двести убиенных и тех, кому вырезали якобы за ненадобностью языки в городе Угличе.
В конце июня до Москвы дошла страшная весть о том, что к столице продвигается громадное войско крымского хана. Годунов в этой ситуации вел себя достойно: не паниковал, разослал по всем городам гонцов, повелел через них воеводам срочно отправляться в поход к Серпухову, где был назначен сбор войск, принял меры предосторожности в Москве, вспоминая разорительное нашествие Девлет-Гирея в 1571 году, когда огонь спалил всю столицу.
В начале июля войско Казы-Гирея подошло к столице. Борис облачился в доспехи, сел на боевого коня. Федор передал ему всех своих телохранителей, которые до этого всегда находились при нем, ушел вместе с Ириной в палату и стал там молиться. Годунов в сопровождении царской свиты прибыл в войско, передав бразды правления князю Мстиславскому, окружил себя воинской думой из шести полководцев. И битва началась. Отчаянная битва равных по силе соперников.
Федор в тихой палате истово молился, просил Бога помочь его подданным одолеть заклятого врага. Устав молиться (а бой все продолжался), царь по обыкновению крепко заснул, проспал более трех часов, проснулся в добром расположении духа, увидел рядом стоявшего Григория Васильевича Годунова, напуганного ходом сражения, заплаканного, и сказал ему с тихой улыбкой праведника: «Не плачь. Мы победим!».
Русские одолели-таки крымцев, те побежали домой. Мстиславский и Годунов организовали погоню, затем между ними возник инцидент, впрочем, незначительный, но все кончилось миром: блаженный царь не стал выделять из них главного, наградил обоих золотыми португальскими медалями. И других героев не обделил. Казалось, все должны были радоваться – такая удача! И радовались, и пировали, и раздавали всем царские милости.
И вдруг мрачнее тучи стал Борис. Пошел по Русской земле упрямый слух о том, что это он, Годунов, загубив наследника престола, призвал из Крыма Казы-Гирея, чтобы с его помощью захватить царский трон. Это было невероятно! В это поверить мог только безумец! В это верили те, кто распространял слухи. В это верила толпа, молчаливая русская толпа. Годунов приказал отрезать сотням жителям Углича языки, чтобы она, толпа, еще молчаливее стала. Она не стала, возроптала, на своем языке толпы, на языке слухов.
Годунов озлился, послал верных людей в города, откуда растекались по стране фантастические слухи, и началась слежка, доносы, в том числе и ложные, началась резня. Многие города, особенно Алексин, пострадали так же, как и Углич. Годунов победил в этой схватке толпу. Но она не смирилась с поражением. Она не способна была мстить за свои вырезанные языки вырезанными же языками, но прощать подобные над собой изуверства ей уже порядком надоело. Годунов этого не замечал.