Сделка состоялась. Ее старались не афишировать, так как между Речью Посполитой и Русским государством еще действовало перемирие. Самозванец при поддержке новых друзей подготовился к войне, пошел в поход на Москву.
И тут с Борисом Годуновым случилась самая страшная беда: он узнал, что на воззвание Лжедмитрия положительно откликнулась казацкая вольница, без боя сдались ему Моравск и Чернигов, жители прибрежных деревень реки Десны встречали его хлебом-солью… Вот почему так живучи были слухи! Народ верил в них. А вероятнее всего, он хотел в них верить. Слухи не ветер беспечный: хочу – гоняю туда-сюда бахрому трав или тяжелые шапки деревьев, а хочу – спать залягу хоть на месяц. Слухами земля полнится не потому, что травы, или звери, или птицы разносят их по всему земному шару, но потому, что люди на земле живут, для них слухи эти интересны, важны, а то и жизненно необходимы, может быть, как мечта необходимы. Без мечты жить не интересно. Скучно. В народной мечте заложено очень много. Мечту «подслушать» можно из слухов. Не смог это сделать Борис, и народ пошел от него к самозванцу. Впрочем, потребитель Годунов просто не мог действовать иначе. Ситуация требовала от него принципиально новых решений. Он не знал их. Он мог только гениально потреблять. Но этого уже было мало.
11 ноября 1604 года воевода Басманов в Новгород-Северске отразил несколько атак войска Лжедмитрия, от которого тут же побежала польская шляхта. И сам-то претендент поспешил от удачливого воеводы в Путивль. Но не успел Борис порадоваться победе, как пришли новые печальные вести: самозванца признали Курск, Севск, Кромы, другие города, у него собралось уже 15 000 воинов!
У Годунова на параде, а затем на пикнике было пятьсот тысяч. Куда же все делись? Как же Борис смог так быстро промотать свой политический потенциал?! Действительно – гениальный потребитель, мот.
21 января правительственная армия нанесла Лжедмитрию поражение под Севском, но русские города продолжали сдаваться самозванцу. Годунов отправил послов в Польшу с требованием выдать «вора». Ответ польского сейма не удовлетворил безродного царя Бориса! Ян Замойский после пламенной речи сказал: «Этот Дмитрий называет себя сыном царя Ивана. Об этом сыне у нас был слух, что его умертвили. Он же говорит, что на место его умертвили другого! Помилуйте, что это за Платова или Теренцева комедия? Возможное ли дело: приказали убить кого-то, да притом наследника, и не посмотрели, кого убили! Так можно зарезать только козла или барана! Да если бы пришлось возводить кого-нибудь на московский престол, то и кроме Дмитрия есть законные наследники – дома Владимирских князей: право наследства приходится на дом Шуйских. Это видно из русских летописей».
Не понравился такой ответ Годунову. Еще бы! О Борисе в русских летописях ничего не говорилось как о человеке, имевшем право на престол!
Положение его резко ухудшилось. Народ продолжал переходить на сторону Лжедмитрия. За дело взялся патриарх. Но ни его грамота, ни обряд проклятия над самозванцем не подействовали на народ. Лжедмитрий наступал. Бориса могла спасти только чудо. Но «спасла» его смерть: 13 апреля 1605 года Годунов внезапно умер.
После смерти Бориса Годунова патриарх Иов объявил царем шестнадцатилетнего Федора, сына Бориса. Москва присягнула новому царю. Законному!
Понимая, что править юноше будет сложно, его мать Мария и патриарх приказали князьям Мстиславскому, Василию и Дмитрию Шуйским прибыть в столицу. Они оставили войско и явились в Кремль. Из темницы был освобожден Дмитрий Бельский. Дума в их лице получила опытных государственников. Главнокомандующим в войско, отражавшее натиск продвигавшихся к сердцу страны полков Лжедмитрия, был отправлен способный военачальник Басманов. Первым дело он вместе с митрополитом Исидором принял от воинов присягу верности новому царю. Казалось, шанс разгромить Лжедмитрия у Федора Борисовича появился.
Но вдруг в Москву пришла страшная весть: Басманов переметнулся к самозванцу! Несколько дней он тайно готовился к этому, вел переговоры с Лжедмитрием, получил от него щедрые обещания, подговорил других князей и воевод, и 7 мая по тревоге предатель выехал на коне перед войском и громко крикнул: «Дмитрий есть царь московский!». Беда была не в том, что среди Кремлевских вельмож появилось много сторонников самозванца, и даже не в том, что Федор Борисович не мог еще в силу своей молодости организовать противнику достойное сопротивление. Беда была в том, что Басманов, хитрец-предатель, наверняка знал, какой будет реакция русских воинов. Рязанский полк первым, а за ним и другие полки – тысячи людей! – закричали в безумной радости: «Да здравствует Дмитрий Иванович, наш отец, государь наш!». Басманов решился на столь гнусное дело не потому, что у него появилась возможность приблизиться к трону Лжецаря, как об этом пишут многие историки, но потому, что он, оказавшись в войске, сердцем почувствовал настроение людей. Не Басманов своим предательством повел за собой воинов, и они заорали, как заведенные куклы: «Дмитрий! Дмитрий!», а народ вынудил Басманова изменить царю законному. Народ.
Аналогичный случай произошел двести лет спустя после описываемых событийв стране Франции, когда мятежный Наполеон с горсткой солдат шел по дорогам своей страны, безоружный. Его могли расстрелять из пушек в первой же стычке. Он смело шел на жерла пушек. Он верил в то, что его верные солдаты смогут убить своего «маленького» генерала, но… Он верил, знал наверняка, что те, с кем он ходил в атаки, не предадут его. Они его не предали. И горе тем офицерам, которые, не понимая, что у народа есть свое мощное оружие – вера, пытались противостоять Наполеону. Лжедмитрию (как, впрочем, и всем лжецам и самозванцам) далеко до Наполеона. Но Басманов в тот день, 7 мая 1605 года, верно угадал душевное состояние русских воинов: разуверившись в Борисе, озлившись на него, они готовы были поверить хоть в черта, только бы он не имел ничего общего с Годуновым.
Кстати, этот выбор неглупого русского народа дает значительную фору сторонникам Ивана IV Васильевича в нескончаемом споре со сторонниками Бориса Федоровича. Почему-то народ выбрал «сына» Грозного, а не сына Годунова (точнее сказать, выбирая Лжедмитрия, народ отрекся от всего, что связано было с Борисом Годуновым).
По Москве со дня воцарения Федора от дома к дому, от человека к человеку распространялась волна протеста: «Не долго ему царствовать! Дмитрий Иванович близко!».
В первый день лета в столицу прибыли послы от Лжедмитрия, Плещеев и Пушкин. Сначала они зачитали грамоту самозванца в одной слободе. Претендент на московский престол поведал согражданам о своих успехах, обещал всем большие льготы. Народ, хоть и надоел ему Годунов, хоть и ходили слухи о том, что сын Ивана VI Васильевича рядом, отнесся к грамоте настороженно. Одна слобода не рискнула проявить громогласно свои чувства.
Послов повели на Красную площадь. Разбираться нужно было всем миром. На Красной площади людей собралось много. Москва слушала грамоту, думала, решалась. Не решилась, однако. Призвала князя Шуйского, одного из членов комиссии по расследованию дела в Угличе. Так убили царевича или нет? Василий Шуйский, человек не злой, но трусоватый, вышел к лобному месту и в абсолютной тишине произнес приговор Годуновым, стране и себе в том числе: не убили в Угличе царевича.
По дикому шуму толпы находящиеся в Кремле бояре и патриарх могли понять, что произошло непоправимое. Иов, не в силах предпринять какой-либо шаг, плакал. Бояре онемели от ужаса. Мстиславский, Бельский и еще несколько сильных духом бояр вышли к людям, пытались схватить Плещеева и Пушкина, но было поздно. Рюриковичи совершили еще одну грубую ошибку. Они не заткнули рот Шуйскому, человеку неискреннему. Народ, хоть и сам не ангелочек этакий с умильным личиком, больше всего ненавидит неискренность. Годунов был поразительно неискренним даже во лжи своей, даже в радости. В этом отношении он являл собой прямую противоположность Грозному (да и Нерону, которого, если верить римским историкам, народ любил! И тому же Наполеону, и дюку Нормандии Вильгельму сыну Роберта Дьявола…). Шуйский словно бы впитал в себя эту нехорошую для правителей черту, взлелеял ее в душе своей, незлобной и робкой, и в конце концов она его сгубила.
«Гибель Годуновым!» – рычала опьяневшая, одуревшая от прозрения толпа (Дмитрий-то Иванович жив, поди, вот радость-то какая!), и народ устремился в Кремль.
Федор Борисович сидел на троне. Юноша, ничего не понимающий в государственных делах, на вид неглупый, сильный, с хорошими для русского царя, для грядущего времени задатками. Нет, ревела толпа. Гибель Годуновым! Царя законного, совсем недавно принимавшего у этой же самой толпы присягу, толпа сбросила с престола. Мать Федора, дочь Малюты Скуратова, забыв о царском своем положении, бросилась в ноги одичавшим людям. Не убивайте! Пощадите!
Пощадили пока. Злость еще не вскружила головы людям. Царя, его мать и сестру перевели в дом Бориса Годунова, поставили у дверей стражу, и растеклась толпа по Кремлю, взломала двери домов всех Годуновых родственников. Много там было добра! Бояре не смогли предотвратить погром – народ ринулся в казенные погреба. Но тут уж слово свое сказал Богдан Бельский. Погреба-то теперь не Годунова, а царя Дмитрия! Разве ему понравится это самоуправство? Нет.
Народ одумался. На царское не посягнул, присягнул Лжедмитрию, а затем добил сторонников Годунова: патриарха Иова, поиздевавшись, естественно, над ним, отослали в Старицкий монастырь, бояр – в отдаленные города, в темницы.
А затем час настал Федора Борисовича. 10 июня семь человек вошли в дом Годунова: два князя, Голицын и Мосальский, два чиновника, Молчанов и Шерефетдинов, и три вооруженных стрельца «зверовидных».
Федор и сестра Ксения сидели рядом с Марией и ждали приговора судьбы. Приговор был жестокий. Царя и Ксению развели по отдельным комнатам, царицу молчаливую стрельцы удавили без труда. Затем перешли в комнату Федора, набросились на него. Он, совсем юный, стал сопротивляться. Стрельцы почувствовали силушку царя, но одолеть их он все-таки не смог. Удавили сына Бориса Годунова, внука Малюты Скуратова, и зачем только дед лютовал-старался, если внуку от этой лютости лишь удавка злодеев досталась, да в шестнадцать-то лет!