Правда ли это? В самом деле? Или мы наблюдаем очередную попытку приписать Мелгрену то, чего нет? Рисуем образ типичного убийцы – и этим сами совершаем преступление.
Как часто случается в подобных передачах о Мелгрене, из-за его приятной внешности и незаурядного ума журналисты описывают его как «убийцу, которого невозможно понять». Единственное, что можно сделать, чтобы получить разумный ответ на вопрос, как такой внешне пристойный человек мог совершить столь чудовищные злодеяния, – сорвать все маски и обнаружить монстра, который за ними скрывается. В этом и проблема.
Как это ни прискорбно, присяжные слишком часто не решаются обвинить красивых образованных юношей в изнасиловании, потому что не хотят «ломать им жизнь». И в той же мере глубоко неправильно стараться непременно выставить Мелгрена антигероем.
Заявления о меняющемся голосе, когда речь заходит о зверски убитых им женщинах, – это низкий прием, который служит только одному: самый обыкновенный мужчина предстает перед нами невероятным злодеем.
Глава 14
«У меня столько вопросов. Мне не дает покоя ее судьба, если она еще жива…»
Вчера по телевизору в очередной документалке о Мэтти показывали мать Оливии Пол. Прошло уже двадцать лет с оглашения приговора, а общественность не теряет интереса к его персоне. Жадные до подробностей люди хотят узнать, кто прячется под маской.
Они задаются вопросом, как совершенно нормальный с виду человек может оказаться по-настоящему страшным преступником? Что побудило состоявшегося, умного и привлекательного мужчину насиловать и убивать? Как ему удавалось так долго скрывать свою истинную натуру?
Мне тоже интересно, у меня на то свои причины. Я тоже хочу знать почему, когда и что, если…
За эти годы интернет стал мне одновременно и лучшим другом, и злейшим врагом. Он дает надежду, которая меркнет, едва успев появиться; дает обрывки информации, которые на поверку оказываются пустышками или фальшивками. Например, предполагали, что Мэтти подставили (об этом часто пишут). Говорили, что улики сфабрикованы. Была еще версия, что за всем этим стоит серийный убийца из другого города.
В Сети я находила море полицейских отчетов, расшифровок судебных заседаний, фотографий из дела. Показания свидетелей, интервью с другими заключенными, переписки на форумах. Сколько же было таких форумов!
Омут информации и дезинформации, в который я кидаюсь очертя голову, одержимая, словно Мэтти. Ни одно убийство не могло сравниться с головокружительным удовольствием от первого нападения, и тем не менее он вновь и вновь пытался испытать это чувство, пока не попался.
Все еще сложно поверить, что добрый и любимый мной мужчина преследовал, ловил и резал женщин. Затаивался после каждого нападения. Однако другие описывают его так ясно, словно сомнений и быть не может.
Ричард Кляйн, криминолог из ФБР, назвал его «тенью, ночным зверем, не оставляющим следов». В прессе подхватили это прозвище. Думаю, Мэтти льстило имя Тень, которое за ним закрепилось. Ему всегда важен был образ, а данный с легкой руки Кляйна «творческий псевдоним» был куда выразительнее ничем не примечательного «Убийцы из Северного Лондона», как его было окрестили поначалу.
За многие годы я прочитала тонны литературы о работе профайлеров. Отчаянно пытаясь понять Мэтти, завалила тумбочку у кровати томиками Кляйна, Рескина и Дойла. Мне нужно было залезть к нему в голову, пролить свет на мучающие меня «почему?», «когда?» и «что, если?».
Мой главный помощник – интернет – манит, как безжалостная красавица из одноименной баллады Китса. Не могу противиться искушению нажатием пары клавиш проникнуть в сокровищницу информации. Все надеюсь узнать что-то новое. Эмоциональные качели от безумной радости, когда мне кажется, что я наконец поймала нить, до мгновенного опустошения от того, что нить ведет в никуда.
У меня больше нет друзей. Некому позвонить, не с кем поболтать. Нет никого, кому можно не врать на вопрос «Как дела?». Дженис не в счет. Я ей за это плачу.
После ареста Мэтти все от меня отвернулись, хотя в газетах то и дело цитировали какой-нибудь «источник, близкий к дочери Мэтти».
Ничего, что я ему не дочь? Что ни с кем не делилась? Что у меня нет близких?
Переехав в Лондон, я хотела, чтобы меня приняли как свою. После его ареста – чтобы оставили в покое. Выяснилось, что у нас с бывшими подружками нет ничего общего. Их волновали наряды и мальчики, а я представляла, куда заводят такие интересы. Когда они обсуждали чью-то улыбку, я вспоминала, что Мэтти тоже очень мило улыбался.
Прошло двадцать лет, а я все еще одна, сама по себе. Редко хожу на свидания, а если завожу отношения, то ненадолго. О серьезных намерениях и речи быть не может. Свои секреты доверяю только Бастеру, он их не выдаст. Совета от него не дождешься, но обнимать его – дорогого стоит.
– Проблема в том, что мы были слишком доверчивы, – говорит мама.
– Да, раньше. Уже нет, – отвечаю я.
Маятник качнулся в другую сторону. Я разучилась доверять.
Доверять – значит позволять себе быть уязвимой, верить, что открываешь сердце человеку, который его не разобьет.
Способна ли я на это после всего, что случилось? Я даже себе не доверяю.
Глава 15
– Тебе нужно ему довериться, – наставляла маму Линда. – Хватит мучить беднягу постоянными сомнениями.
Весь декабрь Мэтти где-то пропадал. Сказал, что уехал в Ирландию навестить родителей в Грейстоуне. Эта деревушка в округе Виклоу – богом забытое место, настоящая глушь. Гуляй хоть дни напролет – не встретишь ни души.
– Мило, – ответила мама, когда он упомянул предстоящую поездку. – Тишь да гладь. Что скажешь, Софи?
Видимо, он не понял намека.
Из его скупых рассказов о родителях складывалось впечатление, что нрав у них крутой. Вот почему, как мама объяснила Линде, он не позвал нас с собой.
Линда снова навестила нас. Потянулась еще за одним песочным печеньем «Уокер» и макнула его в чай. За пять лет в Великобритании я так и не смогла постичь это пристрастие англичан к мокрому печенью.
– Возможно, он стыдится их бедности, и потому не взял вас.
– Думает, я буду его осуждать? – ужаснулась мама.
Линда низко опустила подбородок и почесала нос. Бабушка сказала бы, что нельзя делать такое лицо, а то такой и останешься.
– Уверена, в душе он это понимает. Но вспомни, как он одевается. Запонки, пиджаки, идеальная стрижка…
– О чем ты?
Линда пожала плечами:
– Внешний вид, приличия несомненно ему важны.
– И?..
– И он хочет, чтобы его представляли определенным образом, а если ты увидишь, откуда он родом…
– То стану хуже о нем думать?
– Он может этого опасаться.
– Просто смешно.
– Что не отменяет моей правоты.
Мама прикусила губу, теребя крестик:
– Думаешь, поэтому он так и не сделал мне предложение?
– Бог знает, что у мужчин на уме, Эми…
Я приникла к стеклу, наблюдаю, как падает за окном снег; слышен щелчок зажигалки, Линда затягивается и протяжно выдыхает.
Оглядываюсь на маму, не сомневаясь в ее реакции.
Дедушка выкуривал по три пачки в день и бросил, только когда ему удалили половину легкого. Мама сказала, что после операции он смягчился. «Сейчас и не скажешь, а до того характер у него был не сахар. Чуть что – впадал в ярость, стоило задеть его самолюбие. Ты немного на него похожа…»
Сомнительный комплимент.
– Курение убивает, – с укором сказала она Линде.
– Всем когда-то умирать, Эми, – не смутилась та и выпустила ровное колечко дыма.
– Ты как Риццо из «Бриолина»[12], – отметила я.
– Нечем восхищаться, – осадила меня мама. – Видела бы ты ее легкие.
Линда хмыкнула и покачала головой.
– Занятное настроение у тебя сегодня, Амелия-Роуз.
– Прости. Это все из-за Мэтти. И погоды. Из-за снегопада Софи уже неделю не ходит в школу.
Я подышала на стекло и нарисовала улыбающуюся рожицу. Сказала маме, что, по мне, так все отлично.
– Попроси маму сходить на Парламент-Хилл покататься на санках.
– Пойдем, мам?
– Когда погода наладится.
– Говорят, так холодно не было с начала века, – вставила ее подруга, умудряясь оставаться по обе стороны баррикад.
– По всей стране жизнь остановилась. Что не так с британцами? Им известно, что существуют снегоуборщики?
– Покатаемся на санках, согреемся… – Я перевела разговор в интересное мне русло.
– Нет, Софи.
– Линда права. У тебя ужасное настроение, – пробубнила я.
– Что ты сказала?
– Что Линда права. Могли бы повеселиться.
Мама поглядела на меня, прищурившись, и они вернулись к обсуждению своих тревог по поводу молчания Мэтти.
– Он три недели не звонил. Даже в Рождество. Софи просто рыдала.
С моей гордостью не церемонились.
– А вот и нет! – возмутилась я, но меня не слушали.
– Эми, сейчас не пятидесятый год. Можно самой ему позвонить.
– Он не оставил номера.
– Серьезно? Ты не пробовала узнать в справочной?
– Не получится, она даже не знает их имен, – не без злорадства сообщила я.
– Она?! Так ты называешь мать? – вскинулась мама.
– Ты ведь женского пола.
– Марш в свою комнату!
– Почему? Я же только…
– Сейчас же!
Я метнулась вон, с грохотом хлопнув за собой дверью, села у порога и обняла колени. Раздумывала, как накажу ее, когда она постучит, – долго ждать извинений не придется. Но она не пришла.
Неудивительно, что Мэтти не звонит. Кто захочет ей звонить?
Я приоткрыла дверь, проведать обстановку. Ничего не поменялось. Они с Линдой сидели на диване и поедали уже вторую пачку печенья, на этот раз с шоколадной крошкой.
– Он там кого-то нашел. Других объяснений нет.
В животе все перевернулось. Глаза жгло.
Неужели правда? Мэтти от нас ушел? Бросил, как мой отец? Увидимся ли мы еще?