Мама ответила «нет» слишком поспешно. Наверное, мы обе в этот момент подумали о «засоренных трубах».
– Как он относится к женщинам? – не унимался Дакворт, перескакивая с одной темы на другую.
Вероятно, они поступали так намеренно. Хотели застать врасплох, как в сериале про Перри Мейсона[33].
– Женоненавистничество? – подсказал Джонс. – Плохой опыт?
Мама усмехнулась:
– Едва ли. Он – самый обаятельный мужчина, которого я видела.
– Может, он жесток к животным?
– Думаете, я бы стала с таким встречаться?
– Камуфляжные штаны у него коричневые или зеленые?
– Почему вы меня все время о них спрашиваете?
Тогда мы не знали, что в грязи рядом с трупом Нив Кинан обнаружили лоскут цвета хаки, и он совпал с образцом волокон, найденных на Хэмпстед-роуд-лок.
Детективы ответили вопросом на вопрос. Тактика уклонения, которую я впоследствии хорошо освоила.
– Он когда-либо оставлял здесь что-то на хранение?
– Нет.
– Просил лгать?
– Нет!
– Хорошо. Не взглянете ли вы на фотографии?
– Какие фотографии?
– Давайте пригласим вашу дочь. Пусть тоже посмотрит.
Я вошла раньше, чем они успели меня позвать. Джонс понимающе улыбнулся.
– У меня дочь твоего возраста, – объяснил он.
Я не стала ему улыбаться, чтобы он не подумал, что мы с ним теперь в одной команде.
Нам показали фотографии нескольких жертв. На Шерил Норт была одна золотая сережка, похожая на ту, что мама нашла в квартире Мэтти. Хотя это было так давно, что я не смогла бы сказать наверняка, одинаковые ли они. У Фэры Лоусон содраны ногти – пыталась отбиваться от нападавшего. У Джеммы Николс разрублена рука. «Ты хоть представляешь, с какой силой надо ударить, чтобы разрубить кость?».
– Понимаю, сложно на это смотреть, – начал Дакворт. – Однако, если вы припоминаете…
Я ответила, что ничего знакомого на фотографиях нет, прежде чем мама успела что-то сказать. У многих есть топорики. Сережка могла быть чьей угодно. И что с того, что однажды Мэтти вернулся с исцарапанной рукой?
Наконец детективы ушли, вложив маме в руку по визитной карточке.
– Вам лучше не общаться с журналистами, – сказал Джонс. – Иначе они от вас не отстанут.
– С чего им с нами разговаривать? – удивилась я.
Он проигнорировал мой вопрос, пожелал спокойной ночи и посоветовал запереть дверь.
Глава 53
Когда я вспоминаю о том, что было дальше, дни сливаются в запутанный клубок обрывочных видений. Калейдоскоп воспоминаний. Беспорядочных и бессмысленных.
Зато отлично помню чувство вины. Я испытывала ее, как испытывают физическую боль от сломанной ноги или ножевого ранения. Она меня изматывала, так что я не могла ни двигаться, ни дышать.
Ночью меня мучили кошмары, я просыпалась в поту, хватала ртом воздух. Не могла есть, не могла спать. Меня все время трясло.
Пробовала молиться, только после «Отче наш…» не находила слов. То есть слова я помнила, просто не считала себя вправе их произносить.
Что, если все это было ужасной ошибкой?
Я думала о сережке в квартире Мэтти, о топорике, о том, что он врал нам про кризисный центр. Про все те случаи, когда он якобы дежурил. Думала про Нив Кинан, чье изуродованное лицо не могли опознать даже родители. О Джемме Николс, которую нашли в кустах совсем близко от нашего дома. О том, как Мэтти смеялся, когда узнал, что ее поначалу приняли за манекен.
Думала о его погибших родителях, у которых он «гостил». И о том, что именно он предложил мне собирать газетные заметки об убийствах.
Затем я подумала о том, что мама сказала полицейским. Когда-то раньше уже задерживали не того. Что, если это произошло снова? Или что, если убийцей действительно был тот разнорабочий?
Думала о том, как сильно любила Мэтти, и о том, что смогла бы распознать серийного убийцу. Представляла его добрый взгляд, морщинки вокруг глаз, когда он смеялся. Вспоминала, как он всегда заступался за меня. Убийцы так себя не ведут. Не могут.
А психологический портрет преступника? Мэтти не был одиноким и прекрасно чувствовал себя в обществе. Уж если на то пошло, описание полиции скорее подходило не ему, а маме.
Едва мне удавалось убедить себя в его невиновности, как другие воспоминания разносили стройную теорию на куски, заставляя меня усомниться в собственных рассуждениях. Вечер, когда мы заказали пиццу. Сумасшедшая поездка.
Мэтти любого мог переиграть, заставлял других думать, что они преувеличивают и слишком остро реагируют.
«Ты серьезно думаешь, что я целился мячом тебе в лицо?»
«Я не думал, что тебе нечем дышать».
«Расслабься, Софи. Я же пошутил».
Что, если он не шутил? Что, если намеренно делал мне больно? Хотел меня по-настоящему напугать.
Я не знала, чему верить, и даже чему я хочу верить.
– У меня живот болит, – пожаловалась я маме. Старая уловка. – Кажется, я заболеваю.
Она лежала в кровати, хотя должна была встать еще полчаса назад. По виду, спала она не лучше, чем я.
– Ты идешь в школу, – твердо сказала мама, несмотря на то что очевидно не планировала идти в офис.
Я решила, что правда сработает лучше, чем притворная болезнь.
– Не могу. Пожалуйста, не заставляй меня.
Она глубоко вздохнула, похлопала по кровати, чтобы я села рядом. Я устроилась на краешке, ковыряла заусенцы.
– Я не в состоянии. Разреши мне остаться дома хотя бы сегодня.
Мама ответила не сразу, и я посчитала это хорошим знаком. Детская ошибка, могла бы и догадаться.
– Если прятаться под одеялом, лучше не станет и ничего не изменится. Не буду врать, сегодня в школе будет непросто. Тебе, наверное, еще никогда не было так сложно. И поэтому ты должна пойти.
– Это же нелогично.
Она положила ладонь мне на руку, что значит, собиралась прочитать мне лекцию.
– Смелость проявляется не на войне и не в геройстве. Смелость – это когда ты делаешь правильные вещи, несмотря на смертельный страх. Понимаю, как ты боишься. Друзья будут тебя обсуждать, возможно, даже винить. Будет чертовски трудно, но если ты с этим справишься, ничего уже тебя не испугает.
Я прикусила язык и подобрала с простыни оборванную нитку. Сквозь задернутые шторы струился солнечный свет. С улицы доносился смех и пение птиц. Все это казалось таким неуместным. Наглым вторжением.
– Но…
– Ты идешь, – не уступала мама. – Решено.
Я хотела все ей рассказать. «Одна голова хорошо, а две – лучше. Поговори со мной, Софи…»
Только мы уже много лет не разговаривали по душам. Моим главным советчиком, которому я доверяла все свои тайны, был Мэтти. Только не в этот раз. Теперь мне не с кем было поделиться.
Мама погладила меня по руке и пообещала, что все обойдется и люди добрее, чем я себе представляю.
Она не понимала главного: меня страшило не осуждение окружающих, а вердикт, который я вынесу себе сама.
Глава 54
Слухи – это воронка. Как ни старайся, тебя засасывает, утаскивает под воду.
Ровно через четыре часа после того, как в нашу дверь позвонили детективы, полиция провела пресс-конференцию. Гарри Коннор сидел на возвышении за длинным столом и, обращаясь к собравшимся журналистам, рассказывал о проведенном аресте по делу об убийствах в Северном Лондоне и о том, что задержанному, известному как Тень, уже предъявлены обвинения.
«На нашу горячую линию поступил анонимный звонок. Проверяя полученную информацию, мы вышли на Мэтти Мелгрена, психолога-консультанта из Кэмдена. Он обвиняется в убийстве восьми женщин, совершенных в Северном Лондоне с 1981 года, а также в убийстве восьмилетней девочки в ирландской деревне Грейстоун».
В его голосе не было ни нотки триумфа, ни капли злорадства. Только поникшие плечи намекали на то, что он действительно чувствовал. В последнее время я тоже ходила с опущенными плечами. Метафорический вес наносил физический урон.
«Нам удалось связать Мелгрена как минимум с восемью убийствами в Северном Лондоне, хотя подозреваем, что погибших от его рук могло быть намного больше. Возможно, на несколько десятков больше». Коннор выдержал паузу, чтобы информация усвоилась.
Мама откинулась на спинку дивана и наполнила бокал до краев. Вино. Без сока.
– Выключи, Софи, – попросила она. Я не пошевелилась.
Было похоже на тот раз, когда мы с Мэтти, несмотря на все протесты мамы, смотрели ужастик «Пятница, 13-е». На самых страшных сценах я закрывала глаза руками – и все равно подглядывала сквозь пальцы.
На следующий день после ареста поползли слухи. Те, кого я считала друзьями, сторонились меня. Когда я входила в класс, все замолкали. Шла по коридору и слышала свое имя, оборачивалась – и не понимала, кто его произнес. Людей было много, и все смотрели на меня искоса. Приглушенные голоса. Знакомые. И незнакомые.
«Это она».
«Она точно знала».
«Как можно было не знать?»
Меня словно вернули на занятия мисс Бекон. Салли Снайдерс и я ходили в одну и ту же среднюю школу, хотя до этого момента почти не пересекались. Думаю, она усвоила, что меня лучше не трогать, и я даже втайне надеялась, что она передала это знание дальше.
– Ты показала ей, каково быть на твоем месте. Молодец, – отреагировала мама на мой рассказ о том, как я все уладила на уроке мисс Бекон.
– Скорее Софи поставила ее на место, – поправил Мэтти. – Твоя мама права, Софи. Ты умница.
Его оценка понравилась мне больше, чем мамина, хотя в любом случае с тех пор, как Салли подарила мне наклейки и журнал, мы с ней держались друг от друга подальше.
И вот перемирие нарушено.
– Вам с мамой должно быть стыдно, – прошипела Салли, когда мы стояли в очереди на обед.
У меня волоски встали на затылке, как у дикобраза.
– Что?
– Твой отец убивал женщин. Не притворяйся, что не знала.
Дикобраз ушел, прилила ярость. Я с силой прижала ее к стене и схватила за горло. В столовой воцарилась полная тишина.