Дженис предложила мне написать маме письмо.
– Тебе поможет. Попробуй и себе написать такое. Письмо в прошлое. Обратись к себе-ребенку.
Я обещала попробовать, а вместо этого начала разговаривать с мамой. Так вышло случайно. Сама того не осознавая, шептала ее имя, когда засыпала или когда выгуливала собаку. Мало-помалу стала задавать ей вопросы, что-то вместе с ней вспоминать. «Помнишь, как мы то-то и то-то? Как думаешь, почему он сделал так, а не эдак?» И вот я уже веду с призраком долгие беседы…
Я не сумасшедшая, мне не чудятся голоса. Дело в том, что я легко могла представить ее ответы, а может, просто их додумывала.
Дженис не обманула, беседы с мамой помогали, и я разговаривала с ней все чаще и чаще. Редкий день проходил без нашего общения. Будто она вернулась ко мне.
И все же я всегда представляю ее со стаканом джина, вижу, как она рассматривает старые фотографии. Нет, я разговариваю не с той, что провела со мной свои последние годы, а с той, с кем мы переехали в Лондон. Тогда в целом мире были только мы вдвоем. Такой я ее любила больше всего. Такой мне ее безумно не хватает.
Оттого я так злюсь на Мэтти. Он убивал незнакомых мне женщин и убил мою маму, пусть я и не складываю с себя ответственности. Она так и не оправилась после его ареста. Из-за него глотала таблетки и каждый день напивалась до полусмерти, из-за него хотела умереть.
А сейчас Мэтти пытается убить единственное, что у меня от нее осталось, – память о женщине, которая привезла меня в Лондон в поисках лучшей жизни. Которая устраивала пикники в кровати и вместе со мной искала «сокровища» на Парламент-Хилл. Которая объяснила, что такое антропоморфизм, и научила ставить себя на место другого.
– Чертов ублюдок!
– Следи за языком, Софи.
Я не слышу ее голос, но могу представить, как она это говорит.
– Он серьезно думал, что я поверю в его вранье?
– Кто знает? Он так долго нам лгал…
Я выжимаю педаль газа. Глаза жжет от слез, и я вытираю их рукавом. Не буду плакать. Не из-за него. Больше не буду.
– Он сказал, что убивал из-за тебя, что вы играли в игру, что ты была жестокой, хуже него… Господи!
Я говорю, а в голове просыпается и скалит зубы темное воспоминание.
Рамка с фотографией. Деревянная шкатулка.
«Сокровища Амелии. Руки прочь!»
Глава 66
Конечно, я не верю Мэтти.
Он патологический лжец. Как истово он отрицал свою вину, как ловко стольких одурачил… Как хорошо разыгрывал перед нами роль нормального человека…
Сейчас я не верю ни единому его слову, в том числе о маме. Вдали виднеется Парламент-Хилл, и в голову приходит случай, когда мы искали пропавшую собаку Люси Аллен. Мама отказывалась сдаваться, хотя Люси уже потеряла надежду.
Злой человек так не поступил бы. Психопаты не способны на сочувствие к людям, тем более к животным.
А история с Салли Снайдерс? Мэтти выступал за то, чтобы я проучила задиру. Если честно, мне хотелось того же. Только мама призывала меня проявить сострадание, постараться понять, почему моя обидчица так себя вела.
Мама не может быть злой.
Тем не менее слова Мэтти меня задели. Я не хочу, но мысленно возвращаюсь к тому, что он сказал, спорю, возражаю, хотя лучше бы игнорировать его и не пускать в свою голову. Я и без того много лет уделяла ему слишком много внимания.
И все же…
Если задуматься, в тот день в кафе мама была скорее недовольной, чем расстроенной.
Когда она сообщила Мэтти, что я вижу сходства между ней и жертвами, они странно посмотрели друг на друга.
И, ругая Мэтти за неуместный смех из-за Джеммы Николс, которую приняли за манекен, мама взглянула на меня, словно проверяя мою реакцию.
Я отгоняю эти мысли. Будь он проклят за то, что играет мной! Будь я проклята за то, что позволяю ему собой играть! «Он все детство тобой манипулировал», – говорю я себе. И все же, все же…
Помню, как миссис Коутс говорила, что лучший способ заставить человека думать о чем-то – запретить ему это делать. «Люди всегда хотят заглянуть за ширму».
Так вот что он сделал? Заставил подглядывать?
На лобовое стекло падает капля дождя. Небо тоже плачет.
– Мама, скажи, что все неправда, – обращаюсь я к призраку и тут же злюсь на себя. Конечно, ублюдок все выдумал.
У дверей меня встречает Бастер, прижимается влажным носом к моей ноге, всем своим видом показывая, что его нужно почесать за ушком. Опускаюсь на колени и зарываюсь лицом в теплую шерсть. Пес обнюхивает меня – и улавливает мое настроение, как могут только питомцы, с которыми проводишь все время.
Мэтти тоже все время был рядом, наблюдал за нами. Изучил нас и наловчился заставлять нас поступать по-своему. Залез нам в головы. Прошло двадцать лет, а он продолжает это делать.
И все же…
Встаю, хлопаю по бедру, подзывая Бастера. Хочу пойти на кухню и дать ему угощения, а вместо этого на автопилоте следую в бывшую мамину спальню.
Открываю дверь, вхожу.
Я не сделала из маминой комнаты святилище, порядок тоже не наводила. Лень. Из-за лени я выкупила нашу квартиру, когда мне пришло наследство от бабушки с дедушкой. Так было легче, чем искать новое жилье. Перемены даются непросто.
Ковер надо бы пропылесосить. На полках лежит толстый слой пыли. Так она все и оставила. Прежде чем вызывать «Скорую», я убрала только пустой пузырек с таблетками. «Когда я отключусь, подожди пять минут, Софи. Чтобы наверняка».
Двигаюсь как в трансе. Тело делает одно, голова думает другое. Подхожу к комоду в дальнем углу и выдвигаю верхний ящик. Механизм немного заклинивает, но поддается. Бастер стоит в дверях, наблюдает, навострив уши.
Фотография отца давно пропала, однако второй снимок на месте. Газетная вырезка, вставленная в рамку. На изображении – маленькая девочка. Волосы собраны в высокие хвостики. Курносая. С веснушками. На вид ей года три.
Снова слышу голос Мэтти: «Не убивала, но смотрела, как та умирает. Тогда в ней проснулся голод».
Лжец. Манипулятор. Серийный убийца.
И все же…
Я не озвучиваю мысль даже самой себе, просто достаю из кармана телефон и ввожу в браузере «Синди Бауман». Поиск выдает картинки. Десять, пятнадцать, двадцать. Все одинаковые. Точь-в-точь как фотография в рамке.
Сердце колотится, я забываю, как дышать. Сглатываю.
Переворачиваю рамку, разгибаю фиксаторы и убираю картонку.
Из меня вырывается вой. Низкий. Дикий. Волчий.
Меня рвет. Еще раз. Рамка падает на пол. А с ней – обрывок ткани. Синий лоскут в белый горошек.
Замаран кровью. Я знаю, что это кровь Синди Бауман.
Глава 67
Лжец сказал правду.
Анализ ДНК, которого не существовало в момент смерти Синди Бауман, подтвердил, что кровь на ткани в горох принадлежала ей. По волокнам и следам клея выяснилось, что лоскут действительно какое-то время был вклеен в блокнот. У меня есть все основания верить, что в том блокноте вместе с окровавленной тканью содержались извращенные фантазии больного воображения.
После свидания с Мэтти мне пришлось приложить все силы, чтобы совместить воспоминания о женщине, которую я знала, с той, которую знал он. Удавалось с переменным успехом. Я старалась не пить, пробовала молиться. Ничего не выходило.
Во-первых, я снова падала в бездну, только в другую. Раньше мне приходилось пытаться принять то, что мой герой может быть убийцей и что я его предала. Он лишился свободы из-за меня, а я даже не знала, заслужил ли он наказание, поступила ли я по справедливости.
Неведение, как яд, медленно меня убивало.
Нетбол, друзья, оценки – все потеряло смысл. В момент, когда его взяли под стражу, моя жизнь превратилась в существование. Механические действия робота. Человек без цели. Душевная боль. Потерянность.
Мне нужно было точно выяснить, виновен он или нет. Нужно было признаться ему в содеянном. Необходимо было знать, что мое решение было взвешенным и правильным, что я не сдуру разрушила все хорошее, что у нас было.
Свидание с Мэтти дало ответы на вопросы, мучившие меня всю жизнь. Положило конец сомнениям. Я поняла, кто он. Он узнал, что попал в тюрьму из-за меня. Я убедилась, что так ему и надо.
Еще я узнала правду о маме. Теперь мне приходится буквально прогрызаться сквозь воспоминания. Многие из них внезапно встали на свои места, как кусочки мозаики, которую мне подарила на день рождения бабушка. Постепенно вырисовалась общая картина.
Как мама отреагировала на мой рассказ о сумасшедшей поездке и о том, что Мэтти нас чуть не угробил. Она ни на секунду не засомневалась в моих словах, не стала разубеждать меня. Какие еще могут быть объяснения? Она поверила, что он способен на такое потому, что сама была не лучше. Потому что знала о его темной стороне, потому что вместе с ним творила зло.
Вот почему мама твердила, будто виновата в том, что он оказался в тюрьме. Как она отмахивалась от моих уговоров ходить с работы безопасной дорогой и сменить прическу. Насколько точно она соответствовала составленному полицией психологическому портрету преступника. Одиночка, избегающая общества других людей. Даже жестокость к животным, если вспомнить ее коробку с косточками, которые она собрала в детстве, а потом хранила в ящике у кровати.
Я много думала о маминых любимых фразочках. «Поставь себя на место другого». «Не позволяй никому решать, кто ты есть». «Важно одно лишь сердце».
Гадко это признавать, но Мэтти был прав. Все, чему меня учила мама, она где-то вычитала и переписала на стикеры. Он говорил, что только аморальные люди прикрываются чужой нравственностью. Иллюзия достоинства. Уж ему ли не знать…
Как бы тяжело ни было все это признать, отсутствие сомнений делает мою жизнь легче. В этот раз мне не приходится гадать, как в случае с Мэтти.
Говорят, что правда освобождает. Такой афоризм вполне мог оказаться на мамином стикере. Правда действительно меня освободила. Я больше не виню себя за прошлое. Я ищу способ принять его и жить дальше.