Враги ополчились: Полиньяк, Англия, Полиньяк по наущению Англии? Не исключено.
Элипсис? Допустимо.
А может, отечественной цензуры страшился? И то — в «Истории психиатрии» (Л., 1928) Ю. Каннибаха палка как законный инструментарий больничного персонала в Российских психиатрических лечебницах не упоминается. Во второй половине XVIII века, при заведении первых долгаузов (дом для дураков) в России рассматривался вопрос о balsamikasekute для душевнобольных («Надсмотрщик наказывает их не инако, как малых ребят, при чем иногда одного наказания лозы достаточно»). «По жизни» не обходилось, конечно, без толчков, тычков и зуботычин, но регулярная палка в руках смотрителя, в столице или почти в столице, в просвещенном XIX в., приобретенная по утвержденной смете… позволим себе усомниться. Но Н.В.Г., полагаем, без палки не мог обойтись, кнут, плеть — не годились, подавай ему палку, точнее — не саму палку как вещь в себе, а след ее на поприщинском черепном покрове, след — т. е.: шишку. Но если в повести назвать все нужными именами: мол, в богоугодном заведении сторожа бьют больных до синяков, до шишек, то цензор — вжик-вжик — все вымарает, а то и вовсе повесть запретят. Да никакого злого умысла у Н.В.Г. не было, никаких посягательств на власть не держал (и никогда не держал, даже когда рассказал про унтер-офицерскую вдову, которая сама себя высекла), просто ради красного словца вполне мог не пожалеть и родного отца. Но поди объясняй это никитенкам, не поверят, а поверят — все равно не пустят, нельзя, мол. Нет уж, лучше спрятать концы в воду, но так спрятать, чтобы рожки все-таки торчали…
Да зачем, в конце концов, Н.В.Г. понадобилась эта шишка? К чему она ему? Ведь не ружье, не горшок с кладом, не столбик золотых монет, не бекеша, не суп из Парижа, не колесо, наконец… Зачем?
Не будем медлить, читателю и так уже наскучило следить абзац за абзацем; да что-то подобное, пусть и на другом материале, было им уже читано.
На пути к финалу предлагается прогулка от шишки № 22 к шишке № 23. Шишка (гугля), полагаем, понадобилась Н.В.Г. вот зачем. Но сперва — пару слов о краниологии и докторе Франце Йозефе Галле, который на рубеже веков разъезжал по Европе и читал лекции о том, что по черепу можно судить о владельце черепа. За наши склонности и способности отвечают те или иные участки мозга, расположенного под черепной коробкой. Но — главное: в том случае, если та или иная особенность развита сверх меры, соответствующая зона маркируется черепным вспучиванием, бугорком, наконец — шишкой! Была составлена плоская френологическая карта, торговым успехом пользовалась объемная карта — и, как на ладони: уровень преданности, родительской любви, хитрости, поэтического таланта, честолюбия, склонности к насилию и т. д. Первоначально краниология/френология вызвала в публике широкое внимание и доверие, но относительно скоро власти усмотрели в ней покушение на веру. То одна, то другая страна объявляла Галлю «нонграту». Параллельно с запретами росла популярность его теории. В России, в расцвет Александровского царствования, Галль фигура все еще вполне легальная и лояльная. Так, в Петербурге в 1816 и 1817 гг. дважды вышло «Краткое начертание Галловой системы». К концу царствования Александра I возможности популяризации Галля в России упали; в 1824 г. Д. М. Велланский изъявил желание читать публичные лекции о «Галловой краниоскопии», но разрешения на чтение лекций получено не было. Десятью годами позже цензура запретила пушкинскому «Современнику» статью «Применение системы Галля и Лафатера к изображениям пяти участников покушения на жизнь Луи Филиппа в 1835 г.», но тут, скорее всего, запрет на печать был связан не только с именем Галля. А в 1845 г. «Библиотека для Чтения» (т. 72) в нужном направлении ознакомила читателей со статьей «Лафатер и Галль» С. С. Куторги (кстати, цензора, в т. ч. и гоголевского).
Сугубо материалистическое объяснение необъяснимого не могло не вызвать иронии Н.В.Г. «Записки сумасшедшего» сохранили следы такого отношения, пародирования галлемании, как-то: «Все это честолюбие, и честолюбие оттого, что под язычком находится маленький пузырек и в нем небольшой червячок с булавочную головку, и это все делает какой-то цирюльник, который живет в Гороховой!» и «И это все происходит, думаю, оттого, что люди воображают, будто человеческий мозг находится в голове; совсем нет: он приносится ветром со стороны Каспийского моря». И даже пассаж о луне, которую в Гамбурге как обычный светильник, из смоляного каната и части деревянного масла, делает хромой бочар, при всех известных толкованиях, не исключает насмешки над проказой материализма.
Подбираемся наконец к финалу. В очередной раз назойливо напоминаем, что в финале повести мы сталкиваемся с прояснением сознания Поприщина. Ремиссия, как мы помним, оказывается кратковременной. Болезнь возвращается. Что-то спугнуло Поприщина при входе в пике реальности. Полагаем, надвигающаяся необходимость объективизации, необходимость возвращения к своему статусу «титулярного советника». Нет, только не это, только не титулярный! И болезнь скачет на старое место, в прежнее ложе, в Испанию. Она возвертается вместе с логикой больного, вместе с его представлением о себе как испанском короле. Но есть граница между Испанией и департаментом. Эта граница — палка смотрителя, шлагбаум. Об этой границе нельзя забыть. Да, ее нужно перейти, преодолеть. Каким способом? Убедить себя в ее универсальности. Убедили — ведь палка — это инструмент для освидетельствования и нанесения царских знаков (типа пугачевских орлов). Разве нужны еще какие-нибудь дополнительные доказательства своего монаршего статуса? И не только своего, но и принципиальных, отличительных признаков монарха. И тут — озарение: шишка, нанесенная смотрителем, есть на самом деле — шишка фре-но-ло-ги-чес-кая, царская шишка! Теперь можно вполне примириться с теми шишками, которые регулярно выставляет и обновляет на теле Поприщина канцлер (все-таки канцлер, а не Великий инквизитор). Такая же шишка и у «коллеги» — французского короля и, как его там, алжирского дея!
А может, и не было озарения. Может, Поприщин давно заприметил, что у короля/дея шишка-то под носом! Только молчал, никому не раскрывал, а тут и не сдержался… А что у алжирского дея шишка под носом, а не как у нормальных людей, на верхней части головы, так дей-то, чай, нехристь. (Кстати, не совсем понятно, как это Поприщин углядел под носом — т. е. на верхней губе — алжирского дея шишку? Губа-то ведь закрыта обязательными для деев/беев усами…)
Поприщин переходит из реальности в ирреальность, но он не нарушает правил перехода, не скатывается из реальности в абсурд. Он, конечно, нездоров, но рассуждает вполне в русле своей задушевной болезни.
А что Н.В.Г.? Похоже, обрадованный тем, что ему удалось обморочить чуткую цензуру, он уже не стал биться за нарушенный при правке порядок слов (о знаках препинания уж не говорим). Было: «А знаете ли, что у французского короля шишка под самым носом?» Стало: «А знаете ли, что у алжирского дея под самым носом шишка?» Здесь «шишка» переместилась в самый дальний конец предложения, и по законам интонирования русского языка оказалась в ударной позиции, и тянет и тянет одеяло на себя, как какая-нибудь прима-балерина или фон-барон.
В чем отличие между первым вариантом концовки и вторым? Да как это в чем отличие?! Принципиальнейшее! Только слепой может этого не заметить! Или жид, лях, колбасник, лягушатник, турок! Да изначально, в первом варианте, не столько шишка важна, сколько место, где она расположилась, — под носом, повторяю — под носом, т. е. на месте, не предусмотренном для шишки на Галлевой карте. Тут поприщинский, личный вклад во френологию. Все Галлевы шишки сконцентрированы на лобно-теменно-затылочной части черепа; верхняя челюсть в районе верхней губы абсолютно свободна от шишечных побегов.
А что получили во втором случае, при поспешной правке? Сущая ерунда! Тут не место расположения шишки оказалось важным, а просто факт ее наличия… Смешно! Разве только об этом хотел нам автор поведать?
А с третьей стороны: не мог же Гоголь завершить «Записки сумасшедшего» патетическим монологом. Уж больно высоко! А чтобы вознестись еще выше — надо играть на понижение, на снижение. Вот тут и возникает алжирский дей со своей якобы вульгарной шишкой. Это как остроумной или не очень остроумной шуткой мы пытаемся снять возникшее напряжение. Сняли. А чистую патетику оставим для финала «Мертвых душ», где Чичиков катит на тройке, о которой когда-то мечтал Поприщин.
Шишка, пусть даже френологическая — эка невидаль. Локус — вот где ключ к загадке, вот оно — заколдованное место!
Да подымите же, наконец, веки! Понятно, что все остается по-старому. Никто никуда не идет. Но хоть бы курсив ввести, курсивчик такой курсивный, интонацию бы только верно развернуть, вот так: «А знаете ли, что у алжирского дея под самым носом шишка?».
Не убедительно? Что, совсем не убедительно? А знаете ли, что у алжирского дея под самым носом шишка?
В списке подсобной литературы и собеседников, с благодарностью вспомним: Агаева Т., Антощук Л., Баткин Л., Белоусов А., Белянин В., Берков П., Бланк К., Вайскопф М., Вересаев В., Виноградов В., Виноградов И., Гуковский Г., Дилакторская О., Долгобородов А., Дунаев А., Зеленский А., Зимина М., Золотусский И., Иванов Г., Инютин В., Карташова И., Клубков П., Ковач А., Козлов С., Косоруков А., Кожинов В., Кофтан М., Кривонос В., Кубанов И., Кузнецов А., Ковач А., Лукин В., Макогоненко Г., Марченко Т., Мочульский К., Мкртчян К., Манн Ю., Маркович В., Назиров Р., Набоков В., Одиноков В., Панфилов А., Парамонов Б., Пумпянский Л., Рейфман И., Репин И., Рубинштейн Н., Синявский А., Соколов Б., Степанов В., Степанов Н., Сусыкин А., Тикоши Л., Тименчик Р., Троцкий Л., Тынянов Ю., Федоров Ф., Черашняя Д., Чижевский Д., Шульц С., Яковлев В., Edelmann G., Erlich V., Fanger D., Frye N., Fusso S., Gorlin М., Karlinsky S., Magarshak D., Maguire R, Morson G., Trott L., Peace R., Hitchcock D. R., Setchkarev V., Waszink P. M.