Реки действительно сильные. Особенно Громатуха. Она потому и прозвана так, что весной, с удивительной легкостью неся с горы огромные глыбы и 1разбрасывая их по пути, как шишки сосновые, грохочет, гремит на всю округу.
Эту бурливую алтайку впрягли в упряжку по плану ГОЭЛРО почти одновременно с Волховом, чуть позже.
|Громатухе немного обидно: плотиной перегорожена она, и вода, которая идет по деривационному каналу, вращает колеса турбин, вся до последней капельки ее, громатухинская, а станция называется Хариузовской. И только потому, что из-за рельефа местности здание ГЭС поставили поближе к этой маленькой слабосильной речушке, славящейся лишь рыбой — хариусом. Несправедливо поступили с Громатухой. Но она, невзирая на это, честно и бескорыстно трудится на пользу человечеству с 28 июня 1928 года.
В тот день у главного щита управления Хариузовской ГЭС дежурил молоденький монтер Ваня Бердус, за месяц до этого закончивший Омский политехникум. Он и включил тогда рубильник…
А сейчас мы едем по алтайским горам с директором Лениногорского каскада гидроэлектрических станций Иваном Васильевичем Бердусом, и он охотно знакомит с обширным своим хозяйством.
К сожалению, нельзя попасть в это время года на самую высокогорную станцию каскада, на его первую ступень, Малоульбинскую ГЭС. Она стоит на вершине белка (а белками здесь зовут горы, на которых никогда не тает снег) и вырабатывает электричество за облаками, на высоте 1800 метров от уровня моря. Все перевалы забиты снегом, хребты обледенели, и проникнуть к Малоульбинке могут только самые рискованные лыжники. К таким принадлежит и Бердус, который изредка навещает зимовщиков. Их там шестнадцать. Им вверена не только станция. Они наблюдают также и за большим искусственным водохранилищем, образованным из горных речушек и питающим зимой весь каскад.
Сегодня утром Иван Васильевич звонил при мне туда, за облака, интересовался, как ведет себя Громатуха. Ее весеннее пробуждение нельзя прозевать. Нужно вовремя закрыть щиты на деривационных каналах, чтобы камни и льдины, которые река потащит с верхотуры, пронеслись прямо в Иртыш, не задев гидротехнических сооружений.
Вторая ступень каскада — Хариузовская, старшая в четверке. Она стала сильнее, чем была в молодости: ей прибавили недавно еще одну турбину. Из первых трех две были шведские, а одна своя, отечественная, с ленинградского Металлического завода, который не был еще тогда в состоянии изготовить машину для Волхова, а для Проматухи уже смог. «Шведки» оказались хороши: продержались без замены рабочего колеса 22 года, а ленинградская еще лучше, она и сейчас не сдает: ее запасное колесо лежит пока без надобности на складе.
Дежурный по главному щиту сообщает Ивану Васильевичу о состоянии дел на станции. Все в ажуре: напор воды вполне достаточный. А в зимнее время это самая большая забота — чтобы воды хватило.
— Как на Тишинке? — спрашивает Бердус.
— Тоже нормально. Вот взгляните…
И мы подходим к доске с приборами. Они «докладывают» обо всем, что делается в эту минуту на Тишинской ГЭС, третьей ступени каскада. Станция полностью телеуправляема. Командуют ею отсюда, с Хариузовки, за семь километров. А если что-нибудь срочное, требующее немедленного вмешательства? Машины не растеряются, сами поднимут тревогу, зазвонят во все звонки, и сигнал услышит у себя дома дежурный техник. Добежать ему — две минуты. Но пока еще за шесть лет ни разу не было такой тревоги. Мы проезжали потом мимо Тишинки, двери на замке. Подошли к дверям, прислушались. Из машинного зала доносилось спокойное, ровное дыхание генераторов.
Четвертая, нижняя, ступень каскада — на Ульбе, с которой сливается Громатуха. Петляли и кружили в горах, долго бежали навстречу друг другу и наконец, взявшись за руки, собрались было неторопливо пересечь долину, чтобы вынести свои воды в Иртыш. А путь перекрыт плотиной. Ульбе это в диковинку: ей еще никто не мешал в дороге. Громатуха же испытанный боец. Была у нее на пути и плотина, были и трубы, куда ее загоняли, а она опять вырывалась на простор, были турбины — всякое, словом, было. Ей ничего не боязно. Она увлекает, подхватывает за собой подружку Ульбу, и обе, одна бесстрашно, другая безрассудно, устремляются вниз, падая на лопасти турбин.
Их на Ульбинской три, все ленинградские, с Металлического завода. Эта станция была до недавнего времени самой мощной в Казахстане. Пальму первенства перехватила у нее Усть-Каменогорская, родоначальница Иртышского каскада.
— Когда шла на Иртыше стройка, мы ей электроэнергию подавали. — говорит Бердус. — А теперь наш каскад в одном кольце с Усть-Каменогорской. И в содружестве с ней питаем новое строительство, Бухтарминское.
В машинном зале — старый Дюсимбек. По тому, как он, неслышно ступая, склонив набок голову, идет вдоль генераторов, можно угадать в нем былого охотника. Почему былого? Дюсимбек и в свои шестьдесят не упустит рыси в горах и не прозевает беркута в небе. Сегодня он насторожен, как на охоте. Уехал в отпуск старший машинист и оставил Дюсимбека за себя. Ответственная вахта у старика! Не будем его отвлекать. Постоим в сторонке и понаблюдаем, как обходит он генераторы. Остановился, еще сильнее склонил голову и приставил ладонь к уху. Видно, хочет услышать, как рож-цается электричество.
Электричество!
Ого, сколько его нужно этому городу Лениногорску, который со своими рудниками, обогатительными фабриками, свинцовым заводом, кварталами жилых домов, парками, домами культуры широко раскинулся в Алтайских горах, где когда-то прозябал темный и грязный каторжный Риддер…
«500 000 пудов руды добыли в 4 мес[яца]».
Эту строку из ленинской записи я попросил прокомментировать Константина Алексеевича Миронова, бурильщика с Быструшинского свинцового рудника.
— Восемь тысяч тонн? — сказал, прикинув в голове, Миронов. — Это при той-то технике — за четыре месяца? Здорово, однако… Молодцы, ребята!
Мы стоим с ним в забое возле машины, которая похожа на буровой станок с нефтепромысла. Да и цель у нее такая же: пробурить вертикальную, глубокую, метров на сто, скважину. Таких машин я еще на шахтах не видел, хотя и полазил в них. Обычно под землей бурят под взрывчатку короткие отверстия, и чаще всего горизонтальные. А это — новинка. Проделав много стометровых скважин, заложат в каждую на всю глубину взрывчатку, установят взрыватели, проведут шнуры и где-то на командном пункте включат рубильник. Взрыв обрушит сразу сотни тысяч тонн руды. Повторяю: сотни тысяч. За один раз. Это метод массового обрушения. Он рожден здесь, в Лениногорске.
Константин Миронов — один из троих братьев-бурильщиков. Они сыновья, внуки и правнуки рудокопов. Их прадед — каторжанин, вышедший «на вольную». Все трое в одной бригаде. Бригадиром — средний, Константин. Он самый разговорчивый из братьев. У меня записан его рассказ о том, как он «перед младшим брательником осрамился»:
«…Я братишек долго не видел — всю войну и несколько лет после войны, когда на сверхсрочной оставался. Про младшего знал, что он в шахтерах. Когда воевать уходил, он еще в пятом классе учился. Так и стоял в моей памяти пацан пацаном, нос в веснушках. Никак не мог представить его себе в забое, с буром, с карбидкой. И вот как-то в полковой читальне— это уже после войны было — попалась мне газета, кажется, «Известия». Смотрю — на первой странице Мишка мой. В полной шахтерской форме. Читаю, глазам не верю: «М. А. Миронов, инициатор комплексных методов работы на полиметаллических рудниках…» Вот тебе и нос в веснушках! Завидно было, глядя на Мишкину физиономию, распечатанную в тысячах экземпляров.
Демобилизовался и куда, думаете, попал? В подчинение к младшему брательнику. Старший, тот после армии по канцелярской линии двинулся, в райсовете работал. А я решил — в шахтеры. Как-никак бурильщик с довоенным стажем. Курсы кончил… Пришел наниматься на рудник. Мишка посоветовал.
— К нам, — говорит, — новую технику прислали, познакомишься.
И добавляет с ухмылочкой:
— Ко мне попадешь, быстро подучу.
Ничего я на эти слова не ответил. Но подумал: «Давно ли ты за мамкину юбку держался?..»
А в отделе кадров так и получилось.
— Вакансия, — сказали, — есть только в бригаде Миронова. Если вы, конечно, бурильщик.
Что ж, дал согласие.
Выходил я первый раз в ночную. Мишка провел меня в забой, показал рабочее место, велел пробурить восемь горизонтальных шпуров. Потом еще что-то хотел сказать по инструкции, но я перебил.
— Ладно, Михаил Алексеевич. Бурили и мы когда-то, разберемся, что к чему.
Повернулся братишка, ушел. И вот я один в забое. Чуточку не по себе стало. Но сразу подтянулся, сказал себе: «Товарищ сержант! Вы пол-Европы прошли, не растерялись…»
В углу лежит перфоратор. Я таких прежде не видал. Слышал, что называется телескопным. Ага, значит, ставить его надо вертикально. Подожди, подожди, как же вертикально, если бурить я должен горизонтальные шпуры. Вот так задачка! Мишка еще близко — может, окликнуть его, спросить? Нет, не буду спрашивать. Гордость взыграла во мне. Мишка же бурит этим телескопом горизонтально. И я смогу! Но как? Оглянулся, никаких приспособлений. Эх, была не была! Взвалил машину на плечи и вот так, сгибаясь под трехпудовой тяжестью, начал бурить. Отдача страшная, плечи бьет, руки трясутся, но силенка у меня всегда была. Все шесть часов пробурил в таком положении, перекладывая перфоратор с левого плеча на правое и обратно. Как велел бригадир, Мишка мой, все восемь шпуров проделал, один к одному. Но к концу смены еле на ногах держался, все тело ныло. Положил наконец проклятую машину, вытер пот. А у входа в забой Михаил.
— Готово? — спрашивает.
— Готово.
— А как ты бурил?
— Вот так, — показываю.
А он вдруг как захохочет.
— Чудило ты, — говорит и задыхается в смехе. — Чудило ты гороховое. Кто же так делает? Смотри. Берется доска, ставится враспор между крышей и низом. А к ней молоток. Ясно? Легко и просто…
И тут же, перестав смеяться, добавляет серьезно так, нажимая на каждое слово: