Мы встретились и познакомились позапрошлым летом. В котловане готовились тогда к знаменательному событию. Уже давно был осушен участок земли, огражденный перемычкой, и землеройные машины уходили все глубже и глубже. Вот-вот кто-то из экскаваторщиков должен был достичь предельной отметки. Предельной в том смысле, что дальше уже рыть в этом месте не нужно, и экскаваторщики могут уходить, уступив место бетонщикам. Две фамилии стояли в те дни рядышком во всех сводках: Евец и Лямин — старые, с первой еще зимы соперники. Их машины шли, что называется, шаг в шаг, и метра не уступая друг другу, но работали они в тяжелом глинистом грунте, и когда одна машина начинала вязнуть, другая подползала к соседке и вытаскивала. Вот так вместе, — может быть, Евец только чуточку раньше, или, как говорят бегуны, на грудь раньше, — и достигли намеченного предела. Около их исцарапанных, обрызганных глиной машин собрались все, кто были в тот час в котловане. Получилось что-то вроде маленького митинга. И вдруг где-то высоко над нами проплыл гудок парохода. Все невольно вскинули головы. Парохода нельзя было увидеть. Он шел там, по реке, наверху, за перемычкой. Мы были ниже его на сорок метров. Пароход еще раз прогудел, словно салютуя Евецу и Лямину, всем их товарищам.
В то утро мы и встретились первый раз с Масловским. Мир тесен: у нас с ним оказался общий знакомый — Борис П., мой товарищ по редакции.
— Передавайте привет Борису. Скажите: от Генки-вратаря.
Когда у вас оказывается общий знакомый, разговор идет куда легче. И вот уже передо мной не главный инженер строительного участка, а мальчишка с Никитского бульвара, веселый, озорной, всем наукам предпочитающий одну-единственную — футбольную. Во дворе, да и на всем Никитском плюс Гоголевский и Тверской бульвары не было вратаря лучшего, чем Генка Масловский. Он брал «мертвые» мячи, даже те, что летят в «девятку». И даже в канун школьных выпускных экзаменов разыскать его можно было не дома, не в библиотеке, а на спартаковском стадионе в Тарасовке. Там тренировался сам Акимов, а как же упустить возможность поглядеть на него, перенять, так сказать, опыт. Что же касается экзаменов, то, как выяснено, к ним удобно готовиться и в электричке, когда едешь из Москвы в Тарасовку и из Тарасовки в Москву. А через месяц Генка Масловский ушел на войну и возвратился с войны инвалидом второй группы, раненный в рукопашном бою под Ржевом, с солдатским орденом Славы. Потом — институт, преддипломная практика в Саянских горах, Волго-Дон…
Так вот, шли мы тогда с Геннадием Федоровичем по котловану, взбудораженные только что происшедшим событием — спуском экскаваторов на предельную отметку, и он, размашисто вышагивая, мечтал вслух:
— Бетончиком бы поскорей заняться!
Я напоминаю ему эти слова сейчас, в январе, когда выйдя из технического отдела, снова идем мы с Масловским, ныне уже начальником участка, по котловану гидростанции.
— Мечты сбылись, — басит Геннадий Федорович. — Теперь от бетона не отбиться. Заливает нас бетоном.
Идем, а над головой по высокой стальной эстакаде проносятся поезда с платформами. Шагает на своих великаньих, расставленных чуть не на всю ширину котлована «ногах» кабель-кран. Грохочут виброхоботы. Вспыхивают огни электросварки.
Вслушиваюсь, вглядываюсь: вот что значит большой бетон! Он идет беспрерывным потоком. Краны едва поспевают подхватывать с платформ бадьи и опрокидывать их в трубы виброхотов, по которым бетон падает в блоки.
— Бетонируем здание ГЭС, — говорит Масловский, — вышли с фундамента на бычки, заканчиваем. Времени у нас в обрез. В сентябре хотят перекрывать Волгу. А куда деваться воде, пока нет еще плотины? Только в донные отверстия. Выходит, к этому сроку, к сентябрю, мы должны забетонировать всю подводную часть гидростанции. А в декабре первые два агрегата дадут уже промышленный ток. Мы с вами видели склады, когда шли в котлован. Знаете, что там хранится? Шесть турбин и шесть генераторов, присланных из Ленинграда! В разобранном, конечно, виде. Я читал в нашей газете, что для их перевозки потребовалось полторы тысячи вагонов и платформ. В пути еще две машины. Ленинградцы спешат. А уж нам тем более надо спешить. Темпы будут теперь все возрастать. Вот приезжайте через полгодика…
Через полгода маршрут и способ передвижения были необычны: не просто из Москвы в Куйбышев поездом или самолетом, а на машине вдоль высоковольтной линии передачи Жигули — Москва, навстречу будущему току.
Столице предназначено больше половины из десяти миллиардов киловатт-часов, которые должна вырабатывать гидростанция за год. Надо эту энергию «перебросить» почти за девятьсот километров. И какой мощности! Миллион сто пятьдесят тысяч киловатт. Не хватит никаких прежних напряжений. Только четыреста киловольт! Небывалое расстояние, небывалая мощность, небывалое напряжение. Все впервые!
Начинаю маршрут там, где волжскому электричеству предстоит его заканчивать — в подмосковном поселке Красный Электрик, близ Ногинска. Здесь строят одну из двух 100 приемных подстанций; вторая в Бескудникове по Савеловской железной дороге. Подстанций две потому, что линия передачи — из двух цепей, двух шеренг стальных опор, которые тянутся по всей трассе рядышком и только под самой Москвой расходятся: одна в Ногинск, другая в Бескудниково.
Старт нашему пробегу — возле последней из 4364 мачт, несущих провода от Куйбышева к Москве. Они стоят уже почти на всем пути и к Ногинску выходят из лесу прямо с востока, со стороны Орехово-Зуева. И это неожиданно: их ждешь гораздо южнее. Жигули-то от столицы на юго-восток. Почему же трасса делает такой поворот?
Проектанты объяснили: прямая линия между двумя точками всегда самая короткая, но не всегда самая удобная.
Из всех вариантов трассы, отбросив многие, оставили для окончательного выбора три: центральный, южный и северный. Центральный был кратчайшим и наиболее трудным: предстояло пересечь всю Мещерскую низменность с ее обилием болот, озер и лесов, которые столь любезны сердцам странников и охотников, и отнюдь не привлекают строителей. Больше устраивал южный путь — через Рязань, хотя и самый длинный из трех. Зато равнина, лесов меньше, близко железная дорога, шоссе. Но эту трассу решили сохранить под следующую волжскую высоковольтную линию, для которой она будет самой короткой и экономичной. Оставался вариант северный: от Москвы на Владимир, а затем уже к югу. Что тут привлекало? Трасса оказывалась короче южной и чуть длиннее центральной. На пути только краешек Мещеры. Как и на юге, железные дороги, шоссе. И самое главное, рядом районы, уже энергетически освоенные или осваиваемые. Их сети легко связать с линией из Жигулей. Вот построят станцию под Чебоксарами. И провода оттуда не придется вести до самой Москвы, их соединят с жигулевскими… Когда северный вариант был принят, «в поле» ринулись топографы, геодезисты, географы, геологи, гидрологи, гидрогеологи, метеорологи, фотографы. Они и метра не оставили на трассе невымеренным и неощупанным. И все же строители, сменившие изыскателей, вносили в проект и свое: где срезали показавшийся им лишний уголок, где, наоборот, поворачивали, чтобы обойти болото…
Едем к Мурому, к Оке!
Мурому десять веков и еще один век без малого.
Древний город, сохранивший в своем облике много старинных черт, не сразу подпустил к себе мачты с проводами. Он выслал им наперерез леса, подбросил болота. Не сдержали. А потом Муром понял, что железо ему только на пользу, к омоложению. И он задержал мачты возле себя, долго не пускал дальше, через пойму, через Оку. Это ему было нетрудно: пойма огромна, Ока широка.
Кружим среди деревень, едем мимо полей, и все время на горизонте маячат перед глазами долговязые стальные пешеходы. Никак не догнать их, все уходят и уходят от нас. Дорога в гору, под гору, снова в гору и вдруг выносит машину к самым мачтам. Ох и велики! Зачем такие?
— Пойма, — говорит мой спутник прораб. — В половодье вокруг все заливает. Весной на лодках тут плавали. Вода пыталась достать мачты, фундаменты лизала, а до железа не дотянулась…
На верхушках опор, на их длинных ажурных «руках» — монтеры. Подвешивают фарфоровые гирлянды изоляторов, натягивают провода. Для них, для монтеров, не существует понятия высоты. Они ее не ощущают. Случается, к середине пролета между мачтами не подъедешь на выдвижной телескопической вышке: озеро, болото. А надо поставить распорку между проводами — их три, — чтобы не схлестнуло разгулявшимся ветром. И тогда монтер идет по проводу. Идет, придерживаемый ремнем. А пошел бы и без ремня, только разреши… В майское половодье один так и сделал. Была суббота. Монтер спешил к семье: жена подарила ему на неделе двойню. Человеку не терпелось повидать близнецов. А Ока-чертовка разлилась, и, чтобы попасть домой, нужен крюк в десять верст. Постоял, погрустил монтер над водой, лодки нет, взглянул наверх, увидел алюминиевые нити, им же подвешенные, вскарабкался на макушку и махнул в родное Шохине через пойму по проводам. Без никакого ремня.
Вот и Ока.
Первый раз вижу такой полосатый берег; у самого уреза воды — трава, потом песок, снова зеленая полоса, за ней желтая и еще раз такое же чередование, без мягких переходов, с резкими гранями. Сверху, с холма, это в сочетании с рекой — как огромный зелено-желто-голубой флаг неведомого мне государства.
У реки снуют грузовые машины, ползают тракторы. Пыхтит, надрываясь, «январей», маленький подъемный кран. Не под силу ему махина, которую он тащит. Похожа на мостовую ферму. Такие же лежат вокруг, дожидаясь очереди. Это части переходной опоры. Она будет побольше своих сестер, шагающих в пойме. Те ростом выдались, а эта — и вширь. На противоположном, правом, берегу поднимается ее напарница. Им вдвоем держать над рекой провода. А Ока широка, пролет чуть не в километр. Провод полагается натягивать над рекой повыше, и это прибавляет ему веса. Нагрузочка! Попробуйте раскинуть руки и долго их держать на весу, затекут. А мачтам стоять так годы и годы, да еще с грузом, да еще на ветру. Посочувствуйте мачтам!