Восемнадцать часов длится перекрытие. Гряда пирамид и камня, которые река уже бессильна тронуть с места, перехватила ее намертво.
Но радио — команда:
— Прекратить сбрасывание!
И вслед за этим по радио же — бодрый голос местного поэта, который не только поэт, но и старший прораб, строивший наплавной мост:
«Если Волга разольется,
Трудно Волгу переплыть…»
Эти строки нам придется
Нынче в корне изменить.
Мы на деле доказали,
Что не только переплыть, —
Мы сумели, как сказали,
Нашу Волгу перекрыть.
Сброшена последняя пирамида. Люди на мосту обнимаются. Начальник строительства обнимает шофера, московский профессор — своего ученика, прораба, гидролог — экскаваторщика, бульдозерист — шкипера баржи. И, наверно, пи-g От солнца к солнцу 113 лоту вертолета, повисшего над рекой, тоже хочется кого-нибудь обнять, жаль — не дотянуться.
Изъявлениям чувств — минуты. Покориться-то Волга покорилась. Но выпускать ее из рук нельзя. Впереди — продолжение схватки. Впереди — намыв плотины, которая создаст напор воды, способный привести в движение лопасти первых турбин. Впереди — декабрь, когда эти лопасти сделают первые обороты и родится первый ток…
«20 часов 34 минуты местного времени. Агрегат № 1 пущен на обороты».
Краткая деловая запись… Но прежде чем появиться ей в журнале дежурного по машинному залу гидростанции, должно было пройти пять трудных лет. За ней, за этой предельно лаконичной строкой, многое. И первый ковш с мерзлой землей, поднятый во вьюжном феврале на правом берегу Волги, у Могутовой горы, примерно в том месте, где стоит «агрегат № 1». И те тяжкие минуты, когда подземные воды прорывали перемычки, а экскаваторы вязли в глине, когда морозом схватывало бетон. И недавний октябрь, знаменитое перекрытие Волги, которую заставили покинуть прежнее русло и течь там, где понадобилось людям. И то, что уже непосредственно предшествовало записи в журнале.
В эти дни заканчивали монтаж первых двух агрегатов из двадцати. Агрегат — это турбина и генератор. Подобных машин ни по размерам, ни по мощности у нас еще не строили. И хотя в Жигулях собрались монтажники бывалые из бывалых, созванные с разных строек, они чувствовали себя сначала новичками, первоклассниками, если не приготовишками. Только большой рабочий опыт помог им перейти из первого класса сразу в десятый и с отличием сдать выпускной экзамен.
Пущен на обороты…
Это значило, что, подняв стотонный щит, воде открыли доступ в спиральную камеру турбины, а затем и к лопастям ее рабочего колеса. И все, кто находился в машинном зале, замерли в ожидании первого движения, первого поворота вала. Легкий, едва уловимый шум, который нарастает. То шумит вода. Вал еще равнодушен, еще неподвижен. Но вот дрогнул 114 под напором и нехотя, лениво начал набирать обороты. Пошел, пошел, все быстрее, быстрее.
Первые обороты!
Один из монтажников, человек немало повидавший на стройках, сказал мне, что «самое страшное в нашей монтажной жизни — это первые обороты». Машину собрал, а ничего не знаешь про ее характер, про ее причуды. Как она себя поведет? Не будет ли перегреваться подпятник, вибрировать вал? Не начнет ли трясти крестовину?
Вот уже не первые, а сотые, тысячные, десятитысячные обороты. Температура у подпятника нормальная! Вал не вибрирует. И крестовину не трясет. Есть приборы, которые все это точно определяют. Но кто-то по старинке ставит на крестовину круглую крышечку от чернильницы, на ребро ставит, и она не катится, не падает.
Утром машину, проработавшую полсуток на холостом ходу, останавливают, снова пускают, включив уже возбудитель генератора — и в обмотке рождается ток. Тихо, неслышно рождается, это видно только приборам. За первыми оборотами — первый ток! Но тоже еще холостой. Он никуда не идет и, циркулируя по обмотке, греет ее. Так начинается сушка генератора его же собственным током, процесс долгий, требующий терпения. Нужно всю влагу высосать до капельки — без этого машину не поставишь под промышленную нагрузку.
Страсти стихают. Монтажники сложили инструменты. Машина сушится, и событий ничем не подгонишь. Люди, так спешившие все эти дни, оказались вдруг без дела. Можно присесть, можно вздремнуть, можно даже уйти домой. Не уходят, никто не уходит. Монтажники и приемщики мирно переговариваются друг с другом. Споры, придирки кончились. Разговоры о всякой всячине, о постороннем, но глаза выдают, глаза говорят: все мысли о ней, о машине. Народ тут разный. Кого я знаю, кого не знаю.
Вот, в сторонке, словно бы и не имея отношения к машине, стоит, поглядывая поверх низко сдвинутых на нос очков, мастеровой пожилых лет в синем стеганом ватнике, в шапке-ушанке. К нему подходит ведущий конструктор генератора, и по тому, как они беседуют, понимаешь, что этот старик не последнее тут лицо. Мне говорят, что это «сам» Механиков Тарас Мироныч, шеф-монтер, под чьим наблюдением велась вся сборка генератора. Он, Механиков, в сторонке, когда дело, считайте, сделано. А когда оно на полном развороте — он в самом пекле… Революция шла — в карауле стоял у Смольного. Гражданская началась — на Южном, на Центральном фронтах. Первую гидростанцию строили — Тарас Механиков на Волхове. В ленинградскую блокаду еле передвигался, а все же ходил на завод. Когда прорвали блокаду, уехал. Куда? На Волхов. Восстанавливать то, что строил.
Поклон до земли такому человеку!
Этому тоже поклон. Молод, лих, могуч в плечах. Из-под ватника тельняшка. Бывший тихоокеанский матрос из боцманской команды. Бригадир такелажников. А это тоже — боцманская команда на стройке: связать, поднять, перетащить. Про Павла Черняева говорят: прикажи ему перенести Могутову гору с правого берега на левый, он попросит только тросов побольше да лебедку посильнее и мигом перекантует горушку…
Разный народ. Пожилые и юные. Испытанные, исхлестанные водой и ветром гвардейцы. Молодые монтажники, пускавшие в Каховке свою первую в жизни машину и приехавшие помогать волжанам. С Ангары прибыли еще безо всякого опыта — за опытом. А кое-кто из волжан в мыслях уже на Каме, на Оби, на Енисее… Всматриваюсь в лица всех этих старых и молодых мастеров, прислушиваюсь к их неторопливой, приглушенной гулом генератора речи. Вспоминаю строку из «Плана электрификации России», которую показал мне пять лет назад старик Шателен: «Живая сила водного потока». И думаю: вот она, настоящая-то живая сила, человеческая, неистребимая, способная подчинить себе любой водный поток!
А генератор сух. И уже светится несколько лампочек на пульте управления. И рукоятка, которая, повернувшись, включит гидростанцию в сеть, в энергетическое кольцо, уже ждет прикосновения руки дежурного инженера…
РЕСПУБЛИКА КОСМОНАВТА
Не так-то просто оторваться от Волги — притягивает! И прежде чем двинуться дальше за солнцем, мы, покинув Жигули, поднимаемся немного вверх по реке, к Чебоксарам.
Я ездил в Чувашию до полета ее сына в космос, но, думаю, что увиденное там имеет прямое отношение к судьбе Андрияна Николаева.
Перед поездкой, знакомясь с краем по книгам, я нашел запись, сделанную Карлом Марксом, изучавшим присланные ему из России отчеты царских податных комиссий. Он записал в своей тетрадке, выводя некоторые слова по-русски (подчеркнуты мною):
«В Чебоксарском уезде заработки, почти исключительно у лесопромышленников и на пристанях, так ничтожны, что по сообщениям управы, народ здесь от недостатка пищи ослабел…»
Попалось мне и свидетельство человека, которого нельзя было назвать другом чувашей, начальника жандармского корпуса Маслова. Полковник докладывал своему шефу графу Бенкендорфу: «Опыты всех времен доказывают, что легче всего управлять народом невежественным, нежели получившим хотя малейшее просвещение истинное… Чувашский народ до сего времени погружен еще в крайнее невежество, но он от природы добр, бескорыстен, миролюбив; сделанная ему малая услуга обязывает его на целую жизнь благодарностью; трудолюбие его доказывается великим количеством вывозимого на пристани волжского хлеба. С таковыми качествами народ сей должен бы благоденствовать, если бы не был отдан в управление таких начальников, которые не лучшее имеют к нему уважение, как к вьючному скоту…»
Разыскал в Москве старого коммуниста Василия Алексеевича Алексеева. Он рассказал, как в 1920 году был послан из Чебоксар еще с тремя делегатами на заседание Совнаркома. Обсуждался вопрос об образовании Автономной Чувашской области в составе РСФСР (позже она стала республикой). Когда проголосовали, Владимир Ильич сказал делегатам из Чебоксар: «Желаю успеха всем трудящимся чувашам!».
Побывал я у внуков Ивана Яковлевича Яковлева, замечательного просветителя, «чувашского Ломоносова», создавшего для своего народа письменность. Я немало знал о нем и прежде, но теперь, в доме Яковлевых, слушая рассказы Ольги Алексеевны и Ивана Алексеевича, перебирая письма, фотографии, я как бы заново прикоснулся к удивительной судьбе их деда, сиротинки-поводыря из глухой деревушки, пробившегося к знаниям, ставшего патриархом чувашской культуры.
Передо мной в трогательных подробностях прошла история необыкновенной дружбы двух подвижников на ниве просвещения— Ильи Николаевича Ульянова, директора народных училищ Симбирской губернии, и его молодого коллеги Яковлева, инспектора чувашских школ Казанского учебного округа. Он, Яковлев, жил в Симбирске, потому что здесь находилась основанная им Центральная чувашская школа, готовившая учителей для всех остальных, начальных школ, разбросанных по деревням Поволжья. Яковлев был на семнадцать лет моложе Ильи Николаевича и преклонялся перед ним, как перед пастырем и наставником. Разве смог бы Иван Яковлевич без помощи Ульянова сделать столько для просвещения своих сородичей. Ведь и русскую-то школу открыть в селе было делом труднейшим. А уж инородческую, чувашскую — мука! И в преодолении этих мук Илья Николаевич был соратник бесценнейший. Вместе добивались разрешения на закладку школы. Вместе раздобывали строительные материалы, дабы не походила она на курную избу с черным полом. Вместе разъезжали по уездам. Зимой начинали с первого санного пути и до рождественских каникул, а по весне — с первого сухо