Старик еще и еще раз повторяет понравившуюся ему мелодию.
— Хорошая музыка, очень хорошая, — говорит он.
И мне приятно было передать эти его слова автору «Шывармани», композитору Федору Васильеву, который музыкальную свою карьеру начинал когда-то с пастушьей дудочки. Мы встретились на репетиции. А представляете, что такое репетиция, когда до объявленной премьеры осталась неделя? Крик, душераздирающий крик дирижера: «Ужасно, ужасно! Вы губите меня!» И падающая вдруг с грохотом декорация, которой потребовалось рухнуть в самый трагический момент действия. И застрявшая так же вдруг на полпути платформа с артистами: театр тут старенький, с примитивной техникой.
Васильев рассеянно отвечает на какие-то мои вопросы, внезапно вскакивает и бежит через темный зал на сцену, и я, не слыша его голоса, вижу его руки, возмущенно взлетающие перед носом главного тенора, возвращается, что-то опять говорит мне и, на полслове обрывая, снова бежит через зал, но уже не на сцену, а в оркестр, к дирижеру.
Убедившись, что брать интервью у композитора во время репетиции его собственной оперы — предприятие безнадежное, пробую разыскать главного режиссера театра. Застиг его в перерыве между репетициями двух сцен уже заполночь. Он сидел с закатанными рукавами ковбойки, небритый, очень усталый.
Разговор с Борисом Семеновичем Марковым был мне интересен не только как с постановщиком спектакля, но и как с выпускником Аликовской школы, где мы уже побывали с вами, читатель. Эту школу кончили и два брата Маркова, и две его сестры. Братья — экономист и физик, сестры — филологи. Два кандидата наук и два аспиранта. Вот какой серьезный, ученый народ, в отличие от него, Бориса. Он с юных, комсомольских лет — деревенский «комит», балагур, весельчак, гармонист. Он и в армии был таким. И в силу этого обстоятельства принес с войны оружие в дом — охотничье ружье, которым наградил его командующий армией за участие в самодеятельности. Образование? Он даже опередил своих братьев и сестер. У него два высших образования. Он кончил два факультета московского ГИТИСа: актерский и режиссерский. Второй с музыкальным уклоном. В Чувашии был только драматический театр. Теперь он становится музыкально-драматическим. Чуваши — народ певучий. В республике сотни хоров. Какие здесь чудесные праздники песен! А оперы своей не было. И вот рождается первая чувашская опера. Трудно быть ее повивальной бабкой… Но опера будет!
На столе у главного режиссера список лиц, которых он собирается пригласить на премьеру. Первым в этом списке значится старик Федоров.
— Взгляните!.. Взгляните!.. — то и дело слышу я от моей спутницы, маленькой стремительной женщины в светлом костюме строгого английского покроя со значком депутата Верховного Совета СССР.
Мы идем по цехам Чебоксарского хлопчатобумажного комбината, одного из самых молодых в стране.
— Взгляните!
И я должен запрокинуть голову, чтобы увидеть стальной канат, по которому движутся люльки. Это напоминает воздушную канатную дорогу в Жигулях, на строительстве гидростанции. Там в таких люльках — они были побольше — перебрасывали с левого берега на правый песок, а с правого на левый — щебень. Здесь в люльках — разрыхленный пушистый хлопок, похожий на… Но я не успеваю сообразить, на что он похож, как снова слышу:
— Взгляните!
И теперь надо глядеть вниз, где ползет конвейер, уносящий тазы с ровницей.
— Взгляните!
Ольга Даниловна увлекает меня все дальше и дальше, мы поднимаемся и опускаемся с этажа на этаж, не пользуясь лифтами, потому что лифт надо ждать, а Данилова не хочет ждать, она спешит, спешит показать весь комбинат. И мы из прядильной попадаем на ткацкую, в цех, где три тысячи станков и каждый может оглушить своим стуком, а стучат все три тысячи, и я не слышу, что кричит мне в самое ухо спутница. А она, как выяснилось позже, прокричала:
— На повестке дня у нас борьба с шумом в ткацких цехах!
Вдруг мы оказываемся в царстве тишины и света, в просторном зале, где стоят на треногах большие доски, похожие на чертежные, но они не чертежные, они из стекла. И хотя в зале светло, их подсвечивают снизу. Луч падает на белые полотнища, которые ползут по стеклянным доскам. И сидящие возле них девушки словно бы колдуют над полотнищами. Так заняты, так погружены в дело, что не замечают вошедших. Стоим в сторонке, и Данилова шепчет мне:
— Учет и разбраковка суровья. И доделка. Устраняют изъяны, чистят кромку. Доводят товар до полной кондиции. Ответственная работа! Самая высокая квалификация. Внимательный глаз, чутье на товар, быстрые руки! Бригада коммунистического труда. Бригадиром вон та светленькая. На вид девчонка, а по характеру — хозяйка!
Ольга Даниловна задумчиво, влюбленно глядит на девушек, и они, заметив ее, кивают, не отрываясь от полотнищ, которые ползут и ползут по стеклянным доскам…
А я вспоминаю вчерашний разговор с Даниловой. О себе рассказывала, о своей жизни.
Про детство в чувашской деревне:
— Ох и старая же я, как подсчитать. Бабий век — сорок через год… В школу лесом бегала, обратно — страшно, темно… Химию любила — Агриппину Даниловну, биологию тоже — Вавилу Васильевича… Мечтаний было много — куда пойти. Как про что узнаю — туда и собираюсь. Сперва хотела в бухгалтера, потом, в ткачихи. Ни туда, ни сюда не попала. Семья большая. Отец сказал: «Пока по дому помоги…» Поплакала-поплакала, осталась. В доярки пошла.
Про войну:
— Первую зиму окопы рыла… А весной и сама на войну. Еф-рей-тор! На аэродроме, на оружейном складе. Бомбы подвозили к самолетам. Бывало, что и на руках таскали. Не глядите, что маленькая. Сильная! После войны в лес ушла, на заготовки. Наравне с мужчинами. У меня напарник был, Алешка. Пилим-пилим бревна, взмолится: «Давай передохнем, Ольга!» Он отдыхал, а я другого звала. Не хвалюсь. Говорю, как было.
Про работу:
— Я после текстильного техникума могла в контору. Такое и направление было, бумажка. Со скуки умереть! Я — в слесари, в ремонтировщики. Зато теперь, когда помощником мастера на комплекте, никто уж не упрекнет, что станки плохо знаю. А их у меня 287…
Про семью:
— У меня мужиков полный дом. Супруг, двое своих мальчишек и один приемный, покойной сестры сынок, с семи лет у меня, нынче семнадцатый пошел, в литейном у нас на комбинате. Все мои мужики — работяги! Муж — строитель, и дома все время чего-нибудь строит… Они у меня приученные. Задержусь где по депутатским делам — думаете, обеда не сготовят, голодными останутся? Приду — меня за стол, кушай, мама! Почему маленького, Игорька, в детский сад не отдаю? Бориса, старшего, отдавала. Но я тогда депутатом не была. А теперь что ж, властью пользоваться? Сынка, значит, в сад, а избирательнице моей отказ — место занято… Ничего, сама воспитаю. Детский вопрос самый трудный для депутата. Ребятишки — как грибы! Прошлый год 687 родилось на комбинате, из них близнецов восемь пар. А нынче идем с перевыполнением. В мае 56, в июне — 82. И близнецов уже с десяток. И это все депутату забота! Сады, ясли…
…Белые, терпко пахнущие полотнища ползут и ползут по стеклянным доскам, мелькают быстрые пальцы девушек.
— Взгляните! — слышу я, и Ольга Даниловна увлекает меня куда-то дальше, в соседний цех.
Встретил в Чебоксарах знакомого из Москвы. Инженер-электрик. Я думал, он в командировке. Оказывается, переехал, работает в управлении электротехнической промышленности. Перехватив мой недоуменный взгляд, спросил:
— Удивляетесь, что в Чебоксарах такое управление?
— Признаться, немного удивлен.
— Считали, что край лесной, деревянный? И откуда взяться электротехнике? У вас, дорогой, устаревшее представление об этом экономическом районе. Формируется и почти уже определился новый его индустриальный облик. Главная примета — электротехника. Тут догоняют славу ленинградцев и харьковчан, для которых электротехника всегда была фамильной гордостью. Харьковчане и посеяли в Чувашии первые электротехнические семена. Приехали в войну группкой в двадцать человек, а какой оставили после себя электроаппаратный завод! И не так уж по размерам он велик, как по техническому своему размаху. Магнитные его станции повсюду знают. Собирали для Бхилаи… Отправили на прошлой неделе в Аргентину… Для атомного ледокола «Ленин» реле делали. Сказал про реле, дальше похвастаю. Всесоюзная-то научно-техническая конференция по релестроению на нашем электроаппаратном проходила! Съехались электрики в Чебоксары вроде как в релейную Мекку… А наш завод исполнительных механизмов! Первокласснейшее предприятие, скажу вам, и с каким будущим! А завод измерительных приборов… А кабельный, который в проекте… Считайте, раздолье тут для электрика или не раздолье? Вы обязательно пройдитесь по нашим заводам.
На Электроаппаратном я видел, как монтируют магнитные станции. Это, кажется, единственный участок на заводе, где человеческие руки не уступают своих функций машине, автомату. В отделе кадров, подбирая монтажниц, непременно спрашивают: «Вышивать умеешь?» Только чуткие, гибкие пальцы вышивальщицы, привыкшие плести тончайший узор, могут разобраться в этом хитросплетении проводков, образующих кровеносную систему магнитной станции.
А вышивать чувашские девушки умеют! Прежде учились этому в деревнях с семи лет, а в тринадцать начинали вышивать в подарок суженому жениховый платок, которым накрывался на свадьбе ковш с пивом. Я видел эскизы и образцы вышивок в республиканской экспериментальной мастерской и знаю, что такое «мудреный шов», образующий двусторонний рисунок. Таким швом владеют только в Чувашии. Теперь я влюблен в филигранный чувашский орнамент, и мне понятен восторг, который он вызывает на мировых выставках.
Но я сошел с электротехнической тропы, отвлекли вышивки. Спешу на завод исполнительных механизмов. Окунаюсь в мир автоматики, в мир электроники.
Показывают системы автоматического регулирования. «Регулировать» приходится многое в жизни — отношения между людьми, например. В шутку говоря, это трудней, чем отрегулировать температуру в плавильной печи, или давление в паровом котле, или расход горючего в топке. Но и с неодушевленными предметами довольно сложно иметь дело. Человек крутил-крутил рычаги, нажимал кнопки. Устал человек, захотел, чтобы его сменили автоматы. И появилась автоматическая система регулирования производственных процессов. Это набор, цепь приборов, замыкает которые исполнител