Вторые говорили:
— Согласны, в темпах отстаем. Наши сооружения в постройке сложней, но удобней и выгодней в эксплуатации.
Третейское суждение было такое:
— Государство получит колоссальный выигрыш, если гидростроители, не снижая качества, приблизятся по срокам и стоимости к сооружению тепловых станций.
И в гидротехнике наступила пора смелых решений.
Кременчугская стройка стала в некотором роде экспериментальной.
Нигде на гидротехнических сооружениях не шел так в ход сборный железобетон. Подчеркиваю: сборный. Это главная новинка Кременчуга. На стороне, на полигоне, — заготовка крупных блоков, конструкций. А на месте, в котловане, — только монтаж. Отныне гидростанции так и будут строить — по-кременчугски. Котлован для Киевской еще не начинали рыть, а часть самой станции уже лежала в разобранном виде на полигоне.
Вряд ли кто после Кременчуга посмеет разгонять плотины, как прежде. Существовал термин: коэффициент незнания. За счет его ставили лишние конструкции, клали лишний бетон, чтобы «покрепче». А на Днепре сняли коэффициент незнания. Точный подсчет показал, что запас прочности бетонной водосливной плотины позволяет срезать ее на треть.
Смелее! И машинный зал — без стен, без крыши, на открытом воздухе. Генераторы под металлическим колпаком. На юге этого достаточно при любой погоде.
Смелее! И шлюз пущен до перекрытия реки. Впервые в практике гидростроения? Но кто-то же должен быть первым.
Смелее! — девиз Кременчуга.
Три коротенькие записи из блокнота — о трех монтажниках, трех бригадирах.
Карпов. Из 54 лет жизни 36 на строительстве гидростанций. Герой Социалистического Труда.
Маленький, сухонький.
Рассказывал о себе так:
— На Волхов завербовался — в холостых еще ходил.
А невеста была. Поехал в отпуск, вернулся из деревни с женой. На Волхове первый наш родился, Аркашка. С Волхова на Свирь перебросили. Там двое прибавилось — Анатолий, Володька. А за ними дочки одна к другой. Под Тихвином на строительстве — Ольга и Вера. Камскую строили — Тамара. А на Горьковской последняя наша, Лидочка. Тут, на Кременчугской, внуки уже пошли.
Три его сына тоже монтажники.
Лукаш. Плечистый, рукастый, весь огромный.
В молодости сменил с десяток профессий в поисках «самой хорошей». Мешки с зерном таскал на элеваторах, клал рельсы, работал водолазом.
На войне — в пехоте. Дрался под Запорожьем. Город с ходу взяли: он на левом берегу, а Днепрогэс еще три месяца оставалась у немцев. Они разрушили станцию, плотину не успели. Как только полк, в котором служил Лукаш, подошел к Днепру, разведка донесла, что немцы собираются взорвать плотину, заложили взрывчатку в разных местах, протянули провод. Десять наших солдат-добровольцев, и Лукаш в их числе, поползли по плотине с ножницами в руках, чтобы перерезать провод. Лукаш не дополз, ранило. Только один дополз. Немцы били по нему из пулеметов в упор. И угодили в голову, когда он уже разжал ножницы. Последним движением он успел сжать их и перекусить провод. Мертвый он так и лежал с проводом на груди. А ножницы выпали из разжавшихся пальцев.
Памятник безымянному герою стоит в саду перед зданием гидростанции.
Лукаш был на открытии этого памятника.
Он восстанавливал Днепрогэс, строил Каховку. Куда после Кременчуга? Днепр велик, хватит гидростанций на трудовой век Лукаша. Теперь у него профессия на всю жизнь — монтажник, верхолаз. Большой, тяжелый, он наверху легок, как птаха. Ловок, как акробат.
Беликов. Он и в самом деле акробат, профессиональный циркач. Приехал на стройку с цирковой бригадой давать представления. Кувыркались, прыгали, вертели сальто прямо на строительной площадке, используя подьемный кран как гимнастический снаряд. Бригада уехала, а Беликов остался в другой бригаде, в монтажной. Потом стал бригадиром. А в свободное время ведет в клубе кружок циркового искусства…
Некоторые дополнительные сведения, свежая информация с берегов Днепра. Впрочем, она свежа к моменту сдачи книги в издательство и наверняка потребует обновления, когда книга будет сдаваться в печать.
Кремгэс торжественно открыта. Торжество состоялось в дни, когда станция выработала уже три миллиарда киловатт-часов. Мне кажется, это разумно: праздновать не сразу, а с некоторой задержкой, все испытав и проверив.
На строительстве Днепродзержинской гидростанции, ближайшей соседки Кременчугской, затопили котлован — и река перекрыта. В четвертый раз — после Запорожья, Каховки, Кременчуга.
В пятый это сделают под Киевом, где работы тоже начались.
Шестая ступень днепровского каскада, шестая по вводу в строй и вторая сверху от Киева — Каневская ГЭС. Как только она примет реку в свои турбины, нижний Днепр будет, по выражению гидротехников, полностью зарегулирован.
То же самое произойдет с Неманом. И ему катить свои воды через несколько возникающих на его пути ступеней. Одна — Каунасская гидростанция — уже стоит под нагрузкой.
Почему я вспомнил Неман? Так они же почти соседи, Днепр с Неманом. Только повернуты спиной друг к другу: один устремляется в Черное, другой в Балтийское море. Разворачивать их не стоит, пусть бегут, куда им хочется. А соединить— непременно! Зарегулированные гидростанциями, реки каждая в отдельности превратятся в глубоководные магистрали, а еще и связанные каналом, — в единую дорогу между двумя морями.
Идея не нова: в начале прошлого века Днепр соединили с Неманом через Припять и речушку Щару крошечным каналом, по которому шли мелкие баркасы. Но эта тоненькая ниточка с годами перетерлась, оборвалась, и ее не скрепляли. Да и не было смысла. Единого пути, без перевалки, для больших судов все равно не получалось. Иное дело теперь, когда и Неман и Днепр становятся для них доступными на всем протяжении.
Где свяжут две реки? Не там, где они ближе всего друг к другу. Там, где есть промежуточные трассы. Из многих выбран самый первый, старинный вариант— Припять и Щара — с добавкой Ясельди, притока Припяти. Канал между двумя безвестными белорусскими речушками Щарой и Ясельдой и будет главным соединяющим звеном.
Днепро-Балт! Из Черного моря на Балтику не Средиземным, не через Гибралтар, не вокруг Европы, а кратчайшим внутренним путем, который короче и Волго-Балта. Вместе с Волго-Балтом (о нем подробней в очерке «Точка на карте»), вместе с другими магистралями Днепро-Балт составит тот фантастический по размаху голубой подвижный круговой мост, который мы перекинем между пятью морями…
Пароход «Софья Перовская».
В полночь просыпаюсь в каюте от шума, долетающего в иллюминатор. Стоим у пристани. Говор, крики, гудки грузовиков. Стараюсь втиснуться в иллюминатор, чтобы прочесть название на дебаркадере. Так это знаменитое Переволочное? Филипп Иванович, вооруживший меня на дорогу историческими сведениями, просил уделить особое внимание Переволочному, где войска Петра добивали шведов, спешивших переправиться на правый берег. Но как уделить, это внимание, если пароход уже отшвартовался и ночной городок со всей славной историей кружит по реке и уплывает в сторону…
Утром рано — в Днепродзержинске я должен встретиться с человеком, с которым уже знаком заочно.
Первый раз — на Урале, в доменном цехе Нижне-Тагильского комбината. Главный инженер показывал автоматику на печах и говорил:
— Георгий Григорьевич был тут недавно. Весьма одобрил…
Он не назвал фамилии, считая имя и отчество достаточными, чтобы я понял, о ком идет речь. И, видно, оценка Георгия Григорьевича имела первостепенное значение для опытнейшего доменщика, потому что он повторил:
— Одобрил!
А уже в поездке по Украине попалась мне брошюра «Наука и техника на Днепропетровщине». На ее страницах много раз упоминался ученый-металлург Г. Г. Орешкин, который разработал оригинальную систему в доменном производстве, провел важный эксперимент, опубликовал глубокое исследование…
Георгий Григорьевич Орешкин, Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии (а теперь и Ленинской), о котором я слышал на Урале и прочел в книге, — директор Металлургического завода имени Дзержинского. Я сижу у него в кабинете.
Директором он третий год, а до этого-главным инженером пять лет. Но вообще-то вся жизнь — с этим заводом, все пятьдесят три года. Потому как родился почти на заводской территории и в «бабки» с дружками всегда под заводским забором играл. Рабочим человеком ступил на заводскую землю семнадцати лет. Пошел бы и раньше, но сразу после революции Металлургический стоял на консервации. Отец — огнеупорщик, обжигавший кирпичи для печей, собирался взять к себе в подручные. Захотел в слесари. А работая по ремонту, «пошатался во всех цехах» и больше всего понравились домны. Как объявили набор в открывшийся при заводе техникум, подал на доменное отделение. Вечернее. Учеба затянулась: техникум преобразовали в институт, добавили два года. Тогда было так: в институте преподавали только заводские инженеры. Не жаловались на перегрузку, справлялись. И учили тому, что действительно нужно производству. Неплохо бы хоть отчасти возродить эту традицию… Получил диплом инженера. А потом чередовались цех и лаборатория, лаборатория и цех. Вот и разделились интересы между ними. Работал в лаборатории — то и дело бегал в цех, назначали в цех — не забывал про лабораторию.
Он никогда специально не настраивал себя на науку. Это возникло в нем как внутренняя необходимость, как потребность. У него 40 печатных научных работ, И авторских свидетельств, как у изобретателя. Все его изыскания, все изобретения родились на заводе и для завода. Предположим, сидел бы он научным сотрудником в НИИ. К чистой теории у него никогда не было влечения. Да и есть ли «чистая» теория в доменном деле? Все равно нужно было бы искать какие-то связи с производством, куда-то ездить. Так не лучше ли «сидеть» на заводе и «ездить» в науку? Все это не означает, что избранный им путь обязателен. Он просто сочувствует тем деятелям науки, которым приходится искать базу для своих исследований, где-то что-то внедрять. У него «база» под боком и внедрение всегда идет рядышком с исследованием и даже подгоняет е