ителям, и те могут ненароком их передавить. Малышей набирается на лежбище до двух-трех тысяч. Но чем же они питаются? Молоком, материнским молоком. И матери, навещая это лежбище, кормят каждая только своего единственного ребенка, безошибочно находя его среди тысяч других, одинаково черненьких. Если малышка случайно прильнет к чужой матери, она его не накормит. Только своего, только единственного!
Ну а секачи своими отпрысками не интересуются. У них хватает дел и без этого. Сражаясь без устали друг с другом, мужья объединяются в борьбе против общего врага. Это — «холостяки», молоденькие самцы трехлетки, которые являются с юга позже всех. У них тоже отдельное лежбище, и им нельзя даже приближаться к лежбищу семейному, к гаремам. А их тянет туда, к самочкам, и всякий раз они получают от мужей изрядную трепку. И цели, как правило, не достигают… На холостяков-то как раз и дозволен промысел. Ни секачей, ни самок промысловики не трогают. Именно холостякам суждено превращаться в дамские шубки! Горька в общем-то холостяцкая доля…
…Вот и мыс Юшина. По корабельному радио — команда:
— Дежурным гребцам в шлюпку!
Дежурных набралось больше чем нужно. Еще бы: шлюпка отправляется на лежбище…
Идем в гости к котикам!
На берегу нас ждут двое провожатых.
С одним я уже знаком. Это Сергей Владимирович Мара-ков, молодой ученый-зверовод, начальник научно-наблюдательного пункта. Вместе со своими помощниками, штатными и добровольными, он седьмой год наблюдает за животным миром Командорских островов. Мараков, по его собственному выражению, натуралист с колыбели, хотя родился и вырос в Москве, на Таганке, в семье преподавателя черчения. У него не было сомнений в выборе профессии. Точно так же не колебался он и после окончания пушного института — куда ехать? На Командоры! Вчера в своем домике на берегу океана, пропахшем водорослями, рыбой, звериными шкурами и до потолка набитом чучелами, скелетами, черепами, он рассказывал мне о подсмотренных им повадках котика.
Сергей Владимирович показывал мне свои уникальные фотографии. Вот белый котик! Вряд ли еще где найдется второй такой снимок: котик-альбинос. Явление наиредчайшее. А вот спящий калан! О, Мараков не только сфотографировал его, но и на руках подержал. Немногие могут этим похвастать. Каланы, напуганные когда-то человеком, безжалостно истреблявшим их, из рода в род передают этот свой страх. Нюх у них на человека! Слышат и видят хуже. На берег выбираются редко, спят обычно в воде, вернее, в зарослях морской капусты, завернувшись в ее длинные стелющиеся стебли, как в пеленки. А этот растяпушка дремал на берегу, пригретый солнцем. Пользуясь благоприятным ветром, Сергей Владимирович подкрался поближе, сфотографировал соню и даже приподнял его на ладонях, теплого, мягкого, но тот, сразу продрав глазки, соскользнул мигом в воду — и был таков. Осталось лишь великолепное фото: сладко спящий каланчик. Кажется даже, что он похрапывает…
А вот череп морской коровы! Нет, это не снимок. Настоящий «живой» череп! Трудно переоценить эту находку Марако-ва. Морская корова, из отряда сирен, водившаяся в прошлом стадами возле Командор, подробно описанная Стеллером и оказавшаяся, к несчастью своему, не менее съедобной, чем корова земная, была начисто истреблена промысловиками. От нее и костей не осталось. И вдруг Мараков обнаружил в прибрежных скалах череп морской коровы! Этому экспонату обрадуется любой зоологический музей.
Со вторым провожатым мы не были знакомы, но я слышал о нем. Алексей Степанович Яковлев — мастер котикового промысла. Промысел этот состоит из двух этапов: отгона и забоя. И какой из них легче, трудно сказать. Оба сложные. Сначала зверь не хочет, чтобы его гнали куда-то от берега, всячески сопротивляется этому. И тут может справиться лишь плотная цепь опытных загонщиков, которые с длинными палками-дрыгалками в руках неотвратимо наступают на холостяков, отжимая их все дальше и дальше от моря. А потом загнанный на забойную площадку зверь пробует увернуться от тех же дрыгалок, которыми его глушат по голове, точнее, по носу. Способ довольно примитивный. Но только так можно уберечь от повреждений драгоценную шкуру котика, которую будут затем очищать ножами от жира, вымачивать, солить и укладывать вместе с другими шкурами в бочки для отправки в Ленинград на меховую фабрику… Вот всей этой операцией и руководит Яковлев. Он алеут, бывший в двадцатых годах первым комсомольцем на Командорах. Уезжал на материк. «Целый год, — говорит, — зимовал в Москве, учился на зоотехнических курсах». Он немолод. «Вчера еще было восемнадцать, а сегодня, глядишь, пятьдесят четыре». Но моложав, быстр, ловок в движениях. Говорит тоже быстро-быстро.
— Ох, и холостячков же нынче привалило! Вон они там, за вышкой. Завтра подойдут люди из совхоза, и погоним зверя на забой.
У него, у Яковлева, все уже приготовлено к промыслу: палки-дрыгалки, ножи, соль, бочки.
Снова в шлюпку.
— Пойдем к семейным, — приглашает Мараков. — Холостяков нельзя тревожить перед отгоном.
Что ж, к семейным так к семейным. Они должны быть гостеприимней.
Прихватив на всякий случай дрыгалку, Яковлев показывает рулевому, куда править: к широкому скалистому выступу берега. Там полно огромных бурых тел, похожих на заросшие мхом валуны, но двигающихся, перекатывающихся с боку на бок. Ветер с моря принес к берегу беспокоящие зверей запахи, звуки весельных ударов по воде. И мы слышим, как тревожно ревут секачи, как вторят им, жалобно поблеивая, их подруги.
Высаживаемся. Прячемся за скалу. Нас много, и всем нам нельзя на лежбище. Только Мараков и Яковлев, прихватив с собой фотокорреспондента, приближаются к зверям.
Маракова здесь хорошо знают, он часто навещает семейных. А маленьким он просто первый друг. Малыши все перебывали у него на руках. Сергей Владимирович осуществляет на этом лежбище, если хотите, функции загса. В отношении малышей, конечно. Он регистрирует каждого родившегося котика, прикрепляя ему под передними ластами металлическую бирочку. На бирке слово «Moscow». Так что котик, знайте, не бездомен, у него есть кров, над ним есть опека, и его могут защитить… Яковлев у семейных бывает реже, ему подведомственны холостяки. Ну, а фотограф вовсе лицо тут незнакомое.
И вот уже заковыляли к воде затесавшиеся к котикам громадины сивучи, рыжие морские львы; у них одна лишь кличка львиная, а на деле-то не из таких уж храбрецов. Воспользовавшись моментом, покидают благоверных хитренькие самочки, стараясь ускользнуть, незаметно скатиться в воду. А секачи рычат, хватают изменниц, загораживают путь, бьют ластами. Но и покинутые близкими, они остаются все же на посту, в воду не идут. Вот, забравшись на камень, как на крепостную стену, стонет, рычит от ревности, от злости бывалый, весь еще в незаживших ранах секач. Ревет на всю округу, взывая к совести бросивших его подруг, которые беспечно кувыркаются в море.
Подошел Мараков, заговорил нежно:
— Эх, дурачок ты, дурачок! Ну чего страдаешь? Вернутся! Куда им деваться-то?
И секач вроде бы начал затихать. Но вдруг снова свирепо зарычал и, сверкнув клыками, кинулся в сторону. На кого же? На фотокорреспондента, которого счел, видимо, главным виновником всех своих бед и печалей. И только стремительная палка, вовремя взметнувшаяся в руках Яковлева, сохранила моего друга для фотоискусства.
Нет, хозяева явно не рады гостям. Не пора ли восвояси? Тем более что над кораблем взлетает ракета. Это сигнал к возвращению.
На спуске к морю увидели куличка, крохотную серую птаху, залетевшую сюда из-за океана. Прыгает с камешка на камешек, бесстрашно пробираясь между гигантскими звериными тушами, застилающими от нее небо. А вон даже вспорхнула на спину вылезшего из воды сивуча и клюнула его в загривок, обнаружив там для себя какую-то пищу. Мне запомнилась эта храбрая птичка-невеличка. Я знаю, ее легко вычеркнуть из текста. Она, так сказать, не работает на сюжет. Но мне очень хочется, чтобы она все-таки осталась, эта птичка, в самом конце моего рассказа о дальних островах…
О вулканах и вулканологах
Ну как же, попав на Камчатку, не побывать у вулканов! Я давал себе зарок, помнил совет друга: «Не очень-то увлекайся вулканами. Соблазн велик: героика, романтика. Но знаешь, сколько уже написано об этом! «Страна огнедышащих гор», «Огненное кольцо», «На краю кратера». Постарайся найти героическое в чем-то другом, менее броском внешне, но более глубоком по существу, в трудовых буднях». Я так и хотел, старался даже ни с кем не заговаривать на Камчатке о вулканах. Но это невозможно. Они здесь будни, те самые трудовые будни, о которых говорил мой друг. О вулканах, о проблемах, связанных с ними, каждый день пишут в местных газетах, как на Кубани о хлебе, в Донбассе об угле, в Баку о нефти, на Командорских островах о котиках. Кстати, о котиках мне тоже говорили в Москве: «Не увлекайся. Экзотика!» Но хорош бы я был, не повидав на Командорах котиков…
Итак, решено: к вулканам! Но их на Камчатке полтораста. Какой выбрать? Понятно, действующий, тот, что живет, дышит, бунтует. Но и таких двадцать восемь. А самый мощный? Ключевская сопка, Ключевской вулкан. Величайший в Азии: на 4850 метров вымахало его. И совсем молод: геологи насчитывают ему каких-нибудь пять тысячелетий. Для вулкана это юношеский возраст: ни седин, ни морщин. Он еще «бродит», еще не отстоялся. Почти не знает ни сна, ни покоя. Бывает, задремлет, но на десяток лет, самое большее. Да и в дреме дымится. За последние два века извергал лаву двадцать раз. А извержение длится не день, не два, месяцы, а то и годы.
Полетим, значит, в район Ключевского. Это к северу от Петропавловска, часа два лету. И там не один вулкан, там целая плеяда огнедышащих гор. Видите, я тоже не удержался и назвал их огнедышащими. Но как быть, если они действительно дышат огнем, выдыхают огонь? И это не отштампованная метафора, а реальность, существо дела.
До чего же людно на аэродроме! Воздушные дороги освоены на Камчатке превосходно, чего еще не скажешь о наземных. Уходят самолеты по разным маршрутам во все концы полуострова, но автобусы подбрасывают все новых и новых пассажиров.