Дон. Разве этого мало, разве это не сквозной путь с Балтики и Белого моря на Волгу и дальше? Сквозной, но не для всех. Большому судну, тяжело нагруженному, глубоко сидящему, какие и должны ходить между морями, не пройти этим путем, хотя он почти на всем своем протяжении широк и глубок. Опять почти. Но где же оно, это злополучное «почти»? Вот его адрес: водораздел между Онежским озером и Рыбинским морем, Мариинская система, когда-то «гордый замысел Петра», «жемчужина русского судоходства», а ныне жалкий проселок, зажатый между блестящими проспектами, старенькие деревянные шлюзы, которые и в переносном и в прямом смысле трещат под напором современных требований. Ну никак не справиться этой тоненькой, то и дело рвущейся нитке, рассчитанной на малые суда, с грузопотоками, которые напирают на нее с двух сторон — и с Балтики и с Волги. Это все равно что перекачивать воду из одной бочки в другую при помощи соломинки или пипетки… На этой водной магистрали нужно иметь что-то вровень таким богатырям, как Беломорско-Балтийский канал, канал имени Москвы, Волго-Дон. Когда их строили, расчет был не на хилую, дряхлую Мариинку, а на могучий, равный им Волго-Балт.
Он давно задуман, давно внесен в планы. И перед войной его уже начинали рыть. После войны прерванные работы возобновили, но не форсировали, а затем и вовсе прекратили. Считалось, что Мариинской системы пока достаточно на севере. Предпочтение было отдано стройке на юге — Волго-Дону. Но когда он вошел в строй, старая Мариинка совсем задохнулась, стала тем «почти», тем узким горлом, которое не давало дышать полной грудью всей гигантской магистрали, связывающей пять морей. В этой цепи не хватало важнейшего звена — полноценного водного пути между Волгой и Балтикой.
Волго-Балт! Он уже рождается, он в числе первоочередных строек семилетки. Трасса его протяженностью в 361 километр ложится рядом с прежней, Мариинской, а кое-где и заглатывает ее. Это не только канал, шлюзы, плотины. Это три гидростанции, в том числе Череповецкая. Это новые водохранилища, и самое большое из них — Череповецкое море. Это новый порт пяти морей — Череповец. Да, здесь возникает порт, который с полным правом будет называться морским. Причалы его смогут принимать большегрузные суда с глубокой осадкой, какие будут плавать по морям-океанам. Часть из них пойдет через Череповец транзитом. А для многих судов он станет портом назначения. Грузы? Прежде всего руда! Представляете, рудный концентрат из Оленегорска пойдет в Череповец водным путем. Это ж так упростит и удешевит перевозку руды! А уголь? Углю тоже не заказан этот способ доставки. Вот повернут Печору и Вычегду к Волге, и воркутинский уголек поплывет в Череповец такой же голубой дорогой…
Теперь вы видите, как поставлен завод, на каком удобном перекрестке!
Вот он сам — на другой стене, на огромных белых листах генерального плана.
— Подойдите, пожалуйста, — говорит директор, — вглядитесь. Все, что синей краской, — построено, живет, дышит, работает. Красным цветом — то, что построим до конца семилетки. Завод к тому времени будет в три раза мощнее, чем его когда-то задумывали. А пунктиром, но, заметьте, толстым, надежным пунктиром — еще более дальний наш разгон… Оцените планировку. Нам далековато до руды, до угля, но внутри завода предельно сокращены все коммуникации. Аглофабрика рядышком с домнами. Она у нас заменяет рудный двор.
Свеженькую, только что спеченную в агломерат руду подаем транспортерами прямо к домнам. Где остальная руда хранится? Вы имеете в виду сырую? А наши печи сырой руды не знают. Работают на полностью спеченной, на стопроцентном агломерате. Мечта доменщиков? Конечно, мечта. Но у нас уже осуществленная… Я вижу, дорогой друг, вы поглядываете в сторону прокатных цехов. Вы прокатчик? О, так вы и есть товарищ Буковский? Слышал, слышал о вас от монтажников. Мы очень благодарны вам, чехам, за отличный заготовочный стан. Завтра увидите его в работе. Побываете и в листопрокатном. Это самый молодой на заводе цех. Слышали о нем? Ах, уже и тонкий лист наш получаете? Ну, так, значит, квиты. Вы нам — стан, мы вам — прокат…
Так или примерно так говорил директор. Доверительно делился заботами. И даже некоторыми своими печалями.
— Среди вас есть директора заводов? Скажите, друзья, какие сны видятся вам по ночам? Мне оттого, наверно, что я начинающий директор, завод часто снится. Полночи домны вижу, но у наших домен ровный ход, и я спокойно сплю. Вторую половину тревожусь: снятся мартеновские печи, их у нас все прибавляется, в нынешнем году еще три закладываем, а газу не хватает. Вынуждены вводить на печах с газовой схемой мазут, и они, сами понимаете, артачатся. Ждем природного газа, трубы уже близко от Череповца, вот получим природный, и буду всю ночь спать спокойно…
Я оглядываю лица гостей. Нет равнодушно внемлющих рассказу директора. Это все тот же «круглый стол», за которым инженеры братских стран с величайшей взаимной заинтересованностью учатся друг у друга. Завод новый, молодой, он еще в становлении, еще накапливает силы. Как он будет дальше шагать? Темп взят стремительный. Домны, мартен, прокат далеко рванулись. Не начнут ли от них отставать «тылы»— вспомогательное хозяйство, ремонтная база? Пока такой угрозы нет, но помнить о ней надо. Как всякий организм, завод должен развиваться гармонично.
Так идет допоздна этот разговор деловых людей. Завтра он будет продолжен в цехах.
Утром я от Михалевича ни на шаг. Маршрут экскурсии — по технологической цепочке. Начало — у коксовых батарей. Сколько раз я бывал на металлургических заводах, а до коксохимического цеха не добирался. Обычно он где-то в стороне, на отшибе. Только соберешься туда, и что-нибудь отвлечет. Так и не видел, как рождается кокс. Узнав об этом, Георгий Францевич раскритиковал меня, верней, моего брата.
— Вашему брату журналисту подавай обязательно сталевара или горнового с пикой или другую какую героическую фигуру. А коксовиков и агломератчиков не жалуете. Разве это не такие же огненные профессии? Да, без кокса, батенька мой, не быть всей металлургии — ни домнам, ни мартенам, ни любимым вашим прокатным станам. Знаете об этом? Почему же тогда игнорируете коксохим? Не терзают вас угрызения совести?
Терзают, Георгий Францевич. Хотелось бы исправиться, подержать в руках кусочек кокса…
И вот он лежит у меня на ладони, этот черный брусок, пористый, как губка, твердый, как алмаз, звонкий, как хрусталь. Соскользнул на стол, стукнулся и зазвенел тоненько-тоненько, но совсем не жалобно. Хотя мог бы и пожаловаться на многострадальную свою судьбу. Как он не рад, наверно, воркутинский уголек, тому, что родился коксующимся. Так бы его просто в топку, и он честно сгорел бы, отдав людям тепло, оставив после себя кучку золы, и вся недолга, отстрадался! А тут и промывают, и отсеивают, и дробят нещадно в молотковой дробилке, истирая в муку, и тащат наверх в какую-то башню. В ней хоть прохладно, лежи себе навалом. Но лежать-то долго не дают, сыплют в некую камеру, где жарища умопомрачительная и не глоточка воздуха, ни капельки кислорода. Пламенем не вспыхнешь. Жарься, уголек, парься, прокаливайся, спекайся в густую массу. Это людям и надо, это они и называют коксованием. И улетучиваются из тебя «летучие», вредные для домен вещества. Но для кого они вредные, а кому вот так нужны! «Летучим» не очень-то дают разгуляться на воле, химики сразу их — в работу. Быть им плодороднейшим удобрением на полях, сладчайшим сахарином, нежными акварельными красками, дорогими духами. А ты уже почти чистый углерод, и тебя тоже выталкивают на свободу. Теперь ты «коксовый пирог», способный распадаться на брусочки. На тебя льют море холодной воды, впрочем, она как кипяток, но когда в тебе самом тысяча с лишком градусов, то и горячая вода покажется ледяной. Ты остыл, ты твердый, ты звенящий. Тебя зовут теперь ласково: «королек». Я слышал, как люди говорили:
— Хорош череповецкий кокс! Серы в нем минимум, а это очень важно для доменного процесса. И прочный, большие давления выдерживает в домне. А экономичный какой! На тонну готового чугуна идет чуть побольше полтонны кокса. Нигде нет такого. Лучший он в стране…
Гордись, «королек»!
Из коксохимического цеха нам — в доменный. По дороге — бассейн, похожий на плавательный. «Берега» из белой плитки, и площадка вроде как для стартов, только без тумб. Но здесь не стартуют, этот бассейн не для плавания. Это поле боя. Пусть вас не обманывает недвижная водяная гладь. Там, на глубине, идет кровопролитнейшее сражение, невидимое простому глазу. Там схватка микробов с фенолами! Что такое фенолы? Химические соединения, которыми полна вода, прошедшая через коксохимические батареи. Она стекает в реку, неся гибель рыбе. Рыбка от фенолов сразу брюшком кверху. Это беда для рек, от которой долго не могли избавиться. Фенолы были неуловимы, неистребимы. Где отходы коксохимии, там жизнь в реке умирает. Такая угроза нависла и над Шексной, над Рыбинским морем. Оно бы превратилось в «безрыбинокое», если б не биологи. Они нашли наконец управу над фенолами. Микробы! Семейство микробов, безвредных для человека и несущих смерть фенолам. Взращенные в особой среде, микробы эти бесстрашно набрасываются на врага, заглатывают его, пожирая. При этом и сами гибнут. Но схватка в бассейне не утихает. На смену героически гибнущим микробам из специального питомника поступают все новые и новые отряды бойцов, дружинников. Фенолам некуда деться, им нет спасения. Вода чиста! Рыбе спокойно плавать, человеку — ловить ее!
Миновали бассейн, подошли к домнам.
— Оглядитесь, — говорит мне Михалевич, — нравится вам здешний заводской пейзаж? Чувствуете разницу по сравнению с другими заводами? Неужели не замечаете? Надо быть наблюдательным человеком. Где железнодорожные пути? Нет железнодорожных путей. А мотовозы пересекают вам дорогу? Где вагоны с рудой? А грейферные краны? Все: и агломерат и кокс — на транспортерах, на конвейере. Все в закрытых галереях, в туннелях, на эстакадах. Это понять надо, батенька мой, и оценить!