Бесценный был в Златоусте архив, рыться бы в нем и рыться. Но мужа послали в Череповец, на новый, строящийся завод. А что там делать историку металлургии? В этом городе она только зачинается. На всякий случай Лия Григорьевна заглянула в книги. И вдруг увидела старинный герб Череповца. В лучах солнца — медведь, рыба, корабельный руль и какие-то брусочки. Медведь — понятно: леса вокруг. Рыба: Шексна всегда славилась стерлядью, доставлявшейся отсюда на царский и патриарший столы. Руль символизировал Мариинскую систему, судоходство. А бруски? Что они означали на гербе? Лия Григорьевна навела справки. Оказалось, это слитки железа или, как говорили в старину, крицы. Их выплавляли под Череповцом из болотной руды в глиняных сыродутных горнах. Ковали топоры, серпы, косы. По всей Руси известен был череповецкий гвоздь: в любое дерево входил с легкого удара по самую шляпку. Слали железо в Петербург на пушечные лафеты. А — в селе, которое (Называлось Железная Улома, отливали и сами пушки.
Так что и в историческом плане металлургический завод в Череповце строился не на пустом месте.
Лия Григорьевна получила назначение в городской архив заведующей. Но поначалу нечем было заведовать. Какие-то мудрецы незадолго до ее приезда вывезли все бумаги в Вологду, в областной центр, и свалили в пустующей церквушке. Должность заведующей упразднить не успели. Она приехала и начала воевать. Город не может жить без архива! Не сразу удалось внедрить это в сознание местных товарищей. Сопротивлялись. Отступили под ее натиском. Первым она обратила в свою веру председателя горисполкома. Подписал постановление о возвращении бумаг в город. Заугольникова торжественно ввезла их на двух грузовиках. Удалось вырвать и дом под архив. На это здание претендовали сберегательная касса и еще какие-то учреждения, но были вынуждены отступить на прежние позиции.
Она умеет постоять за свой архив! Фонды его растут, пополняются документами. Источники пополнения самые разные. В том числе и монастыри. Близ Череповца полно бывших монастырей, есть один и действующий.
— В этом не была, не проникла. А бывшие все облазила. Монахи, знаете, любили писать. Монастыри были в оживленной переписке между собой, с властями. В кельях, в подвалах я нашла массу интересных документов. Летописи, указы, письма, счета, накладные. Монахи занимались промыслами, торговали рыбой, лесом. Литье продавали. Почти при каждом монастыре была литейная мастерская. Я разыскала старинные чертежи. Митя говорит — любопытные… С монастырями просто, обошла, набрала бумаг. А вот попробуйте выколотить документик из наших городских организаций. Приходишь в учреждение, представляешься: «Я из архива». Переспрашивают: «Откуда?» И глядят как-то с жалостью. Раз из архива, считают, должна быть старушка божий одуванчик… С чего бы молодой женщине идти на такую работу?.. Трудней всего с ними, — кивнула она на мужа, — с заводскими. Завод молодой, а во что уже превратили свой архив! Никакой системы, никакого порядка. Представляете, будущему историку потребуется приказ о пуске цеха холодного проката. Не найдет. Куда девался приказ? Почему его нет в архиве?
— Подожди, Лия, — вмешивается муж. — О чем ты говоришь? О каком пуске? Цех еще барахтается в котловане.
— Но ведь есть приказ о твоем назначении?
— Есть. И поступит к тебе в ведомство, как положено по закону, ровно через пять лет. Когда я уже буду давным-давно снят с работы, милый мой архивариус.
— Вот ты шутишь… Ты, Митя, всегда недооценивал архив, историю. Знаю, знаю, ты делаешь ее, а я только фиксирую. Но и это важно…
Читатель заметил, наверно, что я при удобных случаях стараюсь обновлять материал книги. Наше путешествие от солнца к солнцу совершается не только в пространстве, но и во времени. А время вносит поправки, и какие! Казалось, про Череповец мне ничего не придется добавлять: был на заводе недавно, и собранный материал должен быть свеж. Но глянул в газеты и ахнул: пустили новые мартеновские печи, вторую агломерационную фабрику… Придется уточнять. Звоню во Всероссийский Совет Народного хозяйства. Спрашиваю, у кого можно получить новые сведения о Череповецком заводе.
— Свяжитесь с товарищем Резниковым, он курирует это предприятие.
— Резников? Разве Семен Иосифович не на пенсии?
Вот вам и первое уточнение к очерку. Помните, я писал, что Семен Иосифович Резников, директор, который одиннадцать лет вел «Череповецкую Магнитку», ушел по болезни сердца на пенсию. А он, оказывается, ушел и не ушел. Не усидел дома. Уговорил врачей, разрешили работать два часа в день. А где два, там еще два незаметно. Получается четыре, и это уже от шести недалеко. В общем, когда я пришел в ВСНХ под самый конец рабочего дня, Резников был еще у себя в кабинете.
— Нет, нет, — сказал он, хитро сощурившись. — Вы меня-не видите, я уже давно дома.
Таков этот пенсионер.
На столе — записная книжка, толстенький томик в кожаной обложке. Вспоминаю, что точно такой лежал и перед директором завода, принимавшим экскурсантов из СЭВа.
— У меня дубликат, — сказал Семен Иосифович. — Сделал для себя, когда сдавал завод. Тут записи с того дня, как начали рыть первый котлован на строительной площадке. И вот последняя, вчерашняя. Отправлено заказчикам три вагона с холоднокатанным листом.
— Как, уже пущен цех холодного проката? При мне только фундамент клали…
Рассказываю о своей встрече с Заугольниковыми, как Лия Григорьевна требовала от мужа приказа о пуске цеха.
— Что ж, — сказал Резников, — она не намного опередила события. Летит время!
Он перелистывает записную книжку. Мелькают крохотульки цифирки. Для меня они так цифрами и остаются. А для бывшего директора это — пережитое, созданное, отвоеванное. То, чему отданы годы, силы. Не зря отданы.
— Хорошо, ровно дышит завод! — снова и снова листает Резников странички заводской летописи. — И все спокойней, все ровней дышит. Он сейчас в самом разбеге, на самом разгоне. Вот уже и природный газ подошел из Саратова. А газок в домну — меньше коксу, чугун дешевле… С прошлого года живем без дотации, становимся рентабельными. Какой был главный козырь против Череповца? Металл-де тут дорого обойдется. Смолкли эти голоса. Сталь наша, прокат уже не дороже, чем на южных заводах, а они стоят или на руде, или рядом с углем. Дадим дешевый чугун, и тогда дальность расстояний, в которой нас упрекали, будет полностью компенсирована. Хотя и сейчас все видят, что место для завода выбрано с умом. Точка на карте найдена безошибочно!
ВЕТЕР С БАЛТИКИ
В Череповце словно повеяло, пахнуло морем. Череповецким? Нет, оно еще не разлилось. Рыбинским? Немножко и Рыбинским. Но главные ветры тут, говорят, с Балтики. И мне уже почудилось ее дыхание, потянуло к ее берегам, в город, в котором вырос.
В тот раз я не попал в Ленинград и продолжил свое путешествие вслед за солнцем, на запад, лишь совсем недавно.
Собрался навестить корабелов. Корабелы — это те, кто корабли строят. Я их никогда не строил. И все же решился рассказать о том, как это делается. А делается это в наши дни не так, как двадцать пять и даже пять лет назад. Называю первый срок потому, что не был на Балтийском судостроительном заводе ровно двадцать пять лет.
В то время балтийцы спустили со стапеля первый советский ледокол, флагман арктического флота. Я входил в состав экипажа, принимавшего корабль и готовившего его к походу в высокие широты. Там дрейфовал во льдах «Седов», и мы хотели поспеть ему на выручку. Это зависело от завода, оставались какие-то доделки, работы не утихали и по ночам.
Строителем ледокола, начальником работ, был тридцатипятилетний инженер Александр Маркович Косач. Запомнилась его длинная сутуловатая фигура, мелькавшая то на корме, то на носу, то на надстройках корабля.
Минуло, как уже сказано, четверть века. И первым, кого я встретил сейчас, придя на Балтийский завод, оказался главный строитель грузовых судов — лесовозов, рефрижераторов, танкеров — Александр Маркович Косач. 35 + 25 = 60. Но ничего по существу не изменилось! Все так же мелькает на стапелях высокая сутуловатая фигура. Правда, если приглядеться… А зачем приглядываться? Вам непременно хочется обнаружить седину и морщины?
Лучше поинтересуйтесь, что сделано за эти годы. К тому первому ледоколу прибавился второй, потом лесовозы, потом тендера, много тендеров, маленькие такие суденышки, похожие на утюжки, с автомобильным двигателем; их собирали в блокаду, они вывозили людей через Ладожское озеро, а позже высаживали десанты на Черноморское побережье. Затем были траулеры и океанские рефрижераторы, снова лесовозы, за ними большие танкеры водоизмещением в 42 000 тонн и, наконец, «София», тоже танкер, но уже на все 62 000… Если на карту мира, на голубую поверхность морей и океанов нанести все рейсы судов, построенных Косачом, она была бы исполосована, как ледяное хоккейное поле после напряженной схватки двух команд. А сам Александр Маркович не ходил в море дальше Толбухина маяка в Финском заливе.
Жизнь корабела — его корабли. А у каждого корабля своя история, своя жизнь.
Вот жизнеописание «Софии»… Но заслуживает ли она такого описания, не рановато ли ей претендовать на него? Только-только сошла со стапеля, крепко держится заводской стенки и дышит еще чужими легкими, кровь по ее сосудам гонит чужое, заемное сердце — с берега. И все-таки у нее уже есть биография, первые строки биографии, есть родословная.
«София» вступает в семью крупнотоннажных нефтеналивных судов дальнего плавания. В этой великаньей шеренге она займет место среди правофланговых. О ее размерах вам уже сказала цифра водоизмещения. Сейчас в справочниках чаще принято называть другой показатель — дедвейт, полную грузоподъемность. Она, понятно, меньше водоизмещения. Но гораздо важнее знать, когда речь идет о грузовом судне, сколько оно может взять груза, а не сколько вытеснит воды из океана. Так вот, танкер «София», ее цистерны, примут 44 500 тонн нефти. Не хочу становиться на обычную тропу поп