«Пэмп:… он говорил, что пришло время слить христианство и ислам воедино.
— И назвать хрислам, — угрюмо сказал Дэлрой».
Однако «хрислам» вряд ли подходит для обозначения евразийской утопии, поскольку ее идеологи агрессивно противопоставляют восточное православие западному христианству. Получается именно «правосламие» как оплот ортодоксально-мусульманского фундаментализма против христианского гуманизма и либерализма. При этом теряется главное, что отличает христианство от ислама: человеческая личность Христа, нераздельно слитая в нем с божественном природой.
Но если даже такая религия, как ислам, при всех своих фундаменталистских тенденциях, способна к секуляризации (как свидетельствует, в частности, опыт Турции), то можно ли надеяться и на совместимость православия и секулярности? На возникновение православного гуманизма?. Словосочетание редкое, но явление это прослеживается в духовной и даже церковной жизни православия XX века. Оно освящено именами митрополита Антония Сурожского, архимандрита Софрония (Сахарова), протопресвитера Александра Шмемана, священника Александра Меня, филолога и теолога Сергея Аверинцева… Хочется надеяться, что секуляризация в России осуществится встречными усилиями как верующих, так и неверующих, синергетикой обновленной церкви и созревающего гражданского общества.
2013
Христианство на Западе
Западное общество создано христианством. Если христианство отмирает там как особая религия, то именно потому, что оно вошло в плоть и кровь общества, стало практикой. Это проявляется прежде всего в отношении к слабым, чужим, исповедующим другую веру, принадлежащим к другим традициям и ориентациям. Сравните, как в разных странах относятся к инвалидам, сиротам. Больных и пришлых на Западе не чуждаются, их лечат, воспитывают, ухаживают за ними, берут к себе в дом, посвящают им жизнь. В больницах и хосписах столько тепла, заботы, участия к страдающим и умирающим. Во всех общественных учреждениях, публичных пространствах — особые приспособления, облегчающие жизнь инвалидам. Главное — чтобы все чувствовали себя людьми, чтобы не было отверженных и обреченных. Это и есть практическое христианство. Сущность его не в обрядах, а в том, чтобы любить ближнего как себя, чтобы не унижать других потому что они другие. Все — дети Божьи, а значит, и братья во Христе.
Обрядоверие, в сочетание с гордыней, столь распространенное в России, — дескать, мы истинные христиане, а все остальные нехристи, — это антихристианство, то самое фарисейство, с которым боролся Иисус. В России, увы, часто не понимают Запад, считают, например, что права, предоставленные гомосексуалистам, — это вызов христианству. Нет, мотивы здесь именно христианские, они не в том, чтобы «поощрить распущенность», а в том, чтобы признать и в этих «нетрадиционалах» — людей, наделенных равными правами, защищенных от унижения. Это и есть христианство. Христос защищал женщину, совершившую прелюбодеяние, общался с самаритянами, водил компанию с малопочтенными людьми, предпочитая их ученым, правильным и праведным фарисеям. Главное в христианстве — умение принять другого, почувствовать его как себя.
Когда я приехал в США в 1990 г., то в первые годы скептически относился к «политкорректности». Но постепенно осознал и почувствовал, что в ней есть правда приятия других, тех, кто слабее, тех, кто в меньшинстве и нуждается в защите. Подчас это право, сведенное в юридическую плоскость, приобретает гротескные черты, подменяя этику законом. Но в основе политкорректности — христианское чувство сострадания и готовность приносить жертвы тем, кто слабее тебя. Конечно, на Западе, как во всяком земном обществе, есть и эгоизм, и материализм, и преступность, но в отличие от России, где государство способствует проявлению этих пороков, западное общество реально борется с ними, это внутренне христианизированное общество, где признаются права личности и верховенство духовной свободы. И это проявляется в нынешнем отношении к беженцам, к странникам и иностранцам, ко всем отверженным. И даже к врагам — «благословляйте приклинающих вас». Христианство на Западе может отвергаться как институция, церковь, но глубинное ядро Запада, по моему ощущению — по крайней мере, в Америке и Англии, где я прожил четверть века — остается христианским.
Вот почему несмотря на множество неприятностей и даже прямых угроз, обусловленных наплывом беженцев, Запад все-таки настроен их принимать, хотя, казалось бы, какое нам дело? Вы молодые здоровые мужчины — сражайтесь сами за свою страну! Или ищите убежища у своих единоверцев в богатых арабских странах. Но Запад принимает даже тех, кто враждебен Западу и хочет его уничтожить или подчинить чужим религиозным догмам. И если Запад умрет, то так же, как Христос на кресте, благословляя тех, кто его распинает.
Но Запад не умирает, вопреки тому, что сейчас, как и сто лет назад, во времена Первой мировой войны и книги О. Шпенглера, стало модно говорить о «закате Запада». Кто только его не хоронил! Но Запад не погиб ни от мировых войн, ни от революционных движений XVIII–XX вв. Марксисты и коммунисты были, конечно, пострашнее нынешних «постмодернистов», якобы ответственных за «ослабление» Запада. Сила Запада — именно в его открытости, которую не стоит принимать за слабость. Запад открыт как тезисам, так и антитезисам, в результате чего образуется могучий синтез. А в одномерных системах, где громогласно звучит лишь тезис: атеистически-революционный или религиозно-фундементалистский, — все быстро цементируется, а затем рушится, потому что Земля живая и никаким цементом ее не возьмешь.
Декабрь 2015
III. ОТ СОВКА К БОБКУ
Ни слова об Украине. Заметки августа 2008 г.
То, что происходит сейчас, в марте 2014 г., с Россией, — это такая боль, что трудно выговорить. А пять с лишним лет назад эта боль еще как-то выговаривалась. Вот мои дневниковые заметки августа 2008 г., когда умер Солженицын и сразу же началась война с Грузией. Здесь ни слова об Украине. И всё — о ней.
4 авг. 2008 г. Умер Солженицын. Первое чувство — что теперь страна обрушится. Государство, как и село, не стоит без праведника. И дело не в политическом влиянии Солженицына (нулевом), а в том, что он, как личность, скреплял страну, одушевлял, собирал в единое лицо. Не президенты или премьеры, а именно он. И это не мистика…
Солженицына похоронили 6-го августа. А в ночь с 7-го на 8-ое грянули кавказские события. Разрешились они, казалось бы, в пользу России, даже с геополитической прибавкой в виде двух маленьких республик. Ничуть она не обрушилась. А между тем…
Ни одна страна не заинтересована больше России в территориальной целостности: складывалась из этнически разных территорий, которые при малейшем удобном случае готовы заявить о своем суверенитете. Теперь этот удобный случай им подарен. Между государствами, как и между людьми, действует золотое правило: не делай другому того, чего не желаешь себе. Когда одна страна подрывает принцип территориальной целостности другой, то обрекает себя на такой же подрыв. Соединенным Штатам, признавшим Косово, это не грозит, поскольку Косово от них далеко и Штаты не имеют территориально-этнического деления. А вот России этот принцип стоило бы блюсти неукоснительно, поскольку речь идет о территориях, прилегающих к ее собственным границам и подающих нагляднейший пример ее субъектам. Вот уже и ин-гушетская оппозиция заявила о праве республики на выход из России, и освободительные движения в Татарии и Башкирии тоже приводят этот аргумент: почему Абхазии и Осетии выходить из Грузии можно, а нам из России нельзя?
27 авг. Очень тяжелое чувство. Кажется, Россия себя загнала в тупик. Проглотила крошечные грузинские территории — а рвать ее будет всем северным Кавказом, мусульманскими республиками, Дальним Востоком, Сибирью. Кажется, что и впрямь со смертью Солженицына держава начинает сыпаться, причем под патриотические возгласы. Ее деление будет происходить по правилам ее умножения.
28 авг. 2008. Слово «Россия» сейчас у меня выговаривается с трудом. Больно. Даже читая курс по Достоевскому, поймал себя на том, что «Россия» звучит иначе, чем раньше. Как «Северная Корея» или «Куба», т. е. либо с сарказмом и гневом, которого во мне нет, либо с болью, которую хочется запрятать поглубже, — а значит, пореже это слово произносить. Для меня это лирика, а не политика.
Особенно тяжело, что Россия как бы вернулась в свое прошлое, в СССР. До сих пор ее имя звучало в какой-то мере непорочно. Благодаря Горбачеву и Ельцину ей удалось отмежеваться от Советского Союза и его преступлений и предстать жертвой мирового коммунизма, который она сама же и низвергла. Двадцать лет, 1988–2008, имя России звучало гордо — если и небезупречно, то в моральном смысле все-таки неукоризненно. И вдруг враз зазвучало так, что приличному человеку остается то ли скривиться или нахмуриться, то ли выразить соболезнование или насмешку… то ли промолчать. Символически — да и геополитически — она взяла на себя теперь все счета, по которым, казалось, уже сполна заплатил, распавшись, СССР. А теперь в очередь на распад встала сама Россия, подписав себе приговор, — тот закон, по которому ее будут раскраивать. Всем вдруг стало ясно, что распад СССР — полумера. И теперь в повестку мирового сообщества на ближайшие 20–30 лет может войти развал России. К этому приложат руку все: и Китай, и Япония, и мусульманские страны, и Восточная Европа, и Украина, и Скандинавия, и Балтика, и российские же кавказские и поволжские республики. Все это тяжело и страшно и, дай Бог, не выпадет на долю нашего поколения, но боюсь, уже следующему придется расплачиваться за пиры отцов, за поход на Поти.
Казалось бы, ошибка ничтожная в сравнении с «подвигами» США в Ираке, с сотнями тысяч погибших. Но репутацию страны, как английский газон, нужно выращивать непрерывно на протяжении столетий. Америка за 230 лет нарастила себе такой символический капитал, что даже постыдные войны в Сербии и Ираке не промотали его окончательно. Тем более, что собственный народ американская власть не убивает и не обворовывает и выборы проводит честно. А у страны, которая в 1991 г. начала даже не с нуля, а с минуса, с огромных моральных долгов СССР, просто не накопился моральный капитал, который она могла бы потратить даже на вылазку в Гори и Поти. У нее в кармане дыра, и засунув руку в этот карман, она его еще больше разодрала. Ей бы заняться своим обустройством, хотя бы в Подмосковье, которое е