Я нигде не чувствовал так сильно, как у Шостаковича, ритм истории, ее музыкальную субстанцию. У других великих композиторов слышишь движения человеческих сердец, кипение страстей, рождение, старение и смерть, монолог могучего духа, титанические порывы, смену времен года, природные катаклизмы, множество настроений — от ликования до скорби, пульсацию космоса, волшебное преображение мира… Но только у Шостаковича начинаешь понимать, как звучит сама история. В XX веке она обрела свою поступь, рваный, но вместе с тем настойчивый, непреклонный ритм. История — это уже не деяния отдельных личностей и не циклическая жизнь природы с ее расцветом и увяданием, а ритм каких-то невидимых процессов, вовлекающих массы людей, но при этом не поддающихся контролю.
Симфония начинается низким тянущим звуком, который звучит долго, глухо, как будто исходит из подземелья. Это самая общая тональность времени — депрессия, угнетенность. Потом из этого контура начинают вырываться отдельные темы. Что-то журчит, тянется к небу, пробуждается к солнцу — то ли ручеек, то ли растение, то ли юность. Но в ответ раздаются отдаленные шаги, становятся все громче, все оглушительнее. Кажется, мечутся люди, слышится стрельба. Гул нарастает. Время подкрадывается к тебе с разных сторон, то замирая, то вновь озвучиваясь, перекликаясь дальними отголосками, как армия, идущая на штурм и проверяющая связь своих подразделений. Упругой походкой и дробными перебежками… Окружают, готовятся к приступу… От грохота этих шагов некуда деться, и от тонкой, нежной мелодии не остается почти ничего. Она тянется, как тончающая нить, но рвется опять и опять.
А голос времени все нарастает, и наряду с жесткими, суровыми интонациями в нем порой проскальзывает что-то гротескное, не столько даже злая, сколько веселая издевка, — язвительные подголоски, радостные, глумливые, злорадные. Восходящие силы истории настолько уверены в своем торжестве, что могут позволить себе погримасничать, поерничать.
Непреклонность времени передается в постоянных звуковых накатах и откатах. Если бы движение шло только по нарастающей, оно перестало бы восприниматься, ушло бы из слухового диапазона. А так создается ощущение недолгого отступления времени — как будто нам удалось спрятаться, пролезть в еще одну тесную щель и забиться поглубже. Грохот стихает в отдалении. Опять пробивается мелкая капель, журчание, близкие звуки, из которых проклевываются лирические ростки, переливы флейты. Но эта передышка лишь оттеняет новый грохот, нарастающий вдали и подступающий все ближе, — вкрадчивыми, почти нежными прыжками, какими упружистый хищник приближается к своей жертве.
Литература и особенно живопись передают зрительные впечатления, образ тех или иных исторических событий. Но история — это не ряд сменяющихся картин. Ее волевой напор, внутренний ритм может выразить только музыка. Когда человек чувствует свободу или спертость своего дыхания, когда у него ускоряется или замедляется пульс, когда он ощущает вместе с другими биение общего сердца, — он вступает в область сил, творящих историю.
И вот это снова происходит сегодня. Страх, смерть, трагедия, катастрофа, беспомощность всего живого и личного… Все это бледные слова, а выразить историю может только музыка, и 10-я симфония теперь звучит во мне как реквием по человеку, которого хоронят сегодня.
3 марта 2015
Как выжить, низвергаясь в Мальмстрем?
… В ком сердце есть —
тот должен слышать, время,
Как твой корабль ко дну идет.
У Эдгара По есть рассказ «Низвержение в Мальстрем» — об ужасающем опыте погружения в морскую пучину. Корабль с двумя братьями на борту попал в гигантский водоворот. «Шхуна, казалось, повисла, задержанная какой-то волшебной силой, на половине своего пути в бездну, на внутренней поверхности огромной круглой воронки невероятной глубины; ее совершенно гладкие стены можно было бы принять за черное дерево, если бы они не вращались с головокружительной быстротой…» Старший брат отчаянно вцепился в рым, кольцо на краю шхуны. Младший, наблюдая, наблюдая движение разных предметов, захваченных воронкой, замечает, что чем меньше предмет и чем ближе он по форме к цилиндру, тем дольше он остается на поверхности, как бы вращаясь вместе с ней. И тогда он привязывает себя к пустому бочонку и бросается в воронку, которая, проглотив корабль с одним из братьев на борту, постепенно замедляет вращение и разглаживается, оставляя бочонок и привязанного к нему человека на своей поверхности. Младший брат поседел от ужаса — но выжил и смог рассказать нам свою историю. О чем эта притча? Если гигантский корабль империи попадает в водоворот и идет ко дну, не стоит цепляться за него. Найдите свой бочонок и крепко привяжите себя к нему. Близкие и друзья, искусство, природа, любимое дело… С бочонком легче уцелеть в водовороте, который разносит в щепы целые цивилизации и государства. Это по сути тот же вывод, что в вольтеровском «Кандиде»: «Надо возделывать свой сад». Но во время катастроф и кораблекрушений, когда на терпеливое возделывание сада не остается времени, приходит другая спасительная метафора. Привяжите себя к бочонку.
Апрель 2014
Духовный дефолт
Падает рубль… Но не только у валюты — у любой системы знаков: у языка, литературы, у культуры в целом, есть свойство, которое можно назвать «обеспеченностью». Насколько она духовна весома? Каким историческим опытом она оплачена? Это подобно золотому обеспечению валюты. На банкноте может стоять любая цифра, хоть со ста нулями, но при этом ценность банкноты равна нулю, если она фальшивая. Или копейкам, если валюта подверглась инфляции.
В последний год ощутимо полегчала русская культура. Все произведенное в России, оттуда исходящее, помеченное ее знаком, — резко удешевилось. Не только современная культура, а вся, на всем своем историческом протяжении, от древнего язычества, от призвания варягов, от крещения Руси… Почему полегчала? Ведь в прошлом ничего не изменилось.
Прошлое не дано раз и навсегда. Если тот же самый народ, от имени которого говорили, мучаясь и вдохновляясь, Пушкин, Толстой, Достоевский, Чехов, Солженицын, теперь почти единодушно поддерживает воровскую клику, которая его обирает и ведет на гибель, попутно грозя гибелью всему человечеству, то ценность этого народа на весах истории и морали резко понижается. Его вклад в духовную жизнь человечества меняется соразмерно с тем, как потомки пользуются наследием предков, приумножают его или проматывают.
И вот оказывается, что Россия, населенная в основном «крымнашистами», не слишком заслуживает интереса и уважения в глазах мирового сообщества. Мало ли что там пишут и провозглашают, если страна так взбалмошно, хамски, бандитски себя ведет! Да, у них были великие люди, но теперь понятно, что они говорили не от народа, и никакой глубинной мудрости, опыта, исторической субстанции за ними нет. Невозможно ведь поверить, что за спиной Пушкина, Толстого, Менделеева, Павлова, Сахарова стоит тот самый народ, который теперь почти единодушно голосует за Путина. Призывы к добру и состраданию, любовь к прекрасному, уважение к труду, — все это лишь голоса одиночек, вопиющих в пустыне.
Геродот рассказывает исторический эпизод: на греческий политический форум сошлись представители всех государств, больших и малых. Красноречивее всех говорил посол одного из самых мелких полисов. И когда он закончил свою вдохновенную речь и был удивлен тем, что к его словам не отнеслись с должным вниманием, Фемистокл ему объяснил: «Друг, твоим речам недостает государства».
Вот так и всему, что исходит из России, ее литературе, искусству, науке, сейчас недостает народа, который обеспечивал бы — своей мудростью, опытом, поступками — то, к чему призывают его великие. Как ни горько признаться, Россия претерпевает духовный дефолт. На банкнотах значатся огромные суммы — «судьба человечества», «братство и справедливость», «многополярный мир», «небесные идеалы», — а обеспечить их нечем. Иссяк золотой запас.
Июнь 2015
Кризис — это суд. Над собой
Общество вошло в период жесточайшего кризиса — прежде всего, психологического и морального. Как его пережить и выйти из него победителем? Об этом можно узнать из самого известного романа о кризисе — «Преступления и наказания» Достоевского. Вся наша история за минувший год проходит под знаком этого неотвратимого «и». Сначала роковой вопрос: тварь ли я дрожащая перед мировым сообществом, должен ли я соблюдать моральный и юридический закон, — или право имею? Я молод, силен, могу весь мир перевернуть, а той захудалой стране ее сокровища вовсе и не к чему, ей помирать пора, распадаться на части. По совести можно себе разрешить — и отобрать у нее эту жемчужину…
И вот, спустя несколько месяцев, этого переступившего сверхчеловека, сверхдержаву начинает трясти лихорадка, пустота и холод пронизывают до костей. Наступает чувство абсолютной отторженности от мира. Даже самые близкие вдруг отдалились, потому что разрыв связи с человечеством произошел в самом раскольщике, взявшемся за топор. Пока не раскается, не возьмет вину на себя, он обречен нести на себе проклятие пролитой крови.
2014 г. оказался годом страшного суда над Россией. Греческое слово «кризис» и означает «суд». Всем, кто застигнут кризисом, приходится преодолевать его внутренне, вглядываясь в основание своего характера и культуры. Сочувствовал ли ты всеобщему порыву под разудалым лозунгом «всё — наше»? Ощущал ли ты прилив гордости при виде слабых и униженных и всплеск радости при известиях о чужих бедах? Слышал ли в своем сердце барабанный бой при кличах: «Танки на Киев», «Европу к стенке», «Победим Пиндостан», «Разгромим пятую колонну»? Надо вынуть из сердца эту занозу — убеждение, что мы лучшие, что мир перед нами в долгу и нас несправедливо обижают. Если поймем, что справедливо, а по грехам нашим еще и милосердно, тогда полегчает, — но только если не остановимся на полпути, не попытаемся опять схитрить и увернуться от кары/кармы.