Развитие экономических связей стимулировало интенсификацию различных форм международных контактов. Политика ведущих европейских государств перестает ограничиваться рамками сношений с отдельными, по преимуществу соседними, государствами, их внешнеполитическая активность постепенно распространяется на всю Европу. Уже в первой половине XVI в. интенсификация международных связей ознаменовалась переходом в Западной Европе к современной системе организации посольской службы — постоянным дипломатическим представительствам. Эта система зародилась в Италии к 80-м годам XV в. После начала в 1490-х годах Итальянских войн ее переняли Франция и и Испания, с 1510-х годов — Папское государство, с 1520-х — Англия. К середине XVI в. эту практику заимствовало большинство европейских государств. Информация о внутреннем состоянии других стран и их внешнеполитических планах необычайно расширилась. Возможность сопоставления сведений, поступавших от послов из разных стран, развивала умение дипломатов критически разбираться в информации и способствовала расширению их кругозора.
К середине XVII в. окончательно складывается общеевропейская система международных отношений. Неотъемлемыми частями этой системы стали Россия и Османская империя. В такой крупный конфликт, как Тридцатилетняя война, было вовлечено прямо или косвенно подавляющее большинство европейских государств.
Но эта тенденция к созданию общеевропейской политической системы парадоксальным образом диалектически осуществлялась через действие резко усилившихся факторов дезинтеграции, расколовших старую католическую Европу в идеологическом отношении еще до того, как в результате Нидерландской и Английской буржуазных революций нарушилась ее формационная общность. В борьбе противодействующих сил старые средневековые взгляды на систему европейских государств должны были уступать место трезвой доктрине «государственного интереса», свободного, по существу, от идеологической мотивации в средневековом понимании. Характерно, что именно в XVI в. сходят со сцены Орденские государства, само существование которых целиком определялось такой идеологической мотивацией.
Конечно, никакого единства средневековой политической мысли в смысле существования общепризнанного представления о системе государств не существовало, не говоря уже о том, что на протяжении почти всего раннего и развитого средневековья страны христианской Европы принадлежали двум разным политико-конфессиональным общностям — католической с папой и императором и православной, объединявшейся вокруг Византии. Сообщество православных государств перестало существовать после падения Константинополя и завоевания османами балканских стран. Единственное оставшееся православное государство — Россия не могла войти в состав традиционной общности католических государств Европы, как и мусульманская Османская империя.
Что же касается политического сознания в рамках католического универсума, то здесь до XVI в. в общем оставался неизменным круг актуальных вопросов, на которые давались прямо противоположные ответы: вопросы о границах высшей власти императора, папы, королей и, следовательно, о полноте суверенитета отдельных государств. Все ли монархи являются одинаково суверенными, или в политической системе Европы должна соблюдаться иерархия? Может ли император смещать папу или папа смещать императора? Обладают ли император или папа верховной властью сюзерена по отношению к королям, или каждый король является «императором в свовхМ королевстве»? Если «теократическая мечта» римских первосвященников была навсегда похоронена Авиньонским пленением пап в начале XIV в., то иначе обстояло дело с идеей имперского универсализма. Она была живучей еще в первой половине XVI в., когда Карл V в своем стремлении к европейской гегемонии опирался именно на представление о высшей власти императора как светского главы католического мира, подобно тому как папа был его духовным главой. Наследник римских кесарей, император был один, как и папа. Из всех европейских монархов только он при коронации получал свою корону из рук римского первосвященника (королей венчали на царство архиепископы) и потому обладал особой полнотой сакральности. Этот императорско-папский дуализм, составлявший специфическую часть политической культуры средневековья, противостоял прогрессивным стремлениям к утверждению полного суверенитета национальных государств, и с этой точки зрения борьба Франции с империей Карла V выглядела проявлением старого, многовекового противоречия.
Однако фактически имперский универсализм Карла V уж слишком не соответствовал реальности. В борьбе за гегемонию он в куда меньшей мере мог опереться на ресурсы политически рыхлой Священной Римской империи, чем на силу находившегося под его скипетром одного из национальных королевств — Испании с ее огромными колониальными владениями. Новое содержание борьбы просвечивало сквозь старую форму, которая и вообще была отброшена сразу после отречения Карла V. Затем сделавшийся неоспоримым фактом религиозный раскол лишил в глазах протестантского мира доктрину исключительности императорской власти ее важнейшей идеологической подосновы.
Наступил новый этап внешнеполитической борьбы, когда в течение целого столетия (с середины XVI в. до середины XVII в., от Тридентского собора до Вестфальского мира) на первый план выступил конфессиональный фактор, борьба протестантизма против перешедшего в контрнаступление католичества.
Угроза духовным и материальным приобретениям Реформации выглядела тем более опасной, что страны, принявшие протестантизм, на первых порах были гораздо слабее оставшихся верными «папизму»; они не имели общепризнанного гегемона; протестантский лагерь раздирала борьба противоречий между различными течениями и сектами. Между тем ударной силой католической реакции сразу же стала Испания, утвердившая свое политическое преобладание в Западной Европе после Като-Камбрезийского мира 1559 г., тесно связанная родственными династическими узами с империей австрийских Габсбургов. Контрреформация давала удобное обоснование гегемонистским устремлениям Габсбургов, подобно тому как имперская идея подкрепляла притязания Карла V. К тому же идейная и организационная борьба с протестантской «ересью» хорошо координировалась и непосредственно Ватиканом, и новосозданным энергичным орденом иезуитов. Чувство общей опасности вызывало распространение настроений конфессиональной солидарности во всех протестантских странах, оказывавших свое влияние и на их правителей.
I/ При неблагоприятном для протестантизма исходном соотношении сил неудивительно, что он испытал ряд поражений и утратил многие уже завоеванные им позиции, особенно в Центральной и Восточной Европе — там, где его былые успехи не подкреплялись утверждением нового, буржуазного уклада. Однако невозможность повернуть историю вспять обнаружилась уже в XVI в., когда провалились попытки возвратить в лоно католичества самые передовые страны — Северные Нидерланды и Англию, где Реформация дала новую идеологию и этические нормы наиболее динамичной части тогдашней буржуазии. К тому же противники Габсбургов из числа католических государств, прежде всего Франция, должны были искать себе союзников среди протестантских стран, что вело к образованию коалиций на политической основе и объективно подготавливало секуляризацию европейской политики.
В XVII в. борьба переносится в Германию и достигает кульминации в годы Тридцатилетней войны. Завершивший ее Вестфальский мир 1648 г., покончив с притязаниями Габсбургов на гегемонию, подвел черту под вековым религиозным конфликтом, констатировав невозможность решения его военными средствами.
Отныне европейская дипломатия окончательно секуляризируется, становясь действительно дипломатией нового времени. Утвердился принцип равного гарантированного суверенитета всех европейских стран независимо от исповедуемой в них религии. Оставшийся в качестве пережитка номинальный сверхсуверенитет императора над государствами Священной Римской империи будет уничтожен лишь в 1806 г. вместе с самой Империей.
Распад в XVI в. традиционной общности католической Европы способствовал постепенному изменению отношения к стоявшей за ее рамками России. Стоит отметить в этой связи дружественные отношения России с некоторыми протестантскими государствами в период Тридцатилетней войны на почве совместной борьбы с экспансией католицизма.
В отличие от России Османская империя продолжала и в середине XVII в. оставаться вне сообщества европейских государств (что не исключало временных союзов Порты с отдельными христианскими странами, осуждавшихся европейским общественным мнением). Это положение стало меняться с XVIII в., когда османы перестали представлять серьезную угрозу для Европы.
Отмечая существование ряда общих для всего континента в целом тенденций развития, следует отметить некоторые моменты, характерные именно для Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы. В этих регионах в XVI в. сложились существовавшие затем именно в такой форме в течение длительного времени полиэтничные государства (к числу таких образований можно причислить и Османскую империю), и противоречия между интересами разных народов, входивших в состав таких объединений, переплетение социальных и национальных противоречий становились источниками характерных именно для этих регионов конфликтов (восстания балканских народов против османов, освободительная борьба украинского и белорусского народов). Поскольку эти народы отстаивали свои интересы часто в форме борьбы за сохранение своей религии, а сами эти регионы были зоной непосредственной конфронтации с исламским миром, элементы идеологической (в частности, религиозной) мотивации внешней политики играли здесь гораздо более заметную роль, чем на Западе Европы, чему соответствовала и в целом большая близость существовавших здесь социальных и идеологических структур структурам средневековым.