й практики, до сих пор вызывает полемику среди исследователей. В их сочинениях звучит сочувствие «нищей нашей братии», для них нищета — не только самое совершенное состояние («бедность концептуальная»), но и реальная бедность обездоленных людей, требующая не восхищения и подражания, но сострадания и помощи. Вассиан выступал против порабощения «христиан-братии», ростовщичества, телесных наказаний, сострадал угнетенным крестьянам: «Побеждаемые сребролюбием и жадностью, всячески оскорбляем наших братьев, живущих в наших селах, обижаем их несправедливыми требованиями; налагая проценты на проценты и обман на обман, никогда не проявляем к ним милосердия… Обижаем, грабим, продаем наших братьев христиан, немилосердно истязуем их бичом, как дикие звери набрасываясь на их тела… бичом мучим человеческую плоть… откуда взял ты власть беспощадно бить христиан?» — восклицал Вассиан, обращаясь к монахам.
Вассиан проповедует гуманность социальных отношений и социального поведения, его отличает сила эмоционального воздействия. Он решительный и непримиримый противник монастырского землевладения, сторонник его секуляризации. «Аз велю великому князю у монастырей села отнимати», — говорит он в литературном «Прении» с Иосифом Волоц-ким, созданном уже после смерти волоколамского игумена (1515 г.).
В обличительных нестяжательских сочинениях Максима Грека, построенных как трактаты или диалоги на темы нравственности, выделяются социальные проблемы, его этика носит ярко выраженный социальный характер и связана с крестьянской темой. Появляется еще один мотив, лишь намеченный у Вассиана, — критика монастырского ростовщичества. Максим Грек осуждает и крайне жесткие формы эксплуатации, отношение к зависимым крестьянам как к холопам, критикует те явления, которые свидетельствовали о начавшейся эволюции социально-экономического строя России в сторону крепостничества. Его отношение к секуляризации было иным, чем у Вассиана. Выступая против «хищения чужих имений и стяжаний», он осуждал не только монастырские власти, сгонявшие крестьян с земли и лишавшие их небольших «стяжанищ» и «имений» (т. е. движимости), но и секуляризаторские устремления светской власти, хотя делал это крайне осторожно, в достаточно завуалированной форме.
В полемике с нестяжателями писатель-публицист третьей четверти XVI в. Зиновий Отенский выступает апологетом собственности-«стяжания» как всеобщего социального принципа, распространяет его и на светские, и на церковные феодальные корпорации, понимая, что их собственность имеет единую природу. Умный оппонент, он упрекает Максима Грека и Вассиана Патрикеева в непоследовательности: она проявляется и в их собственной жизни (связь с «многостяжательными» монастырями), и в ограничении нестяжательства рамками монастырей. Сам он, полагая, что общество должно следовать единым заповедям, не только не требует «нестяжательности» для всех, напротив, из факта наличия «стяжания» у светских владельцев он выводит его необходимость и для монастырей.
Зиновий Отенский в известном смысле глубже, чем нестяжатели, ощущает социальные противоречия, говоря о неравенстве среди монахов. Он как бы противопоставляет осуждению монастырского стяжательства выразительный образ монастырских тружеников («трудников»): «их руки окоченели, кожа потрескалась, лица искажены, ноги опухли, их беспощадно и жестоко бьют: нищие богаче их… они питаются несоленым хлебом из невеяного овса или толченых ржаных колосьев, капустными листьями…»
Выдвинув на первый план социальные аспекты аскетизма, учение не-стяжателей в наиболее радикальных проявлениях было доктриной пред-реформационного типа, содержащей требование «дешевого монастыря» и критику монашества: осуждались не только нарушения монастырского устава, недостойный образ жизни монахов, но и монастырское землевладение, ростовщичество, эксплуатация крестьян, превышение установленных повинностей, телесные наказания. Авторы нестяжательского направления ввели в русскую литературу тему «нищих и убогих», «униженных и оскорбленных», «бедных людей», привычно ассоциирующуюся в нашем сознании с именами Гоголя и Достоевского. Корни этого мироощущения— в древнерусской литературе. Ее нестяжательская нота, осуждение алчности, приобретательства выросли из аскетических сочинений духовных писателей, требования которых трансформировались в нравственные идеалы и для мирян. Монашество служило образцом в главном устремлении средневекового человека к спасению, поэтому формированию его ценностных ориентаций способствовали некоторые стороны монашеской этики. Нестяжатели оказали влияние на формирующееся национальное самосознание проповедью этических начал, противостоящих стяжательству во всех проявлениях, призывающих к человечности отношений. Их проповедь вживляла в общественное сознание мысли о разумности и умеренности потребления. Аскетический идеал «отвержения мира» сопряжен у ряда авторов с принципом милосердия и милостыни, понимаемым как благотворительность, со служением миру словом и делом.
Некоторые писатели, отстаивавшие нестяжательские убеждения, иногда выходили за рамки этих воззрений и ставили проблему шире. Так, Ермолай-Еразм близок нестяжателям в своем отношении к монастырскому устройству, он осуждает дарение сел монастырям, считает, что источником всякого богатства могут быть только насилие, коварство, ухищрения, «от своего же труда много богатства никому же мощно собрати». Как и Нил Сорский, он осуждает насильственное присвоение плодов чужого труда. Общий его вывод — «любовь же есть истинна еже земных богатств нестяжание» — как бы итог развития учения нестяжателей в конце XV — первой половине XVI в. Вместе с тем Ермолай-Еразм обогатил русскую общественную мысль осознанием того факта, что хлеб — основа жизни, а крестьяне — главная часть общества: «Велможа бо суть потребни, но ни от коих же своих трудов довольствующе. В начале же всего потребни суть ратаеве, от их бо трудов есть хлеб, от сего же всех благих главизна — Богови в службу безкровная жертва в хлеб приносится и в тело Христово претворяется. Потом же и вся земля от царя и до простых людей тех труды питаема». Речь идет здесь о хлебе, вкушаемом при совершении таинства причастия, к которому ратай таким образом приобщается и как труженик.
Ратаи, труд, хлеб — апология этого триединства делает Ермолая-Еразма одним из оригинальных мыслителей XVI в. Он предложил ряд социальных преобразований, касающихся светского землевладения, исходя из интересов крестьян-ратаев. Его проект связан с подготовкой реформ 50-х годов XVI в. и показывает, что они совершались с участием теоретической мысли неофициального характера. Он предлагает упорядочить и строго регламентировать налогообложение, «землемерие», систему государственных финансов, стремится уменьшить повинности крестьян, поставить предел обогащению светских феодалов. Апелляция к старине, определенный традиционализм Ермолая-Еразма показывают, что общественная мысль чутко реагировала на такие уродливые явления, как складывавшееся крепостничество; призыв к «старине» — не что иное, как протест против него.
Нестяжательские учения, требовавшие реформирования официальной церкви, нравственного обновления, соблюдения ранних канонических установлений и юридических норм, так же как и мысли Ермолая-Еразма о «ратаях», в условиях отсутствия широких народных движений оставались учеными доктринами; некоторыми из них пыталась воспользоваться государственная власть.
Русская культура XVI в. оставалась культурой средневекового общества, тесно связанной с религиозными восприятием и осмыслением мира. Вместе с тем зарождаются процессы секуляризации, характерные, в частности, для политической мысли. Развивается известная система противоборства двух тенденций — церковной и светской. Существует значительный интерес к вопросам научного характера. В светском направлении политической мысли выявляются элементы гуманизма. Для создания политической теории централизованного государства привлекаются древнерусское наследие, византийская политическая мысль, явления современной европейской культуры. Все эти элементы переплетаются в творчестве Ф. И. Карпова и И. С. Пересветова, переписке Ивана Грозного и А. М. Курбского.
Вопрос об античном наследии в древнерусской культуре, главным образом в литературе, о значении для нее итальянского Возрождения отличается большой сложностью. Исследователи отмечали гуманистические идеи, элементы Возрождения на Руси в конце XV в., эллинистические мотивы в художественной культуре, особенно в книжной миниатюре и орнаментике; обращение А. М. Курбского «к республиканцу и стоику» Цицерону; черты русского Предвозрождения, идеи гуманности и социальной справедливости в «Повести о Петре и Февронии»; был вновь поставлен вопрос о Максиме Греке и итальянском Возрождении; как «гуманистическое течение» характеризовались ересь стригольников и новгородско-московская ересь конца XV — начала XVI в.; прослеживались «возрожденческие идеи» в публицистике первой половины XVI в.; однако все названные явления еще не исследованы и не обобщены в их целостности, и проблема еще далека от решения.
В историографии была намечена широкая аналогия между западноевропейской гуманистической филологией, ориентированной на критику текстов, и «исправлением книг», составляющим важный компонент славянской (и русской) культуры XIV–XVI вв. (Р. Пиккио). Существовало не только сходство «технического инструментария», но и некоторое идеологическое родство. Это особенно характерно для творчества Максима Грека.
Его переводческая и филологическая деятельность имела широкое культурно-просветительное значение. Он сам обучал греческому языку, осознавал необходимость просвещения и образования для достаточно широких слоев общества, а также для представителей царствующей династии и тех, кто управляет страной. Это отчетливо выражено при описании Парижского университета в повествовании о Савонароле. Вокруг него сформировался кружок образованных людей, именуемый иногда русской академией XVI в.
Первые переводы Максима Грека, сделанные в 1518–1521 гг., — толковая Псалтырь и толковый «Апостол». В ходе перевода подвергался правке существовавший ранее славянский перевод канонического текста. Максим Грек значительно расширил репертуар читаемой литературы, переводя и комментируя прежде всего сочинения представителей ранней патристики — Григория Назианзина, Василия Великого и Иоанна Златоуста. В комментариях к «Словам» Григория Богослова ученый афонец. рассказывает об античной мифологии. Максим Грек испытал влияние философии неоплатонизма, отразившейся и в творчестве Григория Богослова. Он переводил также византийские произведения X в., латинские сочинения, в частности Энея Сильвия Пикколомини о падении Царьграда.