Одной из сложнейших была проблема выбора вождей восстаний. Ими часто оказывались не сами крестьяне или городские ремесленники, представители плебса. В числе вождей мы видим зажиточных фермеров, приходских священников, профессиональных юристов, рыцарей, оппозиционно настроенных по отношению к абсолютным монархам феодальных аристократов. Однако наличие подобных «элитарных» руководителей не означало, что руководимые ими восстания были бесклассовыми или «асоциальными». Восставшие нуждались в людях грамотных, способных осмысленно и логично сформулировать их требования и программы, обладающих военным опытом, могущих вести переговоры с местными и высшими властями. Порой восставшие силой принуждали таких людей возглавлять свои отряды. Положение даже самого преданного делу вождя часто оказывалось ложным. Он неизбежно оказывался перед дилеммой: то, что он может сделать, противоречит его прежним выступлениям, принципам, непосредственным интересам восставших; то, что он должен сделать, совершенно невыполнимо. И тогда «он должен в интересах самого движения отстаивать интересы чуждого ему класса… Кто раз попал в это ложное положение, тот погиб безвозвратно», как и руководимые им люди.
Бесперспективной была и широко распространенная надежда на «доброго государя», избавителя от всех бед. Такие иллюзии порождали и самозванство, особенно типичное для России, где лишь с 1604 по 1618 г. объявилось до 30 самозванцев. Крестьянское самосознание, далекое от понимания необходимости коренного изменения существующих порядков, в подобных случаях не шло дальше поиска новых «добрых» властителей.
Рассматриваемый период характеризуется необратимым процессом разложения феодальных институтов и зарождения в недрах феодального общества шедшего ему на смену капитализма. Процесс первоначального накопления капитала приводил к отрыву непосредственных производителей города и деревни от средств производства, уничтожению гарантий их существования, пауперизации больших масс населения. Эти сдвиги вели к глубоким качественным изменениям сословно-классовых и других социальных групп; все они находились в непрерывном движении.
Не оставалась неизменной феодальная аристократия. Часть ее эволюционировала в придворную элиту, склонную к политическим интригам, иногда вплоть до открытого фрондерства. Провинциальная аристократия, особенно сильная в приграничных, недавно присоединенных и этнически обособленных областях, обросшая дворянской клиентелой, тяготела к сепаратизму, недоброжелательно относилась к набиравшему силу абсолютизму, умело использовала, а иногда и разжигала в своих корыстных целях локальные восстания народных масс. Определенные слои среднего и мелкого дворянства группировались вокруг отдельных влиятельных аристократических родов. Имели место и самостоятельные выступления рыцарства, стремившегося сохранить свою монополию на военную службу. Небольшие группы рыцарей могли прибиться к восставшим крестьянам.
Изменялось феодальное крестьянство. Усилилась его имущественная и социальная дифференциация. Множилась беднота. Большие массы крестьян превращались в бездомных бродяг. Если богатое и среднее крестьянство было недовольно нарушением норм обычного права, ростом налогов, ренты и арендной платы, разорительным постоем солдат, то батраки, безземельные коттеры, бродячая «голь перекатная» особенно чувствительны были к росту цен, страдали от свирепых законов против бродяг. Все большая часть сельских жителей превращалась в промысловиков-надомников, отрывалась от земли. Кабальный наемный труд, беспросветная нищета истощали терпение обездоленных слоев населения, вели к крестьянским восстаниям и мятежам, диапазон типов которых чрезвычайно широк.
Заметно менялось положение горожан. Средневековое бюргерство, прикрытое броней сословно-корпоративной привилегированности, также социально расслаивалось. Цеховая верхушка была тесно связана с патрициатом. Отношение средних слоев к цеховому строю выглядело двойственным: они использовали его в той мере, в какой он отвечал их стремлению к наживе, и умело боролись с ним, когда он ставил им препоны на этом пути. Мелкие мастера, второстепенные цехи, значительная часть цеховых ремесленников, напротив, видели в цеховой системе определенные гарантии своего скромного существования, а в недоступных их пониманию потрясениях раннебуржуазного развития — темную угрожающую силу. Вместе с армией своих обнищавших собратьев, поденщиков, пришлых пауперов они составляли городской плебс. Нищий, безграмотный, угнетенный, он был легко воспламеняющимся материалом, порой превращавшимся в слепую игрушку реакционных сил.
Возникавший наряду с буржуазией мануфактурный пролетариат оставался еще менее развитым, чем она сама. Его антагонизм по отношению к буржуазии существовал в зачаточной, неосознанной форме. Однако свободный наем рабочей силы становился положительной антитезой феодальной зависимости, несмотря на все сложности и препоны на ранних этапах развития. «Борьба, которая велась в мануфактуре из-за размеров заработной платы, принимает мануфактуру как факт, — подчеркивал Маркс, — и во всяком случае не направлена против ее существования». Относительная малочисленность и территориальная распыленность ослабляли потенциальные возможности воздействия мануфактурного пролетариата на течение и исход социальных конфликтов в те времена.
Существенное влияние на возникновение и развитие социальных конфликтов оказывал абсолютизм. Как политическая надстройка феодального общества он деятельно защищал в изменившейся исторической обстановке интересы господствующего класса феодалов в целом: пресекал сепаратистские выступления феодальной аристократии, открывая вместе с тем, хотя и небескорыстно, известные возможности для буржуазного развития. Сопротивление различных кругов общества, и прежде всего народных масс, вызывала налоговая политика абсолютных монархов, в значительной мере связанная с постоянными войнами. Однако противостояние народных масс абсолютизму не было тотальным, имело свои нюансы и отклонения. Казни отдельных аристократов-сепаратистов, некоторых изуверов, истязавших крестьян, «выдача головой» народным повстанцам слишком скомпрометировавших себя придворных и чиновников, лицемерное посредничество между феодалами и крестьянами создавали королевской власти ореол источника «высшей справедливости», порождали мифы о «добрых королях и дурных советниках». По нормам обычного права король воплощал в себе верховного судью, к которому подданные могли обращаться с коллективными жалобами, если таковые не были связаны с «заведомо бунтовщическими замыслами». Рассмотрение таких жалоб часто становилось своего рода обманным маневром венценосцев, громоотводом народного возмущения.
Сложнее развивались события, если непопулярные или карательные меры исходили от внешней силы: папского престола, монарха, правившего страной лишь на династической основе через посредство своих наместников. В таких ситуациях система оказывалась слабее, а нажим на нее — сильнее и деструктивнее. Такова была ситуация в германских землях и Нидерландах, где общая социальная напряженность, охватившая почти все европейские страны, достигла наиболее острых форм своего выражения, вылившись в первые раннебуржуазные революции.
Иная обстановка, а соответственно и расстановка социально-политических и классовых сил складывалась в Южной, Центральной и Восточной Европе, где феодально-крепостническая реакция смогла длительно противостоять буржуазному развитию и силам прогресса. Там основным содержанием и крестьянских и городских восстаний были противодействие феодально-католической реакции в ее религиозно-идеологической оболочке — Контрреформации, тирании формировавшегося территориальнокняжеского абсолютизма, католической инквизиции — и борьба против наиболее жестоких форм эксплуатации крестьянства.
Фактором повышенной напряженности становились небывалые по своему размаху международные войны (Тридцатилетняя война, османская агрессия). Чудовищные опустошения давали дополнительные импульсы мятежам и восстаниям народных масс.
Самобытность отличала российскую действительность. Определяющими процессами в России являлись складывание и законодательное оформление крепостничества и крепостнического абсолютизма при наличии лишь крайне слабых зародышей буржуазных отношений. Соответственно главным направлением народных восстаний было сопротивление крепостничеству во всех его формах и проявлениях. Огромная территория и ее быстрый рост оставляли простор развитию широких и длительных восстаний, импульсы которым часто давали вольные поселения, полуподковой охватившие российские земли. Пестрота этнического состава усложняла специфику локальных выступлений.
В целом на исходе средневековья и на пороге нового времени буржуазия разрывала обременительные для нее сословные рамки, обособлялась в класс и устремлялась в первые битвы на завоевание политической власти там, где для этого складывались наиболее благоприятные условия. Раннебуржуазные революции можно расценивать как высшую форму классовой борьбы, интегрировавшую в период своей восходящей фазы разнообразные виды социальных и политических конфликтов.
Крестьянская война в Германии закончилась решительным поражением и нарастанием феодальной реакции, хотя глубинное сопротивление крестьянства не было сломлено. Зримые успехи крупнейшего общественного движения в Германии, которому не дано было одержать политическую победу, но не бесплодному, были связаны с Реформацией сферой идеологии, «тогда как успех буржуазного содержания относится [к следующему столетию и к странам], расположенным на возникших к тому времени новых направлениях мирового рынка, — Голландии и Англии».
Но эстафета исторически предопределенных революций продолжалась. Детище Нидерландской буржуазной революции, победившей лишь на половине территории страны и половинчатой по своему существу, — Республика Соединенных провинций передала ее уже уходившей дальше Англии еще до того, как Мюнстерский мир 1648 г. гарантировал Республике международное признание.