ем жили: всё переиначить по-своему хотели и Хрущев, и Берия. На суде истории — они единомышленники.
Во всяком случае Берия был опасен для государства как честолюбивый и властолюбивый человек, пользующийся жестокими средствами в борьбе за власть и несомненно мог повторить путь такого человека, как Хрущёв.
Глава четвертая«ОТТЕПЕЛЬ»
Испытание веры
Выдвижение Н.С. Хрущева на первую роль в партии, а значит, в государстве для многих было неожиданным. Всё-таки он до этого не входил даже в первую «пятерку» членов Политбюро, над ним ещё витала тень сталинской полуопалы. Но встречено это назначение было «в обстановке полного единодушия», как говорили привычно в те годы. Не числилось за Никитой Сергеевичем ни громких всенародных деяний и заслуг, ни теоретических работ, только голод на Украине, о котором старались не помнить, как и о сдаче Киева в 1941 году. Зато бытовало мнение — крепок, ухватист, хороший хозяйственник, то есть типичный партийный практик, умеет вызвать к себе симпатию простой речью и обхождением, располагал к себе и внешний облик: простецкое лицо и жесты, простодушие как знак добропорядочности. И то, что он словоохотлив не в меру, тороплив в делах — это мы тоже знали.
Но, видимо, в нас, в нашей социальной психологии жило скрытое желание человеческой простоты, распахнутости и новизны, поэтому и старались не замечать ни грубости его характера, ни авантюрности его решений. Может быть, и хватит с нас непреклонности и суровости вождей, постоянного, почти на пределе напряжения сил...
Конечно, такие чувства владели и мной, когда я в августе 1955 года неожиданно был вызван в ЦК, к Н.С. Хрущёву. Помню, он встретил меня, уверенно стоя на ковровой дорожке своего кабинета, по-простецки засунув руки в карманы просторного, мешковатого пиджака, широко и приветливо улыбаясь. Он дружески пожал мне руку и широким хозяйским жестом пригласил располагаться. Сам сел за стол, а я в кресло у стола. Уже в том, как он встретил меня, было что-то от нового, «хрущевского» стиля — намёк на равенство в этом кабинете, на простоту отношений, — мол, нет ни подчинённого, ни начальника — вождя, а есть деловое партийное содружество.
Разговор начал Хрущев, вернее заздравную речь обо мне с перечислением всего сделанного мной — мол, помним, ценим. Говорил по-дружески, тепло, излучая глазами и лицом добродушие и понимание. Более всего неожиданным было то, что он хвалил меня как руководителя отрасли, в короткие сроки достигшей крупных успехов в увеличении добычи нефти и газа. Не успел ещё я подумать, к чему это он — ведь сюда вызывают не затем, чтобы хвалить, он без всякого перехода, как бы не желая тратить лишних слов, вдруг заключил, положив обе руки на стол:
— Президиум ЦК считает целесообразным назначить вас Председателем Госплана СССР.
Это было и вовсе неожиданное предложение. В таких случаях полагается благодарить за доверие, а мне и не вспомнилось об этом от растерянности и волнения. По силам ли мне такое огромное и новое для меня дело? — думал я.
— Никита Сергеевич, я не экономист. И с планированием народного хозяйства страны не справлюсь.
Мне казалось, что я нашёл нужные доводы для отказа.
Хрущев вроде бы и не удивился моему ответу. Он прищурился то ли хитро, то ли негодуя. И рукой с широко растопыренными пальцами нажал с силой на стол.
— А я? А я разве экономист? — живо отпарировал он. — Я, что ли, разбираюсь в планировании? А ведь вот руковожу всей экономикой страны. Приходится. Ну, так или не так?
Несмотря на этот «весомый» аргумент, я решил защищаться до конца, не боясь показаться дерзким и неуступчивым.
— Да ведь одно дело давать указания по отдельной, той или иной отрасли, и совсем другое — сбалансировать все отрасли. Всё просчитать: взаимосвязи и тенденции, ресурсы. И найти оптимальное правильное решение.
Не убедил. Хрущёв и не подумал изменить тон разговора доброжелательной твёрдости.
— Ничего, — вёл он свою линию. — Поработаете со своим коллективом. Вживётесь — и будете выдавать правильные решения.
Доводов он не принимал: за меня уже всё было решено им.
А я в те минуты, действительно, не представлял, как я, «коренной нефтяник», возьмусь за планирование такого огромного хозяйства в масштабах всей страны. Разберусь ли, не завалю ли дела? «Честь велика, да ноша тяжка» — не зря ведь сказано. К тому же я целиком был поглощён развитием родной отрасли. В ней — моя жизнь, мои знания. Она теперь на крутом подъёме, осваиваются новые месторождения «Второго Баку». Уйти сейчас — не измена ли делу всей жизни? Прирос я к нему всеми корнями.
А Хрущёв, не обращая внимания на моё смятение и слова, уже объяснял мне в привычном, официальном тоне, что теперь нужно лучшие силы государственно мыслящих хозяйственников направить и сосредоточить на разработке плана шестой пятилетки. Что эта пятилетка будет, безусловно, новаторской, лучше, чем прежние. А под конец сказал с нажимом: «ЦК знает, кто может руководить работой Госплана».
Однако разговор продолжался, но уже были попутные вопросы, детали, но главный вопрос о Председателе Госплана тяготил меня и я несколько раз повторил просьбу:
— Никита Сергеевич, дайте на размышление хотя бы один день!
— Ну ладно, если просите — даём Вам этот один день! — благодушно, с лукавой улыбкой согласился, наконец, Хрущев.
Я вздохнул с облегчением, — есть ещё время подумать, и направился в своё министерство на той же площади Ногина, где я только что был. Поднялся в свой кабинет и тут же увидел кремлёвского курьера с красным конвертом — знак срочности и важности. Тут же на пороге кабинета вскрыл конверт и с большим изумлением прочёл постановление Верховного Совета СССР о назначении меня Председателем Госплана и освобождении от обязанностей министра нефтяной промышленности.
Ясно, что постановление было подписано ещё накануне моей встречи с Хрущёвым. И он, конечно же, знал об этом, обещая дать мне время подумать. Как же так? Разумеется, не забывчивость или несогласованность отделов ЦК. Как ни невероятно, но это было так — чёрточка нового стиля руководства.
И поскольку решение такого уровня для коммуниста — закон, я приступил к исполнению обязанностей Председателя Госплана СССР.
Надо сказать, что ещё в июне 1955 года Госплан был разделен на две государственные комиссии: перспективного планирования, сохранившей название Госплан СССР, и текущего планирования (Госэкономкомиссия), председателем её был назначен М.Г. Первухин.
Итак, я должен был отвечать за разработку плана шестой пятилетки, иметь дело со всем народнохозяйственным механизмом страны, улавливать, направлять и прогнозировать все потоки социально-экономического развития, находить главные перспективные узлы. В сущности, нащупывать, определять и обеспечивать путь экономики страны. Конечно же, ряд важных узлов этого сложного механизма я знал, и особенно хорошо топливно-энергетический комплекс — основу и «тяговую силу» всей экономики страны. Но вот с другими отраслями был знаком слабо.
Вся трудность для меня состояла в том, что нужно было быстро и основательно постичь сложнейшую механику сбалансирования всех отраслей экономики, постичь таинственные силы гармонии всех составляющих единого, многовекторного организма, уловить и обозначить в плане тенденции его развития. Отделить главное от временного.
Задача невероятно трудная, и снова время потребовало от меня огромного напряжения сил: приходилось спать 4-5 часов в сутки, расписывать и планировать каждый час, одновременно и работать, используя свой прошлый опыт, и учиться, чтобы постичь государственное планирование как науку.
Прежде всего требовалось овладеть огромным теоретическим наследием Н.А. Вознесенского и, конечно же, его учением о планировании народного хозяйства. Я знал, что это был умный человек, я бы сказал, тонкий «психолог экономики». Все ещё помнили его глобальный научный труд «Военная экономика СССР в период Отечественной войны». Этот труд оценён был Сталиным, наградившим Н.А. Вознесенского самой высшей премией тех лет — Сталинской премией I степени.
Главным же в его работе было то, что он обосновал необходимость опережающих темпов роста производительности труда по отношению к заработной плате как важнейшее условие социалистического накопления и расширенного воспроизводства. Мне эти принципы были понятны. Я и раньше внимательно следил за практической и научной деятельностью Николая Алексеевича, особенно в годы войны, когда он с предельной точностью и оперативностью руководил важнейшими экономическими процессами: переключением гражданских отраслей на нужды обороны, перераспределением всех экономических и трудовых ресурсов страны в интересах фронта, созданием системы снабжения фронта и тыла.
Одиннадцать лет Николай Алексеевич был Председателем Госплана СССР. Основные принципы его — научная, всесторонняя обоснованность планов экономики, высококвалифицированные кадры в каждой отрасли. Он ценил в своих помощниках опыт и ум, знание сложной науки планирования.
Несмотря на огромную занятость, он находил время для регулярного посещения рабочих кабинетов сотрудников, беседовал с ними, интересовался их делом, всегда помогал в трудную минуту, быстро продвигал по служебной лестнице наиболее способных. Госплановцы знали и очень ценили такое отношение.
Теперь мне пришлось занять место Н.А. Вознесенского. Я убедился, что здесь его помнят, ценят и любят, что стиль и методы его работы сохранились и чётко проводятся в жизнь. Это, конечно, радовало и облегчало моё «врастание» в коллектив: не нужно было перестраивать и перенастраивать людей, надо было только продолжать и совершенствовать прежние наработки. И я, учитывая это, старался использовать возможно полнее научный и интеллектуальный капитал специалистов, стремился учиться у коллектива и вести его дальше.
Люди откровенно делились своими воспоминаниями, имевшими для меня неоценимое практическое значение. И я старался, как когда-то при Вознесенском, проводить заседания Госплана так, чтобы были воедино увязаны вопросы практики и теории, не топить теорию в отвлечённостях, а практические вопросы — во второстепенных частностях. Стратегия экономики — в «чувстве направления», определении и обосновании решающих течений в экономике и жизни.