Наше предложение поддержали все инстанции, и я внёс его в Президиум ЦК КПСС.
Никита Сергеевич на том заседании Президиума был чем-то очень недоволен, даже взвинчен, а когда дошли до нашего вопроса на его широком лице появилась гримаса:
— Ну, что будем делать с предложением Байбакова? — И он обвёл взглядом членов Президиума.
— Правильное предложение! — поддержали почти все меня. — Так и нужно!
Но вдруг Г.И. Воронов, председатель Совмина РСФСР, резко вскинул голову:
— А я считаю, что это недопустимо!
Воронов был из тех людей, кто не молчал и всегда имел своё мнение. Он явно был заинтересован, чтобы эти 19 предприятий оставались в его ведении. И потому был не только против передачи их нашему комитету, но и обвинил, с расчётом на реакцию Хрущёва, меня в том, что я веду подкопы под совнархозы.
— Это безобразие! — возмущался он, глядя в сторону Хрущёва просительно и цепко. — Это начало развала совнархозов! Сегодня заводы по производству реактивов этому Комитету, а завтра своего потребуют и другие Комитеты.
Хрущев изменился в лице и перебил выступавшего:
— А мы что, не знаем, чьих рук это дело? Вот сидит товарищ Байбаков! Его телега переехала, но не задавила. Вот он и продолжает разрушать совнархозы, ведя работу по их дискредитации.
Трудно передать словами, что чувствует человек, когда на него возводят напраслину. В такие моменты очень нужна поддержка честных единомышленников. Но члены Президиума, только что бурно поддерживавшие меня, молчали, как воды в рот набрали, все старательно отводили глаза в сторону. А Демичев — один из активнейших сторонников этого проекта, протолкнувший его «наверх», теперь как бы отстранился от меня, отгородился непроницаемой маской на лице, мол, он-то к этому делу не причастен.
— Пал Нилыч, что же вы? — спросил я его, на что-то ещё надеясь.
Но Демичев молчал и в испуге покосился в сторону Хрущёва, боясь, что тот увидит, как я с ним переговариваюсь. Что-что, а в числе моих единомышленников ему теперь никак не хотелось оставаться. Это уже начинал действовать «хрущёвский стиль» руководства.
Наше предложение не прошло. На том обсуждение и закончилось. Может быть именно тогда с особой силой был явлен мне этот новый стиль руководства: как скажет вождь — так и ты ему вслед говори.
Я хорошо понимал: после того, что произошло на этом заседании, да и учитывая мои взгляды, подходы и характер, мне вряд ли сработаться с Хрущёвым, примириться с его сумасбродством и бестолковой стихийностью действий.
По тому, как затем менялись мои взаимоотношения с секретарями ЦК и членами Президиума, я чувствовал, что вокруг меня опять сгущались чёрные тучи. Хрущёв считал, что я упорно веду прежнюю политику возврата к старой, ведомственной системе. Ведь переход хозяйственных предприятий в подчинение Госкомитету означал бы возрождение министерства, — значит этот «плановик Байбаков» тянет назад, к «ведомственной экономике» (был в те годы и такой термин!). Не забыл я и язвительно-грубую фразу: «Его телега переехала, но не задавила!».
И теперь всё чаще и чаще стали вокруг поговаривать о разделении нашего Комитета на два: по химической промышленности и по нефтяной. Подумал: «Наконец-то предложение сочли целесообразным!». Но на всякий случай предупредил супругу, что Хрущёв обязательно «вышибет» меня и нам следует готовиться (решил по наитию) в Западную Сибирь в «Главтюменнефтегаз». Но ошибся! Меня назначили председателем Комитета нефтедобывающей промышленности. Я со спокойной душой взял отпуск и поехал с женой в Сочи.
Как-то в санаторий, где мы отдыхали, позвонил Николай Григорьевич Игнатов — он был тогда Председателем Верховного Совета России — и пригласил к себе на дачу, мол, нужно повидаться перед его отъездом в Москву.
Я познакомился с ним ещё в 1939 году, когда он был секретарём Куйбышевского обкома партии, а я — начальником объединения. При встречах Игнатов всегда интересовался нашими разработками, связанными со строительством нефтеперерабатывающего завода в Куйбышеве. Как человек, привыкший жить в гуще событий, он не терпел кабинетных людей и всегда был полон новых идей. Он первым поддержал бригадный подряд, договорные отношения с колхозами и совхозами, — тогда он руководил Госкомзаготовок СССР.
В Краснодаре мне рассказывали: когда проходил субботник на трамвайных линиях ул. Красной, Игнатов, будучи секретарём крайкома, тоже пришёл в рабочей спецовке и весь день работал наравне со всеми, что, конечно, понравилось многим.
Итак, я пришёл на этот раз один, без жены, в гости к Игнатовым; здесь уже были секретарь Краснодарского крайкома Воробьев и председатель крайисполкома Качанов. Словом, пришли люди, которые когда-то работали в Краснодарском крае, так или иначе были связаны с ним.
Разговор сразу пошёл о делах насущных, волнующих край, — об урожаях кукурузы, свёклы, о причинах «охлаждения» кубанцев к кукурузе. Игнатов вспомнил, как по жёсткой команде из Москвы их заставили растить хлопок и во сколько это обошлось государству. Краснодарцы, смеясь, вспоминали:
— А что делать? Николай Григорьевич только и спасал край «партизанскими» методами. Цены на рынке держал под контролем. Не позволял драть с жителей «три шкуры».
Каждому было что вспоминать. Дела, дела... Даже наши жены давно привыкли к тому, что мы только о производстве и говорим. Спохватившись, уселись за стол.
Утром следующего дня Воробьёв и Качанов поехали в Пицунду, где в то время отдыхал Хрущёв.
А.И. Качанов после рассказывал мне:
— Хрущёву доложили: «Приехали, мол, Качанов и Воробьев, привезли индюшат», а он никак не принимает. Два часа сидели на первом этаже особняка, все ждали приёма, не зная, что и подумать. А когда Хрущев спустился вниз, не пожал руки ни мне, ни Воробьеву. Туча тучей, смотрит на нас:
— Где вы вчера были?
— Были в Сочи у Игнатова. Он приглашал нас на ужин в связи с отъездом.
— А кто был ещё?
— Ну кто? Сам Игнатов, Байбаков...
— А-а-а, тогда всё ясно. Ну и что там болтали обо мне?
— Мы ничего там не говорили о Вас, Никита Сергеевич.
— Увиливаете. Проваливайте к черту!
Вот и теперь, спустя более тридцати лет, задаю себе вопрос: почему Хрущёв думал, будто я что-то плохое против него замышляю?...
С Николаем Григорьевичем Игнатовым мы встречались нечасто. В последний раз видел его года за два до сочинской встречи. Он, как Председатель российского Верховного Совета, приехал в Краснодар вручить правительственные награды. Его тогда очень интересовало, сколько получили кубанцы на трудодень. Обычно люди такого ранга не спрашивали о таких «пустяках». Мой ответ его обрадовал. Удивило его и то, что мы за короткий срок построили 13 сахарных заводов. Чувствовалось, что это не «дежурные» вопросы, а глубоко волнующие Игнатова, так как беседа была частной, на даче за столом для гостей. И я, «вдохновленный его вниманием», рассказал о том, как мы построили в Новороссийске нефтеналивной причал, что Аджиский газобензиновый завод сооружается с большими трудностями — не хватает средств и материалов. Игнатов обещал помочь (и помог!).
Больше мы не виделись, но я сохранил навсегда к нему симпатию за прямоту, за отзывчивость и умение держать слово. И вот — Сочи... Разве мог я, хоть и «опальный», отказаться от такой встречи?
Потом, гораздо позже я узнал, что Хрущёв на основании каких-то известных ему слухов и сведений, полученных от коменданта санатория «Россия», где отдыхал Игнатов, распорядился начать против нас следствие. Как-то не верилось в такую мелочную злобность, ведь Хрущёв казался мне широкой натурой. Да и тот факт, что он разоблачил на XX съезде «подозрительность» Сталина, должен был свидетельствовать о том, что сам Хрущёв осуждает подобное, как и всяческие доносы. Так я думал.
Однако все оказалось иначе. В публикации «Огонька» (№ 40-43 за 1988 год) «Пенсионер всесоюзного значения» сын Хрущева — Сергей подробно описывает, как бывший начальник охраны Игнатова Голюков звонил на квартиру Хрущёва и, попав на сына, заявил: «Мне стало известно, что против Никиты Сергеевича готовится заговор! Об этом я хотел сообщить ему лично. Это очень важно. О заговоре мне стало известно из разговоров Игнатова. В него вовлечён широкий круг людей».
И вот в автомобиле Сергея Хрущёва Голюков информирует его о встрече в Краснодаре: «Вечером того же дня приехали Байбаков, Качанов, Чуркин и другие руководители...».
А вот информация бдительного «слухача» о другой встрече: «Чуть позже приехал Байбаков. Все вместе сели завтракать. После завтрака Байбаков заторопился по делам и уехал, а остальные пошли гулять в парк».
Как видим, здесь несколько раз упоминается моё имя. Скажу прямо, я был далёк от этого, даже из приведённого текста видно. Если и организовывался заговор, то на самом высоком уровне — Президиума ЦК, а я к тому времени был выведен из состава ЦК. Некоторые считают, что, поскольку я был у Хрущёва в опале, то должен был быть настроен резко отрицательно к нему. Но это не так. Несмотря на то, что он меня «не только переехал телегой», я по-прежнему считаю его во многом смелым и активным руководителем страны, не путаю плохое с хорошим. Он искал новые пути и формы хозяйствования, подчас сумбурно и поспешно, но никто его не остановил, не объяснил, а напротив, иные непродуманные решения его принимались на Президиуме ЦК единогласно. По-моему, он стал в чём-то заложником собственного стиля руководства, когда соединил в одном лице все главные посты государства, забыв, что за то же самое он уже критиковал Сталина.
Спустя много лет, в приватной беседе с министром обороны Д.Ф. Устиновым я напомнил ему, как Хрущёв, указывая на меня перстом, сказал о телеге, ещё не задавившей меня. На что Устинов сочувственно заметил: «Э-э-э, да ты, видимо, не знаешь всего... Против вас было затеяно дело. Вроде ты вместе с Игнатовым готовишь заговор против Хрущёва».
Не знаю, было ли такое дело, меня никогда никуда не вызывали, а вот Устинов, оказывается, знал. Он в то время был первым заместителем Председателя Совета Мин