Такова технология создания разрушительных сил в стране. И роль Горбачёва во всем этом — наиглавнейшая.
Почему мы вовремя этого не разглядели? Здесь много причин. Оборотничество тем и опасно, что оно действует за «дымовой завесой» правильных слов и заявлений, что оно мобилизует все средства массовой пропаганды. Недавно я прочитал, что «Горбачёв — историческая пустышка». Это — сегодня. А тогда он стал организатором... нашей государственной катастрофы. Кстати, опять мало кто обратил внимание на слова Горбачёва, произнесённые в 1991 году, что через пять лет он расскажет действительные причины того, что сделал он. Прошло уже семь лет, но Михаил Сергеевич так и не открыл (уверен, и не откроет) истинные причины своих действий.
Ясно одно: экономические решения, там, где они требовались, были подменены политическими решениями. И посему перестройка не состоялась. Состоялся переворот.
«Как в своё время завершился романтический период перестройки, так приказал долго жить период «демократической романтики», — верно подметил Н.И. Рыжков, определяя характер и итоги горбачёвской перестройки.
В моей памяти запечатлелась чрезвычайная сессия Верховного Совета РСФСР 21 августа 1991 года, где председательствующий Б. Ельцин предоставил слово Президенту «уходящей» страны М. Горбачёву. Депутаты встретили его свистом и топотом, грубыми выкриками, — и так до конца его выступления. Горбачёв стоял бледный и упорно продолжал свою речь с надоевшими объяснениями, но его не слушали.
Вот сошёл он с потным лицом с трибуны, и стали депутаты задавать вопросы, а было их много — напористых, злых вопросов. Так, депутат Б. Новиков задал сразу два вопроса: «Михаил Сергеевич, Вы в очередной раз успели подтвердить свою приверженность социализму. Одновременно Вы сообщили, что собираетесь заниматься усовершенствованием КПСС. Я задаю вопрос такой: не считаете ли Вы, что социализм должен быть изгнан с территории Советского Союза? — Первое. Второе. — Не считаете ли Вы, как эта фракция беспартийных депутатов РСФСР, что компартия Советского Союза должна быть расформирована, как преступная организация?».
Были заданы и другие вопросы примерно того же характера.
Ответы же Горбачёва своей трусливой невразумительностью вызывали шум, гвалт, свист и негодование. Дело дошло до того, что Ельцин сказал: «Товарищи, для разрядки. Разрешите подписать Указ о приостановлении деятельности Российской компартии». И тут в зале начался массовый психоз. Овации, крики «Браво!», «Ура!».
Ельцин также под гвалт и шум подмахнул Указ — опечатать все здания, принадлежащие КПСС.
А что Горбачё? Он сидел с неподвижным важным лицом — Генеральный секретарь партии, которую на его глазах закрывали, не встал на защиту партии, которой был обязан всем, в том числе и вхождением на Олимп власти.
25 августа 1991 года вечером по радио и телевидению было зачитано заявление Горбачёва о том, что он слагает с себя полномочия Генерального секретаря и рекомендует ЦК самораспуститься.
Последняя точка была поставлена. Всё остальное явилось следствием.
Глава седьмаяЕЛЬЦИН И «ШОКОВАЯ ТЕРАПИЯ»
С тревогой о судьбе Родины
Чем дальше, тем яснее виделось мне, что переход к рыночным отношениям у нас сопровождается произвольным и разрушительным сворачиванием централизованного, в том числе отраслевого, управления. Миллионы людей стали работать только на свой узколичный «хозрасчет», забыв о смежнике, о государстве, о сложной увязке каждой экономической единицы с другими. Всё это вылилось в обвальный рост цен, диктат поставщика и экономическое иго посредника.
В законе о госпредприятии, который был принят в 1986 году, предусматривалось всячески стимулировать предприимчивость и новаторство промышленных предприятий и научно-исследовательских институтов. Это хорошо. Но в то же время законом утверждалось, что их хозяйственная деятельность регулируется и контролируется центром. Это тоже хорошо.
У меня уже тогда возникли сомнения: как можно будет осуществлять такой контроль и учитывать интересы государства, если директора получили право принимать абсолютно самостоятельные решения по хозяйственным вопросам.
Внимательно анализируя выступления многих экономистов, как советников М.С. Горбачёва, так и других, я всё более убеждался в том, что взят курс на неподготовленный и форсированный переход к рыночной «самодвижущейся» экономике.
Всё чаще можно было прочитать о снятии с Госплана функций директивного планирования и всемерном ограничении его контрольных прав. Участились нападки на министерскую систему управления, которая в своё время способствовала созданию нашей могучей индустрии, а теперь она якобы «себя уже исчерпала».
Словом, речь шла об очередной реорганизации управления на принципиально другой основе. При этом газеты, радио, телевидение делали упор на необходимость перемен, на то, что выгоды от перестройки народ получит сразу. А для этого, мол, нужна полная самостоятельность предприятий и расширение кооперативного сектора экономики, ибо у кооперативов отдача выше и достигать её они могут быстрее, чем государственные предприятия...
Я уже отмечал, что много видел на своём веку реорганизаций и знаю — это спешка, которая нередко оборачивалась дискредитацией даже прогрессивных начинаний. Наша история богата быстрыми и резкими поворотами в экономике и политике. Вспомним лихорадочную попытку в рекордные сроки создать мощную химическую промышленность и реорганизовать административный аппарат при Хрущёве, построить к 1980-м годам коммунизм. Или — смену экономических паритетов, в первую, очередь в области инвестиций, при Брежневе.
Вспоминаю и субъективные решения Хрущёва — засеять всю территорию страны кукурузой, за двадцать лет перегнать Америку. К слову сказать, никто тогда не возразил — мол, Никита Сергеевич, это нереально. Напротив, многие, в том числе и наши ученые, на все лады прославляли ускоренный путь к коммунизму.
Подобное повторилось и теперь, только ещё более крупно и контрастно. Неужели жизнь так ничему нас и не научила? Разве можно было идти к рынку ускоренными, безоглядными темпами, если в обществе для этого не создали условий? Ведь что такое рынок? Это — саморегулирующаяся система отношений, в которой спрос и предложение являются главными регуляторами. Предложение на рынке должно чутко реагировать на спрос, иначе в условиях тотального дефицита материальных ресурсов, а следовательно, товаров и услуг, все попытки развить инициативу на местах тщетны.
И не случайно серьёзные экономисты и деловые люди из-за рубежа предупреждали нас о необходимости перехода к рынку постепенно и продуманно. Так, премьер Великобритании Маргарет Тэтчер, оценивая темпы намеченных у нас преобразований, сказала: «Вы в Советском Союзе пытаетесь сделать в течение, скажем, 5-10 лет то, на что нам понадобились столетия».
Но даже не за 5-10 лет, а в более короткие сроки предполагалось осуществить реформы.
В начале августа 1990 года в соответствии с договоренностью между Горбачёвым, Ельциным, Рыжковым и Силаевым была сформирована группа из 13 человек под руководством С. Шаталина, которой было поручено в месячный срок создать программу перехода к рынку и представить в начале сентября единую концепцию этого перехода Верховным Советам СССР и РСФСР.
Реализовать же подготовленную программу предусматривалось за 500 дней. Однако расчёты не оправдались.
Прошло время, распался Советский Союз, реформы начались в ином направлении. Вот и получилось — «500 дней, которые растрясли СССР».
И действительно, к современному рынку страны Запада шли многие десятки лет, отталкиваясь от частнопредпринимательской деятельности, в то время как советские люди жили и работали в условиях социалистической системы, где не только думать не могли о рыночных отношениях, но и знать не хотели, что это такое, поскольку рынок провозглашался у нас чуждым общественному строю. И как ни крути, не рыночные отношения обеспечили экономический рост, выдвинувший СССР в ранг мировой державы.
Будь я ответственным за проведение экономической реформы, то из всех вопросов выделил бы как наиважнейший — развитие сельского хозяйства, ибо оно главный источник обеспечения рынка продовольствием, а промышленности — сырьём для потребительских товаров.
Сельское хозяйство в силу разных причин и факторов всегда было болевой точкой нашей экономики. Ведь 70 процентов в товарообороте страны занимает продукция сельского хозяйства. Проследим, как раскручивался маховик проблем в сельскохозяйственном производстве. До войны все «перекосы» объяснялись «неправильным соотношением между промышленностью и сельским хозяйством». В войну министр финансов А.Б. Зверев поначалу не мог сверстать план, недоставало средств, чтобы исправить положение. И он усилил, конечно не без помощи ЦК, нажим на колхозное крестьянство, обложив налогами подсобные хозяйства, вплоть до яблонь.
Дальнейшее ущемление сельского сектора уже при Хрущёве проявилось в непродуманной ликвидации машинно-тракторных станций (МТС) и в кукурузной кампании. Усиление пресса на крестьян выразилось в бесцельном разорении приусадебных участков, в тяжёлых налогах на рогатый скот. В ту пору в деревне редко у кого можно было увидеть корову или телёнка.
Помнится, как Д. С. Полянский, тогдашний глава Правительства России, приехав на Кубань и узнав, что я разрешил выделить работникам совнархоза участки по двадцать соток, начал распекать меня за самовольство и потребовал, чтобы участки урезали.
С выдачей паспортов на руки крестьянам начался их отток в города. Колхозы укрупняли, сносили «неперспективные деревни», брошенные земли зарастали сорняком. Министры и секретари ЦК по сельскому хозяйству сменялись один за другим, но дела продолжали ухудшаться.
При Брежневе состоялись три Пленума ЦК, посвящённых развитию сельского хозяйства. Так, согласно решениям мартовского (1965 года) Пленума были осуществлены крупные меры в экономике. И самой важной из них можно назвать улучшение планирования в сельском хозяйстве, расширение экономической самостоятельности колхозов и совхозов.