Одновременно с разгромом ЕАК и стращанием виднейших евреев-гуманитариев пошел процесс истребления всего чисто еврейского в гуманитарной же сфере. Санкционировал этот процесс, разумеется, Сталин, а непосредственно управлял им особист канцелярии Вождя – полковник Щадов.
По подсказке Щадова, звучавшей как директива, прихлопнули еврейские литературные организации и издания.
По настоянию Щадова отказали в дотационном финансировании и закрыли ввиду убыточности еврейские театры в Минске, в Черновцах и в Москве.
По рекомендации Щадова, выглядевшей как инструкция, соответствующие органы под разными предлогами одну за одной упраздняли синагоги – единственные, по выражению московского раввина Шлифера, «легальные места единения и спайки еврейского народа».
По персональным ориентировкам Щадова евреев-националистов энергично изгоняли из газет-журналов, из Союза писателей, кинематографа, музыкального искусства, образования и так называемых общественных наук: философии, истории, права.
Сталинская санкция на истребление еврейского национализма распространялась не только на культуру и идеологию, и только ими полковник Щадов свое внимание не ограничил. Его усилиями деликатно выставили из Минлегпрома СССР второе там лицо – жену члена Политбюро ЦК Андреева Дору Моисеевну Хазан. Затем потеряли свои посты министр промышленности стройматериалов Гинзбург и министр заготовок Двинский. Вслед за Гинзбургом стены Минпромстроя пришлось покинуть четырем его соплеменникам: одному замминистра и трем начальникам главков.
Дора Хазан, Борис Двинский и Семен Гинзбург, в отличие от Соломона Лозовского, Полины Жемчужиной-Молотовой и Соломона Михоэлса, ни явно, ни тайно не обозначали, что они преданы еврейской общине больше, нежели Советскому государству. Поэтому Хазан всего-навсего спровадили на заслуженный отдых, а Двинского с Гинзбургом лишь спустили вниз по служебной лестнице.
Против члена Политбюро Лазаря Кагановича, его жены Марии Марковны – председателя ЦК текстильного профсоюза и министров Бориса Ванникова, Давида Райзера и Льва Мехлиса козней вообще не случилось. Данных особ Сталин запретил Щадову ущемлять хоть как-то. Нетленность супругов Каганович показывала Западу, что в СССР по-прежнему нет антисемитизма. Дважды Герой Социалистического Труда Ванников отменно работал на мощь советского оружия. Райзеру как незаурядному инженеру предстояло достраивать крупные объекты, здание МИДа на Смоленской площади в том числе. А доблестно послуживший Сталину министр Госконтроля Мехлис тяжело болел – и нехорошо было его, хворого, трогать для нагнетания антиеврейской истерии…
Глава 6. Пик операции «Чемодан – вокзал – Израиль»
Евгений Петрович открыл вторую оставленную ему помощником папку:
– Собрали мои коллеги сведения и о дальнейшей деятельности полковника Щадова. Эти сведения изложены на десяти листах. Пока вы, Николай Михайлович, ознакомитесь с ними, мы с Сергеем Григорьевичем в другом кабинете пошепчемся по проблеме кредита.
Они ушли. Я приступил к чтению переданного мне текста под заголовком «Пик операции «Чемодан – вокзал – Израиль»…
«Кроме Кагановича с супругой, Ванникова, Райзера и Мехлиса, евреев в верхнем слое номенклатуры к началу 1950-го не осталось. Еврейское присутствие было урезано в партийном аппарате столицы и провинций. Настала пора чистки кадров в управлении производством. Ведь именно руководители предприятий конкретно распоряжались людьми и собственностью – они, пусть и под контролем сверху, решали: кому какую должность и зарплату иметь, кто заслуживает премии, а кто – нет, кого в первую очередь осчастливить ордером на бесплатную квартиру и дармовой путевкой на курорт.
Позиции евреев в руководстве заводами-фабриками за военную и послевоенную пору не ослабли, а окрепли. А при обилии своих у руля предприятий деморализовать еврейскую общину было невозможно. И наш герой – полковник Щадов уйму сил расходует на насаждение антисемитизма в сфере производства.
Первый такой антисемитский блин у него вышел комом. Оконфузил занимающего нас полковника сын портного из белорусского местечка Томашполь Исаак Моисеевич Зальцман. Его талант как организатора производства узрели влиятельные соплеменники, и в 33 года он занял кресло директора самого известного в стране предприятия – Путиловского завода в Ленинграде. Лицом в грязь Зальцман не ударил. Путиловский завод, переименованный в Кировский, под началом Исаака Моисеевича по плану выдавал стране танки до прихода гитлеровских войск к брегам Невы. А потом, переместив свои мощности на Урал, в сжатые сроки наладил танковое производство в Челябинске. Сталин хозяйственные заслуги Зальцмана оценил и удостоил его звания «Герой Социалистического Труда», повесил ему погоны генерал-майора и присудил Сталинскую премию.
Герой, генерал, лауреат Зальцман, прикинул полковник Щадов, наверняка чувствовал себя в Челябинске неким городским самодержцем и, будучи типичным местечковым евреем, не мог не пригреть на своем крупном заводе тьму соплеменников, что автоматически делало завод рассадником еврейской крамолы. Зальцмана по указанию Щадова взяли в разработку. Но ни крайнего национализма, ни шпионажа во вверенном Исааку Моисеевичу трудовом коллективе не установили. Весь грех Зальцмана состоял только в покровительстве братьям-евреям. А на том шумно-скандальный судебный процесс нельзя было построить. У Зальцмана по-тихому отобрали партбилет и посоветовали ему устроиться где-то на работу рядовым инженером.
Неудача в Челябинске не охладила пыл нашего полковника. Щупальцами госбезопасности и партийных органов он упрямо продолжал искать злоумышленников-евреев на предприятиях по всей стране и неожиданно для себя нашел их неподалеку от Кремля – на московском автомобильном заводе имени Сталина, ЗИСе.
Управлял ЗИСом сын русских крестьян Тульской губернии – Иван Алексеевич Лихачёв. В институте он, в отличие от Зальцмана, не учился, в технике не разбирался, зато в партию большевиков бравым матросом вступил за четыре месяца до Октябрьской революции. За правильную политическую ориентацию полуграмотного матроса зачислили в чекисты. Но к сыску и зверствам он оказался не пригоден, и его по окончанию Гражданской войны определили заведовать хозяйственным отделом Московского губернского совета профсоюзов.
Пятилетку Иван Алексеевич отбарабанил как профсоюзный завхоз и ничего более привлекательного ему вроде бы впереди не светило. Но в 1926-м Сталин надумал реанимировать в Москве первый русский автомобильный завод – АМО, и политически надежного Лихачева назначили туда директором. Назначили не руководить производством машин, в котором он ничего не соображал, а бдеть за тем, чтоб старорежимные конструкторы и инженеры не пакостили в сотворении новых советских автомобилей.
Специалисты автостроения вредительствовать не стремились, красный, то есть неквалифицированный, директор Лихачев проявлял благоразумие, рук им не вязал, и с завода АМО, получившего в 1931-м название Завод имени Сталина (ЗИС), покатили по городам и весям вполне нормальные автомашины.
Умение Лихачева не мешать, а помогать специалистам принесло ему известность. Завод наращивал мускулы-мозги, с ростом числа производимых им автомобилей росла и слава его директора. В 1939-м Ивана Алексеевича ввели в состав ЦК ВКП(б) и назначили наркомом (министром) среднего машиностроения. Но высокого доверия Лихачёв не оправдал – ничего в отрасли не улучшил, и через полтора года Сталин вернул его на ЗИС.
Осенью 1941-го, когда немцы подошли к Москве, Лихачёв вывез все зисовские станки и оборудование на Урал, и на их базе запустил там четыре новых предприятия. Зимой 1942-го Сталин призвал Лихачева в Москву и поручил ему обеспечить второе рождение ЗИСа – с нуля оснастить и укомплектовать кадрами. Денег на автозавод правительство не жалело ни во время, ни после войны. И к концу сороковых бурно развивающийся ЗИС стал чуть ли не самым престижным предприятием столицы. Условия труда и зарплата на нем привлекали многих. Приоритет же при приеме на самую выгодную работу отдавался на заводе евреям. Почему?
Всем на ЗИСе распоряжался его русский директор Лихачев. Но распоряжался он так, как советовал доверенный человек Эйдинов-Вышедский – щупленький и умненький еврей. Формально Эйдинов занимал должность мальчика на побегушках – помощника директора. Фактически – пособлял директору думать и принимать решения. То, что у Лихачева в устах или на бумаге обретало форму приказа, сначала возникало в голове Эйдинова. Особенно старательно он содействовал директору в кадровых вопросах. И десять руководящих должностей на заводе: от главного конструктора и начальника производства до шефов медсанчасти и комбината питания, – перепали евреям.
Спаянные вокруг Эйдинова соплеменники коллективно посещали театр Михоэлса, единодушно оплакивали его смерть, вместе праздновали провозглашение Израиля и даже по сему случаю направили приветственную телеграмму в Еврейский антифашистский комитет СССР. За всем этим ни директор Лихачев, ни партком ЗИСа, ни вышестоящие комитеты партии ничего предосудительного не углядывали. Сотрудники госбезопасности – тоже. Но как только они портрет дружной компании Эйдинова набросали сталинскому особисту Щадову, тот вооружил их новым на нее взглядом. Евреи на автозаводе проникнуты националистическим духом? Проникнуты. Они завязывались с ЕАК? Завязывались. Члены комитета замышляли, согласно плану американских банкиров, оттяпать у СССР Крым для евреев? Замышляли. Еврейская группа Эйдинова разделяла их устремления? Разделяла. Еаковцы за намерение покуситься на территориальный суверенитет Советского государства сидят в тюрьме и каются в покусительстве? Сидят и каются. А чем эйдиновцы лучше? Ничем.
Национализм евреев с ЗИСа не выглядел страшным и, дабы ожесточить их будущих судей, Щадов обязал следователей добавить к первоначальному обвинению шпионаж и служебные злоупотребления. На Эйдинова повесили раскрытие гостю завода, послу США Смиту, технических возможностей правительственного лимузина, прочим управленцам-евреям ЗИСа инкриминировали «вредительско-подрывную работу» – умышленное занижение производственных планов, выпуск автомашин с дефектами, строительство личных дач на заводские средства, расхищение предназначенных рабочим продуктов. Под подозрение попали 42 зисовских еврея, и всех их доставили в тюрьму.