Приказ В. Кейтеля был отдан в условиях повсеместно разваливавшегося фронта. Г. Хейнрици потребовалось около трех часов на то, чтобы проделать путь примерно 30 км до своего штаба. Дороги были забиты беженцами и отступающими войсками. Нойбранденбург был полностью блокирован. А солдаты, по наблюдению Г. Хейнрици, «целыми колоннами отправлялись по домам».
После полуночи Г. Хейнрици позвонил В. Кейтелю и доложил, что на южном фланге 3-й танковой армии русские вышли к реке Хафель. В. Кейтель в ответ посетовал, что такое случается, когда кому-то приходит в голову мысль добровольно оставить занятые позиции. Г. Хейнрици заметил, что он лишен возможности руководить действиями даже подчиненных ему войск. На это В. Кейтель заявил, что такое решение было необходимо, так как приказы фюрера перестали выполняться. Он отстранил Г. Хейнрици от командования и назначил на его место X. Мантейфеля как следующего по старшинству генерала[252].
К концу дня обстановка в Берлине и вокруг него явно свидетельствовала о том, что конец был уже близко. В. Кейтель попытался вновь оживить фантастическую мысль о нанесении удара из района Ораниенбурга. Однако единственным, на кого теперь можно было рассчитывать при осуществлении операции по деблокированию Берлина, был В. Венк. Прорыв войск 9-й армии провалился. Танковый клин, продвигавшийся впереди, был отсечен противником; и теперь его судьба была неизвестна. Т. Буссе докладывал, что армия не в состоянии ни предпринять вторую организованную попытку прорыва, ни удержаться на занимаемых позициях. (Добивание 9-й армии, прорывавшейся на запад, продолжалось до 30 апреля включительно. К исходу этого дня была уничтожена последняя группа из 20 тыс. солдат, прорвавшаяся на запад до Белица. Всего при разгроме окруженной западнее Франкфурта группировки в 200 тыс. было убито свыше 60 тыс., взято в плен 120 тыс., захвачено свыше 300 танков и штурмовых орудий, свыше 1500 полевых орудий, 17 600 автомашин и др. – Ред.) С 26 апреля, после мощной артиллерийской и авиационной подготовки, проведенной в течение предыдущего дня и ночи, восемь советских армий начали наступление через линию городской железной дороги. До вечера 27 апреля русские отрезали войска X. Реймана в Потсдаме, в результате чего оставшиеся защитники Берлина оказались загнаны в мешок длиной 15 км с востока на запад и шириной от 2 до 5 км. На западе, по реке Хафель, казалось, сохранялся контакт с оборонявшейся группировкой, однако все переправы через реку были перекрыты русскими. На центральном участке советские армии конкурировали между собой за честь взятия рейхстага, который для русских являлся символом Третьего рейха, несмотря даже на то, что после 1933 г. это здание представляло собой не более чем обугленные руины. Сюда, к кварталам правительственных зданий, нацеливались их наступающие группировки.
Битва за Берлин была разыграна за пределами города, и то, что происходило в самой немецкой столице, вряд ли можно назвать как-то по-иному, чем состязание победителей за право зачистки территории. Проект превращения Берлина в крепость так никогда и не был осуществлен. Когда 24 апреля бригадефюрер СС (генерал-майор) Густав Крюкенберг прибыл в Берлин, чтобы принять командование дивизией СС «Нордланд», он заметил, что на мостах через Хафель в районе Шпандау были построены заграждения, но совсем не было войск. Оттуда он проехал в западном направлении через весь город и «нигде не обнаружил солдат или каких-либо фортификационных сооружений». В бункере фюрера Г. Кребс заявил ему, что он, Г. Крюкенберг, и 90 добровольцев из дивизии «Шарлемань» (французских эсэсовцев. – Ред.), которых он привез с собой, были единственными из всего бесчисленного количества солдат и офицеров, выполнивших приказ прибыть в город для его защиты. Затем Г. Крюкенберг обнаружил, что численность дивизии «Нордланд» равна примерно батальону. Через три дня, когда бригадефюрер возглавил оборону в центральном секторе Берлина, его командный пункт представлял собой простой вагон берлинской подземки без телефонной связи и освещения[253].
Бои в городе продолжались так долго, поскольку огромный мегаполис, сильно выбомбленный и пусть любительски, но укрепленный, не может быть взят очень быстро, как бы неумело (? – Ред.) ни была организована его оборона, в особенности солдатами, сознававшими, что война уже закончена, и надеявшимися снова увидеть свои дома. (Гарнизон Берлина, с учетом фольксштурма и отступивших сюда частей, насчитывал 300 тыс. бойцов, 250 танков, 3 тыс. орудий и минометов, сотни тысяч фаустпатронов (Архив МО. Ф. 233. Оп. 2317. Д. 90. Л. 68). – Ред.)
Берлин пал совсем не так, как воображал Гитлер, в стиле Вагнера, в огне славы. Он был удушен волной нервной усталости, разрушений и отчаяния (автор ошибается. И Сталинград, можно сказать, был подготовлен к обороне неважно. Но и в Сталинграде, и в Берлине немцы и русские сражались героически. Но мы немцев сломили – и на Волге, и здесь. Так что желаемая Гитлером «последняя битва богов» состоялась. – Ред.). Трупы, висевшие на улицах, были работой летучих судов военного трибунала в составе одного офицера, выносивших только смертные приговоры. Они ясно давали понять солдатам и гражданскому населению, чего те могли еще ожидать от своих правителей.
Но сами правители, которые пытались оттянуть окончательное решение своей судьбы, уже больше не могли внятно формулировать свои приказы, доставлять их подчиненным войскам и добиваться их выполнения. Можно было повесить отдельных людей, но целые подразделения спасались бегством (большинство, в том числе старики и подростки, бились до конца. – Ред.). Огнем реактивной и ствольной артиллерии русские, насколько им это удалось, попытались рассчитаться за Ленинград и Сталинград. Но в подвалах, куда в последние месяцы переместилась жизнь берлинского населения (начиная с 1 февраля и до 21 апреля город 83 раза подвергался ожесточенным бомбежкам), советские снаряды не могли причинить даже толики того ущерба, который нанесли немецкой столице бомбы союзников. И навряд ли советские снаряды могли нанести еще какой-либо существенный ущерб городским зданиям[254].
Повсеместно происходили ужасные сцены. Однако самая известная из них, якобы намеренное затопление туннелей метро, заполненных ранеными и гражданскими лицами, скорее всего, была выдумана. Официальный представитель, отвечавший за откачку воды из туннелей в октябре 1945 г., заявил, что вода прибывала медленно и ни на одном из обнаруженных тел не было признаков утопления (интересно, какие признаки сохранились через 5 месяцев нахождения в воде? – Ред.). Очевидно, все они умерли от ран раньше[255].
В попытке укрепить дух оборонявшихся берлинцев Й. Геббельс щедро приправлял новости рассказами беженцев о зверствах русских. В числе этих рассказов была драматическая история женщины, которая настаивала на том, что ее насиловали 24 часа подряд. То, что случалось в Восточной Пруссии, Померании и Силезии, конечно же случалось и в Берлине, но к тому времени русские отменили практику поощрения актов вседозволенности и личной мести. Свидетельством того, что этого, по крайней мере, пытались избежать, является назначение генерал-полковника Н.З. Берзарина комендантом Берлина 28 апреля.
С бытовой точки зрения бои в Берлине сказались лично на Гитлере не более чем во времена, когда линия фронта проходила далеко в России. Бетонный бункер фюрера и ровный гул вентиляторов, приводившихся в движение дизельными двигателями, обеспечивал почти идеальную изоляцию от картин и звуков внешнего мира. И все же иногда снаряды разрывались в непосредственной близости от бункера, и тогда вентиляторы приносили с воздухом пыль и дым. Небольшие помещения бункера были переполнены, как никогда, в основном персоналом, который должен был ухаживать за фюрером и защищать его, а также обеспечивать связь вождя с внешним миром. Из представителей высшей нацистской иерархии внутри бункера оставались только Й. Геббельс и М. Борман, первый из личной преданности, а второй – намереваясь продвигать собственные интересы и нанести максимальный ущерб своим соперникам. Парад генералов практически прекратился. До 27 апреля Гитлер продолжал проводить регулярные совещания. Несмотря на попытки сохранить тон и манеры стратега, практические задачи фюрера свелись к принятию таких решений, как, например, назначение группы, которая должна была действовать в случае, если «русский танк по какому-то невероятному случаю сумеет откопать меня отсюда». Регулярно повторявшейся темой его несвязных речей теперь была правильность принятого решения остаться в Берлине. Это должно было стать объективным уроком для всех генералов, дававших приказы на отступление, а также средством достижения «моральной победы», которая должна будет убедить англичан и американцев в том, насколько он был бы им нужен в назревающем конфликте с русскими, в чем Гитлер был уверен.
Вечером 28 апреля Г. Вейдлинг представил фюреру план прорыва. Гитлер прочитал его с некоторым интересом, но затем заявил, что для него будет лучше оставаться там, где он есть, иначе ему просто придется ожидать своего конца «где-то под открытым небом или на ферме». Таким образом, Гитлер принял свое последнее военное решение. В полночь офицер связи со ставкой К. Дёница радировал: «Мы будем держаться до конца». В ту ночь на старом учебном самолете, который летчик люфтваффе умудрился каким-то образом посадить, а затем и поднять с берлинского аэродрома, из города вылетели Р. фон Грейм и Ханна Рейч (она и была этим летчиком. – Ред.) Р. Грейм получил приказ обеспечить авиационное прикрытие наступающим войскам В. Венка.
К вечеру до бункера дошли новости о попытках Г. Гиммлера через графа Ф. Бернадотта начать переговоры о перемирии. Рано утром М. Борман отправил в адрес К. Дёница радиограмму следующего содержания: «Зарубежная пресса сообщает о новом акте предательства. Фюрер ожидает, что вы на севере Германии будете действовать против предателей с быстротой молнии и суровостью металла. Ф. Шернер, В. Венк и все остальные без исключения должны доказать свою преданность скорейшим спасением фюрера».