[165].Однако Микоян не скрывал ставку Москвы на новый иракский режим: «Мы со своей стороны рады, конечно, что в Ираке произошли эти события. Они подорвали Багдадский пакт. Речь идет не о том, что мы поддерживаем коммунистов в Ираке. Мы поддерживаем правительство Касема». Эти высказывания Микояна лишний раз показывали, что Москва взяла линию на прагматический подход в диалоге с арабскими странами. В конечном итоге стороны не нашли понимания. Однако сам факт открытого обсуждения проблем Ближнего Востока Микояном и Даллесом явно показывал значимость этого региона для обеих сверхдержав.
В начале марта 1959 г. отношения между Ираком и ОАР действительно резко обострились. В публичном поле основной импульс критики исходил от официального Каира, обвинившего Ирак в распространении в регионе коммунизма и прямого советского влияния. Насер был готов пойти на «изменение иракской ситуации» даже в том случае, если это грозило ему еще большим ухудшением отношений с Москвой.
Это прекрасно понимали и на Смоленской площади. 24 марта 1959 г. советский посол в ОАР Сергей Александрович Виноградов направляет в МИД СССР строго секретную телеграмму, в которой подробно рассказывает о стремительном ухудшении отношений между Насером и Касемом. Как писал советский посол, «пресса ОАР продолжает пропагандистскую кампанию против Ирака об опасности коммунизма и по поводу вмешательства СССР во внутренние дела арабских стран»[166].
Стремительно ухудшались и отношения Москвы и Каира. В феврале и апреле 1959 г. первый секретарь ЦК КПСС Хрущёв направляет на имя президента ОАР Насера два пространных письма, в которых всячески убеждает арабского лидера не «пороть горячку» и не портить отношения с Москвой. Так, 19 февраля Хрущёв пишет: «Известные события последнего времени породили в правительстве ОАР беспокойство насчет перспектив развития отношений между нашими странами. <…> Различия в идеологической области существовали между нами и ранее. Тем не менее наши страны могли успешно сотрудничать. Если же реально посмотреть на нынешнее положение вещей, то нетрудно увидеть, что враги дружественных отношений между СССР и ОАР пытаются теперь спекулировать на идеологических расхождениях»[167]. К апрелю тон письма советского лидера изменился – от вкрадчивого сожаления Хрущёв перешел к прямым упрекам Насеру, которого он называл «человеком экспансивным и горячим»: «Я хочу откровенно сказать Вам, что нас весьма огорчает тот факт, что между Иракской Республикой и ОАР стали складываться такие отношения, которые не способствуют укреплению солидарности между арабскими странами». Но основным противоречием, о котором говорил Хрущёв, было отношение Москвы к режиму генерала Касема: «Мы считали возможным не допустить интервенции против Иракской республики другими средствами, не прибегая к средствам войны. И эти наши прогнозы, как доказали следующие события, полностью оправдались. <…> Дальнейшие события в Ираке подтвердили то, о чем я Вам говорил тогда. Когда Вы проявили нетерпимость в отношении Иракской Республики и ее правительства, это привело не к сплочению единства арабских стран, а наоборот, – к разъединению усилий арабских стран в их борьбе за свою независимость»[168].
На фоне серьезного охлаждения советско-египетских отношений американская сторона опасалась, что Москва полностью сосредоточится на своем взаимодействии с Багдадом, и в этой ситуации советское влияние в Ираке окрепнет настолько, что СССР будет готов пойти на открытую конфронтацию с западными странами, если те захотят вернуть свое воздействие на Ирак силовым способом[169].
Укрепление просоветской линии Касема, по мнению аналитиков ЦРУ, могло поставить под угрозу не только интересы США в Ираке, что было и так очевидно, но и создать серьезные проблемы для всех стратегических построений США в регионе Ближнего Востока и Персидского залива в целом. Речь шла прежде всего о возникновении угрозы сопредельным с Ираком странам – союзницам США: Саудовской Аравии, Иордании, Кувейту. Усиление позиций Касема в регионе потенциально таило в себе и возможность пересмотра зон контроля над нефтедобычей в районе Персидского залива, в первую очередь в Кувейте, где практически все концессии находились в совместном пользовании англо-американских картелей.
Июльская революция в Ираке также ставила крест и на попытках США и Великобритании сформировать в начале-середине 1950-х гг. целостную систему региональной безопасности, получившую название организация Багдадского пакта. Система прекратила существование 14 июля 1958 г. в результате событий Иракской революции, приведшей к смене политического режима и выходу из военно-политического блока ключевого участника – иракской Хашимитской монархии, страны, призванной стабилизировать рост арабского национализма в регионе.
24 марта 1959 г. Ирак официально объявил о выходе из организации Багдадского пакта[170]. Это событие институционально закрепило перерождение Багдадского пакта в новую организацию. Совет организации Багдадского пакта, перемещенный из Багдада в Анкару, 21 августа 1959 г. переименовал организацию в СЕНТО (Организация Центрального договора)[171].
В измерении проблемы обеспечения региональной военно-политической безопасности распад Багдадского пакта зафиксировал неудачу в реализации стратегии администрации Эйзенхауэра по созданию глобальной цепи региональных военно-политических блоков в составе НАТО, Багдадского пакта, СЕАТО (Организация договора Юго-Восточной Азии), АНЗЮС (Тихоокеанский пакт безопасности), призванных, с одной стороны, изолировать СССР от каких-либо агрессивных действий в ключевых макрорегионах мира, а с другой – «упорядочить» явления национально-освободительного движения в регионе Ближнего Востока.
Потеряв «арабскую составляющую» в своей структуре, СЕНТО продолжил выполнять функцию защитного «буфера» на пути СССР в регион Ближнего Востока, но уже никаким образом не был способен влиять на военно-политические процессы на территории Арабского Востока и выполнять функции обеспечения региональной безопасности.
Ограниченность возможностей СЕНТО по сдерживанию сил арабского национализма и начавшегося проникновения СССР в регион Ближнего Востока в Вашингтоне понимали. По мнению аналитиков Объединенного комитета начальников штабов, в условиях 1960 г. СЕНТО не решала и не могла решить задач непосредственно на Ближнем Востоке, а была организацией, призванной обеспечить стабильность внутри региональных стран – участниц блока, и, опираясь на лояльность режимов в этих странах, могла организовать «санитарный кордон» перед попытками Советского Союза укрепить свои позиции в ближневосточном регионе»[172].
Концептуальная слабость организации Багдадского пакта не давала ей перспектив по превращению в полноценную военно-политическую организацию по образцу региональных блоков НАТО, СЕАТО и АНЗЮС. СЕНТО не получил соответствующей военной системы, планирования, механизмов координации действий.
Ключевым итогом событий «затяжного» ближневосточного кризиса 1956–1958 гг. в военно-стратегическом измерении стала неудача применительно к реалиям Ближнего Востока политики «пактомании» Даллеса, реализованной республиканской администрацией Эйзенхауэра в регионе в течение 1953–1961 гг.
США и СССР в борьбе за лидерство в регионе
Совокупность ранее не существовавших факторов формирует в регионе новую военно-стратегическую реальность. Сложившаяся система региональной безопасности не смогла стать эффективной, что в условиях давления серии локальных конфликтов 1956–1958 гг. привело в конечном итоге к осыпанию многолетних геополитических построений в регионе и формированию в начале 1960-х гг. нового баланса сил.
Основным элементом военно-стратегических построений становится «пояс безопасности» из консервативных режимов Саудовской Аравии, Иордании и Ирана, с которыми США именно в 1960-е гг. систематизируют отношения. Предполагалось, используя американскую военную и экономическую помощь, укреплять социальную опору режимов, которые могли стать проводниками интересов США в регионе.
Одновременно с этим по итогам затяжного ближневосточного кризиса 1956–1958 гг. в регионе формируется несколько новых факторов дестабилизации политического процесса – принципиально новых по своей природе антизападных режимов, начинающих претендовать на роль региональных лидеров и пошедших по пути укрепления отношений с Советским Союзом.
К началу 1960 г. стало очевидно, что администрация Эйзенхауэра столкнулась не только с локальными проблемами на периферии, но и обозначился кризис в подходах к проблемам региона в целом. В правящих кругах США нарастали реформистские настроения: в Белом доме и Госдепартаменте усиливались настроения в пользу выработки более действенных и разносторонних методов отстаивания американских интересов в любой точке мира, в том числе в зоне Ближнего Востока и Персидского залива.
Ведущее место среди вариантов активизации политики США на периферии занял в тот момент проект заместителя госсекретаря по экономическим проблемам Кларенса Диллона. Согласно этому плану США должны были переместить основной акцент своих действий на внешней арене – с активных военно-политических шагов на экономическую сферу. «Соединенные Штаты, – писал американский обозреватель Шульцбургер, – ныне приняли советский вызов, направленный на эпоху конкурентного сосуществования, во время которой все больше будет делаться акцент на экономическое соревнование за завоевание идеологической привязанности развивающихся районов»[173]