.
Наметившаяся в середине 1960-х гг. активизация арабо-израильского противостояния объективно способствовала консолидации арабского единства на принципах противостояния Израилю и в значительной степени снижала градус противоречия между панарабистами во главе с Насером и монархическими режимами Аравийского полуострова.
13–16 января 1964 г. в Каире прошел Каирский саммит Лиги арабских государств (ЛАГ), который стал важным событием, зафиксировавшим принципы единого подхода арабских государств к ключевым вопросам арабо-израильского противостояния. На саммите утвердили политический манифест, способствовавший новой эскалации арабо-израильского конфликта, выразившегося в Шестидневной войне. На Каирской конференции был представлен весь спектр арабской политики середины 1960-х гг.: от ультраконсервативного режима Саудовской Аравии до националистов и арабских социалистов Египта и Сирии. По инициативе ОАР на Каирском саммите арабские страны пришли к согласию одобрить единые принципы противостояния империализму и «агрессивной политике Израиля», разрешив тем самым все внутриарабские противоречия между политическими лагерями.
Ключевые региональные акторы незамедлительно ощутили политическую активизацию на Ближнем Востоке зимой 1964 г. и новые тенденции в действиях администрации Джонсона. Об этом сообщили политической команде президента США по линии американских спецслужб.
14 февраля 1964 г. глава аппарата СНБ Комер, ссылаясь на информацию оперативного источника в регионе, направил в адрес специального помощника президента по национальной безопасности Макджорджа Банди меморандум. «Во многом ввиду сложившихся обстоятельств – гибели Джона Кеннеди – в регионе отчетливо ощущают, что Линдон Джонсон произраильски настроен и намерен пересмотреть трехлетний опыт администрации Кеннеди», – писал Комер[266]. Как резюмировал в своем письме глава аппарата СНБ, «под руководством Джона Кеннеди мы упорно работали над выстраиванием перспективной политической линии на Ближнем Востоке. Эта тактика сработала в Йемене, Ираке, Сирии. Мы не можем бездействовать, ведь иначе это может создать для нас проблемы в регионе».
6 апреля 1964 г. за подписью директора ЦРУ Ричарда Хелмса вышел закрытый доклад о ключевых политических тенденциях в арабском мире. Магистральный тренд в жизни региона, по мнению аналитиков ЦРУ, заключался в том, что «арабо-израильская гонка вооружений <…> в перспективе приведет к росту напряженности и локальному региональному конфликту». На глубинном уровне, – продолжали авторы доклада, – на отношения Запада и арабских государств влияет фактор «империализма» и поддержки в адрес Израиля со стороны западных держав[267].
По сути, речь шла о проблеме сохранения преемственности во внешнеполитическом курсе США на Ближнем Востоке «от Кеннеди к Джонсону». Политическая команда Белого дома столкнулась с качественно иным политическим и личным отношением администрации Джонсона к американо-израильским отношениям.
В ноябре 1964 г. в США проходят президентские выборы, которые не могли не дать дополнительный импульс к корректировке установок внешнеполитической программы. Победу в выборах со значительным преимуществом над своим соперником – республиканцем Барри Голдуотером – одержал Линдон Джонсон[268].
Проведя избирательную кампанию 1964 г. под лозунгами укрепления мира, обещаний «не посылать американских парней во Вьетнам», Джонсон фактически сразу же после выборов начал все более откровенно проводить силовую политику и позиционировать себя «слугой большого флота, а также большой армии, больших военно-воздушных сил, слугой большого корпуса морской пехоты»[269]. 6 мая 1965 г. The New York Times писала: «Путь Джонсона ведет к значительному изменению в использовании американской силы. Доктрина Джонсона – это применение доктрины Монро не только в Западном полушарии, но и в других странах света»[270].
Внутриполитическая программа администрации Джонсона, получившая название «Великое общество», модифицировала и внешнеполитическую риторику Вашингтона. «Проекция великого общества на международную сцену является миссионерством в теории и крестовым походом на практике. США пытались остановить распространение коммунизма в мировом масштабе силой оружия под воздействием доктрины, которая утверждает временное верховенство американской военной мощи», – анализировал внешнеполитические установки администрации Джонсона основоположник школы политического реализма Ганс Моргентау[271].
Приход Джонсона на пост уже в качестве избранного президента США в январе 1965 г. ознаменовался значительной активизацией внешней политики на периферии биполярной системы и противостоянием «советской угрозе» в ключевых регионах мира[272]. 2 марта 1965 г. США провели масштабные бомбардировки Северного Вьетнама. В Юго-Восточной Азии началась полномасштабная война. Уже к июлю 1965 г. администрация Джонсона и профильные аналитические службы поняли, что столкнулись с синхронным ростом нестабильности сразу в двух регионах мира – Юго-Восточной Азии и Ближнем Востоке.
В начале марта США совершают шаг, который в значительной степени повлиял на ускорение темпов подготовки региона Ближнего Востока к новой арабо-израильской войне. 10 марта 1965 г. стороны подписали американо-израильское соглашение, в соответствии с которым США взяли на себя обязательства поставить Израилю расширенный объем вооружений, включая нереализованную до конца сделку с ФРГ. Таким образом, накануне событий 1967 г. на вооружении ЦАХАЛ стояли танки американского производства Sherman М50 и М51, Patton М48, британские танки Centurion A-41, французские танки АМХ13, американские штурмовики Douglas Skyhawk А-4 и бомбардировщики Фантом F-4B.
Активные действия США по укреплению военной мощи Израиля, регионального партнера Вашингтона, подпитывали процесс биполярного противостояния с СССР.
15 июля 1965 г. ЦРУ направил в адрес Государственного департамента, Министерства обороны и Совета по национальной безопасности США системный доклад по стратегии СССР и Китая на территории Северной Америки, Ближнего Востока и Юго-Восточной Азии[273]. Аналитики ЦРУ подчеркивали, что «за последние десять лет Советский Союз значительно укоренился на территории региона. <…> Успех Москвы во многом продиктован умелым вовлечением в процесс государственного строительства, использованием националистических и антиколониальных настроений». В документе ЦРУ также подчеркивалось, что Москва нарастила экономическую помощь странам региона – до 16 государств региона из 23. Армии шести стран региона стали потребителями советского вооружения[274].
Именно на нейтрализацию советского влияния в регионе была в конечном итоге нацелена стратегия работы Вашингтона. Укрепление отношений с Израилем обеспечивало администрации Джонсона большую предсказуемость развития событий в контексте тлеющего арабо-израильского конфликта, но одновременно с этим усложняло диалог с радикальным арабским миром и арабскими националистами в особенности. Израильский вектор ближневосточной политики администрации Джонсона уравновешивался за счет качественно нового диалога с консервативными монархиями Саудовской Аравии и Иордании, в тандеме которых с наступлением середины 1960-х гг. Королевство Саудовская Аравия начинает занимать доминирующую роль стратегического партнера Вашингтона на Ближнем Востоке и альтернативы просоветскому режиму Насера во внутриарабском измерении.
К середине 1960-х гг. КСА формулирует серьезнейшую заявку на идейно-духовное лидерство среди всех арабских стран Ближнего Востока. Важно отметить, что логика Эр-Рияда не подчинялась сугубо тактической задаче противодействия арабским националистам – речь шла о духовном арабском возрождении, в котором Саудовская Аравия, хранительница мусульманских святынь Мекки и Медины, должна была занять центральное положение.
На авансцену региональной политики выходит качественно новый фактор – исламизм, который во многом определил динамику внешнеполитических процессов на Ближнем Востоке на многие десятилетия вперед. Реализация плана «исламской мобилизации», как ее точно охарактеризовал видный американский специалист по американо-саудовским отношениям Брюс Ридел, связана с именем короля Саудовской Аравии Фейсала. «Фейсал намеревался использовать ислам как практическую силу для укрепления внешнеполитических позиций Саудовской Аравии и создания альтернативы для обеспечения защиты региона от националистов во главе с Насером», – резюмирует Ридел[275].
Именно королю Фейсалу была уготована миссия превратить Саудовскую Аравию в активного игрока на карте Ближнего Востока. 2 ноября 1964 г. в результате дворцового переворота король Сауд отрекся от власти, решением королевской семьи власть перешла к наследному принцу Фейсалу, который был провозглашен королем КСА. Король Фейсал консолидировал власть в своих руках – объединил посты короля и премьер-министра, сосредоточив реальную исполнительную власть[276].
Королю Фейсалу было суждено столкнуться с ключевой угрозой КСА – вспыхнувшим еще в 1962 г. йеменским конфликтом на юге Аравийского полуострова, который потребовал от монарха качественно новых шагов в укреплении национальной безопасности. Для США стремительно интернационализировавшаяся гражданская война в Йемене стала «тревожным звонком», потребовавшим четко определить шкалу приоритетов в своей региональной политике. Конфликт двух противоборствующих лагерей – йеменских монархистов и республиканцев – сам по себе не нес критического потенциала для регионального баланса сил. Но, превратившись в противоборство насеровского ОАР и монархического режима Саудовской Аравии, послужил толчком к началу глубокого «обновления» региона. Конфликт двух полюсов арабского мира парадоксальным образом вредил единству действий этих же стран в контексте арабо-израильского противостояния.