Я успела увидеть, как вскочил на ноги Лейт, как два грузчика, резавшиеся в карты на ящиках, рванулись к фонтану, спеша помочь… и не успевая. Как вскинул руку Макс, тщетно пытаясь защититься от удара.
Удар пришелся в грудь. Ярко полыхнул белесым светом пробиваемый артефактным оружием активный щит. «Приказчик» ударил Макса еще раз, теперь уже в живот, сбил с ног, опрокидывая на бортик фонтана, и сам был повален на землю — сотрудники стражи недаром ели свой хлеб. Рядом, совсем недалеко от меня, бился, как выдернутая из воды рыбина, «лавочник», пытаясь сбросить с себя сразу двух стражников, поваливших его на брусчатку Старой площади. Но все это было уже не важно — я распихивала людей в штатском, внезапно заполнивших еще недавно полупустой пятачок у фонтана, пробиваясь к Максу.
Добралась, рухнула на колени рядом, с трудом подавив паническое желание оттолкнуть лекаря, только чтобы самой увидеть, что с ним. И встретила изумленный серый взгляд, устремленный на меня. С расшибленного лба у Макса стекала кровь, целитель был занят тем, что магически осматривал руку прима-мастера, которой тот пытался отвести первый удар. А сквозь две прорехи в черной кожаной куртке, на груди и на животе, весело синел целехонький свитер — саарская шерсть, вязка лицевой гладью…
Вердикт лекаря был краток, но крайне оптимистичен на фоне того, что могло бы быть — всего лишь сильный ушиб и вывих правого запястья. Получив общеисцеляющее заклятие и тугую повязку, а также лечебные рекомендации, приправленные грозным: «Руку не нагружать!», — Макс успокоился. Целитель, осматривавший рабочую конечность прима-мастера, клятвенно заверил — при соблюдении рекомендаций работоспособность восстановится на сто процентов. После чего нас отпустили с миром. Вольфгер Лейт рванул было к Максу что-то сказать, но был остановлен подчиненным — схваченные преступники требовали безраздельного внимания. А потому мы тихо и незаметно покинули гудящую, кишащую стражами, похожую на разворошенный муравейник площадь.
Весь остаток дня я упоенно играла в сестру милосердия — приносила, подавала, устраивала поудобнее и напоминала о времени перевязок (о которых Макс и сам прекрасно помнил, но терпеливо ждал моих подсказок). Игра доставляла нам взаимное удовольствие.
Макс, устроившись на кровати в спальне в халате поверх пижамных штанов и с книгой в руках, наблюдал за мной с огоньком во взгляде и изрядно напоминал кота, следящего за мышью. Разве что зрачки от азарта в ниточку не вытягивались, а в остальном — один в один. Но в общем и целом из образа тяжелораненого не выбивался. До самой вечерней перевязки.
Размотать бинт. Наложить мазь. Теперь забинтовать — плотно, фиксируя повязку петлями через большой палец. Туго, но в меру. Я увлеченно сопела, старательно и вдумчиво накладывая слои бинта, соблюдая все рекомендации целителя.
Готово, осталось только закрепить. Звонко щелкнули ножницы, рассекая ленту бинта, я крепко-накрепко завязала узелок и украсила его сверху кокетливым бантиком.
Идеально!
Но стоило мне только выпрямиться, оправляя задравшийся во время процедур свитерок, как мир вдруг рывком крутнулся, я взвизгнула, а в следующий миг обнаружила себя барахтающейся поперек Максовых коленей. В благодарность за мою самоотверженную заботу этот человек самым коварным образом дернул меня за локоть здоровой рукой и повалил на кровать!
Я возмущенно пыхтела, пытаясь выпутаться одновременно из одеяла, собственной длинной юбки, рассыпавшейся прически и твердого захвата и при этом не задеть больную руку. Наконец Максу эта возня (наверняка очень забавная — недаром эти звуки сверху так похожи на сдавленный смех) надоела, и он перестал придавливать мою поясницу. Я тут же извернулась змеей в попытке соскользнуть на пол, но меня снова вздернули и бесцеремонно усадили себе на колени. Верхом.
Извиваясь в попытке сползти, я попутно отплевывалась от волос.
Макс притянул меня поближе и наблюдал за моими маневрами с одобрительной ухмылкой. До меня же с некоторым запозданием дошло, что вот так вот ерзать и дергаться на бедрах у молодого, здорового (по большому счету) мужчины было ошибкой. Фатальной.
Я замерла, глядя ему в глаза. В этих глазах медленно разгоралось предвкушение, круто замешанное на желании. У меня внезапно пересохло во рту и екнуло в животе.
— Макс! — О, и голос почему-то сел! — Макс, лекарь ясно сказал: запястье не нагружать!
— Девочка моя, поверь, речь не о запястье. — Голос у моего мужчины хрипловатый, и весь вид Макса был такой родной, такой… будоражащий!
И горло перехватило от чего-то, болезненно напоминающего нежность. У меня после нашей детской возни на голове было сущее бедствие и тихий ужас наверняка, и юбка задралась самым непристойным образом, и ноги из-под нее торчали — самые обычные женские икры и ступни в толстых шерстяных носках. Совершенно не завлекательно. А он все равно смотрел на меня алчно, жаждуще. Голодный-голодный взгляд…
И от этого взгляда — как будто я единственная женщина на свете — и от понимания, что меня хотят любую — смешную, взъерошенную, нелепую — что-то поменялось в голове. Как будто маленькое солнышко взорвалось. Ладно, больной. Вам виднее. Если вы утверждаете, что на запястье нагрузки не будет…
Я медленно, томно прогнулась в спине и легонько потерлась о мужчину — теперь уже вполне намеренно, с полным осознанием последствий. И его руки на моей талии. А мои — на его груди. Мы целовались долго, со вкусом, прежде чем я начала избавляться от одежды — своей и его — неторопливо, вдумчиво подходя к вопросу. Плавно изгибаясь. Покачиваясь. Макс попытался нетерпеливо вмешаться, но с одной рукой больше мешал, и я не отказала себе в маленьком удовольствии — мстительно шлепнуть по этой руке. Да-да, по той самой, что недавно меня опрокинула!
Но разоблачение завершила в рекордные сроки…
…И потеряла себя в нахлынувшем желании. Растворилась в мужчине, перестала быть, думать, понимать. Только чувствовала. Только ощущала.
Спасибо тебе, родной. Ты не представляешь, какое удовольствие мне даришь.
Я лежала на груди у Макса, выводя петли и изгибы прихотливых узоров. Вот интересно — на меня после занятий любовью такое изнеможение накатывает, словно не удовольствие получала, а лес валила! Восхитительная слабость во всем теле не дает приподняться и сползти в сторону, но мужчина вроде бы не возражает.
Я улыбнулась гладкой загорелой коже у меня под носом — он просто не в том состоянии, чтобы возражать! Тоже, наверное, лес валил…
Запястье, кстати, не пострадало.
Словом, ожидаемых неудобств травма не доставила. Зато доставила неожиданные. Повышенная тактильность — профессиональный признак артефакторов. Мы ярко воспринимаем мир через прикосновение — и сейчас, я явно видела, Максу этих прикосновений остро не хватало. Он начинал движение — и опускал забинтованную руку. Бедный Макс! Я улыбнулась и поцеловала солоноватую кожу.
Мой бедный-бедный котик, он так страдает…
А вечером следующего дня к нам нагрянул Вольфгер Лейт. С визитом, извинениями и бутылкой. Бутылка была большая, густо-зеленая, кое-как протертая от пыли и, если верить словам вервольфа, досталась ему в наследство от дедушки и ждала своего часа уже многие десятки лет. Сообщив это, капитан стражи оглушительно чихнул. Видать, не соврал.
Макс вчитался в выцветшую этикетку, присвистнул и решил, что такие извинения грех не принять. Причем внутрь и можно прямо сейчас. Поэтому спустя несколько минут мы расположились в гостиной. Я выудила из серванта три крупных бокала на длинных ножках. Вольфгер откупорил бутылку, и густая темно-бордовая жидкость ударила о хрустальные стенки, расплескивая в воздухе душистый ягодный аромат.
Мастер протянул мне бокал. Капитан взял свой сам. Я не торопилась пробовать и пока только задумчиво, круговыми движениями покачивала его в руках. Мужчины тоже не торопились, позволяя вину «подышать», налиться вкусом и запахом, избавиться от душного бутылочного привкуса.
— Ты прости меня, Макс, — произнес Вольфгер уже не раз сказанные слова. — Облажались мы по-крупному.
Мой мастер согласно хмыкнул, не торопясь заверять стражника, что дело пустое. Оно и понятно, их недогляд едва не стоил ему жизни. Страшно подумать, что было бы, не надень Макс мой подарок.
— Оправдываться не буду, нет здесь оправданий. Но, коли интересно, могу рассказать, из-за кого ты все-таки кровь проливал. Хоть это и является, между прочим, государственной тайной.
Я хихикнула в ладошку. И не покривил ведь душой. Кровь была пролита! Целых пять капель из мужественной ссадины на лбу, которую Макс теперь, забываясь, то и дело тер, а потом шипел рассерженным кошаком и требовал подуть на ранку.
Не утерпев, я все-таки пригубила рубиновый напиток. Насыщенный, терпковатый вкус разлился на языке, оставив после себя приятное послевкусие с нотками вишни, дубовой бочки и почему-то еще шоколада. Я довольно зажмурилась и прислушалась к тому, о чем продолжал нам вещать капитан.
— В общем, есть у меня подозрение, что светит тебе, Макс, почетная грамота в рамочку на стенку и дарственная на какое-нибудь поместье у беса на куличках. Как выяснилось, наши местные ярые противники магии тут в общем-то и ни при чем. Нет, взрыв накопителя во время визита короля спланировали и собирались привести в действие они, но идею эту им подсунули. И за всей этой заварухой стоит не кто иной, как герцог Сайрин, двоюродный брат нашего величества.
Мы с Максом переглянулись. Меня в общем-то не особенно волновало, из-за кого именно на нас свалились все эти беды. Но мысль, что мы каким-то непонятным образом влезли в политические интриги на высшем уровне, поражала. А Лейт все еще не закончил одаривать нас ценными крупицами знания:
— Тот самый тип, что так лихо попытался избавиться от тебя с помощью артефактного ножа, был его доверенным лицом в этой компании. Он состоял в близких отношениях с ее главой и вполне успешно нашептывал ему на ушко свои идеи, направляя кипучую энергию этих товарищей в нужное русло. В итоге все просто: герцогу надоело быть герцогом, и он решил: а почему бы не стать королем?