ают, что православие лишило славян их воинской культуры. Это в корне неверно. Именно христианство по-настоящему осветило воинский подвиг во имя защиты Веры и Отечества. Начиная с императора Константина, увидевшего в небе перед битвой крест и слова: «Сим победишь», и кончая последними русскими царями, все они — христианские Государи — были верными сынами церкви и храбрейшими воинами.
И не случайно первыми носителями Христовой веры были римские легионеры Египта и Палестины. Этому есть множество свидетельств. В Египте даже были найдены древние тексты Евангелия, которые римский легионер носил в своей походной сумке. Русь Христианская тоже освятила подвиг ратоборства. Меч псковского князя Довмонта в XIV веке хранился в алтаре Троицкого собора города Пскова. Знаменитое древнерусское сказание «Повесть о Петре и Февронии» рассказывает о том, как князь Петр должен был чудесным образом обрести освященный меч для битвы с недругом в одном из Муромских храмов. Это ли не свидетельство духовного осознания религиозного опыта ратоборчества Христа ради, облеченного в форму мифа русским православным народом!
Возможно, здесь отражен древний обычай поклонения сакральному оружию — мечу, атрибуту бога войны у скифов и сарматов. Можно предположить, что именно с сакральным аспектом меча связана и его видовая неизменность на протяжении веков у скифов и отчасти сарматов. Сакрализация оружия — один из древнейших архетипов арийского мировоззрения. Именно меч как неизменный сакральный символ может служить для археологов этническим индикатором культур, связанных со скифо-сарматским этническим массивом в Евразии.
Законы германских племен лангобардов и баваров, ставших христианами, говорят о «священном оружии», то есть таком, которое было освящено, очищено от скверны греха. На таком оружии закон разрешал произносить клятву. Таким оружием можно было пользоваться, чтобы совершать суд Божий. Подобное освящение призвано было оправдать в глазах новоиспеченных и воинственных христиан сакральное использование оружия. Практика эта, разумеется, пришла из языческого прошлого, но столь прочно укоренилась в христианском обществе, в его правовом обиходе, что отвергнуть ее, особенно для ведущего сословия, которое оправдывало войной свое существование, не представлялось возможным. Буквальное понимание Священного Писания подкрепляло практику применения оружия, включив его в новую христианскую систему ценностей. В Писании меч — символ силы, справедливости и праведного отмщения. Разве Спаситель не сказал, что не мир, но меч принес Он на землю? Разве не сказал Он, что у кого нет меча, пусть продаст свой плащ и купит меч. («Продай одежду свою и купи меч». Лк. XXII, 36). Не призывал ли святой апостол Павел взять в руки меч Господен, то есть слово Господне? Не сказано ли в «Откровении Иоанна Богослова» об обоюдоостром мече, исходящем из уст восседающего на белом коне и ведущего за собой рать ангельскую? И не в Писании ли мы находим свидетельство тому, что последним христианам предстоит вступить в смертельную схватку со зверем Апокалипсиса и нанести ему «рану от меча» (Апок. 13,3; 13,14).
Разве не такой же подвиг с использованием освященного меча предвозвестительно, по отношению к Последней битве, совершил святой Муромский князь Петр, муж Февронии, получивший, по своей молитве, указание от некоего светлого отрока в муромской церкви Воздвижения Животворящего Креста Господня обрести в алтарной стене храма священный Агриков меч и убить коварного демона-змея, принимавшего образ его старшего брата Павла, совращавшего сей хитростью на блуд его жену?
Возражать, что аллегорический смысл всех этих призывов содержит отрицание применения оружия в земной жизни — бесполезно. Слово, особенно в понимании религиозно одаренных народов, обладает самостоятельной ценностью, особенно это касается драгоценного жемчуга слов Писания. Разумеется, с приходом христианства мечи более не освящают при помощи рунических заклятий. Возможно, первые проповедники христианства у северных народов, в их лояльности к наделению оружия «сакральными полномочиями», в освящении его преследовали две цели: во-первых, ввести воинские ритуалы в круг христианской культуры, «окрестить» древние священные обычаи; во-вторых, изгнать во имя Христа дьявольские силы, гнездившиеся в оружии, посвященном старым богам.
Литургическое освящение сменяет магический ритуал. Вместо рун появляются молитвы и христианские девизы. Есть мнение, что при принесении клятвы на оружие в христианскую эпоху главное значение имел не клинок, а рукоять. Действительно, в Средние века рукоять меча часто использовалась в качестве реликвария. Приобретение рукоятью крестообразной формы могло привести при совершении ритуального акта к «исчезновению» функциональной значимости меча как орудия войны. Он становился символом, священным предметом. В рукоять своего меча-спаты Дюрандаль Роланд вделал: кровь святого Василия, нетленный зуб святого Петра, власы святого Дионисия, божия человека, ризы Приснодевы Марии. Меч становился вместилищем святости и ее охранителем. Воин, присягнувший на подобной святыне и нарушивший данное слово, был уже не просто клятвопреступником, но совершал святотатство. Отныне клятва совершалась не на голом оружии, а на святых мощах. Вделанные в рукоять христианские святыни, возможно, мыслились как своего рода «магический» компонент, увеличивающий силу оружия, что, конечно же, говорит и об определенных языческих пережитках в подобного рода отношениях к святым мощам. Сама крестовина меча выполняла апотропеическую функцию: «Се крест Господен, которого бегут враги».
Современный специалист по истории европейского рыцарства И. Г. Лавриненко пишет: «В славные Средние века меч неизменно сопровождал жизнь христиан. В том числе во время Божественной Литургии. Например, при чтении Евангелия рыцари до половины обнажали свои мечи, показывая свою готовность сражаться за веру. Уж они-то помнили слова Папы Римского Николая I (852— 867), когда он, отвечая на вопрос о законности применения оружия в «Response ad consulta Bulgarorum», писал: «...человек, который сам не готовит оружия для защиты себя и своей страны, искушает Бога».
Для понимания отношения христиан к воинскому долгу как особому церковному послушанию приведем и еще одно интересное свидетельство, процитировав того же автора: «Вспоминая девиз Крестовых походов «Так хочет Бог» (Deus vult!), в памяти возникает один примечательный эпизод из Ветхого Завета. Когда евреи отлили себе идола — золотого тельца — и стали ему поклоняться как Богу, Моисей, уничтожив тельца, стал «в воротах стана и сказал: кто Господень, — ко мне! И собрались к нему все сыны Левиины. И сказал он им: так говорит Господь, Бог Израилев: возложите каждый свой меч на бедро свое, пройдите по стану от ворот до ворот и обратно, и убивайте каждый брата своего, каждый друга своего, каждый ближнего своего. И сделали сыны Левиины по слову Моисея: и пало в тот день из народа около трех тысяч человек. Ибо Моисей сказал: сегодня посвятите руки ваши Господу...» (Исх. XXII, 1—29). Этот эпизод с Моисеевым мечом свидетельствует о том, что убиение людей может не являться грехом, если совершается по слову Божию.
И пусть для современного гуманистического сознания это место из Священного Писания покажется страшным, для средневекового человека пламенной веры не могло быть ничего превыше воли Господа. Все остальные ценности, на которые мы в своем неоязыческом отуплении молимся, для него носили относительный, подчиненный требованиям веры характер. Крест в сердце, меч в руке — с этим благородное сословие жило и с этим уходило в могилу, до конца исполняя свой долг крестоносных меченосцев.
Уже в XX веке замечательный русский мыслитель И. А. Ильин отчеканил это мировоззрение в этико-религиозный постулат: «Поднявший меч за веру и правду не праведен, но прав». Меч связал воедино древнюю языческую европейскую духовную традицию и христианство. Оружие, освященное авторитетом Церкви, стало служить святому делу защиты верующих. И война продолжала и после принятия народами христианства мыслиться как психомахия.
Но оставим Европу и вернемся в родное Отечество. Попробуем отыскать истоки сакрализации оружия в русской традиции. История загадочного меча «Меринга» позволит нам проследить корни становления воинского священного сословия в Древней Руси и убедиться в древности традиции почитания меча у восточных славян. Обратимся к скандинавским преданиям. Скандинавская «Сага о Бьерне», некоем исландце, побывавшем на Руси у конунга Вальдимара около 1008—1010 годов, описывает реальные и мифические подвиги на Руси этого викинга. Записана была сага в начале XIII столетия, хотя сложилась намного раньше. Нам она интересна тем, что дает интереснейшую информацию о высочайшем социальном статусе самого понятия «Витязь» на Руси при Владимире Святом.
Сага повествует: «Говорят, что, когда Бьерн был в Гардарики у Вальдимара конунга, случилось, что в страну ту пришла неодолимая рать, и был во главе ее витязь тот, который звался Кальдимар, рослый и сильный, близкий родич конунга, величайший воин, умелый в борьбе и очень смелый; и говорили о них, что они имеют одинаковое право на княжество, Вальдимар конунг и витязь; тот потому не получил то княжество, что он был моложе, а потому он занимался набегами, чтобы добыть себе славу, и не было другого воина, такого же знаменитого, как он, в то время на Востоке».
О ком идет речь в саге, сказать сложно. Само слово «родич» использовалось скальдами, когда точная степень родства им не была известна. Был ли Кальдимар действительно родичем Владимира Красное Солнце, или это плод фантазии скальда, а вернее, самого Бьерна, остается загадкой. Но для нашего повествования сейчас важнее оценить статус витязя в Древней Руси. Вальдимар послал людей с предложением мира к своему сородичу. .
Сага продолжает: «И просил он прийти с миром и взять половину княжества. Но витязь тот сказал, что княжество то должен иметь один он... После того предложил конунг дать человека для единоборства, и витязь тот согласился с тем условием, что он возьмет то княжество, если одолеет того человека, а если витязь тот падет, то конунг будет владеть своим княжеством, как раньше...»