[257] За законом о Галлии должен последовать вопрос об амнистии, и было бы нелегко на этой почве сопротивляться Антонию и ветеранам. В этот момент Гирций, здоровье которого уже давно было подорвано, тяжело захворал,[258] что серьезно обеспокоило консерваторов. Если Гирций умрет, то на его место Антоний, конечно, заставит избрать на 43 год отъявленного цезарианца.
Приезд Цицерона в Рим
Однако похвалы, полученные Пизоном, желание заставить забыть свое недавнее путешествие, увещания всех тех, кто говорил, что только он может спасти республику, оказали свое влияние на Цицерона. Заботы, связанные с его частными делами, также заставляли его бывать в Риме. Паника, причиненная законом de permutatione, свела на нет весь его бюджет, установленный с таким трудом Аттиком; последний недавно писал ему, что для уплаты его долгов необходимо взыскать с должников, потому что невозможно более найти денег взаймы.[259] Но в такие трудные времена Цицерон вовсе не мог вернуть взятые у него деньги иначе, как обратившись лично к своим должникам. Поэтому, поборов последние колебания, Цицерон 31 августа приехал в Рим, где был горячо принят своими друзьями и поклонниками.[260] По счастью, к его прибытию Гирций был уже вне опасности.
VII. Аукцион ветеранов
Lex iudiciaria и lex de vi et majestate. — Экономический и моральный кризис Италии. — Скандалы в заседании сената 1 сентября 44 года. — Вымышленные покушения Октавиана на Антония. — Отъезд Антония в Брундизий. — Отъезд Октавиана в Кампанию. — Антоний и македонские легионы. — Октавиан домогается свидания с Цицероном.
Положение в Риме
Когда Цицерон приехал в Рим, Антоний уже объявил два других закона — lex de tertia decuria и lex de vi et majestate — и отдал приказ четырем македонским легионам — второму, четвертому, тридцать пятому и марсову — переправиться через Адриатическое море. Таким образом, с присоединением сюда легиона «Жаворонка», у Антония под руками в Италии образовалась значительная сила на случай, если бы Децим после своего возвращения из-за Альп отказался признать закон. Напротив, он не сделал никакого предложения по поводу амнистии, т. е. постоянно заигрывал с народом и цезарианцами, не затрагивая этого вопроса, казавшегося ему слишком опасным. Консерваторы, так же как и он, очень боялись этого. Первым из предложенных законов он льстил солдатам, разрушая аристократическую реформу судов, произведенную Цезарем в 46 году: впредь не одни только сенаторы и всадники, т. е. граждане высших классов, но также центурионы, низшие офицеры армии, должны быть внесены безотносительно к их цензу в список граждан, из которых по жребию выбирались для quaestiones судьи (которых теперь мы называем присяжными).
Второй из законов постановлял, что всякий гражданин, обвиняемый в majestas или vis (под этими двумя именами подразумевались все преступления против общественного порядка), имел jus ргоvocationis к комициям, уничтоженное Суллой и Цезарем.[261] Этим законом Антоний осуждал казнь Герофила и убийства 47 года, делая почти невозможным быстрое подавление восстаний. Наконец, чтобы в целях безопасности еще раз удовлетворить народ, хотя, с известной точки зрения, этот шаг был очень смелым, Антоний хотел предложить сенату на следующий день, 1 сентября, прибавить к погребальным почестям, воздаваемым Цезарю ежегодно его фамилией, общественные молебствия, подобные молебствиям, обращенным к богам; иными словами, он предлагал обожествление Цезаря и придание ему божественного сана.[262] Ненависть римлян к восточным суевериям за два месяца принесла большие успехи. От первых наивных приношений со стороны невежественной черни на алтарь Герофила в течение одного месяца перешли к декламациям Октавиана по поводу кометы и души диктатора, к концу же второго месяца хотели официально ввести культ Цезаря.
Затруднительное положение Антония
Народная партия снова казалась победоносной, а ее победа даже более блестящей, чем победа 59 года. Однако Антоний умел подражать Цезарю в той стремительности, с которой его учитель использовал свою победу, до конца не давая неприятелю ни минуты покоя. Он действовал до сих пор с большой осмотрительностью: колебался, вывертывался, возвращался назад; он принимал бесконечные предосторожности для защиты своей жизни;[263]малейшая оппозиция беспокоила его; усталость, волнения, пьянство сделали его более раздражительным, чем обыкновенно.[264]Но дело было не только в том, что эти два человека были разные, но и в том, что обстановка также изменилась со времени первого консульства Цезаря, и не в пользу его подражателя. В эпоху первого консульства Цезаря воспоминания о междоусобной войне Суллы и Мария были уже далеко; заговор Катилины, опасность которого, впрочем, была сильно преувеличена, был побежден; победы Лукулла и Помпея на Востоке были у всех в памяти; богатство нации быстро росло, оживлялась интеллектуальная деятельность. Привычка постоянно жаловаться не мешала верить в будущее, большую катастрофу люди считали невозможной, и их не очень тревожили настоящие трудности, долги, административные беспорядки, политическая нечистоплотность. Свершенная Цезарем революция была принята пассивно, вернее, даже вызывала недоумение у буржуазии, которая так сильно повлияла на социальную жизнь Италии.??
Консервативная партиясентябрь 44 г. до Р. X
Теперь положение было совершенно иное. Все классы и все партии??испытали столько горьких обольщений, перенесли столько лишений, что богатые и бедные, консерваторы и люди народной партии одинаково устали, почувствовали отвращение и недоверие. Социальная и политическая жизнь Италии была совершенно дезорганизована. Хотя вся Италия более чем когда-либо была пропитана консервативным духом, боязнью революций, ненавистью к демагогии, любовью к порядку, все же не было более истинной консервативной партии, а высшие классы тонули в грубом эгоизме, который Аттик выразил в письме к Цицерону следующим образом: «Если республика погибла, то спасем по крайней мере наше имущество».[265] Но разве с таким подходом не рисковали потерять сразу й республику, и имущество? Никто из молодых людей не осмеливался более ринуться в борьбу с революцией. Молодое поколение не приходило на помощь к старым борцам, число которых уменьшилось, их было недостаточно, чтобы защитить интересы богатых классов. Только немногие, более смелые и энергичные граждане, думали о самозащите, и, хотя это кажется парадоксальным, придуманные этими индивидуалистами при общей дезорганизации их партии проекты часто славились безумной смелостью. Бели Кассий хотел отправиться на завоевание Востока один на нескольких кораблях, то в это же время другой человек, имени которого мы не знаем, замышлял в согласии с несколькими менее беспечными консерваторами нечто гораздо более смелое и трудное, а именно: поднять во что бы то ни стало македонские легионы против их генерала, обвиняя Антония в том, что он был слишком нерадивым и недостаточно верным другом Цезаря. С подобным обвинением обращались не только к друзьям консерваторов, которых было много в числе офицеров этих легионов, но и к самому Октавиану и к его еще более многочисленным друзьям. Первые попытки поссорить Октавиана и Антония не имели успеха, потому что вмешались ветераны, но и Марцелл, и другие знатные друзья его семейства убеждали Октавиана, что, несмотря на примирение, он не должен верить Антонию, а напротив, должен помочь им посеять рознь между войсками слишком дерзкого консула.
Народная партия
Но если действия консервативной партии сводились к отдельным интригам, то и в народной партии не было единодушия. На ее стороне, без сомнения, были все симпатии народа, в котором поклонение перед Цезарем и ненависть к его убийцам все возрастали; партию поддерживала также коалиция ветеранов и колонистов Цезаря, интересы которых совпадали — они желали или сохранить то, что они получили от диктатора, или получить то, что последний обещал им. Ветераны громко требовали новых битв, а взамен предлагали своим вождям что угодно, даже власть над империей. Но не было никого, кто без колебания осмелился бы взяться за меч. Никто не мог забыть мартовские иды, когда Цезарь, завоеватель Галлии, основатель стольких колоний, пожизненный диктатор, был зарезан днем своими малодушными друзьями и другими лицами в сенате, бывшими у него в долгу, и никто не осмелился броситься ему на помощь. Никто не мог забыть страшную неразбериху в народной партии после смерти своего вождя, превратившейся в несколько месяцев из господствующей партии империи в сброд бандитов и авантюристов; никто не избежал всеобщего уныния; никто не рассчитывал более, как некогда, что удадутся все завоевания, что долги без труда будут уплачены, что политический и экономический кризис, раздиравший Италию, может когда-нибудь окончиться. Италия недавно отчаянно искала выход из своего положения, но гражданская война только усилила развитие всех бедствий. Страшный удар был нанесен крупной собственности, и многие огромные имения, например, имения Помпея и Лабиена, были конфискованы и разделены. Многие трибуны и солдаты Цезаря, став зажиточными и богатыми,[266] если не совсем обеднели, то намного сократили свои доходы; средний класс был не менее обременен долгами. В течение некоторого времени над всеми партиями властвовала сильная революционная диктатура, но в одно утро несколькими ударами кинжала она была грубо уничтожена, и состояние римского мира резко ухудшилось. Государство не имело более управления, оно было то в руках Герофила, то в руках Фульвии.??