Даша придумывала, как ей помочь маме. Что еще неделю назад было для нее абсолютно нехарактерно. Недаром говорят, что общие проблемы объединяют конфликтующие стороны. К тому же, ощутив себя ведьмой, Даша почувствовала, что взрослеет. Причем необратимо.
А отец семейства, Авдей Белинский, не мог избавиться от какой-то пустой, глупой, но чрезвычайно навязчивой мысли. Причем мысль была облечена в рифму и колотилась о стенки черепа в ритме пульса, требуя выхода…
Он неожиданно встал из-за стола, отодвинув тарелку с недоеденным творогом и быстро прошел в кабинет-библиотеку.
— Ты куда? — удивилась Вика.
— Минутку! — уже из кабинета отозвался фантаст. — Нашел!
Он почти галопом вернулся на кухню и с торжествующим видом продемонстрировал семейству книгу с оттиснутым на обложке знаком бесконечности.
— Нашел время изучать творческое наследие вампиров! — фыркнула Вика.
— Ой! — потянулась к книге Дарья. — Я такого раньше не видела. Это что, правда, все вампиры написали?
— Да, но дело сейчас не в этом. — Авдей торопливо листал страницы, не замечая, как странно смотрит на него жена. Ее зрачки расширились, заполнив все пространство глаз глухой чернотой, и лицо стало походить на венецианскую карнавальную маску…
— Вот оно! — Наконец Авдей нашел нужную страницу и прочел вслух:
Я пишу тебе в день похорон.
Слишком солнечно, ветрено слишком.
Словно древний угрюмый Харон
Уподобился в чем-то мальчишкам.
Ни к чему был отточенный кол
Из дрожащей от злости осины.
Я хотел, потому и ушел.
Я ослаб, потому что был сильным.
Мне не нужно ни шпаги, ни пуль
Для того, чтоб рассыпаться прахом.
И серебряной ниточки пульс
Лишь любовь оборвет одним взмахом.
Меловые кресты на дверях —
Чтоб уже никогда не вернуться.
Я пишу тебе, слыша твой страх,
Что ты больше не сможешь проснуться.
Это просто — еще один раз
Встретить смерть в окончательной фразе.
И серебряных ласковых глаз
Не бояться, сгорая в экстазе.
Моим пеплом осыплют камыш
И приречный осот. И текуча
Станет бывшая жизнь. Ты молчишь.
Ты не веришь в божественный случай.
Это право твое. А мое —
Быть убитым любовью твоею.
Как вонзалось святое копье
В беззащитно-греховную шею!
У тебя еще будет герой —
Из легенд и забытых пророчеств.
Я пишу тебе в день похорон
Своих собственных. Спи. Доброй ночи.
— Как называется стихотворение? — спросила Дашка.
Авдей взглянул:
— «О том, как меня убили». Названьице!
— Кто автор? — неживым голосом вопросила Вика, и тут все с некоторой душевной дрожью обратили внимание на то, как она выглядит.
— Любимая, что с тобой? — задохнулся от ужаса Авдей.
Черные провалы вместо глаз изучали его лицо.
— Кто автор? — повторила Вика, распространяя вокруг себя волну непонятного мертвящего холода.
Авдей автоматически заглянул в книгу и сам ахнул:
— Роман Кадушкин! Но ведь этого стихотворения раньше здесь не было!
— Не было, — мертво подтвердила Вика. — Я написал его после того, как мою плоть испепелила чуждая Сила.
— О господи! — взвизгнула Маша.
Черные провалы теперь смотрели на нее:
— Вспоминаешь ли ты обо мне хоть иногда, девочка? — Голос Вики оставался по-прежнему мертвым и безучастным.
— Р-роман?!
— Да. Хотя теперь у меня нет имени. У меня нет ничего. Кроме духа скорби и мучения, обреченного на преисподнюю… — говорила Вика, неестественно выпрямившись на стуле. — Я вернулся лишь на миг, чтобы отвести от вас опасность. Я знаю, кто убил меня и моего отца, кто охотится за вампирами. Но я не желаю мести. Я прошел свой путь до конца. Но я не хочу, чтобы вам грозила беда. Знайте: вампира убьет сила огня, вампира покалечит сила серебра, вампира испепелит сила солнечного света. Но только чувство, делающее смертных бессмертными, развоплотит и рассеет вампира навсегда.
— Любовь?
— Да. Я любил Мари. Я умирал, помня об этой любви. И этой любовью я спасу ее, прежде чем навсегда вернуться в свою обитель Тьмы. Ничего не бойтесь.
Произнеся эти слова, Вика, как кукла, рухнула со стула. Когда Авдей кинулся к жене, она открыла вполне человеческие глаза и затряслась словно в лихорадке:
— Он задействовал мое сознание! Он теперь здесь и не уйдет, пока не наступит утро!
— Он — Роман Кадушкин?
— Да! — Вика потребовала бренди и пила его, морщась, стуча зубами о край стакана. — Это неправильно! Развоплощенный не может проникать в сознание человека! Не способен!
— Мам! — Маша все никак не могла прийти в себя от увиденного и услышанного. — Знаешь, Рома всегда говорил, что он неправильный вампир. И возможно, что он вышел из Тьмы для того, чтобы помочь нам.
— Не верю! — Вика поперхнулась бренди и раскашлялась. — Есть непрелож-кх-кх-ные а-кх-сиомы! Волга впадает в Кх-кха-спийское море. Сон разума рождает чудовищ. Ник-кх-огда не связывайся с вампиром, а если свяжешься — береги шею! Не верю я в потустороннее милосердие и бескорыстие, особенно если его предлагает Тьма!
И Вика принялась шептать заклинания, водя по своему телу вытянутыми лодочкой ладонями. Эти манипуляции она разъяснила так:
— Не желаю, чтобы он снова подключился к моему гипофизу!
Та же самая процедура была проделана с дочерьми и с мужем. Вслед за этим Вика схватила связку несчастных сушеных нетопырей и ожесточенно принялась украшать ими стены всех комнат.
Вслед за нетопырями пришел черед обычного школьного мелка. Вика, словно в трансе, рисовала им кресты на дверных косяках и подоконниках, непрерывно шепча заклинания. Потом достала из своей шкатулки, всегда мирно красующейся на туалетном столике в спальне, пригоршню серебряных украшений: цепочек, колье, медальонов, перстней, кованых кубачинских браслетов и серег. Отдала дочкам:
— Наденьте!
Авдею сунула в руки набор серебряных вилок.
— Мне их как, в зубы взять? — поинтересовался фантаст.
— Надо будет — возьмешь, — лаконично ответствовала супруга фантаста.
На часах было без четверти полночь.
Семейство Белинских и неприкаянный дух вампира Кадушкина приготовились к грядущим боевым действиям…
Ака хали олалу халули,
Ака хала лала охала.
Ака нгуни охлаимахалуи
Ака мвани нгунихлала…
— Слушай, Сото… Вот что ты такое поешь? О чем эта пэсня?
— Эта песня есть о том, как один нгуни ушел из дома на охоту на целых двенадцать лун. А когда он вернулся домой с добычей, его старшая мвана уже умывала охломахаи другому нгуни.
— Вах! Все жэнчины одинаковы! И что он сдэлал с измэнницей?
— Он убил того нгуни и заставил свою мвану приготовить из его головы еду. И вырвал сердце у нгуни и заставил мвану съесть это сердце, а потом повел мвану на вершину самой высокой горы и сказал: «Стань птицей». И она летела долго-долго, пока не встретила камни…
— Вах! Какой страшный история! Твой нгуни настоясчий джигит!
…Сото и Ираклий сидели в «предвариловке» и маялись бездельем. Сменившийся дежурный, получив от князя некую мзду, принес невинно заключенным кой-какой снеди. Ираклий уминал сэндвич. Сото хрустел чипсами и смотрел, как за пыльным окошком камеры угасает день.
— Я слышал, что девочки сбежали, — сказал он и аккуратно припрятал пустой пакетик из-под чипсов в карман шорт. — Это хорошо. Значит, нас скоро освободят.
— Вэдь ты колдун, дарагой! — воскликнул Ираклий. — Сдэлай так, чтобы эти замки сами открылись и мы вышли из этого клоповника!
— Нельзя, — кратко ответил Сото.
— Пачему, дарагой?
— Злого духа Кусаи-Милицаи нельзя одолеть, так сказал мне нванга Авдей.
— Много он понимает… — Ираклий улегся на жестком топчане, закинул руки за голову и принялся печально напевать:
Я вчера бродил среди скал —
Динамитный шашка искал…
А нашел — летел далеко.
Ты прощай, моя Сулико!
Был бы я простым чабаном,
Пах бы я овечьим… молоком.
А сидел в засаде в горах,
То еще б сильнее пропах…
— Слушай, Сото! — повернулся он к колдуну. — Давай хоть пэсни петь, чтоб нэ так скучно сиделось!
Сото согласился. И из уст его полилась народная нгунийская песня, приведенная выше.
— Нет, дарагой! Эта пэсня слишком грозная. Другие знаешь?
Колдун кивнул и взревел дурным голосом, дирижируя руками в такт:
Silent night, Holy night, all is calm,
All is bright.
Round yon Virgin, Mother and Child,
Holy infant, so tender and mild
Sleep in heavenly peace,
Sle-e-p in heavenly pe-e-e-e-ace!
Ираклий растроганно всхлипнул:
— Откуда такой хороший пэсня знаешь? У нас в Кутаиси ее дома всегда на Рождество пели…
— К нам в племя давно-давно приезжал миссионер. Я тогда был little child. Он научил нас петь эта песня, говорить по-английски, а потом на нгуни напали бгваны-людоеды и похитили мистера Коннери…
— Эй, парни! — стукнул к ним в дверь дежурный. — Вы того, не шумите.
— А когда нас выпустят?! — заорал Ираклий.
— Выпустят-выпустят. Вот начальник отделения придет, беседу с вами воспитательную проведет, документы проверит, и утречком идите на все четыре стороны.
— Развэ начальники ходят на работу по ночам, а? Врешь ты все, участковый!
Дежурный хмыкнул:
— Наш только по ночам и появляется. Принцип у него такой. Так что не волнуйтесь. Скоро вы его увидите.
Дежурный потоптался еще у железной двери. Потом звякнул замок и молоденький сержантик проник в камеру с искательной улыбкой:
— Слышь, ребятёжь… Может, в картишки перекинемся? Пока главного нет и все спокойно…