Но памятникам битвы в Москве не повезло. Заложенный в честь нее Дмитрием Донским храм Всех Святых на Кулишках — Славянской площади многократно перестраивался и сохранил фрагменты первоначальной кладки лишь в подземной части. Основанный по тому же поводу и особенно любимый князем Высоко-Петровский монастырь в нынешнем своем виде говорит об одном XVII веке. Церковь Рождества Богородицы вообще на долгие годы исчезла, превращенная со временем в замурованный подклет построенной над ней кирпичной Рождественской церкви. Совсем недавно реставраторам удалось восстановить всю красоту постройки княгини Евдокии — кладку больших белокаменных блоков с тонкими швами, двери с перспективными порталами, круглые окна с напоминающими раковины обрамлениями. И это единственная из кремлевских построек, которая воссоздает сегодня для нас образ архитектуры XIV столетия.
Сама строила храм, сама в нем и молилась теперь уже со старшей своей невесткой, которую тоже приняла в дом по завещанию мужа. Еще во время своих поездок в западные земли решил Дмитрий Иванович породниться с воинственным и неукротимым литовским князем Витовтом. Решил, но свадьбы сыграть не успел. Евдокия не преступила его воли — через год после кончины мужа ввела в дом женой вступившего на отцовский престол сына Василия литовскую княжну Софью Витовтовну, ту, на чьи плечи на долгие годы легло правление всем Московским княжеством. А Софья Витовтовна и не отрицала, что многому научилась у свекрови — и как о государстве заботиться, и как к боярам подход искать, и как слуг верных находить, и как выше всего ценить ратный труд и военную доблесть. Одного не постигла — как беречь в семье мир.
Только об этом Евдокия не могла узнать. Прожила княгиня немногим больше пятидесяти лет, перед кончиной успела принять постриг, составить духовную на все, чем сама владела. И как памятник «мои княгини» остался в «Повести о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича» знаменитый плач Евдокии по муже, образ неизбывного вдовьего горя.
«Видевши же княгыни его мертва на постели лежаща, и воспла-кася горкым гласом, огненыя слезы изо очию испущааша, утробою распалавшеся и в перси свои руками бьющи, яко труба рать поведающи и яко арган сладко вещающи: „како умре, животе мой драгий, мене едину вдовою оставив? почто аз преже тебя не умрох? како заиде, свет очию моею? где отходиши, скровище живота моего? почто не промолвиши ко мне? цвете мой прекрасный, что рано увядаеши? винограде многоплодный, уже не подаси плода сердцу моему и сладости душе моей; чему, господине, не возриши на меня, не промолвиши ко мне, уже ли мя еси забыл? что ради не взозриши на мя и на дети своя? чему им ответа не даси, кому ли мне приказываешь? солнце мое, рано заходиши; месяць мой прекрасный, рано погыбаешь; звез-до всточная, почто к западу грядеши? Царь мой! како прииму тя или послужю ти? где, господине, честь и слава твоя, где господство твое? Осподарь всей земли Русьской был еси, ныне же мертв лежиши, ни кем же не владееши; многыя страны примирил еси и многыя победы показал еси, ныне же смертию побежден еси, изменися слава твоя, и зрак лица твоего применися во истление; животе мой, како повесе-люся с тобою?… аще бог услышить молитву твою, помолися о мне, княгине твоей: вкупе жих с тобою, вкупе и умру с тобою, уность не отъиде от нас, а старость не постиже нас; кому приказываеши мене и дети своя?…“
Анна Ивановна, княжна Московская
Боброк-Волынский, сын литовского князя на Волыни Мориата Михаила Гедиминовича. Был Боброк-Волынский духом беспокоен и неуживчив. Отважный и умелый воин, он оставил родную Волынь и сначала стал тысяцким у такого же, как он, воинственного и непокорного нижегородского князя Дмитрия Константиновича. Нижегородский князь мечтал о московском столе, и в течение трех лет, в 1360–1363 годах, дважды получал великое княжение, отнимая его у московского Дмитрия Ивановича, будущего Донского. Отнимал, а потом добровольно от собственных посягательств отказывался, занятый постоянными сражениями с грабившими его земли кочевниками. Ничьей помощи по-настоящему не искал, разве что сам, один на один, пытался миром договориться с ханами, предавая не раз интересы Москвы. Потому и не вышел со своим войском на Куликово поле, потому принимал у себя со всяческими почестями посла хана Тохтамыша во время нашествия последнего на Москву.
Только долго Боброк-Волынский в Нижнем Новгороде не задержался, предпочтя службу у великого князя Московского. В декабре 1371 года он уже выступил против рязанского князя Олега Ивановича во главе доверенной ему Дмитрием Донским московской рати. «Сурови, свирепи, высокоумни», по выражению летописца, рязанцы, похвалявшиеся, что без оружия, одними ремнями и арканами, справятся с трусливыми москвичами, оказались наголову разбитыми в битве при Скорнищеве. Московский князь получил возможность изгнать Олега и посадить на рязанский стол князя Владимира Пронского.
Не вина Боброка-Волынского, что воспользоваться результатами победы толком не удалось. Той же зимой с помощью одного из татарских царевичей Олег Иванович вернул себе свой рязанский стол. Воевать этот сын великого князя Ивана Александровича умел, страха, но и жалости не знал. Первый раз летописцы назовут его имя, когда 22 июля 1353 года рязанцы ворвались на Московские земли и захватили город Лопасню, которая с того времени осталась за ними. Постоянно приходилось Олегу Ивановичу отражать татарские набеги. Причина похода на него в 1371 году московской рати во главе с Боброком остается неизвестной, зато в 1378 году рязанцы вместе с москвичами одерживают победу на берегах Вожжи. А годом позже Мамай с такой яростью опустошает рязанскую землю, что, по словам летописца, ее надо было снова населять. Не потому ли в канун Куликовской битвы Олег Иванович предпочел заключить союз с Мамаем, чем стать под московские знамена, хотя от непосредственного участия в битве и сумел уклониться.
Служба Боброка-Волынского у Московского князя легкой не была, и ценил ее Дмитрий Донской очень высоко. Одно из доказательств — земля на берегах Сетуни, за которой до наших дней сохраняется имя Дмитрия Михайловича. В 1376 году вместе с московской и нижегородской ратью выступает он против болгар и заставляет их принять условия Дмитрия Донского. Объединение двух сильных ратей было тем понятней, что Московский князь взял себе в жены княжну Евдокию, дочь нижегородского князя. Старые противники породнились. Породнился Дмитрий Донской и с Боброком-Волынским, отдав за него свою сестру Анну.
В 1379 году Боброк вместе с двоюродным братом Донского, Владимиром Андреевичем Храбрым, и братом жены последнего, Андреем Ольгердовичем, «ходят на литовскую землю», где берут Стародуб и Трубчевск. И это в канун Куликова поля, когда Московский князь доверил Боброку командование самым важным для исхода битвы засадным полком. Слишком важно было здесь не поторопиться, но и не опоздать. Хладнокровие, безошибочный военный расчет и беззаветная храбрость Боброка во многом определили победу в труднейшем сражении.
Мария Кейстутовна, княгиня Серпуховская
И рече князь Дмитрий Иванович брату своему князю Владимиру Андреевичу: «Брате милый, сами есьмя собе два брата, сынове есми великого князя Ивана Даниловича, а внучата есми великого князя Данилы Александровича, а воеводы у нас велми крепци, а дружина сведома, имеют под собою борзые комони, а на себе доспехи злаченые, а байданы булатные, а шеломы черкасские, а щиты московские, а сулицы немецкия, а копия фряския, а кинжалы сурские. А дорога им сведома, а перевозы у них ставлены, но еще хотят главы своя положити за землю Русскую и за веру христианскую…»
Семья была одна, а судьба складывались по-разному. По сравнению со старшим братом младший сын Калиты осиротел совсем рано — тринадцати лет от роду. Получил в удел от отца Серпухов, звался князем Серпуховским, а жил в Московском Кремле, на дворе, который стоял между Архангельским собором и двором князей Мстиславских. Правда, век его оказался коротким, хотя след по себе Андрей Иванович и оставил, не мечом — дипломатическими ходами.
Вечными недругами Москвы были беспокойные воинственные литовские князья. Великому князю Гедимину удалось и владения собственные расширить, и Тевтонскому ордену противостоять, и не один дипломатический розыгрыш решить в свою пользу, благо мира между удельными князьями никогда не бывало. С его смертью сыновья Кейстут и Ольгерд Гедиминовичи, поняв, что каждому в своем уделе справиться с тевтонцами не под силу, объединились, третьего, непокорного, брата из Вильнюса изгнали. Великокняжеский престол занял Ольгерд, но правили братья вместе. Рука княжны Марии Кейстутовны означала их поддержку и помощь, которые очень могли пригодиться и Москве, и Серпуховскому княжеству. Ее-то и получил потерявший первую свою жену Андрей Иванович. Поселились супруги на своем кремлевском дворе. Здесь вековала свой вдовий век вдвоем с сыном Владимиром Мария Кейстутовна — князь Андрей умер, имея от роду двадцать шесть лет. Отсюда переселилась в основанный ею в 1386 году московский Рождественский монастырь, приняла постриг и была похоронена.
Для Владимира Андреевича Храброго, или Донского, как его стали называть после участия в Куликовской битве, кремлевский двор представлял место зимнего пребывания, подмосковное село Ясенево — летнего. Князь Серпуховской-Боровский не хотел расставаться со своим двоюродным братом Дмитрием Донским, жил с ним, по словам грамот тех лет, «в любви и дружбе», в раздоры не входил, помогал защищать Москву от набегов Ольгерда, защищал от ливонских рыцарей Псков, а еще известен был тем, что первым заказал знаменитому Феофану Греку написать на стене одной из своих палат вид Москвы. Оставалось у Владимира Андреевича время и на собственное удельное княжество. В 1374 году князь «заложи град Серпухов дубов», а чтобы привлечь в него население, дал «людем и всем купцам ослабу и льготу многу».