Япония, придерживавшаяся принципа самоизоляции и долгое время находившаяся на «задворках» мировой политики, в середине XIX века благодаря реформам Мэйдзи (1867–1868) императора Муцухито решительно встала на путь проведения буржуазных социально-экономических преобразований и в короткие сроки заняла достойное место среди ведущих держав мира. При этом, однако, становление Японии как мощной тихоокеанской державы происходило не только мирным, но и военным путем. В принципе, здесь не было чего-то необычного: практически все мировые державы пришли к своему статусу через войны и конфликты со своими соседями. Такова была логика исторического развития того времени. Небольшое островное государство крайне нуждалось в ресурсах для своего развития, и поэтому наиболее легким и «естественным» для той эпохи колониальных захватов стало стремление Японии решить свои проблемы военным путем. Сначала последовал ряд конфликтов и войн с Китаем, в результате чего Япония добилась некоторых преимущественных прав в этой стране, где уже вовсю хозяйничали западные державы. Затем был осуществлен захват Кореи. Наконец, когда интересы России и Японии столкнулись в Маньчжурии и на Корейском полуострове, вспыхнула русско-японская война 1904–1905 годов, в результате которой Россия потерпела поражение, а Япония приобрела новые территории (южную часть острова Сахалин и часть Курильских островов), а впоследствии в 1910 году аннексировала Корею. С того времени российско-японские противоречия стали одними из основных в сложной системе взаимодействия национальных интересов различных государств на Дальнем Востоке.
В советское время советско-японские противоречия усугубились идеологическим противостоянием. Японское правительство приняло активное участие в военной интервенции в Советскую Россию, увидев в большевизме, как и другие капиталистические страны, угрозу собственным государственным устоям. Пропагандируемой идеологии интернационализма японские военно-политические круги противопоставили доктрину национализма, одним из ярких выразителей которой стал Араки – военный министр Японии в 1931–1934 годах. Японский национализм наложился на исторически сформировавшуюся идею территориальной экспансии и мессианства японской нации, которая, как проповедовали видные политические и общественные деятели Японии, призвана нести прогресс и цивилизацию народам Восточной Азии, объединяя их «под одной крышей» («хакко итиу» по-японски). Так родилась идея «сферы сопроцветания Великой Восточной Азии». В эту сферу включались обширные пространства от Сибири и советского Дальнего Востока до Австралии. При этом один из основных тезисов, обосновывавших экспансию Японии, заключался в том, что Азия должна быть для азиатов, а США, Великобритания и другие западные страны должны прекратить угнетать азиатские народы и уйти из региона.
Поэтому для японской политики того периода была свойственна определенная двойственность. С одной стороны, она носила явно антисоветский характер, поскольку СССР рассматривался не только геополитическим, но и идеологическим противником. С другой стороны, противоречия Японии с западными странами в регионе, главным образом с Великобританией и США, периодически вызывали обострения в их отношениях.
Центром притяжения национальных интересов участников этого крупного многостороннего противостояния являлся Китай в силу своего выгодного стратегического и геополитического положения, богатых природными ископаемыми и человеческими ресурсами территорий. Тем не менее ведущие западные государства, соперничая между собой, зачастую пособничали своему главному конкуренту – Японии в реализации ее агрессивных планов по захвату этой страны, видя в этом определенную гарантию защиты своих экономических и геополитических интересов в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Их единство действий во многом базировалось также на страхе перед коммунизмом и ненависти к советскому строю, олицетворением которого для всех являлся Советский Союз, чье революционизирующее влияние на народные массы стран региона неуклонно росло.
Этим объясняется захват с молчаливого согласия руководителей западных держав Японией Маньчжурии, а затем, в 1935 году, и Северо-Восточного Китая, развязывание в 1937 году тотальной войны против последнего. Так же как на Западе в отношении Германии, на Дальнем Востоке проводилась политика умиротворения Японии в попытке направить агрессивные устремления ее руководства в сторону СССР.
В этой геополитической ситуации отвести или смягчить постоянно возникавшие угрозы могли только конструктивные связи СССР с соседями по региону, а в идеале – система коллективной безопасности, принципы которой в предвоенные годы, несмотря на инициативы нашей страны, так и не удалось претворить в жизнь. В советской дальневосточной политике и дипломатии приоритетными считались отношения СССР с пограничными государствами: Китаем, Японией, Монголией и Кореей. Однако реализовать приоритеты на практике было непросто.
Начало японской экспансии
В 1920-х – начале 1930-х годов советское военно-политическое руководство с беспокойством следило за ходом развития событий на Дальнем Востоке. Отдаленность богатого полезными ископаемыми, разнообразными ресурсами и запасами, но малонаселенного и слабо связанного с центром обширного Дальневосточного региона затрудняло организацию его обороны.
Экономика Дальневосточного края, и без того слабо развитая, сильно пострадала в годы Гражданской войны и иностранной интервенции. Край располагал значительными энергетическими ресурсами (уголь, нефть, гидроэнергия), огромными промышленными запасами всех видов стратегического сырья (железной и медной руд, золота, олова и других полезных ископаемых). Однако месторождения (за исключением добычи золота) только начали разрабатываться. Действовали преимущественно мелкие предприятия по ремонту морских и речных судов, переработке сельскохозяйственной продукции, производству строительных материалов, железнодорожные мастерские и депо. Земледелие затруднялось сложными климатическими и географическими условиями. Вся железнодорожная сеть ограничивалась единственной Транссибирской магистралью, связывавшей дальневосточные районы с европейской частью СССР и Маньчжурией. Практически отсутствовали шоссейные дороги.
Все это не только усложняло экономическое развитие Дальнего Востока, но и резко ограничивало возможности его обороны. Необходимо было создать на месте мощную военно-экономическую базу, подготовить условия для развертывания судостроения, авиастроения, производства боеприпасов, обеспечить более надежную связь с центральными районами страны.
Вопросы укрепления Дальнего Востока, развития его экономики и совершенствования обороны стали предметом особой заботы Советского государства. Еще в декабре 1925 года Совнарком СССР утвердил десятилетний план капитального строительства в Забайкалье и на Дальнем Востоке. Предусматривалось в короткий срок восстановить разрушенное в годы иностранной интервенции и Гражданской войны народное хозяйство и приступить к активному освоению природных богатств этого региона.
В этих целях предпринимались меры по расширению действующих и строительству новых заводов и фабрик, развитию портов и транспортных коммуникаций. Была завершена разработка проекта Байкало-Амурской магистрали (БАМ), строительство которой должно было способствовать развитию северных районов края и укреплению его обороноспособности.
Реализация этих планов затруднялась, однако, слабой заселенностью района. На территории, составлявшей около 12 % общей площади СССР, проживало едва ли более 1 % населения страны[312]. Край заселялся крайне неравномерно. Основная часть жителей селилась по берегам рек Амура, Шилки, Аргуни, Уссури, на морском побережье, а позднее – вдоль железной дороги. В то же время другие районы оставались практически безлюдными. Поэтому в качестве первоочередной задачи намечалось максимально улучшить демографические условия региона, обеспечив постоянный приток на Дальний Восток дееспособного населения из центральных районов страны.
В конце 1920-х годов ЦИК[313] СССР принял постановление, предоставившее обширный район Приамурья трудящимся еврейской национальности для создания собственной административной единицы. В мае 1928 года в эти места прибыл первый эшелон переселенцев. Вскоре их примеру последовали тысячи энтузиастов. 7 мая 1934 года решением Президиума ЦИК СССР на освоенной территории была образована Еврейская автономная область с административным центром Биробиджан. Ускорилось заселение и других районов.
Весной 1931 года были установлены льготы увольнявшимся в запас военнослужащим срочной службы, пожелавшим остаться на Дальнем Востоке. К концу тридцатых годов их число (не считая членов семей) составило 35 тыс. человек[314].
По призыву комсомолки Валентины Хетагуровой на Дальний Восток выехали десятки тысяч молодых патриоток, выразивших горячее желание принять личное участие в освоении богатств края.
В январе 1932 года правительственная комиссия выбрала в нижнем течении Амура место для сооружения крупной судоверфи. Рядом должен был вырасти и новый город. В связи с этим ЦК ВЛКСМ[315] в марте того же года объявил мобилизацию шести тысяч молодых строителей-добровольцев. Поток заявлений молодежи был таким огромным, что штаб набора был вынужден выдавать путевки только самым достойным. 10 мая 1932 года у таежного села Пермское высадились с пароходов первые строители города, получившего название Комсомольск, а через год состоялась торжественная закладка фундамента судостроительного гиганта. Через пять лет численность жителей Комсомольска уже превышала 70 тыс. человек. К тому времени в городе началось строительство металлургического комбината «Амур-сталь», на стапелях судостроительного завода были заложены первые корабли, а от станции Волочаевка через вековую тайгу к городу протянулась железнодорожная колея.
Еще более трудные проблемы возникали в собственно военном плане. Оторванность от центральных районов страны, малочисленность населения, слабое оборудование театра военных действий в оперативном отношении, а также крайне сложные физико-географические условия и обширность района чрезвычайно затрудняли организацию его надежной обороны. Общая протяженность сухопутных границ Забайкалья и советской части Дальнего Востока, включая границу на острове Сахалин, превышала 4500 км, а ее морские границы протянулись на 15 тыс. км. В континентальной части граница проходила по рекам Аргунь, Амур, Уссури, Сунгача, озеру Ханка и водоразделам ряда пограничных хребтов. Прохождение ее было закреплено соответствующими русско-китайскими соглашениями, к которым в разное время были приложены так называемые разменные письма и карты с точным нанесением пограничной линии. Тем не менее положение на китайско-советской границе в 1920–1930-е годы было далеко не спокойным.
Изгнание японских интервентов с территории советского Дальнего Востока в октябре 1922 года несколько изменило военно-политическую обстановку в регионе, но она продолжала оставаться сложной и напряженной. Правительство Японии, несмотря на неоднократные инициативы нашей страны, под разными предлогами затягивало установление дипломатических отношений с Советским Союзом, а японские оккупационные силы все еще хозяйничали на Северном Сахалине. И только активные дипломатические шаги советского государства на международной арене все-таки побудили Японию к нормализации советско-японских отношений. После длительных переговоров 20 января 1925 года в Пекине была подписана советско-японская Конвенция об основных принципах взаимоотношений.
Но и после подписания этого документа отношения между двумя странами оставались довольно напряженными. Движимая нарастающим соперничеством с СССР за влияние в регионе, она неоднократно отвергала предложения советского правительства о подписании с ним договора о ненападении: связывающие руки соглашения ей не были нужны.
Активизируя внешнюю экспансию, японские правящие круги, как и пришедшее к власти в 1933 году фашистское руководство в Германии, взяли курс на полную милитаризацию страны, стали настойчиво нагнетать в обществе настроения военного психоза, культивировать «теорию» исключительности японской нации, ее превосходства над другими народами.
Агрессивная направленность политики Японии особенно возросла после прихода к власти в стране кабинета министров, возглавляемого генералом Танакой Гиити. Летом 1927 года по инициативе этого кабинета в городе Дайрене (Квантунская область) состоялось совещание военно-политического руководства Японии с представителями крупнейших промышленных монополий империи. На совещании был выработан согласованный внешнеполитический курс в отношении Китая, Советского Союза, Соединенных Штатов Америки, Великобритании и ряда других стран Европы и Азиатско-Тихоокеанского региона. Выводы Дайренского совещания легли в основу концепции государственной внешней и военной политики Японии, направленной на завоевание господства в Азии и за ее пределами[316].
Высшее руководство Японии прекрасно отдавало себе отчет в том, что в целях завоевания полного контроля над Китаем необходимо будет «сокрушить Соединенные Штаты». А после подчинения Китая японцы планировали «вновь скрестить мечи с Россией»[317].
Вот почему период пребывания у власти генерала Танаки ознаменовался в первую очередь оживлением интервенционистской политики Японии в Китае, где в 1928 году была осуществлена военная экспедиция на Шаньдунский полуостров. В мае 1928 года японские части блокировали продвижение на север Китайской национальной армии Чан Кайши, а затем заняли столицу провинции г. Цзинань. В развитие этих событий 4 июня армейскими офицерами был взорван специальный поезд, в котором ехал маршал Чжан Цзолинь, военный правитель Маньчжурии. Он считался японским ставленником, но пал от рук штабного офицера Квантунской армии за призыв к гоминьдановскому правительству объединить усилия, чтобы противостоять внешнему врагу. Поставленный перед фактом император Хирохито был возмущен произволом армейского командования и потребовал от премьер-министра Г. Танаки наказать виновных в этом «чрезвычайном» инциденте. Однако военные отказались выполнить это распоряжение на том основании, что такое наказание нанесет ущерб престижу армии. Это был первый серьезный пример самовольных несанкционированных правительством действий японских военных.
Такими же неудачными оказались и попытки японского руководства удержать под своим влиянием наследника Чжан Цзолиня, его сына Чжан Сюэляна, который в декабре 1928 года также выразил лояльность южно-китайскому, нанкинскому правительству. Кроме того, в Китае поднялось широкое антияпонское движение. В результате этого план японцев остановить поход гоминьдановских войск на север, в сторону Шаньдуна, оказался неосуществленным, и японское правительство вынуждено было пойти на переговоры с китайцами о выводе своих войск из провинции Шаньдун, что и было сделано в марте 1929 года. Несмотря на свой очевидный неуспех, японская интервенция в Шаньдуне свидетельствовала о сдвиге в японской внешней политике в сторону традиционных методов колониальной экспансии.
Обычно анализ «дипломатии Танаки» сводится преимущественно к политике в Китае. Однако в бытность его главой правительства и министром иностранных дел и колоний произошли и другие важные события. Будучи ярым антикоммунистом и поддерживая всего несколькими годами ранее участие Японии в интервенции на Дальнем Востоке, Танака понимал важность хотя бы временной нормализации отношений с СССР для укрепления позиций Японии в Китае, а также противостояния США и Великобритании. И с этой целью он неоднократно направлял в СССР свои экономические и политические миссии, члены которых, несмотря на неофициальный характер этих визитов, принимались Сталиным и другими руководителями советского государства. Однако на неоднократные предложения советской стороны в 1927 году, впрочем, как и в 1933-м и в другие годы, подписать договор о ненападении японские правящие круги каждый раз отвечали отказом, ссылаясь то на необходимость предварить его торговым договором, то на присоединение обеих стран к антивоенному «пакту Бриана – Келлога» от 27 августа 1927 года и т. д. В реальности же в Токио считали, что «в отношении пакта о ненападении, выдвигаемого Россией, Япония должна занять такую позицию, которая обеспечивала бы империи полную свободу действий»[318]. При этом опять всячески эксплуатировался лозунг «красной опасности». Автор широко известной в Японии книги «Вопросы обороны Дальнего Востока» генерал С. Кодауми предупреждал: «Всякое сближение с Россией чревато опасностью проникновения в страну красных идей»[319].
Политические цели планируемой агрессии Японии против СССР вытекали из непримиримой вражды к советскому строю, стремления не допустить распространения коммунизма. Считалось необходимым, не дожидаясь, пока «в будущем Советский Союз заявит о себе во весь голос… принять меры против его разлагающего красного влияния»[320].
Поэтому характерной особенностью экспансионистских планов Японии было то, что противоречия с СССР с самого начала планировалось разрешать только путем вооруженной борьбы, а в отношении США, Великобритании и Франции предпочтительными считались преимущественно экономические, политические и идеологические методы противоборства.
Свою роль играли и идеи реванша. После неудачной интервенции в период Гражданской войны в России, когда пришлось, ничего не добившись, с позором возвращаться на острова и подсчитывать потери и убытки, агрессивность среди японских военных вспыхнула с новой силой. Интервенция на советском Дальнем Востоке была первым поражением японской армии с момента ее создания. И офицеры армии, и в первую очередь офицеры генштаба и Квантунской армии, горели желанием взять реванш, выбрав удобный момент.
Но все-таки определяющую роль в готовившейся против СССР войне играли экономические цели, стремление японских монополий овладеть богатствами советских Дальнего Востока и Сибири. В официальной японской прессе прямо отмечалось: «Если наши экономические и культурные начинания в Китае и Сибири будут прекращены, нам уготовлена участь изолированной и беззащитной островной страны»[321]. В неофициальных документах также указывалось, что кардинальная цель войны против СССР «должна заключаться не столько в предохранении Японии от коммунизма, сколько в овладении Советским Дальним Востоком и Восточной Сибирью»[322]. В японской прессе активно пропагандировались выступления военного министра С. Араки, который под предлогом борьбы с коммунизмом проповедовал широкие экспансионистские планы, призывал к распространению с помощью военной силы «японского морального духа» во всем мире, не уставая при этом утверждать, что Японии якобы угрожает СССР.
Японский военный атташе в Москве подполковник Ю. Касахара[323], оценивая в своем докладе в японский генштаб военно-стратегическое положение СССР в 1931 году, отмечал, что нужно использовать благоприятный момент «для того, чтобы наша Империя приступила к разрешению проблемы Дальнего Востока». Предлагалось сначала попробовать добиться своих целей мирным путем – имелась в виду покупка, в первую очередь, Приморья за умеренную плату. Одновременно Касахара считал, что если начнется война, «то она не представит для нас затруднений» в силу слабости вооруженных сил СССР, готовности Польши и Румынии выступить согласованно с Японией и возможностей «стратегической пропаганды», которая позволит «вовлечь западных соседей и другие государства в войну с СССР и вызвать распад внутри СССР путем использования белых группировок внутри и вне Союза, инородцев и всех антисоветских элементов». По мнению Касахары, «нынешнее состояние СССР весьма благоприятно для проведения этих комбинаций»[324]. Сталин обратил пристальное внимание на документ, составленный Касахарой, который был перехвачен советской разведкой. Более того, выдержки из этого документа послужили документальной основой для статьи в «Известиях», опубликованной 4 марта 1932 года. Впоследствии фотокопия доклада Касахары была представлена советским обвинением Токийскому трибуналу.
Необходимо также сказать, что советское руководство было проинформировано о заключенном осенью 1931 года соглашении между польским и японским генштабами, согласно которому Польша обязана была «быть готовой оттянуть на себя силы большевиков, когда японцы начнут продвигаться по территории СССР»[325]. Очевидно, учитывая эту информацию, советская дипломатия пошла на уступки при заключении советско-польского договора о ненападении летом 1932 года.
Чтобы реализовать свои агрессивные планы, Японии требовались мощные вооруженные силы, оснащенные современной военной техникой и укомплектованные обученным личным составом. В связи с этим ускоренными темпами развивались военные отрасли промышленности. Новые военные заводы строились как в метрополии, так и на территории Кореи и Формозы (Тайваня), аннексированных Японией еще перед Первой мировой войной. Наращивание военного производства осуществлялось главным образом исходя из потребностей большой войны на континенте, прежде всего с Советским Союзом. Это отмечали в том числе и иностранные наблюдатели, в частности послы Великобритании и США в Японии[326]. Так, несмотря на то, что сумма военных ассигнований в бюджете 1930 года по сравнению с предшествующим годом сократилась, их удельный вес возрос до 28,5 %, выведя Японию на ведущие позиции в мире по этому показателю[327]. При этом наряду с развитием чисто военной промышленности заметно интенсифицировался переход мирных отраслей на производство продукции двойного назначения.
Вместе с тем создавались вооружения и для решения задач на океанском театре военных действий – строились сверхмощные линкоры, авианосцы, развивалась авиация.
Стремясь добиться военного превосходства над Великобританией и Соединенными Штатами на Дальнем Востоке, Япония на Лондонской конференции по ограничению морских вооружений 1930 года выдвинула требование предоставить ей право иметь флот, достигающий 70 % от американского. Эта квота значительно превосходила предоставленную Японии в свое время по Вашингтонскому соглашению (5:3, то есть 60 %), однако требования Японии были в основном удовлетворены. Тем не менее по прошествии нескольких лет на очередной подготовительной конференции в Лондоне японское правительство внесло предложение уже о равенстве своего флота с флотами США и Великобритании, а затем выступило с инициативой аннулировать Вашингтонские соглашения. Встретив отказ, 29 декабря 1934 года Япония заявила об одностороннем их расторжении.
Особое внимание уделялось моральной подготовке личного состава японских вооруженных сил. Был создан мощный аппарат, обрабатывавший призывной контингент в духе расовой исключительности японской нации. В вооруженных силах широко пропагандировался средневековый морально-этический кодекс самурайства – «бусидо» («путь воина»). Основное его требование – строжайшее соблюдение верности императору, своему долгу и командиру.
Примерно в то же время появился термин «молодые офицеры». Вначале он обозначал офицерский корпус нового поколения, однако к концу 1920-х годов по мере переноса деятельности праворадикальных организаций в военную среду под ним стало пониматься политическое движение фашистского толка. 15 мая 1932 года группой экстремистов была совершена первая серьезная попытка путча, в которой участвовали молодые офицеры армии и флота. Разделившись на четыре отряда, путчисты напали на резиденцию премьер-министра и смертельно ранили его. В их руках оказалось также министерство внутренних дел, полицейское управление и т. д. После совершения акций нарушители общественного порядка демонстративно явились в жандармерию с повинной, после чего предстали перед судом. Это событие стало своеобразным прологом самого дерзкого в истории Японии фашистского путча, произошедшего 26 февраля 1936 года. Японские правящие круги восприняли многие из фашистских идей и позднее претворили их в жизнь. Это касалось как планов внешней экспансии, так и перестройки японского общества в тоталитарном духе[328].
Мировой экономический кризис 1929–1933 годов, начавшийся в октябре 1929 года с биржевого краха в США, в силу тесных связей между японским и американским рынками уже в 1930 году нанес серьезный удар по экономике Японии, а также резко обострил внутриполитическую ситуацию в стране, чреватую нарастанием социальных конфликтов и т. д. Это толкало японские правящие круги на поиски выхода из тупика. И такой выход они увидели в скорейшем развязывании захватнической войны на Азиатском континенте. При этом первая цель агрессии – Северо-Восточный Китай – рассматривался японцами не только как объект империалистических притязаний, но и как удобный плацдарм для захвата других районов Китая и возможного ведения войны против Монгольской Народной Республики и Советского Союза.
В японских руководящих военно-политических кругах осознавали, что для большой войны с Советским Союзом собственных ресурсов Японии недостаточно. Отмечалось, что «…без китайского сырья Япония не выдержит длительную войну с Россией»[329]. Кроме того, учитывалось, что для захвата советских Дальнего Востока и Сибири нужен обеспеченный тыл. Поэтому в начале 1930-х годов в Токио пришли к выводу о необходимости захвата Маньчжурии и установления безотлагательного контроля над и ее ресурсами.
То, что в затеянной политической игре разыгрывалась антисоветская карта, давало японцам определенные надежды на то, что западные державы не будут серьезно препятствовать им в осуществлении агрессии против Китая. И эти расчеты в целом оправдались.
В ночь на 19 сентября 1931 года японцы устроили взрыв на полотне железной дороги у Мукдена (Шэньяна), представив дело таким образом, что он был совершен китайскими солдатами. Затем последовали заранее подготовленные «ответные» меры. К вечеру 20 сентября Мукден и все крупные города к северу от Мукдена до реки Сунгари были захвачены японскими войсками. Китайские части в беспорядке отступили на северный берег реки. Операция была проведена молниеносно, и это еще раз указывало на то, что план агрессии был разработан заранее и во всех деталях. Известие о молниеносной акции японской армии в Маньчжурии, вошедшей в историю как «Маньчжурский инцидент», повергло мир в изумление. 21 сентября Китай официально внес на заседание Лиги Наций вопрос об агрессивных действиях Японии. Однако реакция международного сообщества оказалась весьма пассивной. И это в значительной степени объяснялось тем, что ведущие западные державы испытывали куда большую обеспокоенность усилением советского влияния на Дальнем Востоке и прежде всего в Китае, где благодаря советской поддержке все более укреплялись позиции местных коммунистов. По мнению держав, японские войска в Маньчжурии должны были стать противовесом «советской экспансии». Кроме того, Великобритания, чьи интересы были особенно велики в центральном Китае, рассчитывала, что, направив агрессию японской военщины в северном направлении, она сумеет избежать столкновения с ней.
И, таким образом, в результате попустительства ведущих мировых держав к концу 1931 года вся Маньчжурия оказалась оккупирована Японией. В Маньчжурии стало безраздельно хозяйничать командование японской Квантунской армии[330]. 18 февраля 1932 года на этой территории (три провинции на северо-востоке Китая и преобладающая часть Внутренней Монголии) Япония создала марионеточное государство Маньчжоу-го с богатыми полезными ископаемыми, относительно развитой промышленностью и современными коммуникациями. Это внесло существенные коррективы в баланс сил на Дальнем Востоке, причем не в пользу СССР. Советско-японская граница, которая до того проходила де-юре только по морю, отныне стала де-факто включать весьма протяженную сухопутную линию на континенте.
На роль правителя Маньчжоу-го был выбран Пу И – последний император из маньчжурской династии. В Маньчжурии должность японского посла, в задачу которого входила координация деятельности здесь всех японских учреждений, а также выполнение функций начальника Квантунской области, получил командующий Квантунской армией Муто Нобуёси. Однако добиться официального признания этих действий мировым сообществом Японии так и не удалось. После доклада комиссии во главе с англичанином Литтоном, выезжавшей в Маньчжурию для выяснения обстоятельств сложившейся ситуации, 24 февраля 1933 года сессия Лиги Наций вынесла резолюцию о японо-китайском конфликте, в котором в случае признания «особых прав и интересов» Японии в этом районе Китая захват Маньчжурии признавался незаконным и объявлялся нарушением Японией «Договора 9 держав» от 6 февраля 1922 года. Реакцией Японии на эту резолюцию стал ее незамедлительный выход из Лиги Наций. Напряженность в отношениях между Японией и Китаем продолжала нарастать.
В связи с размещением японских войск в непосредственной близости от границ СССР угроза советскому Дальнему Востоку значительно возросла. Оккупировав Маньчжурию, японцы не стали придерживаться демаркации границы, проведенной Россией и Китаем. Резко участились пограничные инциденты, инспирировавшиеся командованием Квантунской армии и властями марионеточного государства Маньчжоу-го, созданного японцами. Если до 1931 года советские пограничники имели дело в основном с китайскими контрабандистами и нарушителями из числа местного населения и бывших белогвардейцев, то с приходом японцев советской пограничной охране пришлось вести борьбу главным образом с вооруженными группами регулярных войск и японской агентурой[331].
28 октября 1931 года японское правительство обратилось к правительству СССР с нотой протеста по поводу советской помощи китайским войскам в Маньчжурии. В ответной ноте советская сторона отвергла протест Японии на том основании, что он «не имеет никакой почвы» под собой и «основывается на слухах»[332]. Тем не менее для СССР возникла серьезная проблема. Хотя основные силы правителя Маньчжурии Чжан Сюэляна, не оказывая серьезного сопротивления, отошли в провинцию Жэхэ, в двух районах на северо-западном и юго-восточном участках КВЖД, примыкающих к Забайкалью и Приморью, китайские части продолжали оказывать вооруженное сопротивление продвигавшимся к советским границам отборным частям Квантунской армии. К концу 1932 года разрозненные части китайской армии были прижаты к советской границе в Забайкалье и Приморье. Зимой 1933-го через границу переходили тысячи китайских солдат и офицеров. Их интернировали, размещая в лагерях.
Возникли серьезные трудности в эксплуатации КВЖД, игравшей большую роль в экономике Дальневосточного края (она почти на 700 км сокращала путь до Владивостока и заметно разгружала забайкальско-дальневосточное плечо Транссибирской магистрали). С 1932 года на КВЖД начались антисоветские провокации. Их устраивали белогвардейцы и вооруженные формирования марионеточного государства Маньчжоу-го по прямому указанию командования Квантунской армии, которое не могло смириться с присутствием чужого государства, к тому же будущего противника, на подконтрольной ей территории. В Москве тоже понимали, что с дорогой надо расставаться и из Маньчжурии уходить окончательно. Дорога нормально уже не работала, а надежды на то, что совладельца удастся вразумить коротким военным ударом, не было[333]. Устроить второй конфликт на КВЖД по образцу 1929 года было невозможно. Любые военные действия, но уже против частей Квантунской армии, немедленно привели бы к длительной кровопролитной войне с Японией.
В Москве не хотели никаких конфликтов на Дальнем Востоке и приняли решение продать советскую часть дороги Японии. Советский Союз никогда не признавал независимость Маньчжоу-го, и никакие переговоры с этим «государством» были невозможны. После продажи дороги третьей стране можно было с достоинством, сохраняя «лицо», уйти из Китая. В Токио трезвомыслящие политики приняли предложение о продаже. Начались переговоры о цене и условиях выплаты стоимости дороги. Соглашение о КВЖД было подписано 27 марта 1935 года. Дорога была продана за незначительную сумму (140 млн иен).
Однако и после разрешения вопроса о КВЖД различного рода инциденты на советско-маньчжурской границе не прекращались. В ответ на неоднократные заявления и ноты советского правительства японские дипломаты либо отрицали факты нарушения границы, либо ссылались на ее неопределенность на местах. Вся официальная японская печать предсказывала скорое начало войны с Россией. В ноябре 1934 года японский журнал «Хинодэ» организовал диспут на тему «Будет ли воевать СССР?» с участием представителей армейского генералитета и «специалистов по России». В ходе этого диспута, проводившегося в откровенно антисоветском и антирусском духе, участники обвиняли Советский Союз в стремлении к большевизации всего мира, в создании разветвленной шпионской сети в Маньчжурии, в наращивании сил на Дальнем Востоке и прямой подготовке войны против Японии, в намерении сколотить единый антияпонский фронт из СССР, США и Англии и в других смертных грехах. В то же время раздавались и трезвые предупреждения о том, что великие державы Европы и Америки стремятся стравить Японию с Россией, чтобы «половить рыбку в мутной воде» и прибрать к рукам их «сферы влияния»[334].
На фоне нагнетания напряженности на Дальнем Востоке происходило наращивание группировки японских войск в Маньчжурии (таблица 1).
Таблица 1. Изменение боевого состава Квантунской армии в 1932–1937 годах[335]
Только за 1932 год количество орудий, танков, бронемашин и самолетов в Квантунской армии увеличилось почти в три раза. Если в 1931 году Квантунская армия насчитывала около 65 тыс. человек, то к концу 1933 года – уже 114 тыс. человек. Кроме того, была создана стотысячная армия Маньчжоу-го. Состав Сунгарийской флотилии увеличился на 24 корабля[336].
Активно велась подготовка территории Маньчжурии как театра военных действий. Развернулось усиленное дорожное строительство в приграничных с Советским Союзом районах.
Из Японии по линии разведки приходили тревожные сведения о сильном росте военных настроений против СССР среди младшего и среднего офицерского состава японской армии[337].
Генштаб японской императорской армии еще в 1923 году разработал конкретный план вооруженного нападения на СССР. Этот план получил кодовое обозначение «Оцу» и ежегодно затем корректировался, при этом для его реализации выделялись все новые силы[338].
После захвата японцами Маньчжурии план войны против СССР был вновь уточнен и конкретизирован. Намечались три основные направления нанесения ударов – восточное (приморское), северное (амурское) и западное (хинганское). Восточное направление считалось главным. Здесь наряду с нанесением удара японских войск с запада, предусматривалась также высадка части сил с моря с целью захвата Владивостока, чему придавалось особое значение. Планировалось нанесение сокрушительного поражения советским дивизиям в Приморье уже в начальном периоде войны. По замыслу японцев, это позволяло упредить СССР в переброске с запада дополнительных соединений. На западном направлении в районе озера Байкал предполагалось перерезать Транссибирскую железнодорожную магистраль, чтобы не допустить переброску на восток новых контингентов войск из европейской части СССР. Конечная цель операций против СССР состояла в «разгроме противостоящих сил противника на всех направлениях и оккупации обширной территории Советского Союза к востоку от озера Байкал»[339].
Сосредоточение основных усилий в первых вариантах плана на первоочередном захвате Приморья обосновывалось необходимостью лишить советский Тихоокеанский флот его основных баз. Японское командование опасалось, что наличие в составе этого флота значительного количества подводных лодок может отрезать Японию от континента, создать угрозу ее коммуникациям. Кроме того, по оценке японского генштаба, нанесение такого удара давало возможность осуществить охват основной группировки советских войск с моря, из северной части Кореи и восточных районов Маньчжурии. Этот стратегический замысел сохранялся вплоть до 1939 года.
Следует сказать, что первоначально японское командование весьма осторожно оценивало перспективы осуществления этой операции. Командующий Квантунской армией генерал Н. Муто в 1933 году высказал перед японским правительством ту точку зрения, что хотя СССР и переживает некоторые внутренние экономические затруднения, но военная мощь Союза не может подвергаться никаким сомнениям и поэтому нужно избегать методов грубого давления на СССР[340].
Однако в дальнейшем японское командование стало делать ставку исключительно на военную силу в связи с возросшими надеждами не ухудшение международного положения Советского Союза. В особенности японские военные возлагали надежды на поддержку Англии и на использование антисоветских настроений, усилившихся в Германии после прихода Гитлера к власти. Руководство Японии и командование Квантунской армии не сомневались в успехе. Уверенность в скором завершении операции в Маньчжурии опьяняла японские милитаристские круги, настраивала их на оптимистический лад. Они перестали трезво оценивать реальное соотношение сил на Дальнем Востоке. Поэтому все их дальнейшие планы войны с СССР исходили из одного принципа, согласно которому действия японских войск должны иметь исключительно наступательный характер и осуществляться только на советской территории[341].
Расчет делался на то, что внезапными ударами по аэродромам и базам удастся нейтрализовать советскую авиацию, а быстрыми действиями по внутренним операционным направлениям – достичь быстрого разгрома советских войск по частям[342].
Правда, наличие в авиации Особой Краснознаменной Дальневосточной армии (ОКДВА) на Дальнем Востоке тяжелых бомбардировщиков все же беспокоило японское командование. Учитывалось, что в случае войны Советский Союз может совершить «разрушительные воздушные рейды» и нанести массированные бомбовые удары своей авиацией как по группировкам японских войск в Маньчжурии и Корее, так и по городам японского архипелага. Советские бомбардировщики могли также серьезно нарушить морские перевозки войск из метрополии и других районов.
Поэтому во всех вариантах оперативного плана «Оцу» перед японской авиацией ставилась задача в первые же часы войны во что бы то ни стало уничтожить советские ВВС на аэродромах.
Параллельно со стратегическим планированием войны против СССР разрабатывалась программа установления японского оккупационного режима на Дальнем Востоке. Будущей военной администрации вменялось в обязанность «обеспечение бесперебойности снабжения императорской армии». Одновременно предусматривалось «реорганизовать советскую плановую экономику, сделав упор на разработку естественных и получение продовольственных ресурсов; переселить в южные оккупированные районы японцев, корейцев и маньчжуров, осуществив принудительное выселение местных жителей на север»[343]. Намечалось массовое уничтожение советских людей и превращение оставшихся в живых в подневольную рабочую силу. Предписывалось «пользоваться строгой реальной силой, не опускаясь до так называемого принципа умеренности». Ставилась задача «устранить коммунистов и прочих лиц, которые составляли в прошлом руководящий слой; использовать труд советских людей главным образом на тяжелых работах в рудниках»[344].
В связи с возраставшей угрозой войны советское руководство вынуждено было постоянно усиливать группировку советских Вооруженных сил на Дальнем Востоке. Вооруженный конфликт 1929 года на Китайско-Восточной железной дороге (КВЖД), спровоцированный маньчжурским диктатором Чжан Сюэляном летом-осенью 1929 года, в подстрекательстве которого советские руководители не без основания подозревали Японию, уже потребовал от советского правительства принятия экстренных мер по укреплению обороны дальневосточных границ.
К началу 1930-х годов на Дальнем Востоке в составе ОКДВА, образованной летом 1929 года во время конфликта на КВЖД, имелось шесть стрелковых дивизий, две кавалерийские бригады и шесть авиаэскадрилий. Общая численность войск ОКДВА составляла 42 тыс. человек. На ее вооружении находилось свыше 300 орудий, 36 танков и 88 самолетов. Это было все, что в то время могла выделить страна для обороны Дальнего Востока.
В последующие годы численность и вооруженность ОКДВА быстро возрастали (таблица 2).
Таблица 2. Численность личного состава, вооружения и боевой техники ОКДВА в 1929–1937 годах[345]
На Дальний Восток по железной дороге перебрасывалась не только техника сухопутных войск, но также в разобранном виде самолеты, подводные лодки, торпедные катера, боеприпасы и продовольствие. Для переброски такого большого количества войск, военной техники и грузов пришлось перевести Транссибирскую магистраль на график работы военного времени.
К маю 1932 года численность ОКДВА выросла почти в три раза.
Едва ли не вдвое увеличилось количество артиллерии, более чем в два раза – пулеметов и в три раза – автомобилей. С этого времени ОКДВА по своей численности уже не уступала японской группировке, сосредоточенной в Маньчжурии, Корее и южной части Сахалина, и превосходила ее по количеству боевой техники, в первую очередь по самолетам, танкам и артиллерии[346]. Одна из причин превосходства СССР в создании мощного военного кулака на Дальнем Востоке была в том, что Япония создавала плацдарм и наращивала силы на захваченной территории у чужих границ, а Советский Союз делал то же самое на своей территории и у своих границ.
Увеличение численности войск на Дальнем Востоке потребовало реорганизации управления войсками. На базе дислоцировавшихся в Приморье войск в 1931 году была создана Приморская группа, а в Забайкалье весной 1932 года – Забайкальская группа. Командующие этими группами войск подчинялись командующему ОКДВА В. К. Блюхеру. Весной 1932 года были воссозданы Морские силы Дальнего Востока (спустя три года переименованные в Тихоокеанский флот). К концу 1932 года численность их личного состава составила 8300 человек, в основном из числа бывших балтийцев и черноморцев. Командующим Морскими силами Дальнего Востока был назначен М. В. Викторов, до этого возглавлявший Морские силы Балтийского моря. В состав Морских сил Дальнего Востока вошли корабельное соединение (1-я морская бригада траления и заграждения), силы береговой обороны (9-я артиллерийская бригада) и авиация (19-я авиабригада). Позднее в составе корабельных соединений появились подводные лодки типа «Щ» и дивизион торпедных катеров[347].
Наряду с наращиванием состава вооруженных сил на Дальнем Востоке развернулось оборонительное строительство. В постановлении СНК СССР «О мероприятиях первой очереди по усилению ОКДВА», принятом 27 мая 1933 года, предусматривалось безотлагательное строительство бензохранилищ, складов, аэродромов и других объектов оборонного значения. Из основных стратегических направлений ТВД – южно-приморского, сунгарийского, благовещенского и забайкальского – наиболее важным и опасным было определено южно-приморское направление, которое усиливалось в первую очередь[348].
В мае 1934 года на Дальний Восток были переброшены корпус военно-строительных частей Наркомтяжпрома, железнодорожный строительный корпус, а также несколько отдельных строительных бригад и батальонов. В это же время в крае появились многочисленные исправительно-трудовые лагеря. Десятки тысяч заключенных выполняли основной объем работ по строительству железных и грунтовых дорог. Их трудом в короткий срок была проложена вторая сквозная колея Транссибирской магистрали на дальневосточном участке, что позволило заметно увеличить пропускную способность дороги. Были построены важные в стратегическом отношении железные дороги (Биробиджан – Блюхерово, Угольная – Находка, Манзовка – Варфоломеевка и другие). Началось строительство веток к местам разработки полезных ископаемых.
Добыча металлических руд, золота, угля, других полезных ископаемых, заготовка древесины также производились в основном заключенными лагерей ГУЛАГа НКВД.
В мае 1935 года в связи с продолжавшимся обострением обстановки на Востоке Забайкальская группа войск ОКДВА была развернута в Забайкальский военный округ, а командовавший группой комкор И. К. Грязнов был назначен командующим войсками этого округа. Эта реорганизация улучшила управление войсками. В мае следующего года командующий ОКДВА Маршал Советского Союза В. К. Блюхер и начальник Автобронетанкового управления РККА командарм 2 ранга И. А. Халепский обратились в наркомат обороны с предложением усилить бронетанковые войска ОКДВА, сформировав с этой целью еще одну механизированную бригаду на сунгарийском направлении. Предложение было принято, и в 1937 году в составе войск ОКДВА появилась новая механизированная бригада[349].
Большое внимание уделялось вопросу пополнения механизированных соединений танками и бронемашинами. В связи с удаленностью Дальневосточного ТВД и необходимостью разгрузки Транссибирской магистрали от крупных перебросок бронетанковой техники на восток в случае начала военных действий было решено создать соответствующие мобилизационные запасы танков и бронемашин в Забайкалье и Приморье. К 1 января 1936 года этот запас в ОКДВА составлял уже 337 боевых машин, а в Забайкальском военном округе – 468[350].
Аналогичные запасы создавались и по другим видам военной техники, боеприпасам, продовольствию и фуражу.
В связи с увеличением численности японской авиации и количества аэродромов в Северной Маньчжурии (в районах Харбина и Цицикара) советскому военному руководству приходилось активно наращивать группировку военно-воздушных сил в Забайкалье, Приамурье и Приморье. Усиливалась также авиация Тихоокеанского флота. К 1937 году численность ВВС Дальнего Востока увеличилась до двух с лишним тысяч машин при значительном усилении тяжелобомбардировочной авиации.
Наращивание группировки советских Вооруженных сил на Дальнем Востоке заставило военно-политические круги Японии скорректировать планы агрессии и начать активный поиск подходящего союзника, который мог бы сковать советские силы на западе. Таким союзником им виделась прежде всего нацистская Германия.
Не случайно, как только власть в Германии оказалась в руках нацистов, правящие круги Японии стали добиваться сближения с ней. Сразу же после объявления в марте 1933 года на заседании Совета Лиги наций о выходе Японии из этой организации глава японской делегации Ё. Мацуока поспешил нанести официальный визит в Берлин. Правители фашистской Германии в свою очередь увидели в Японии своего потенциального союзника, способного в случае войны с СССР открыть второй фронт на Дальнем Востоке. Поэтому Гитлер и его окружение также стали изучать возможности союза с Японией на антисоветской основе.
Как отмечалось в документах Разведывательного управления РККА, именно к тому периоду относились первые результаты в области германо-японского сближения[351]. Были предприняты попытки сколотить новый антисоветский блок в составе Японии, Германии и Польши, а также привлечь к участию в этом блоке Англию, Швецию, Венгрию, другие соседние с СССР страны на Западе, а также на Среднем Востоке[352].
Предпринимались также попытки препятствовать советско-французскому сближению. После того, как 26 января 1934 года была опубликована германо-польская Декларация о необращении к силе, Ю. Пилсудский предпринял нажим на японское руководство, чтобы оно «провоцировало СССР возможно скорее и активнее, однако не для того, чтобы немедленно, еще в этом году вызвать войну между Японией и СССР, а для того, чтобы ослабить просоветские настроения во Франции, напугать Францию возможностью войны на Дальнем Востоке и показать ей, что СССР для Франции не союзник»[353]. 27 июля 1934 года между Пилсудским и Гитлером было заключено новое «джентльменское соглашение». Одним из пунктов этого соглашения была договоренность: «В случае заключения франко-советского военного союза или в случае франко-советского военного сотрудничества Польша и Германия заключают с Японией военно-оборонительные союзы»[354].
Начиная с января 1934 года руководители Германии начали активно добиваться политического сближения Японии с Германией на антисоветской основе. Первоначально эти попытки не имели особого успеха. Однако когда в 1935 году германское руководство выступило с официальным предложением о заключении японо-германского союза, это предложение сразу же нашло горячую поддержку в руководящих японских кругах, особенно у руководства генштаба сухопутных войск и военного министерства. Большое влияние оказывали также рвавшиеся к вершинам военной власти молодые офицеры из общества «Сакуракай», мечтавшие о реванше. В 1935 году провокации, инциденты на советско-маньчжурской границе, военные столкновения на монголо-маньчжурской границе, иногда переходившие в настоящие сражения, показывали, что руководство армии взяло курс на конфронтацию со своим северным соседом.
Событием, которое свидетельствовало о начале качественно нового этапа в антисоветской политике Японии, явилось заключение 25 ноября 1936 года японо-германского Антикоминтерновского пакта. Произошло образование союза двух антикоммунистических партнеров, к которому спустя год присоединился третий – фашистская Италия. Антикоминтерновский пакт обеспечил регулярную координацию Японией и Германией своих внешнеполитических действий и стал первым шагом к заключению военно-политического союза держав складывавшегося фашистско-милитаристского блока. На заседании тайного совета, в тот же день одобрившего подписание пакта, министр иностранных дел Японии X. Арита заявил: «Отныне Россия должна понимать, что ей придется стоять лицом к лицу с Германией и Японией»[355]. В том же году японское правительство утвердило программу своих действий «Основные принципы национальной политики», которой предусматривалось наряду с полным захватом Китая наступление на территорию МНР и СССР. Токио явно рассчитывал на то, что его политика на Дальнем Востоке ускорит развязывание Германией войны против Советского Союза. В подтверждение тесных связей с Японией Германия 20 февраля 1938 года признала марионеточное государство Маньчжоу-го, которое в свою очередь в следующем году присоединилось к Антикоминтерновскому пакту.
Японская дипломатия испытывала большое удовлетворение: Антикоминтерновский пакт должен был служить хорошей маскировкой и для разрабатывавшихся параллельно планов аннексии Китая, и для вытеснения западных конкурентов из Азии.
С учетом складывавшейся новой обстановки усиливались военные приготовления Японии. В 1937 году штаб Квантунской армии составил пятилетний план экономического развития Маньчжоу-го. По этому плану Маньчжурии предстояло обеспечивать японские монополии, производящие оружие, сырьем и материалами из расчета их годовой потребности 2,4 млн т стали и стального проката, 48 млн т угля, 2,5 млн т нефти[356]. Резко усилилось строительство стратегических дорог в северо-восточной части Маньчжурии, откуда японское командование планировало с началом войны наносить основные удары по советскому Дальнему Востоку[357]. Для переброски войск из метрополии на континент в Корее строились новые морские порты и расширялись старые, такие как Юки (Унги), Расин (Наджин) и Сейсин (Чхонджин), где создавались японские военно-морские базы.
И в Маньчжурии, и в Корее расширялась сеть аэродромов, авиабаз и посадочных площадок. Вдоль границы интенсивно велись фортификационные работы, в приграничных районах строились многочисленные склады боеприпасов, военного имущества и продовольствия. В качестве плацдармов для нападения на советский Дальний Восток готовились также Южный Сахалин, Хоккайдо и Курильские острова[358].
Новая расстановка сил в мире усложнила стратегическое положение СССР как в его европейской части, так и на Дальнем Востоке. Встал вопрос о готовности к войне на два фронта – одновременно на Западе и на Востоке. Это потребовало соответствующего распределения сил и средств для дальнейшего усиления восточной группировки советских Вооруженных сил с расчетом автономного выполнения ею задач в случае войны с Японией. Принятые в связи с этим меры дали возможность довести состав развернутых здесь войск до 25 % от общей численности РККА. На 1 января 1937 года в составе войск ОКДВА имелось уже 13 стрелковых и одна кавалерийская дивизия, а также две механизированные бригады. Наибольшее число стрелковых соединений было сосредоточено на приморском направлении. Войска Забайкальского военного округа включали четыре стрелковые и две кавалерийские дивизии, механизированный корпус и мотоброневую бригаду.
В связи с ухудшением обстановки на восточной границе МНР остро встала задача укрепления обороны этой дружественной страны. В марте 1936 года советское правительство подписало с правительством Монголии Протокол о взаимной помощи[359]. По протоколу Советский Союз обязался ввести свои войска в восточную часть МНР, чтобы обеспечить прикрытие этого участка монгольской границы. Учитывая, что в этом районе отсутствовали дороги, естественные рубежи и было мало колодцев, было принято решение перебросить сюда из Забайкалья 20-ю мотоброневую бригаду, стоявшую у границы с МНР.
5 июня 1936 года несколько сот боевых и транспортных машин бригады двинулись на юг. Пройдя 600 км, части прибыли к месту новой дислокации – пункту Ундэр-Хан. 20-я бригада и расквартированный в Тамцак-Булакском выступе советский мотоброневой полк были подчинены главному военному советнику при главнокомандующем монгольской Народно-революционной армией (МНРА) комкору Л. Я. Вайнеру. Они составили подвижную группу, способную быстро выдвигаться на значительные расстояния от места дислокации.
В соответствии с изменившейся обстановкой уточнялись также оперативные планы прикрытия границ на случай войны с Японией. Вся приграничная территория Дальнего Востока была разбита на восемь районов и два отдельных участка прикрытия (на правах района), были определены места штабов районов и назначены командующие из числа командиров корпусов, дивизий, комендантов укрепленных районов, командующих флотами. 1-й район прикрытия располагался в Забайкалье от стыка границ СССР, МНР и Маньчжоу-го вдоль берега Аргуни до устья р. Газимур; 2-й район – далее на восток вдоль берега Аргуни и Амура до хутора Ермаково; 3-й район охватывал район Благовещенск-Поярково; 4-й – от Поярково до устья р. Бол. Вира; 5-й район тянулся вдоль сухопутной границы Приморья по Уссури, озеру Ханка до устья р. Суйфун (Раздольная); 6-й включал побережье в районе Владивостока и Находки; 7-м районом прикрытия служил Де-Кастринский укрепленный район; 8-м – Нижне-Амурский укрепленный район. На правах районов создавались Хабаровский и Бикинский участки прикрытия, прилегавшие к Амуру и Уссури в районе этих городов.
Оборона побережья Охотского моря, полуострова Камчатка и острова Сахалин возлагалась на пограничные части.
В задачу районов прикрытия входило: активной обороной надежно обеспечить мобилизацию, сосредоточение и развертывание войск ДВФ, не допустить нарушения работы железных дорог со стороны наземного противника, организовать активную борьбу с авиацией противника, проводить подготовительные мероприятия (в частности, вести разведку) в интересах наступательных операций ДВФ. В оперативное подчинение командующего ОКДВА переходили погранвойска НКВД для выполнения оперативных задач ОКДВА. В распоряжение командующих некоторых районов прикрытия выделялись силы из состава Амурской военной флотилии, а также части ВВС.
Предполагалось, что план прикрытия будет вводиться в действие в случае нападения японцев на один или несколько пунктов Дальнего Востока или в случае объявления всеобщей мобилизации. Переход государственной границы разрешался только по особу приказу командующего ОКДВА. Для обеспечения прикрытия границ создавались соответствующие запасы вооружения, боеприпасов, продовольствия и фуража. Предусматривалась организация эвакуации раненых и больных[360].
В соответствии с планами прикрытия наращивалось строительство укрепленных районов на границе. Они создавались в Приморье, на отдельных участках побережья и в Забайкалье – на читинском направлении.
Китайский фронт
Самое крупное сопредельное СССР государство – Китай – вряд ли могло рассматриваться в те годы в качестве потенциального союзника нашей страны. На значительной части его территории, несмотря на многолетнее сопротивление местного населения агрессии Японии, хозяйничали японские войска, а правительство Чан Кайши нисколько не скрывало, что рассчитывало на столкновение Советского Союза с Японией. Китайская экономика была практически разорена, а нестабильность внутренней обстановки в стране, которая приобрела хронический характер, усугублялась внутренними противоречиями между основными политическими партиями – Гоминьданом и КПК.
СССР с самого начала занял твердую дружественную позицию в отношении Китая, решительно выступая за прекращение агрессии Японии, несмотря на то, что с 1929 года советско-китайские отношения были практически заморожены (17 июля 1929 года СССР официально объявил о разрыве дипломатических отношений с Китаем, а в ноябре 1929 года произошел конфликт на КВЖД).
Складывавшаяся международная обстановка и дружественный курс правительства СССР в отношении Китая привели к тому, что даже среди руководящей гоминьдановской верхушки появились сторонники незамедлительного восстановления дипломатических отношений с СССР. Они ратовали за сближение с СССР в надежде обострить советско-японские отношения и таким путем ослабить нажим Японии на Китай. Такие соображения были одобрены и Чан Кайши. 12 декабря 1932 года отношения между СССР и Китаем были восстановлены.
Одновременно гоминьдановское правительство стремилось ценой уступки Маньчжурии и признания «особых прав» Японии в Северном Китае откупиться от японских агрессоров, приостановить дальнейшее продвижение их войск во Внутренний Китай, а затем использовать их для борьбы с коммунистами. 31 мая 1933 года в Тангу было подписано соглашение, по условиям которого Япония получила право контроля над Северным Китаем. Это соглашение дало возможность правительству Чан Кайши сосредоточить усилия на борьбе с вооруженными силами КПК и контролируемыми ею районами.
Однако расчеты эти не оправдались. Оккупация китайской территории продолжалась. Наращивая крупные силы, Япония готовилась к осуществлению планов «большой войны». На территории Маньчжурии японские оккупанты проводили политику жестокого насилия и террора в отношении китайского населения. Они изгоняли из Маньчжурии китайскую интеллигенцию, коммерсантов, промышленников, добивались искоренения китайской культуры и полного разрыва Маньчжоу-го с Китаем.
В 1936 году, используя националистические устремления монгольского князя Дэвана, японские оккупационные власти помогли создать в северной части провинции Чахар «правительство Монголии» и развернули стратегическое железнодорожное строительство в провинции Суйюань. Эти действия вновь поставили перед китайской общественностью вопрос о необходимости прекращения междоусобной войны и объединения всего китайского народа для отражения японской агрессии.
Еще летом 1935 года китайской делегацией на VII конгрессе Коминтерна было подготовлено «Обращение ко всем соотечественникам по поводу сопротивления Японии и спасения Родины». Это обращение легло в основу линии КПК по созданию единого национального антияпонского фронта в Китае.
Деятельность Коминтерна и других международных организаций способствовала активизации освободительной борьбы китайского народа. В китайских городах вспыхивали антияпонские выступления интеллигенции, учащейся молодежи, торговцев; участились забастовки на японских предприятиях; население бойкотировало японские товары. Все большее число китайцев осознавало, что японские милитаристы стремятся к полному лишению их национального суверенитета.
Стремление к национальному единству нарастало и в руководящих кругах Гоминьдана. Осенью 1936 года было достигнуто соглашение между КПК и командующими армиями на Севере Китая маршалом Чжан Сюэляном и генералом Ян Хучэном. Вскоре после этого произошел так называемый сианьский инцидент – арест Чан Кайши войсками Чжан Сюэляна 12 декабря 1936 года в г. Сиань. После этого состоялись переговоры между представителями КПК (Чжоу Эньлай) и Чан Кайши. Последний в принципе принял условия прекращения гражданской войны и был освобожден.
Но полное отрезвление в руководстве Гоминьдана наступило лишь после вероломного вторжения Японии во Внутренний Китай. Это событие вызвало взрыв возмущения во всей стране, и этого не могло не видеть правительство Чан Кайши. Военные действия начались с «инцидента у Лугоуцяо» (называемого также «инцидентом на мосту Марко Поло»). Японские войска, проводя маневры, 7 июля 1937 года обстреляли китайский гарнизон в этом районе, в 12 км юго-западнее Бэйпина (Пекина), надеясь вновь заставить китайцев принять свои ультимативные требования. Но китайская сторона на этот раз проявила необычное упорство, и японское руководство, завершившее к тому времени подготовку к военным действиям, развернуло крупное наступление в Северном Китае. Началась восьмилетняя Национально-освободительная война китайского народа, которую в японской историографии принято называть «китайским инцидентом». Такое название отражает первоначальное представление японских генералов о предполагаемом характере военных действий в Китае. Японская военщина готовилась к «большой войне» с Советским Союзом. Раздираемый гражданской войной Китай не считался серьезным противником. Однако японо-китайская война неожиданно поставила под сомнение всю стратегию Японии в Азии. В эту войну, ставшую затем составной частью Второй мировой войны, оказались втянутыми более полумиллиарда людей. Со стороны Китая людские потери в этой борьбе составили более 35 млн человек[361].
Сообщение о нападении Японии на Китай было по-разному встречено в мире. Несмотря на выступления президента Ф. Рузвельта, бывшего английского премьер-министра Д. Ллойд Джорджа и других политиков в поддержку Китая, США, Великобритания, Франция и другие западные страны, господствовавшие в Лиге наций, заняли выжидательную позицию, фактически остались безучастными к трагедии Китая. Стремясь столкнуть Японию с СССР, поощряя ее амбиции, западные лидеры слепо верили, что японские посягательства не затронут их колониальных владений в Азии. Однако на деле японская агрессия, открывая реальную перспективу вторжения в пределы Советского Союза, одновременно создавала и прямую угрозу интересам западных стран.
Не оправдались расчеты Чан Кайши на то, что его курс на борьбу с влиянием коммунистов будет по достоинству оценен Западом. Как показывали факты, западным странам нужен был не сильный и суверенный, а слабый и зависимый от них Китай.
Из-за вероломной позиции Запада Китай с началом японской агрессии фактически оказался в положении полной международной изоляции. Только Советский Союз расценил июльские события под Бэйпином как неспровоцированную агрессию Японии и сделал соответствующие выводы.
Надо сказать, что и до этого, с восстановлением дипломатических отношений, Советский Союз оказывал Китаю разностороннюю помощь. Вначале (в 1932–1934 годах) она носила главным образом экономический и гуманитарный характер.
В ноябре 1936 года Китай заменил своего посла в Москве. Новый посол Цзян Тинфу – сторонник тесного китайско-советского сотрудничества – передал советскому руководству просьбу китайского правительства о продаже Китаю советских боевых самолетов для комплектования китайской авиации. Положительно восприняв это, Советский Союз предложил Китаю пойти дальше – заключить двусторонний договор о ненападении, пообещав в этом случае оказать Китаю необходимую помощь оружием и военной техникой при условии, если Китай сам окажет сопротивление японской агрессии и не будет надеяться на вступление в войну Советского Союза. Тем не менее такой договор тогда заключен не был.
С началом японской агрессии гоминьдановскому руководству, не получившему поддержки со стороны Запада, не оставалось ничего иного, как переориентироваться на военное сотрудничество с СССР. Уже 31 июля китайская сторона получила принципиальное согласие на поставку советской техники. Китайское правительство также обратилось к СССР с предложением вернуться к переговорам о заключении Договора о ненападении, который и был подписан 21 августа 1937 года. Главное значение договора состояло в том, что он продемонстрировал общность взглядов СССР и Китая на проблемы мира и войны, осудил «обращение к войне для разрешения международных споров»[362].
Но главное – это то, что договор стал основой для оказания военной помощи Китаю. Советское военно-политическое руководство приняло это решение несмотря на то, что уже оказывало военную помощь демократическому правительству Испанской республики против мятежа внутренней реакции и итало-германских интервентов. Кроме того, поставки вооружения и военной техники Китаю очевидно негативно влияли на темпы оснащения Красной армии, да и на взаимоотношения с Японией. Однако советское военно-политическое руководство пошло на такой шаг, считая, что поддержка национально-освободительной борьбы китайского народа будет способствовать усилению его сопротивления японским захватчикам и позволит решить две задачи: создать условия для сохранения независимости китайского народа и затруднить развязывание японской агрессии против СССР и МНР.
В сентябре 1937 года в Москву была направлена китайская делегация, возглавляемая послом маршалом Янь Цзе, в состав которой входили члены ЦИК Гоминьдана Чжан Цюнь и Ван Шучэн. Делегации было поручено договориться с правительством СССР по широкому кругу вопросов, касавшихся оказания Советским Союзом срочной военно-экономической помощи Китаю. По личной просьбе Чан Кайши делегация должна была обратиться к правительству СССР с просьбой о направлении в Китай военных специалистов и советников и о подготовке китайского командного состава.
Уже 14 сентября была достигнута договоренность о поставках в Китай военных материалов за счет предоставляемого Советским Союзом долгосрочного кредита на общую сумму 500 млн ам. долл., который предполагалось реализовать частями по отдельным соглашениям, предусматривавшим конкретные суммы кредита, сроки их использования и погашения, а также другие условия.
По просьбе китайской делегации сроки доставки первой партии самолетов были сведены к минимуму. Первые 225 самолетов были доставлены в Китай к ноябрю 1937 года. Тогда же начали прибывать в Китай советские добровольцы: летчики, артиллеристы и другие специалисты, а также военные советники. Эта помощь значительно усилила силу сопротивления китайских войск[363].
Положение Китая между тем становилось все тяжелее. 12 ноября 1937 года японские войска захватили Шанхай и начали развивать наступление на Нанкин. Как раз в это время проходила Брюссельская конференция (3–24 ноября 1937 года). Однако участвовавшие в ней представители 19 государств, «заинтересованных в делах Дальнего Востока», за исключением советской делегации, не осудили агрессора и продолжали призывать к компромиссу с Японией. Позиция советской делегации, выступившей в поддержку требования Китая применить экономические санкции против Японии, не нашла поддержки у других участников конференции.
В результате Брюссельская конференция ограничилась принятием ни к чему не обязывающей резолюции, которая констатировала факт нарушения Японией Вашингтонского договора девяти держав и выражала надежду на то, что в будущем окажется возможным найти способы для восстановления мира на Дальнем Востоке. После этого Брюссельская конференция прервала свою работу до «более благоприятных условий», но больше так и не собиралась.
Тем временем США и Великобритания, внешне высказывая сочувствие Китаю, снабжали Японию стратегическим сырьем и материалами. В 1937 году США продали Японии 35 млн баррелей нефти (1 баррель = 158,4 литра), более чем на 150 млн иен металлообрабатывающих станков. В 1938 году США поставили Японии стратегических материалов на сумму 168 млн долларов (90 % от импортных потребностей японской экономики)[364]. Около 20 % английского экспорта в Японию составляли стратегические материалы[365].
Попустительство агрессору привело к нанкинской трагедии. 12 декабря 1937 года, ворвавшись в Нанкин, японские солдаты и офицеры устроили длившуюся пять дней и ночей резню, в результате которой, по некоторым оценкам, погибли свыше 200 тыс. китайцев[366].
Китайская общественность, в том числе и руководящие гоминьдановские круги, окончательно осознала, что Китай фактически лишился поддержки западных стран в борьбе с несравнимо более сильной в военном отношении Японией и единственным надежным союзником Китая может быть только СССР.
Советская военная помощь не прошла мимо внимания Японии и ее союзницы Германии. Последняя приняла активное участие в посреднической миссии по достижению японо-китайского компромисса, к которой подключился посол Германии в Китае Траутман. Японские войска, заняв Нанкин и овладев плацдармами на северном берегу Янцзы, приостановили дальнейшее продвижение. Расчет был на капитуляцию Чан Кайши и посредничество Траутмана. 2 декабря 1937 года Траутман уже вел переговоры с Чан Кайши относительно своего плана урегулирования конфликта, согласованного с японцами.
Японские требования включали: признание Маньчжоу-го; автономию Северного Китая и Внутренней Монголии; создание демилитаризованной зоны в Центральном Китае; размещение японских гарнизонов во Внутренней Монголии, Северном и Центральном Китае; интернационализацию территории Шанхая; компенсацию военных издержек Японии[367].
Эти требования шли настолько далеко, что оказались неприемлемыми для гоминьдановского правительства. Чан Кайши не мог пойти на их удовлетворение без угрозы потери власти. Японо-китайские переговоры о мире зашли в тупик. Траутман заявил, что осуществлять посредничество больше невозможно. В свою очередь, тактика гоминьдановского правительства вызывала раздражение в Токио. 16 января 1938 года премьер-министр Коноэ заявил, что японское правительство не будет больше иметь дело с Чан Кайши. Ориентация на СССР для последнего стала практически безальтернативной.
В 1938 году Советский Союз заключил с Китаем два договора (1 марта и 1 июля), по которым Китаю были предоставлены кредиты на сумму 100 млн американских долларов для закупки в СССР военных и других материалов.
В соответствии с договором от 1 марта 1938 года СССР и Китай подписали в марте 1938 года три контракта на поставку в Китай военных материалов на общую сумму около 50 млн долларов. Согласно этим контрактам СССР поставил в Китай 297 самолетов, 82 танка, 425 пушек и гаубиц, 1825 пулеметов, 400 автомашин, 360 тыс. снарядов и 10 млн винтовочных патронов, а также другие военные материалы[368].
Характерно, что кредит к моменту подписания договора был уже исчерпан, что само по себе является беспрецедентным случаем в международной практике и свидетельством того, насколько Москва была заинтересована в усилении китайской армии. Как уже указывалось выше, советское вооружение в срочном порядке начало поставляться в Китай с сентября 1937 года. Своевременная и эффективная помощь СССР предотвратила капитуляцию Чан Кайши под напором японских вооруженных сил и маневров западной дипломатии[369].
По четвертому контракту, заключенному в соответствии с договором от 1 июля 1938 года, Советский Союз поставил в Китай 180 самолетов, 300 пушек, 1500 ручных пулеметов, 500 станковых пулеметов, 300 грузовых автомашин, авиационные моторы, запасные части, снаряды, патроны и другие военные материалы еще на общую сумму около 30 млн американских долларов. В июне 1939 года было заключено еще два контракта на поставку «специмущества» на сумму свыше 36 млн долларов США[370].
Забегая вперед, скажем, что советская помощь сыграла решающую роль в оказании сопротивления японской агрессии в 1937–1942 годах. Несмотря на то, что к концу октября 1938 года японским войскам удалось оккупировать большую часть территории страны с главными промышленными центрами и важнейшими железнодорожными магистралями, продвижение японских войск в глубь Китая было остановлено.
Немалую роль в этом сыграли советские военные советники и специалисты, направленные в Китай. С появлением советских летчиков-добровольцев наступил конец безнаказанным налетам японской авиации на китайские города. С декабря 1937 года воздушные бои с участием советских добровольцев происходили почти ежедневно. В числе летчиков-истребителей на помощь Китаю прибывали лучшие советские асы, мастера воздушного боя, многие из которых достойно проявили себя в небе Испании. К 1 мая 1938 года китайская авиация, решающая роль в успехах которой принадлежала советским добровольцам, сбила в воздушных боях и уничтожила на аэродромах 625 японских самолетов. Особенно большой резонанс в мире получил налет на японскую авиабазу на острове Тайвань, совершенный 23 февраля 1938 года 12 самолетами СБ под командованием Ф. П. Полынина. В результате этого дерзкого удара японцы потеряли около 40 самолетов на земле. В порту было потоплено несколько судов. Кроме того, на авиабазе сгорел трехлетний запас горючего. Все бомбардировщики без потерь вернулись на свой аэродром[371].
После первых же крупных потерь японцы на длительное время прекратили полеты в районы активных действий советских истребителей и перебазировали свою авиацию на тыловые аэродромы. Несмотря на численное превосходство японской авиации, добровольцы-авиаторы на некоторых участках фронта с весны 1938 года добились господства в воздухе.
Только с ноября 1937-го по июнь 1939 года в Китае побывало свыше 700 летчиков, стрелков-радистов и техников бомбардировочной авиации. С учетом их регулярной сменяемости постоянно участвовали в боевых действиях до 200 и более летчиков-бомбардировщиков.
Одновременно с летчиками бомбардировочной авиации советское правительство с середины сентября 1937 года отправляло в воюющий Китай летчиков-истребителей. По неполным данным, только с осени 1937-го и до весны 1940 года в Китае находились около 700 советских летчиков-добровольцев истребительной авиации и обслуживающего технического персонала.
В 1941 году советское правительство было вынуждено принять решение об отзыве на Родину большинства советских летчиков-истребителей и других добровольцев[372]. Однако почти четырехлетнее их пребывание в Китае, активное участие в боевых действиях имели большое значение для обеспечения боевых действий китайской армии на фронтах национально-освободительной войны и оставили глубокий след в памяти китайского народа. В боях за свободу Китая погибли более 200 советских летчиков-добровольцев.
За семь лет 200 советских инструкторов в летных школах Китая обучили свыше 1800 курсантов, было подготовлено 1204 летчика, 160 штурманов и 450 авиатехников для молодой китайской авиации. Когда советские добровольцы были отозваны на Родину, нужды китайских Военно-воздушных сил были полностью обеспечены собственными, хорошо подготовленными и в теоретическом, и в практическом отношении летными и техническими национальными кадрами. Следует отметить, что непосредственное участие советских авиационных инструкторов и специалистов в обучении китайских пилотов осуществлялось вплоть до второй половины 1944 года, то есть в течение почти всего периода национально-освободительной войны[373].
В этот же период в качестве военных советников в Китай была направлена большая группа хорошо подготовленных военных специалистов, окончивших военные академии и имевших боевой опыт. Работу первой группы советников возглавил М. И. Дратвин. В августе 1938 года главным военным советником стал А. И. Черепанов, в августе 1939 года – К. М. Качанов, а с декабря 1940 года – В. И. Чуйков. С помощью советских военных советников китайская армия провела в 1939–1940 годах ряд активных операций (Чаншаская, Наньнинская, Шаочжоуская, Уюаньская). При этом со стороны Китая было задействовано 100–110 пехотных дивизий против 20 японских дивизий. За это время, по данным советских военных советников, японцы потеряли около 200 000 человек убитыми и ранеными[374]. В результате японский план молниеносной войны провалился, она приняла затяжной характер. Китайская армия не только не была разгромлена, но, наоборот, значительно окрепла, пополнилась вооружением и личным составом, были улучшены обучение, организация и руководство штабов. Это дало возможность китайскому правительству перебазировать многие предприятия с оккупированных территорий в глубинные районы и создать там новое промышленное производство.
Китайской стороной был сделан запрос об оснащении советской техникой по меньшей мере двадцати китайских пехотных дивизий. Это требовало организации поставок оружия более коротким сухопутным путем. Началось строительство 3000-километровой автотрассы Сарыозек – Урумчи – Ланьчжоу, для чего была привлечена специально созданная военизированная колонна наркомата обороны. В короткий срок дорога была сдана в эксплуатацию. К концу 1937 года на этом маршруте уже работало 4 тыс. советских граждан, обеспечивавших его охрану и бесперебойную доставку военных грузов, в первую очередь авиационной техники[375].
Наиболее реальными и ощутимыми в рамках советской военной помощи Китаю стали поставки оружия и военной техники, и в первую очередь авиации, артиллерии, стрелкового вооружения, а также материально-технического обеспечения войск. С октября 1937-го по июнь 1941 года было полностью оснащено артиллерией свыше 40, а стрелковым вооружением – около 50 пехотных дивизий китайской армии. Оружием и военной техникой советского производства были полностью обеспечены военно-воздушные силы, артиллерия и бронетанковые войска. Трудно переоценить и содействие Советского Союза в создании китайской военной промышленности, осуществлявшееся также в рамках военной помощи Китаю[376].
Чан Кайши, выступая 12 июня 1938 года перед работниками политуправления китайской армии, заявил: «Япония является общим врагом Китая и СССР. Если кто-либо намеревается препятствовать дружбе между Китаем и СССР, то это будет только на пользу японским интригам. На сегодня ни одна страна, кроме СССР, не может помочь Китаю. Даже США могут помочь нам только серебром. В теперешний момент Китай и СССР находятся на одном и том же жизненном пути, и в этот критический момент они должны вместе жить или вместе умереть»[377].
И все же, несмотря на возраставшие поставки советского вооружения, восполнить огромные материальные потери китайской армии до конца 1937 года не удалось. Огромный фронт, на котором сражались почти две сотни дивизий центрального правительства и провинциальных войск Китая, не выдерживал натиска японских войск. Линия фронта неуклонно отодвигалась на запад. Только благодаря самоотверженности китайских солдат 8-й и сформированной в начале 1938 года Новой 4-й армий, руководимых Компартией Китая и действовавших в Северном и Восточном Китае, китайским войскам удалось устоять. В частности, одна из дивизий 8-й армии под командованием Линь Бяо в первом же крупном бою у горного прохода Пинсингуань (северо-восточная часть провинции Шаньси) 25 сентября 1937 года нанесла крупное поражение японским войскам. Она полностью разгромила одну из бригад отборной японской дивизии генерала Итагаки, уничтожив более 3 тыс. солдат и офицеров противника.
Несомненно, советское руководство понимало, что советская помощь Китаю существенно повышала возможности последнего в войне с Японией. Это накладывало серьезные ограничения на ее способность развернуть агрессию против СССР. Советское руководство, естественно, было заинтересовано в безопасности дальневосточных границ Советского Союза и понимало, что пока идет война в Китае, Японии достаточно сложно планировать крупномасштабное выступление в северном направлении.
Помощь СССР способствовала укреплению единого антияпонского фронта и одновременно объективно способствовала укреплению позиций КПК. На основе согласованной между Гоминьданом и КПК программы была проведена частичная реорганизация национального правительства и в качестве совещательного органа при правительстве был создан Национально-политический совет, в который вошли представители КПК.
Это вызывало недовольство правых кругов Гоминьдана, которые боялись, что советская помощь приведет к укреплению позиций КПК.
Советская военная помощь Китаю привела к обострению советско-японских отношений. В Токио заключение советско-китайского договора о ненападении, а тем более помощь Китаю были расценены как «величайшая угроза Японии».
В то же время гоминьдановское руководство в 1937–1938 годах не прекращало тайных переговоров с Японией, возлагая при этом надежды на обострение отношений между Советским Союзом и Японией и на советско-японский конфликт. Главной целью этих переговоров было заключение сепаратного мира. Правительство Японии во главе с Ф. Коноэ также проводило политику, направленную на сближение с правым крылом Гоминьдана на единой почве антикоммунизма.
Переговорам активную поддержку помимо Германии оказывали также Великобритания и США. Они были крайне заинтересованы в скорейшем окончании войны в Китае. Как полагали влиятельные круги этих стран, война ослабляла Японию, сковывала ее силы на китайском театре военных действий и затрудняла подготовку к войне против СССР. Они также видели угрозу в укреплении позиций Советского Союза, и, следовательно, коммунистов в Китае благодаря советской военной помощи этой стране.
В феврале 1938 года в Москве стали известны высказывания английского посла, который, выражая, по-видимому, мнение влиятельных английских кругов, обвинил СССР в усилении влияния на Китай и в попытках вызвать продолжение войны. По мнению посла, «лучший способ будущего германского посредничества в японо-китайском конфликте – это совместные действия с Великобританией, которая использует свое влияние на Китай, в то время как Германия должна использовать свое влияние на Японию, с тем чтобы они пришли к соглашению». В качестве стратегической цели ставилось «сближение Германии с Англией и Францией с оставлением для Японии задачи нападения на СССР…»[378].
Весьма характерно, что заявление английского посла было сделано накануне ухода 22 февраля 1938 года в отставку с поста министра иностранных дел А. Идена, которого в Китае считали «своим человеком». При нем Китай надеялся на предоставление Англией займа на поставки самолетов-истребителей «Гладиатор». Английские власти в Гонконге не чинили препятствий провозу в Китай закупленного за границей, в том числе в СССР, вооружения. С уходом Идена ситуация изменилась. Из 36 самолетов поступило только девять. Особое недовольство китайских правящих кругов вызвало японо-английское соглашение о передаче Японии доходов от морских таможен Китая, которые Англия собирала до этого в течение восьмидесяти лет.
Газета «Ухань жибао» 5 мая 1938 года поместила по этому поводу очень резкую статью. МИД Китая направил английскому правительству меморандум, в котором указывалось, что Китай совершенно не связан соглашением и оставляет за собой свободу действий. Впрочем, «свобода действий» была весьма относительна, так как на деле Китай во многом зависел от Великобритании и никак не мог влиять на таможенный режим.
Несмотря на однозначные сигналы со стороны руководства Великобритании, приглашающие Германию к совместным действиям, с середины 1938 года в германском руководстве произошел решительный поворот к союзу с Японией против СССР и Великобритании. Из Китая были отозваны все германские военные советники, и была прекращена поставка Китаю стратегических материалов из Германии.
Весной и летом 1938 года японцы продолжали развивать наступление в Центральном Китае. В конце марта 60-тысячная группировка японских войск начала продвижение на Сюйчжоу с целью последующего выхода на Ухань и соединения с войсками, действовавшими вдоль Янцзы. В начале боев за Сюйчжоу гоминьдановским войскам удалось нанести поражение японцам под Таоэрчжуанем, однако достигнутый успех развить они не смогли. Японцы, сосредоточив 200-тысячную армию и 400 танков, возобновили наступление и 19 мая овладели Сюйчжоу – важным стратегическим железнодорожным узлом, соединив тем самым Северный фронт с Центральным. Положение гоминьдановских войск на Центральном фронте ухудшилось.
Во второй половине августа 1938 года 240-тысячная хорошо вооруженная японская армия при поддержке 180 танков, 150 самолетов и боевых кораблей речного флота перешла в наступление на Ухань. Бои за Ухань продолжались три месяца. Советские летчики-добровольцы самоотверженно защищали город с воздуха. Однако под натиском превосходящих сил противника китайские войска 27 октября вынуждены были оставить Ухань. Гоминьдановское правительство из Ханькоу эвакуировалось в Чунцин, где оставалось до конца войны. В результате захвата Уханя японцы перерезали единственную железную дорогу, пересекавшую Китай с севера на юг, и прервали связь между Северным и Южным фронтами гоминьдановской армии. Несколькими днями раньше, 21 октября, японская армия, высадив десант, захватила Гуанчжоу, лишив Китай последней крупной морской коммуникации. Город был сдан японцам без боя.
В разгар сражения за Ухань руководство Советского Союза организовало поставку новой партии военной техники, вооружения и боеприпасов Китаю. Очередной зафрахтованный английский пароход, приняв на борт 300 артиллерийских орудий, две тысячи пулеметов и другое вооружение, вышел из Севастополя и направился к берегам Бирмы[379]. В ноябре 1938 года этот груз был доставлен в порт Рангун, а затем переправлен в Китай по Бирманской шоссейной дороге. Это оружие позволило восполнить потери, понесенные в боях за Ухань, и не допустить дальнейшего продвижения японских войск[380].
Основной способ проведения оперативно-стратегических операций японским командованием состоял в том, что подвижные группировки японских войск при поддержке авиации прорывали фронт на сравнительно узком участке в направлении основных железнодорожных и шоссейных магистралей и стремились окружить противника. Однако китайским войскам, как правило, удавалось выйти из окружения. Упорство вооруженных сил Китая возрастало. С помощью советских военных советников командный состав гоминьдановской армии совершенствовал навыки управления войсками в бою. Китайские соединения и части создавали на направлениях наступления японских войск оборонительные рубежи, выводили из строя железнодорожные и шоссейные дороги, затопляли участки территории. Китайские войска все чаще контратаковали врага, замедляя его наступление. Если в начале войны тактические темпы продвижения японских частей составляли 10–20 км в сутки, то в Уханьской операции они не превышали 1–3 км. Темп продвижения японцев в оперативном масштабе был еще ниже. В первый год войны японцы продвинулись на 1100 км, а в первую половину второго года – менее чем на 300 км. Японские войска несли в боях всё большие потери. Если в Шанхай-Нанкинской операции потери японцев по отношению к китайским составляли 1: 5, то в Уханьской операции они уравнялись: войска агрессора потеряли до 120 тыс. солдат и офицеров убитыми и ранеными[381].
Захватом Уханьского промышленного района и Гуанчжоу завершился первый этап войны, характеризовавшийся широкими наступательными операциями японцев против гоминьдановской армии и тяжелыми поражениями последней.
В итоге первых 15 месяцев войны Японии удалось захватить обширные территории с многомиллионным населением в Северном, Центральном и Южном Китае, почти всю железнодорожную сеть и главные экономические центры Китая, блокировать его морское побережье. Это было следствием как общей военно-экономической слабости Китая, значительного превосходства Японии в военной технике и вооружении, так и политики гоминьдановского правительства, не решавшегося мобилизовать широкие народные массы на отпор врагу. По данным китайского генштаба, к середине 1938 года потери убитыми, ранеными и пропавшими без вести составляли 800 тыс. человек, или примерно 40 % штатного состава 176 дивизий китайской армии[382]. Очень серьезными были потери в авиации: к январю 1939 года 1402 японским самолетам китайские ВВС могли противопоставить только около 200 самолетов, в основном истребители[383].
Однако главной своей цели – полного покорения и капитуляции Китая – японские милитаристы добиться не смогли. План «молниеносной войны» Японии против Китая провалился благодаря стойкости вооруженных сил Китая и возрастающей помощи СССР китайскому народу. Дух китайского народа не был сломлен. Япония оказалась перед перспективой затяжной войны.
С ноября 1938 года начался второй этап Национально-освободительной войны китайского народа, этап стратегического равновесия сил. Теперь противник был вынужден надолго прекратить крупномасштабные наступательные действия и перейти к закреплению захваченной им территории. Японцы все чаще стали прибегать к оборонительным действиям и расширению борьбы против многочисленных опорных баз, возникших в ходе партизанской войны.
Руководство КПК, рассредоточив части 8-й армии, приступило к осуществлению курса на создание опорных баз партизанской войны в горных и отдаленных сельских районах, труднодоступных для японских оккупантов.
К концу 1937 года основные силы 8-й армии закрепились в горных районах на границах провинции Шаньси, откуда и началось расширение антияпонских баз. Первой относительно стабильной антияпонской базой стал Шаньси-Чахар-Хэбэйский освобожденный район. Вслед за этим в 1938 году возник другой освобожденный район на стыке провинций Шаньси, Хэбэй, Шаньдун, Хэнань. В Центральном Китае партизанская война развернулась весной 1938 года. В мае части Новой 4-й армии проникли в провинцию Аньхой и создали там небольшую опорную базу. Летом 1938 года партизанская база была основана в южных районах провинции Цзянсу. К концу первого периода войны народные вооруженные силы увеличились, по данным КПК, до 180 тыс. человек, а общая численность населения освобожденных районов к концу 1940 года составила 100 млн человек[384].
В борьбе с партизанским движением японское командование сделало ставку на китайский коллаборационизм. Дело в том, что укрепление единого национального антияпонского фронта сопровождалось и усилением позиций прогрессивной общественности Китая. Она симпатизировала Советскому Союзу за его помощь в борьбе с японской агрессией и опиралась на возросший авторитет СССР в китайском народе. Это пугало руководящие слои Гоминьдана и зажиточные слои китайского общества. Они видели в этом непосредственную угрозу своим интересам и готовы были идти на сотрудничество с японскими оккупационными властями, чтобы противодействовать распространению влияния СССР и, соответственно, компартии Китая в стране.
Японская оккупационная администрация использовала эти настроения. Опираясь на них и используя методы прямого вооруженного давления и подкупа, широковещательные обещания китайскому народу освободить его от «гнета белого империализма» и пропаганду «паназиатских» идей, японцам удалось привлечь к сотрудничеству весьма значительную часть китайского населения.
В тяжелое для Китая время прояпонские элементы активизировались и внутри Гоминьдана. В конце 1938 года часть гоминьдановских деятелей прояпонской ориентации во главе с заместителем председателя ЦИК Гоминьдана Ван Цзинвэем открыто перешла на сторону Японии, переехала на оккупированную территорию и заявила о своем согласии с политикой Японии в отношении Китая.
30 марта 1940 года японские власти инспирировали создание в Нанкине марионеточного «центрального правительства» Китая во главе с Ван Цзинвэем. При поддержке Японии это правительство сформировало довольно значительную армию[385]. 30 ноября 1940 года Япония подписала с нанкинским правительством договор о дружбе и взаимопомощи «…для борьбы за построение Восточноазиатской сферы совместного процветания, против коммунизма и чунцинского Гоминьдана»[386].
В 1939 году широкомасштабные действия на китайском фронте уже не велись. Время относительного затишья китайское военное командование использовало для пополнения своих потрепанных в предыдущих боях дивизий, оснащения их за счет поступившей из Советского Союза военной техники и для всемерного развертывания партизанской войны в тылу японцев. При решении этих задач оно широко опиралось на советский опыт и материальную помощь.
К началу апреля 1939 года в оказании непосредственной военной помощи Китаю активно участвовали 5002 советских добровольца, в том числе 46 военных советников, 11 инструкторов, 24 различных специалиста, 446 человек из состава особых авиационных групп (включая авиатехников), а также 4475 бойцов и командиров, которые охраняли и обслуживали трассу Алма-Ата – Урумчи – Ланьчжоу[387]. К концу года советнический аппарат вырос до 75 человек[388]. При этом китайская сторона неоднократно обращалась с настойчивой просьбой увеличить число советников до 200 человек[389]. 16 июня 1939 года был подписан советско-китайский торговый договор, который обеспечил надежную экономическую основу связей Китая с СССР в неблагоприятных условиях захвата Японией всех крупных китайских портов и блокады побережья[390].
Советская военная помощь могла бы дать более значительные результаты, если бы не ряд причин внешнего и внутреннего порядка, создававших большие трудности для Китая и благоприятствовавших Японии.
К числу причин внешнего порядка следует отнести прежде всего пресловутую позицию невмешательства западных держав. Правящие круги Англии надеялись столкнуть Японию с США, а больше всего с СССР. США в свою очередь рассчитывали на обострение англо-японского соперничества, а также на конфликт Японии с СССР. Общую политику западных держав в конечном итоге определили расчеты на то, что Япония не будет затрагивать их интересы в Китае, а японскую экспансию удастся повернуть на Север, против Советского Союза.
Вторая причина заключалась в том, что взаимодействие СССР с правительством Чан Кайши носило сложный и противоречивый характер. Китайское правительство рассматривало Советский Союз как своего идеологического противника и постоянно колебалось в своих предпочтениях между СССР и западными державами, пытаясь получить выгоду как с той, так и с другой стороны. Кроме этого, гоминьдановское руководство боялось, что советская помощь приведет к укреплению позиций КПК. Это периодически приводило к обострению отношений между СССР и Гоминьданом, чему в немалой степени способствовала и на чем играла Япония.
Что касается причин внутреннего порядка, то наряду с экономической отсталостью и политической раздробленностью Китая особенно негативно на ходе войны отражалась длительная борьба за власть между Гоминьданом и Компартией Китая.
Серьезным просчетом гоминьдановского руководства было также и то, что на первом этапе правительство Чан Кайши придерживалось порочного курса однобокого ведения войны, признавая правомерным участие в ней лишь регулярной армии и не принимая во внимание народное сопротивление.
На военно-стратегическую обстановку серьезно влияли и старые пороки гоминьдановских и милитаристских (провинциальных) войск, такие как отсутствие единства между офицерами и солдатами войск Гоминьдана, несогласованность действий, частые случаи невыполнения приказов вышестоящего командования, низкий уровень подготовки командного состава, милитаристское отношение к войне как к источнику обогащения[391].
Тем не менее продолжавшееся сопротивление Китая сковывало основные силы японских сухопутных войск. Военное руководство Японии понимало, что вести одновременно две войны – против Китая и против СССР – оно не в состоянии. Сил у империи для этого не было. Правительство, флот и армия через шесть месяцев после начала китайской авантюры были обеспокоены большими потерями, затруднениями и медлительностью японского наступления и перспективами всего предприятия.
Когда в январе 1938 года германский генштаб по военно-дипломатическим каналам сделал запрос о сроках возможного начала военных действий Японии против СССР после окончания войны в Китае, то представитель японского генштаба передал через германского военного атташе, что подготовка к войне с Советами ведется усиленными темпами. Однако из-за необходимости содержать большую оккупационную армию в Китае в течение длительного времени и необходимости основательно пополнить японскую армию, понесшую потери в Китае, а также в связи с финансовыми трудностями «два года являются максимальным, а один год – минимальным сроком для того, чтобы японский генштаб мог начать войну против СССР»[392].
Что не менее важно, затяжная война в Китае наносила ущерб совместным японо-германским планам, вызывая настороженность гитлеровского руководства относительно военных возможностей своего союзника и стремление «избегать немедленных совместных действий до тех пор, пока слабость Японии не будет совсем преодолена или по крайней мере уменьшена при содействии Германии»[393].
Вывод о том, что Япония увязла в войне с Китаем и до тех пор, пока китайский конфликт не будет прекращен, говорить о возможной войне с Советским Союзом не приходится, сохранял свою актуальность и в 1938-м, и в 1939 годах. Об этом Р. Зорге писал в статье «Японская экспансия», опубликованной в двух номерах журнала «Цайтшрифт фюр геополитик» за 1939 год. Конечно, в 1939 году Зорге не мог точно знать соотношение сил между Квантунской армией и японской оккупационной армией в Китае. Но по данным советской военной разведки японские войска в Китае по всем показателям примерно вдвое превосходили Квантунскую армию[394]. Группировка в Маньчжурии получала остатки того, что могла выделить империя для войны на азиатском континенте.
Советско-японские вооруженные конфликты
Политика СССР по отношению к Китаю, советская военная помощь этой стране не могли не раздражать японские военно-политические круги, которые взяли курс на подготовку к войне с Советским Союзом. С середины 1930-х годов положение на сухопутной границе Советского Союза с марионеточным государством Маньчжоу-го стало весьма напряженным. Предъявлялись территориальные претензии, повсюду имели место стычки, провокации, гибли люди. Японское командование решило начать проверку надежности советской обороны, выяснить готовность СССР к войне с Японией и одновременно испытать боевую готовность своих войск.
В 1938 году число японских провокаций на советско-маньчжурской границе резко возросло. Если в 1937 году было отмечено 69 нарушений границы японскими военнослужащими, то в 1938 году их было зарегистрировано уже 124. Всего же за три года – с 1936-го по 1938-й – на границе был зарегистрирован 231 инцидент, из них 35 крупных столкновений. Японские источники приводят еще большие цифры – 506 инцидентов за три года (1935–1937) 25 июня 1938 года, информируя посла СССР в Японии о серьезности складывавшейся обстановки, заместитель наркома иностранных дел Б. С. Стомоняков писал, что «линия японской военщины в Маньчжурии, рассчитанная на провокацию пограничных конфликтов, продолжает проводиться непрерывно и все с большей наглостью»[395].
В политической сфере в Японии боролись несколько группировок по вопросу о войне в Китае. Финансовые круги были полностью удовлетворены оккупацией и развитием Северного Китая и выступали против какого-либо расширения военных действий. Квантунская группировка требовала полного сосредоточения внимания на подготовке войны против СССР и строгого ограничения военных действий в Китае только Северным Китаем и Маньчжурией. «Центристы» (И. Умэдзу, Г. Сугияма) выступали за окончание войны в Китае минимальными силами и за ускорение подготовки войны против СССР. Наконец, правительственные круги во главе с Ф. Коноэ и командование флота считали, что «китайский инцидент» зашел в тупик, и требовали коротких и решительных действий против Китая, который рассматривался как первоочередной противник, а СССР – как второстепенный.
«Центристы» были вынуждены согласиться с требованиями более решительных действий против Китая и на переброску войск из Маньчжоу-го в Центральный Китай, надеясь сломить сопротивление китайской армии[396].
В то же время позиции «квантунцев», требовавших решительных действий против СССР, были очень сильны.
В мае 1938 года последовала отставка министра иностранных дел К. Хироты, который вел себя слишком пассивно в «китайском инциденте», и назначение на этот пост И. Угаки – лидера японских ультраправых. В июне военным министром был назначен генерал Сэйсиро Итагаки – представитель «квантунской группировки». Это означало усиление военных приготовлений против СССР. Р. Зорге немедленно направил в Москву сообщение, в котором предупреждал о «нависающей угрозе локальных действий» на границе с Маньчжоу-го[397]. О нарастающей угрозе военного столкновения говорили в дипломатических кругах, писала японская пресса, которая в мае-июне развернула шумную пропагандистскую кампанию вокруг так называемых спорных территорий на границе Маньчжурии и советского Приморья.
Действительно, готовясь к проведению уханьской операции и идя навстречу требованиям Квантунской армии, японский генштаб решил убедиться, что СССР не планирует воспрепятствовать расширению японской агрессии в Китае вооруженным путем. С этой целью японское командование было готово произвести «разведку боем» силами целой дивизии и при необходимости даже пожертвовать ею[398]. Другой целью было проверить силу ОКДВА после того, как она 1 июля 1938 года была преобразована в Дальневосточный фронт.
Планированию и выбору места инцидента, который впоследствии получил по японской терминологии название «Чанкуфынского», способствовало также следующее обстоятельство. 13 июня 1938 года начальник управления НКВД по Дальневосточному краю комиссар госбезопасности 3 ранга Г. С. Люшков[399] перешел к японцам на хуньчуньском участке границы в Посьетском районе, где сходились границы СССР, Кореи и Маньчжоу-го. Выбор места для побега был выбран не случайно. Люшков, в чьем ведении находилась охрана советской границы, прекрасно знал, что именно здесь был расположен самый незащищенный ее участок: из-за низинной и болотистой местности по молчаливому согласию японской и советской сторон он практически не охранялся. После того как Люшков попал в руки японских жандармов, он был доставлен в Сеул, а затем переправлен в Токио. Для его допроса была создана специальная комиссия, которая высоко оценила информацию, предоставленную Люшковым. Он передал японцам карты с планом советских приграничных укреплений, размещением пограничных отрядов и частей Красной армии, предоставил данные о численности военнослужащих, шифры радиосвязи, различные списки и другие секретные документы.
Люшков сообщил японцам и срочно прибывшим в Токио представителям германского абвера, что репрессии в армии отрицательно сказались на управлении войсками, их выучке, дисциплине и боевой подготовке. Поставленные на высокие должности «выдвиженцы» в подавляющем большинстве не имели требуемого профессионального опыта, знаний и не справлялись со своими обязанностями. Люшков также сообщил, что офицеры соединений, дислоцированных на Дальнем Востоке, живут со своими семьями в большинстве случаев во времянках, и эти плохие условия жизни не могут не влиять на моральное состояние войск. Боеприпасы и продовольствие поступают нерегулярно, поскольку их доставка производится из европейской части России и сильно зависит от задержек или остановок на транспорте. Наконец, Люшков рассказал о якобы плачевном состоянии обороны советского Приморья на главном, владивостокском направлении, о слабости советских оборонительных позиций в районе озера Хасан, где он как раз и совершил переход границы[400].
«Не будет преувеличением сказать, – писал известный японский историк Хияма Ёсиаки, – что на основе его показаний японская сухопутная армия получила полное представление о военной мощи, организационной структуре, вооружении, дислокации, основе тактики советской армии»[401].
Поэтому японское командование решило выбрать район озера Хасан, чтобы организовать инцидент и проверить достоверность сведений, предоставленных Люшковым. Эти сведения придавали японскому командованию определенную смелость и уверенность в успехе. Оценивая создавшееся в Красной армии и в ОКДВА положение как близкое к катастрофическому, японская военщина умышленно усиливала напряженность на границе, так как считала, что «…русские были слишком потрясены и ослаблены, чтобы осмелиться скрестить мечи с императорской армией»[402].
Когда весть о предательстве Люшкова докатилась до Москвы, Сталин срочно направил на Дальний Восток заместителя наркома внутренних дел М. П. Фриновского и начальника главного политуправления РККА Л. З. Мехлиса для расследования обстоятельств бегства Люшкова и принятия необходимых карательных мер в Дальневосточном краевом комитете ВКП(б) и Дальневосточной армии. По их распоряжению началась тщательная проверка Посьетского погранотряда. Уже в конце июня первые конные дозорные появились на этом участке границы. Вскоре на высоте Заозерная (японское название Чанкуфын) появились первые пограничники, которые вырыли окопы и приступили к установке проволочных заграждений. 7 июля японская разведка впервые обнаружила трех или четырех человек на вершине Заозерная, откуда хорошо просматривались японские позиции, в том числе и железная дорога, что, как решили военные, может представлять определенную угрозу Японии. Поэтому командование японской Корейской армии, которой была поручена охрана этого района, приняло решение обратиться за консультациями в Токио. Дело осложнялось еще тем фактом, что между Корейской и Квантунской армиями существовало незримое соперничество. Последняя всячески подчеркивала свое превосходство. Поэтому в связи с появлением советских военнослужащих в районе Заозерной из штаб-квартиры Квантунской армии в Сеул была отправлена телеграмма, смысл которой состоял в призыве к активным военным действиям. «Если Корейская армия будет колебаться, то Квантунская армия возьмет на себя обязательство вытеснить русских (из Чанкуфына)»[403].
11 июля в японских газетах появилось сообщение о нарушении советскими пограничниками границы Маньчжоу-го. 14 июля временный поверенный в делах Японии в СССР Ниси Харухико по указанию Токио потребовал немедленного отвода советских войск с высот Заозерная и Безымянная. 20 июля 1938 года японский посол в Москве М. Сигемицу, срочно вернувшийся из поездки в Северную Европу, в беседе с наркомом иностранных дел СССР М. М. Литвиновым в ультимативной форме потребовал, чтобы советские пограничники очистили высоты Заозерная и Безымянная к западу от оз. Хасан. При этом посол пригрозил, что в случае отказа советской стороны удовлетворить эти требования Япония не остановится перед применением силы.
Японскому послу был предъявлен текст Хуньчуньского соглашения, подписанного Россией и Китаем в 1886 году. В приложенной к соглашению карте четко обозначено прохождение русско-китайской границы в этом районе. Обе «спорные» высоты находятся на русской территории. Однако японская сторона проигнорировала этот документ. В связи с этим 22 июля советское правительство направило ноту Японии, в которой отвергло японские требования об отводе советских войск с высоты, расположенной к западу от оз. Хасан, так как эти требования не были подкреплены никакими документальными доказательствами. В ноте также указывалось, что Советский Союз никому не угрожает, но и посягательств на свою территорию не допустит[404].
Одновременно с демаршем по дипломатической линии генштаб японской армии отдал приказ усилить свои пограничные части группировкой японских войск численностью более 38 тыс. человек. Эта группировка была подтянута к границе с СССР 19 июля. 29 июля японские части (75-й пехотный полк 19-й дивизии Корейской армии) вторглись на советскую территорию, а 31 июля захватили сопку Безымянная и высоту Заозерная, продвинувшись в глубь советской территории на четыре километра.
Японская сторона была настроена очень решительно и намеревалась разрешать все неясные пограничные вопросы дипломатическими средствами только после захвата этих высот. На случай контрмероприятий с советской стороны вокруг района столкновения были сосредоточены фронтовые части и резервы, объединенные под командованием штаба японской Корейской армии. На иностранные дипломатические круги в Токио эти действия японской армии произвели сильное впечатление, они показали ее мощь и восстановили престиж, подорванный бесславной войной в Китае[405]. Военный министр С. Итагаки и начальник генштаба Японии Н. Канъин планировали начать мобилизацию войск для проведения операции в районе озера Хасан.
Однако перспектива расширения конфликта с СССР в условиях затягивания войны в Китае пугала императора Хирохито и некоторых высших чиновников японского правительства. В частности, министр иностранных дел Угаки заявил германскому послу Э. Отту, что он не допустит расширения пограничного инцидента, пока идет война в Китае[406]. Еще накануне событий, 20 июля, Хирохито принял Итагаки и Канъина и раздраженно заявил военному министру: «Впредь чтобы ни один солдат и шагу не ступил без моего указания»[407].
2 августа советское командование в дополнение к пограничным подразделениям выдвинуло к оз. Хасан силы 1-й (Приморской) армии. 4 августа был издан оперативный приказ наркома обороны СССР о приведении в полную боевую готовность войск Дальневосточного фронта и Забайкальского военного округа. Этот приказ требовал перебазировать авиачасти на полевые аэродромы, «имея сильные кулаки для мощных ударов». 6 августа была начата операция по освобождению высот от японцев. Позиции японских войск на захваченных высотах начали подвергаться усиленной бомбардировке. Тем не менее японский генштаб не считал, что положение на границе очень серьезно, несмотря на бомбардировки советской авиации. Японские военные круги были заинтересованы в войне с СССР позднее, а в тот момент хотели только продемонстрировать свою мощь. Однако в японском генштабе полагали, что вопрос станет значительно более серьезным, если авиаударам подвергнутся более глубинные районы Кореи или Маньчжурии[408].
Бои носили ожесточенный характер и продолжались до 10 августа. В результате решительных действий советских войск вторгнувшаяся японская группировка была отброшена с советской территории. 10 августа стороны по дипломатическим каналам договорились прекратить огонь и провести редемаркацию спорного участка границы. 11 августа 1938 года в 12 часов военные действия были прекращены.
Как утверждают японские военные историки, предпринятая разведка боем показала, что советское правительство не имело планов вступления в японо-китайскую войну[409].
Однако эта разведка боем стоила больших жертв обеим сторонам. Безвозвратные потери советских войск составили 792 человека, а санитарные потери – 3279 человек[410]. Людские потери японских войск, по данным японских источников, составили 1440 убитыми и ранеными. Особенно велики были потери в 75-м пехотном полку – 708 убитыми и ранеными, что составило более 50 % от списочного состава полка и означало практический разгром этой части[411].
За подвиги, совершенные в боях в районе озера Хасан, 26 военнослужащих были представлены к званию Героя Советского Союза, в том числе девять были удостоены этого звания посмертно. 6500 участников боев были награждены орденами и медалями. 40-я дивизия была отмечена орденом Ленина, а 32-я дивизия и 59-й Посьетский погранотряд – орденом Красного Знамени.
Если в начале хасанского инцидента действия японской армии произвели сильное впечатление на иностранные дипломатические круги в Токио, то после его завершения они не скрывали своего разочарования и считали, что японской армии был преподан урок. Одновременно в правительственных кругах Японии усилились воинственные настроения. На заседании кабинета министров 1 августа было принято решение об усилении Квантунской армии. К 10 августа в Хабаровском и Владивостокском секторах уже было сосредоточено от пяти до семи японских дивизий. Это означало, что японское руководство не исключало возможность войны против СССР в ближайшем будущем[412].
Хасанские события подробно освещались в научной литературе. В том числе были открыты архивные документы, которые позволяют по-новому взглянуть на некоторые моменты. В частности, это касается действий маршала В. К. Блюхера в период конфликта. Один из этих документов – стенограмма заседания Главного военного совета РККА от 31 августа 1938 года. На этом заседании Блюхер был обвинен в бездеятельности, смещен с поста командующего войсками Дальневосточного Краснознаменного фронта и вскоре репрессирован[413].
При разборе действий Блюхера выяснилось, что «боевая подготовка войск, штабов и командно-начальствующего состава фронта оказалась на недопустимо низком уровне. Войсковые части были раздерганы и небоеспособны; снабжение войсковых частей не организовано. Обнаружено, что Дальневосточный театр к войне плохо подготовлен (дороги, мосты, связь).
Хранение, сбережение и учет мобилизационных и неприкосновенных запасов как на фронтовых складах, так и в войсковых частях оказались в хаотическом состоянии».
Совет констатировал, что «японцы были разбиты и выброшены за пределы нашей границы только благодаря боевому энтузиазму бойцов, младших командиров, среднего и старшего командно-политического состава».
Среди причин неудачных действий советских войск назывались следующие:
1. Отвлечение личного состава на различные хозяйственные работы. Это привело к громадному некомплекту в личном составе и дезорганизации частей. В таком состоянии они и выступили по боевой тревоге к границе. «В результате этого в период боевых действий пришлось прибегать к сколачиванию из различных подразделений и отдельных бойцов частей, допуская вредную организационную импровизацию, создавая невозможную путаницу, что не могло не сказаться на действиях наших войск».
2. Войска выступили к границе по боевой тревоге совершенно неподготовленными: не хватало оружия и боеприпасов. «Во многих случаях целые артиллерийские батареи оказались на фронте без снарядов». Многие бойцы были посланы в бой в совершенно изношенной обуви, полубосыми, большое количество красноармейцев было без шинелей. Командирам и штабам не хватало карт района боевых действий.
3. Все рода войск, особенно пехота, «обнаружили неумение действовать на поле боя, маневрировать, сочетать движение и огонь, применяться к местности». Танковые части были использованы неумело, вследствие чего понесли большие потери в материальной части[414].
За все указанные недостатки вина была возложена на маршала Блюхера, который обвинялся в очковтирательстве, потакании «вредителям» и укрывательстве «врагов народа».
Действия Блюхера в период конфликта были признаны неудовлетворительными и граничащими с «сознательным пораженчеством». Блюхеру вменялось в вину, что он знал «о готовящейся японской провокации и о решениях Правительства по этому поводу… но ничего не сделал для проверки подготовки войск для отпора врагу и не принял действительных мер для поддержки пограничников полевыми войсками».
Блюхера обвинили в том, что вместо подготовки к отпору он совершенно неожиданно 24 июля «подверг сомнению законность действий наших пограничников у оз. Хасан». Втайне от члена Военного совета Мазепова, своего начальника штаба Штерна, заместителя наркома обороны Мехлиса и заместителя наркома внутренних дел Фриновского, находившихся в это время в Хабаровске, Блюхер послал комиссию на высоту Заозерная и без участия начальника погранучастка произвел расследование действий наших пограничников. Эта комиссия «обнаружила „нарушение“ нашими пограничниками маньчжурской границы на три метра и, следовательно, „установила“ нашу „виновность“ в возникновении конфликта на оз. Хасан».
После этого Блюхер отправил телеграмму наркому обороны об этом «мнимом нарушении маньчжурской границы» и потребовал немедленного ареста начальника погранучастка и других «виновников в провоцировании конфликта» с японцами.
На самом деле Блюхер, находившийся в Хабаровске, уполномочил командующего 1-й армией комдива К. П. Подласа направить ответственных представителей в район Заозерной, где 15 июля произошло первое столкновение пограничников с японскими нарушителями границы. Блюхер не хотел действовать опрометчиво в таком деле, которое грозило перерасти в международный конфликт, и поэтому пытался удостовериться в точности докладов пограничников. Однако инспекция на месте происшествия представителей 1-й армии и их выводы вызвали резкий протест заместителя наркома внутренних дел Фриновского. Тот считал вообще неправомерными какие-либо проверки действий пограничных войск, находившихся в ведении НКВД. Его поддержал другой представитель центра – заместитель наркома обороны Мехлис, который прибыл на Дальний Восток для личного участия в замене политсостава войск ДВФ. Регулярно информируя Москву по своим каналам связи, Фриновский и Мехлис еще больше подогревали недовольство Сталина, Ворошилова и Ежова действиями Блюхера.
После этого от Сталина поступило указание «о прекращении возни со всякими комиссиями и расследованиями и о точном выполнении решений советского правительства и приказов наркома обороны». Как утверждает стенограмма, 1 августа при разговоре по прямому проводу Сталин был вынужден задать вопрос Блюхеру: «Скажите, т. Блюхер, честно, есть ли у вас желание по-настоящему воевать с японцами? Если нет у вас такого желания, скажите прямо, как подобает коммунисту, а если есть желание, я бы считал, что вам следовало бы выехать на место немедля».
К этому времени пограничники и разрозненные подразделения Красной армии, сдерживавшие натиск японской 19-й пехотной дивизии, уже почти полностью погибли.
Блюхера также обвинили в том, что он до самого последнего момента не давал команду на применение авиации «из опасения поражения корейского населения».
Наконец, в вину Блюхеру было вменено то, что 10 августа он отдал приказ о призыве в армию 12 возрастов, несмотря на то, что Главный военный совет в мае 1938 года принял решение о призыве в военное время на Дальнем Востоке всего лишь шести возрастов. «Этот приказ т. Блюхера провоцировал японцев на объявление ими своей мобилизации и мог втянуть нас в большую войну с Японией. Приказ был немедля отменен Наркомом».
С высоты сегодняшнего дня видно, что сухие строки стенограммы служат как бы зловещим предзнаменованием той катастрофы, которая случилась с Красной армией в июне 1941 года. Судьба Блюхера удивительно напоминает судьбу командующего Западным особым военным округом генерал-полковника Д. Г. Павлова. Немалая вина за неготовность Красной армии к отпору врагу лежала на самом Сталине, в частности из-за той нетерпимой атмосферы, которая сложилась в стране в результате репрессий. Именно в такой атмосфере, как ни парадоксально, пышным цветом процветало очковтирательство, безответственность и откровенное разгильдяйство, которые потом стоили больших жертв и преодолевались только благодаря героическим усилиям народа.
Непрерывный поиск «врагов народа» порождал недоверие высших инстанций к нижним и вызывал у подчиненных неуверенность в своих действиях. События на оз. Хасан показали, какую отрицательную роль в управлении войсками сыграли жесткая опека и прямая подмена командных инстанций в районе конфликта, происходившая по прямому указанию Москвы. В результате командиры действующих частей и соединений порой были вынуждены выполнять противоречивые и часто не вполне компетентные указания различных высоких начальников, не имевших полного представления о складывавшейся обстановке в районе боевых действий.
После хасанских событий японский генштаб был вынужден внести коррективы в разработанные ранее планы войны против СССР. В течение осени 1938 года был разработан новый вариант плана под кодовым наименованием «Хати-го» («Операция № 8»). Этот план был согласован с командованием Квантунской армии и предусматривал нанесение главного удара на западном направлении через Монголию с целью выхода к Байкалу.
Еще в 1932 году военный министр Японии генерал Араки Садао опубликовал брошюру «Задачи Японии в эру Сёва», в которой писал: «Мы считаем маньчжуро-монгольский вопрос важным потому, что, если мы не установим прочно своего престижа в Маньчжурии и Монголии, мы никак не сможем распространять великие идеалы, развивавшиеся на протяжении трехтысячелетней истории Японии. Япония не должна удовлетворяться только собственным расцветом, свои идеалы она должна распространять по всему Дальнему Востоку и далее по всему миру»[415].
Это было идеологическим обоснованием военных планов японского руководства. Но были и соображения чисто практического свойства.
В первую очередь нужно было проверить действенность нового варианта оперативно-стратегического плана войны против СССР, снова испытать боеспособность Красной армии, а также готовность советского правительства выполнить свои обязательства по договору, заключенному с МНР 12 марта 1936 года. Первоочередной задачей также было угрозой силой заставить СССР отказаться от помощи Китаю и таким образом лишить Чан Кайши поддержки и склонить его к капитуляции.
С захватом японцами Маньчжурии в правящих кругах Японии появилась идея создания «буферных зон» в пределах Внутренней Монголии и северного Китая. Японское руководство всячески поощряло разного рода сепаратистские движения Монголии, официально считавшейся составной частью Китая. В то же время японский генштаб считал, что территория МНР используется силами китайского сопротивления для партизанской борьбы в Маньчжурии[416], и намеревался положить этому конец.
После того, как в 1936 году основные силы китайской Красной армии совершили переход из юго-восточных провинций Китая в районы, граничащие с МНР (так называемый Особый район), захват Монголии стал рассматриваться в японском генштабе также как стратегическая операция, направленная на разрыв коммуникаций между Особым районом и СССР и в конечном итоге – на уничтожение вооруженных сил китайской компартии.
Кроме этого, после событий на оз. Хасан японскому генштабу нужная была «маленькая победоносная война», чтобы поднять в глазах западных держав престиж Японии и, в частности, создать выгодную для Японии обстановку на переговорах с Великобританией и США[417].
Но у японского руководства была еще одна, возможно, самая главная цель. Япония начиная с лета 1938 года вела активные переговоры о заключении военного союза с Германией и Италией. Как раз в это время среди влиятельных кругов германского руководства стали нарастать весьма скептические настроения относительно военных возможностей своего дальневосточного союзника. С другой стороны, наметилось желание влиятельных кругов Берлина пойти на примирение с СССР даже в ущерб Антикоминтерновскому пакту и союзническим отношениям с Японией, которая «доказала свое бессилие в Китае»[418]. Наконец, внутри страны у радикальных групп среди японских военных нарастало недовольство отсутствием успехов в войне с Китаем. Поэтому японское руководство, идя на расширение военного конфликта в районе р. Халхин-Гол, хотело доказать и союзникам, и недовольным внутри страны, что японская армия обладает высокими боевыми возможностями, а с другой стороны, намеревалось подтолкнуть Германию к заключению военного соглашения, острие которого было бы направлено против СССР[419].
Исходя из этого, в японском генштабе было решено осуществить вторжение на территорию МНР. В случае удачи военные действия предполагалось развернуть по всей обширной границе Дальневосточного края для захвата территории от Байкала до Владивостока. При этом, как предполагал японский кабинет, Германия в силу обязательств по Антикоминтерновскому пакту должна была выступить против СССР на Западе.
То, что в МНР находились советские войска, было хорошо известно в Токио, и там прекрасно понимали, что вторжение японской армии на территорию этой суверенной страны повлечет за собой вооруженное столкновение с частями Красной армии. В столице империи к военным действиям готовились с таким расчетом, чтобы сразу же после первого удара добиться победы над объединенными силами советско-монгольских войск. Предполагалось разгромить эти войска на территории Тамцак-Булакского выступа, а затем стремительным броском через столицу республики Улан-Батор выйти к границе Советского Союза южнее Читы. После этого должен был последовать еще один удар в направлении Байкала, чтобы перерезать Транссибирскую магистраль и отторгнуть Дальний Восток от остальной территории страны. Одновременно с ударом в направлении Байкала предполагалось начать наступление в Приморье и захватить район Владивостока.
Ведя дело к открытому конфликту, японское руководство возлагало большие надежды на активную поддержку своих действий со стороны феодальной знати и высшего ламаистского духовенства Монголии, выступавших против просоветского режима в МНР. Ставка делалась и на дезорганизованность Монгольской народно-революционной армии, обескровленной репрессиями 1937–1938 годов, когда было уничтожено абсолютное большинство высшего и среднего комсостава, тем более что в 1939 году репрессии в МНР еще продолжались[420].
В конце тридцатых годов японская армия сделала значительный шаг вперед в своем техническом оснащении. Военная промышленность, развивавшаяся после начала китайского «инцидента» особенно быстрыми темпами, снабжала армию новой современной боевой техникой. Война в Китае дала толчок и быстрому увеличению численности сухопутной армии империи. Число японских пехотных дивизий увеличилось с 23 в 1937 году до 44 в 1939 году, а общая численность сухопутных войск – с 950 до 1240 тысяч человек. Число авиационных эскадрилий возросло за это же время с 54 до 91[421]. Дивизии японской армии, полностью оснащенные новой боевой техникой по штатам военного времени, отлично обученные, имевшие тщательно подобранный офицерский и рядовой состав, представляли грозную силу и, как показали дальнейшие события, были серьезным противником.
К 1939 году значительно увеличилась численность Квантунской армии. Это была крупная стратегическая группировка японских войск, имевшая в своем составе несколько армейских групп. На границе с Приморьем располагались 1-я и 2-я армейские группы, в состав которых входило около девяти дивизий и одна кавалерийская бригада. Против Благовещенска была сосредоточена 3-я армейская группа (около двух пехотных дивизий). 4-я армейская группа была развернута против восточных границ МНР и Забайкалья. В ее состав входили две пехотные дивизии, сводный отряд гвардейской дивизии и две кавалерийские бригады, а также войска Маньчжоу-го. Каждая пехотная дивизия, укомплектованная по штатам военного времени, по численности была равна стрелковому корпусу Красной армии. Общая численность японских войск в Маньчжурии достигала 359 тысяч человек. На вооружении Квантунской армии имелось 1052 орудия, 585 танков и 355 самолетов. К этому следует добавить японские войска в Корее, имевшие в своем составе две пехотные дивизии с частями усиления общей численностью в 60 тысяч человек. Они имели 264 орудия, 35 танков и 90 самолетов. Обе дивизии располагались в северной части Кореи у советских границ и предназначались для удара по Владивостоку[422].
Японским войскам, сосредоточенным у восточных границ МНР, противостояли кавалерийские дивизии монгольской армии (4860 человек) и войска 57-го особого стрелкового корпуса, численно-боевой состав которого к октябрю 1937 года составлял до 30 тыс. личного состава, 280 бронеавтомобилей и 265 танков. Штаб корпуса располагался в Улан-Баторе. На аэродромах МНР стало базироваться более сотни самолетов. В состав корпуса вошли мотострелковая дивизия, механизированная и две мотоброневые бригады, отдельный мотоброневой полк, кавалерийская и авиационная бригады, части связи, шесть автомобильных батальонов с 5 тыс. автомашин обеспечивали транспортировку и снабжение частей[423].
Монгольская Народная Республика была в те годы самым ближайшим и надежным партнером СССР – единственная из дальневосточных стран-соседей СССР, с которой было реально создать систему коллективной безопасности, основанной прежде всего на военной взаимопомощи. «В активе МНР как союзника для Советского Союза самым главным являлись ее геостратегическое положение в самом центре Азии, фактическое следование в фарватере советской внешней политики, зависимость от экономической помощи и расчеты на содействие в окончательном отделении от Китая» (См.: СССР и страны Востока накануне и в годы Второй мировой войны. М., 2010. С. 14). Самая уязвимая сторона безопасности МНР заключалась в неопределенности ее международного статуса, что не позволяло Улан-Батору принимать активное участие в международных делах и вынуждало возложить эту функцию на СССР.
Так же как в 1935-м и 1936 годах, японское командование планировало осуществить операцию на границах Тамцак-Булакского выступа. Границы выступа почти вплотную подходили к предгорьям Большого Хинганского хребта, причем как раз в том месте, где железные и шоссейные дороги, миновав горные перевалы, вступают на равнины района Барги, рассматривавшегося в штабе Квантунской армии как важнейший плацдарм для нападения на Забайкалье. Строившаяся японцами железнодорожная линия от Солуни на Ганьчжоу проходила в этом районе около самой границы. Это была одна из двух линий, которые соединяли внутренние области Маньчжурии с районом Барги. В выборе японским командованием Тамцак-Булакского выступа в качестве района боевых действий учитывалось то, что его территория, близко подходившая к перевалам через Большой Хинган, могла быть использована как выгодный плацдарм для наступления советских войск в Маньчжурию с территории МНР в случае начала японо-советской войны. Из этого выступа можно было нанести мощный удар в тыл Хайларского укрепленного района Маньчжурии. Выступ был довольно болезненной проблемой для японских стратегов. В 1935 году попытки разрешить эту проблему путем политического и военного давления на МНР потерпели неудачу. И вот спустя четыре года и в Токио, и в штабе Квантунской армии решили ликвидировать выступ с помощью военной силы.
Подготовка к вооруженному конфликту началась с первых же дней 1939 года. К восточной границе МНР подтягивались пехота и части усиления из центральных районов Маньчжурии. Обе железные дороги, по которым доставлялись войска, работали с полной нагрузкой. Из Северного Китая и метрополии перебрасывались авиационные части, из Порт-Артура – тяжелые орудия. Прекратились бои на китайском фронте, и лучшие части императорской армии, имевшие боевой опыт, перебрасывались к монгольским границам. Подготовка к военным действиям была тщательной – в полной мере учитывался опыт Хасана. Проводились полевые поездки командного состава, рекогносцировка района предстоящих боевых действий, составлялись его подробные карты.
В апреле 1939 года командующий Квантунской армией генерал К. Уэда издал оперативный приказ № 1488 «Принципы разрешения советско-маньчжурских пограничных споров». Действие этого приказа распространялось и на МНР, связанную с Советским Союзом договором о взаимопомощи. Один из пунктов приказа предписывал подчиненным командирам «в случае нечеткого обозначения границы устанавливать ее по своей инициативе, а если противная сторона станет этому препятствовать, смело вступать в бой и добиваться победы, не заботясь о последствиях, о которых позаботится вышестоящее начальство»[424].
В начале января советская военная разведка выявила признаки перевода Квантунской армии на военное положение: во всех дивизиях происходила замена старослужащих новобранцами призыва 1938 года и одновременно с заменой происходило доукомплектование частей до штатов военного времени; управление войсками реорганизовывалось с использованием форм и методов, характерных для военного времени; организовывалось взаимодействие пограничных гарнизонов с УРами; авиация в Маньчжурии реорганизовывалась по тому же типу, что и в Китае, то есть вместо отдельных авиаполков были организованы отряды, которые объединялись в более крупные авиационные соединения[425]. В заслугу Разведуправлению следует поставить то, что на 25 февраля 1939 года была вскрыта практически вся группировка японской армии в Китае, Корее и собственно Японии. В частности, в отношении 23-й пехотной дивизии, которая принимала основное участие в боях на р. Халхин-Гол, было сказано, что «на основании сведений, заслуживающих доверия, дивизия находится в Маньчжурии»[426].
Одновременно были выявлены новые изменения в раскладе политических сил в Японии – там все большее влияние стала приобретать группировка, выступавшая за захват дальневосточных территорий СССР. Однако был сделан ошибочный вывод, что японский кабинет даже при доминировании в нем экстремистских настроений не пойдет дальше организации весной 1939 года «военных провокаций, которые приведут к местным инцидентам». Поступали противоречивые сведения относительно возможных действий Квантунской армии: «инцидент» мог носить ограниченный характер, но мог и вылиться в войну. Информация от советских военных советников в Китае также не давала четкого представления о планах японского командования в Китае в связи с нарастанием военной угрозы на Дальнем Востоке[427].
Вероятно, это было одной из причин того, что решительный курс японского командования на эскалацию конфликта на границе с МНР оказался в значительной степени неожиданным для советского и монгольского руководства. Как показали дальнейшие события, японское командование нацеливалось на полномасштабную войну против СССР в союзе с Германией и Италией и рассчитывало на их поддержку.
В то время генеральный штаб императорской армии приступил к практическому изучению возможности переноса усилий в случае войны с СССР с северо-восточного направления на западное. В штаб Квантунской армии были направлены офицеры оперативного управления генштаба для оказания помощи в планировании предстоящей операции. Одновременно усиливалась группировка войск на направлении намечавшихся действий. В частности, в район Хайлара была переброшена 23-я пехотная дивизия. Активизировалась деятельность разведки по сбору данных об организации системы обороны в Монголии и прикрытии Забайкальского участка железной дороги[428].
События в районе р. Халхин-Гол начались с того, что 12 мая отряд кавалерии монгольской армии переправился на восточный берег р. Халхин-Гол. Японская армия признала такие действия нарушением границы и на основании вышеупомянутого оперативного приказа № 1488 атаковала этот отряд. В ответ на это монгольская армия направила в район боев новые силы.
Японские войска, подтянув дополнительные части, в ночь на 28 мая перешли в наступление. В майских и июньских боях превосходящие силы японо-маньчжуров потеснили советско-монгольские войска, которые, неся потери, были вынуждены отойти к р. Халхин-Гол. Документы свидетельствуют о том, что советское командование на р. Халхин-Гол не имело хорошо налаженной войсковой разведки, что приводило к тому, что «сосредоточение и действия противника являлись почти всегда неожиданностью»[429].
Особенно большие потери понесла группировка советской авиации в МНР. Только за два дня воздушных боев 27–28 мая советская авиация потеряла 15 истребителей и 11 летчиков. Японцы потеряли только одну машину. Это стало причиной жестокого разноса, который учинил по прямому проводу командованию 57-го корпуса нарком обороны Ворошилов[430].
28 мая позиции монгольских и советских войск были атакованы более крупными силами с использованием частей, переброшенных из Хайлара. Им удалось выйти к реке Халхин-Гол и закрепиться. Создалась тревожная обстановка. В связи с этим советское руководство решило направить в МНР полномочную комиссию, чтобы оказать помощь командованию особого корпуса. Вскоре такая комиссия во главе с комдивом Г. К. Жуковым была направлена в Монголию.
Через несколько дней Жуков, сменивший на посту командира 57-го особого корпуса комдива А. В. Фекленко, представил наркому обороны СССР предложения об организации контрудара по японским войскам, для чего считал необходимым усилить находившиеся в Монголии авиационные части, пополнить артиллерию и выдвинуть к району боевых действий не менее трех стрелковых дивизий и одну танковую бригаду[431]. Эти предложения наркомом обороны были приняты.
В июне активные боевые действия в районе Халхин-Гола не велись. Но если на земле наступило временное затишье, то в воздухе сражения были в полном разгаре. Сосредоточив в районе Халхин-Гола мощную воздушную группировку, стянув сюда лучшие авиационные части, имевшие опыт боев в Китае, японское командование стремилось уничтожить советскую авиацию и завоевать господство в воздухе.
После первых неудач советская авиационная группировка на Халхин-Голе была срочно усилена опытными летчиками, прошедшими боевую школу в Испании и Китае. Это сразу резко повысило эффективность действий советской авиации. Особенно упорные воздушные бои развернулись в двадцатых числах июня, в которых победа была на стороне советских асов – японцы потеряли 90 самолетов. Советские потери составили 38 машин[432].
Однако японское командование не собиралось отказываться от своих планов и продолжало готовиться к дальнейшему развитию операции, получившей название «второй этап номонханского инцидента». Целью этого этапа ставилось путем общего наступления окружить и уничтожить группировку советско-монгольских войск севернее речки Хайластын-Гол, в районе горы Баин-Цаган, и, разгромив там их резервы, расширить плацдарм на западном берегу реки Халхин-Гол, а затем ударить в тыл советско-монгольским войскам, оставшимся на восточном берегу Халхин-Гола[433].
Для проведения операции предусматривалось привлечь 23-ю пехотную дивизию бывшего военного атташе Японии в Москве генерала М. Комацубара (выполнявшую основную задачу), а также части 7-й пехотной дивизии, два танковых полка, крупные силы артиллерии и авиации. Создавались две ударные группировки, на направлениях действий которых обеспечивалось общее трехкратное превосходство в пехоте, четырех-пятикратное – в кавалерии и более чем двукратное – в артиллерии. Советско-монгольские войска имели преимущество только в танках и бронемашинах. Уверенность японского командования в успехе была столь велика, что оно пригласило в район боевых действий иностранных корреспондентов и ряд военных атташе. Считалось, что операцию удастся завершить в течение июля, с тем чтобы до наступления осени можно было закончить все военные действия в пределах МНР.
Операция, известная в истории как Баин-Цаганское сражение, была начата японскими войсками в ночь на 3 июля. Однако еще 2 июля советское командование, установив усиленную переброску японских частей, выдвинуло из Тамцак-Булака в район юго-западнее высоты Баин-Цаган танковую и мотоброневую бригады, мотострелковый полк и бронедивизион, что в последующих событиях сыграло решающую роль.
В ходе ожесточенного сражения у г. Баин-Цаган японские части, прорвавшиеся на западный берег реки, были разгромлены и положение восстановлено. Но победа у Баин-Цагана досталась дорогой ценой. 11-я танковая бригада потеряла половину личного состава. Из 182 ее танков было потеряно 82. Всего в июле на Баин-Цагане советские потери составили 175 танков и 143 бронемашины[434].
Тем не менее это был первый крупный успех советско-монгольских войск. Баин-Цаганское сражение являло собой классический пример активной обороны с целью срыва наступления противника. Впервые в войсковой практике советское командование (Г. К. Жуков) взяло на себя ответственность, вопреки требованиям уставов, использовать бронетанковые соединения для самостоятельного, без поддержки пехоты, контрудара по прорвавшемуся противнику[435]. Большую роль также сыграло целенаправленное использование артиллерии и авиации.
Пограничный конфликт на Халхин-Голе быстро перерос практически в локальную войну. Японской группировке в 75 тыс. человек противостояли монгольско-советские войска численностью в 57 тысяч человек. С обеих сторон в боевых действиях временами участвовало свыше 1000 орудий и минометов, более 1000 танков и броневиков и около 900 самолетов.
В этот период кабинет Хиранума раздирался внутренними противоречиями между сторонниками заключения союза с Германией без всяких условий («квантунская группировка») и деятелями пробритано-американской направленности («финансово-морская группировка»). С другой стороны, выявились признаки того, что Гитлер, решив разыграть «советскую карту» против Запада, отказывался от японских предложений подписать союз, направленный исключительно против СССР[436].
Тем не менее японское командование в июле готовило крупные переброски войск из Северного Китая в Маньчжурию. Под давлением квантунской группировки командование ВМС Японии выступило «с оттенками угроз по адресу СССР». По сведениям советской военной разведки, японское командование отказалось также «на ближайшее время» от проведения крупных наступательных операций в Китае и перебросило значительную часть авиации из Северного Китая в Маньчжурию[437]. В то же время сообщения из токийской резидентуры военной разведки говорили о том, что у японского руководства не было желания превращать этот широкомасштабный военный конфликт в войну[438].
В связи с нарастанием угрозы войны на Западе советское руководство приняло решение о проведении решительной операции с целью разгрома японских войск на р. Халхин-Гол, одновременно рассчитывая с помощью дипломатических договоренностей с германским руководством расстроить планы японского правительства по заключению японо-германского военного союза. Приказом НКО от 19 июля 1939 года № 0036 из войск 57-го корпуса и прибывших пополнений была сформирована 1-я армейская группа. Командовать группой было поручено комдиву (с 31 июля комкору) Г. К. Жукову[439]. Группа подчинялась фронтовой группе, созданной для координации действий 1-й и 2-й ОКА, Забайкальского военного округа и 57-го особого корпуса. Возглавлял ее командарм 2 ранга Г. М. Штерн. В соответствии с поставленной задачей командование 1-й армейской группы разработало план наступления с целью решительного разгрома японских захватчиков и изгнания их из пределов МНР. Планом предусматривалось сковать японскую группировку с фронта и ударами по ее флангам, не пересекая линию границы, окружить и уничтожить противника в районе между рекой Халхин-Гол и границей. Для выполнения этой задачи намечалось создать три группировки войск – северную (6-я кавдивизия МНР, 7-я мотоброневая бригада, часть сил 11-й танковой бригады и другие части); центральную (основу которой составляли четыре полка 86-й стрелковой дивизии и 36-й мотострелковой дивизии), южную (57-я стрелковая дивизия, 8-я кавалерийская дивизия, основные силы 11-й танковой бригады и другие части), а также резерв.
Операция разрабатывалась в обстановке полной секретности. Кроме этого, подготовку советских войск к наступлению удалось скрыть с помощью маскировочных и дезинформационных мероприятий. Советско-монгольская сторона стремилась создать у противника впечатление, будто она готовится не наступать, а обороняться. С этой целью применялись широковещательные радиостанции, имитировались окопные и другие инженерные работы. Были выпущены специальные листовки-памятки о последовательности подготовки бойца к обороне. Передавались сообщения и сводки с данными о ходе подготовки оборонительной операции. Час перехода в наступление был доведен до подчиненных только перед самым началом операции. Все это себя оправдало. Японцы, как потом выяснилось, действительно до начала удара не знали о готовящемся наступлении.
К новому наступлению готовилась и японская Квантунская армия. Оно намечалось на 24 августа, на этот раз с ограниченной целью – овладеть районом восточного берега реки Халха[440]. Для наступления выделялись дополнительные силы. Был подписан императорский указ об объединении всех японских войск, действовавших в районе Халхин-Гола, в 6-ю армию под командованием генерал-лейтенанта Риппо Огису.
Однако советско-монгольские войска упредили японцев. Рано утром 20 августа советско-монгольские войска перешли в наступление. Утром 24 августа войска северной и южной групп встретились в районе погранзнака Номон-Хан-Бурд-Обо, завершив за четыре дня полное окружение основных сил японской 6-й армии. Все попытки противника разорвать кольцо окружения или пробиться к окруженным извне были сорваны советскими войсками.
К 31 августа остатки японской группировки были уничтожены, вся территория МНР очищена от противника. Советско-монгольские войска вышли на границу с Маньчжоу-го на всем ее протяжении. На отдельных участках японские войска пытались взять реванш за поражение вплоть до 12 сентября. Бои в воздухе между советскими и японскими ВВС продолжались до 15 сентября 1939 года.
Нападение Германии на Польшу 1 сентября 1939 года произвело сильное впечатление на японские военные круги и особенно на командование Квантунской армии, которое жаждало реванша за поражение. Было зафиксировано сосредоточение японских войск в Маньчжурии на границе с МНР «с целью нанесения Красной армии решительного удара»[441]. Судя по захваченным документам, 5 сентября командующий японской 6-й армией Риппо Огису отдал приказ о подготовке нового наступления[442].
Тем не менее японское руководство осознало бесперспективность продолжения конфликта[443]. 9 сентября 1939 года японский посол в Москве Того Сигэнори посетил Наркомат иностранных дел и от имени японского правительства предложил заключить перемирие, создать комиссии по демаркации границы, организовать комиссию по урегулированию будущих конфликтов между СССР и Маньчжоу-го и превратить район Халхин-Гола в демилитаризованную зону. 16 сентября боевые действия были прекращены, начались переговоры.
Японские потери за время боев на Халхин-Голе составили около 61 тыс. солдат и офицеров, из них около 25 тыс. убитыми. Советские войска потеряли 23 926 человек, из них – около 9 тыс. убитыми[444].
СССР защитил территориальную целостность и суверенитет Монгольской Народной Республики. За мужество и героизм в боях на Халхин-Голе 70 командирам и бойцам Красной армии было присвоено звание Героя Советского Союза, 83 получили орден Ленина, 595 – Красного Знамени, 134 – Красной Звезды, 58 – медаль «За боевые заслуги»[445]. В исторической памяти обеих стран эти страницы боевого братства и взаимопомощи остались вписанными навсегда.
Очаг войны на Дальнем Востоке возник постепенно. Все более разгораясь, он охватывал все новые и новые территории – сначала Маньчжурию, затем северные провинции Китая и Монголию, затем весь Китай. Милитаристская Япония в поисках ресурсов следовала курсом экспансии, все более и более расширяя свои владения. Укрепляя оборону Дальнего Востока и дружественной Монголии, Советский Союз вместе с тем активно противодействовал агрессии Японии против Китая. Политическая и военная помощь Китаю рассматривалась как важнейшей фактор локализации очага войны на Востоке и обеспечения безопасности СССР.
Проба сил, предпринятая японскими милитаристскими кругами в районе озера Хасан и на Халхин-Голе, показала готовность советского руководства решительно отстаивать национальные интересы страны и превосходство Красной армии над японской.
Горячие головы в Токио остудило то, что в разгар боев на Халхин-Голе 23 августа 1939 года в Москве был подписан советско-германский договор о ненападении (пакт Молотова – Риббентропа), что лишало Японию непосредственной поддержки со стороны Германии. Известие о заключении советско-германского договора о ненападении вызвало шок в правящих кругах Японии – там все больше стало нарастать движение за заключение аналогичного советско-японского пакта, даже со стороны радикальных групп[446]. Ряд членов японского правительства стали обвинять Германию в предательстве и даже выступать за расторжение Антикоминтерновского пакта. Произошло охлаждение японо-германских отношений по всем линиям. Одновременно выявилось явное стремление Японии урегулировать японо-советские отношения на основе двустороннего договора о ненападении, отказаться от планов совместного с Германией выступления против СССР и вообще коренным образом пересмотреть свою политику в отношении Советского Союза.
Японское руководство поняло, что политике военного авантюризма должен быть положен конец. Наиболее воинственные круги Квантунской армии также осознали, что планы похода на Север нужно забыть, одновременно понимая, что Красная армия превосходит японскую в техническом отношении и поэтому требуется перевооружение, которое займет несколько лет. Уже в сентябре 1939 года 74-я сессия японского парламента утвердила пятилетнюю программу для японской армии, которая включала вопросы улучшения вооружения, усиления ВВС сухопутной армии и постройки укреплений.
Как показали дальнейшие события, со стороны СССР заключение договора о ненападении с Германией оказалось весьма удачным шагом в стратегическом плане, в значительной мере нарушившим японо-германское партнерство. Вполне вероятно, что впоследствии одной из причин неуступчивости Японии в отношении настойчивых просьб германского руководства вступить в войну с СССР была обида за «предательство» Германией интересов ее союзницы в 1939 году и сознание того, что Гитлер ставит собственные интересы гораздо выше союзнических обязательств. События у р. Халхин-Гол и заключение советско-германского договора о ненападении вынудили Японию искать пути нормализации советско-японских отношений, что привело к заключению пакта о нейтралитете 13 апреля 1941 года.