В начале 1939 года события в Европе развивались весьма драматично. После Мюнхенского сговора, в результате которого Германия аннексировала значительную часть Чехословакии, гитлеровское руководство приступило к дальнейшим захватам. В марте 1939 года Чехословакия была полностью оккупирована германскими войсками и прекратила существование как самостоятельное государство. 22 марта 1939 года Гитлер навязал правительству Литвы договор о передаче Клайпеды (Мемеля) Германии. После этого нацистское руководство вплотную приступило к подготовке решения «польского вопроса».
После Мюнхенского соглашения 1938 года и последовавшего раздела Чехословакии Сталин убедился в том, что Великобритания и Франция не только не собираются предпринимать совместные с СССР коллективные действия против Гитлера, но и стремятся направить нацистскую агрессию на Восток.
Вследствие этого небольшой отрезок времени от Мюнхена до августа 1939 года, то есть до советско-германского пакта о ненападении, был ознаменован отходом сталинской политики от принципов коллективной безопасности с западными державами.
10 марта 1939 года Сталин в своей речи на открывшемся в тот день XVIII съезде ВКП(б) разоблачил политику «невмешательства» Англии и Франции, дав тем самым сигнал к политике сближения с Германией.
После отказа Польши согласиться с присоединением Данцига к Германии западные «миротворцы» поняли, что их политика умиротворения зашла слишком далеко. 31 марта в Лондоне было заявлено о гарантиях Польше со стороны Великобритании, а 6 апреля английский парламент объявил об англо-польском соглашении о взаимной помощи.
По всей вероятности, односторонние английские гарантии Польше стали решающей вехой на пути к советско-германскому пакту, что, по расчетам Сталина, давало возможность остаться в стороне от войны.
3 мая 1939 года Литвинова на посту наркома иностранных дел сменил Молотов. Это был еще один ясный сигнал, что советское руководство отходит о своей линии на политику коллективной безопасности. В последующие месяцы Сталин и Гитлер пошли на заключение торгового и финансового соглашения.
Однако переговоры между западными державами и СССР продолжались. Известно, что параллельно велись англо-немецкие переговоры, оживившиеся весной-летом 1939 года. Слухи о «новом Мюнхене» – теперь за счет Польши – витали в воздухе. Все это создавало атмосферу недоверия между великими державами.
В мае 1939 года Япония спровоцировала вооруженный конфликт против Монгольской Народной Республики. В него оказался втянутым и СССР. В результате международное положение СССР в высшей степени осложнилось, он фактически был поставлен в положение между «нацистским молотом и японской наковальней».
В этой сложнейшей международной ситуации, характеризовавшейся лихорадочным лавированием и закулисными комбинациями, главным как для стран западной демократии, так и для СССР было стремление избежать втягивания в международный конфликт и в то же время получить определенные выгоды. Кроме того, условия изоляции, в которых оказался СССР после Мюнхена, требовали от него политического курса, направленного на улучшение отношений по возможности со всеми странами, особенно с сопредельными, в том числе и с Германией.
От Мюнхена до пакта Молотова – Риббентропа: год политического кризиса
К 1939 году стало окончательно ясно, что политика умиротворения нацистской Германии, ведущую роль в проведении которой играли Великобритания и Франция, полностью провалилась. Мюнхенское соглашение настолько убедило Гитлера в безнаказанности, что в марте 1939 года Германия уже полностью оккупировала Чехословакию, получив в распоряжение ее людские и природные ресурсы, «запасы золота (в том числе и часть английского займа Чехословакии), добавочные продовольственные запасы (Словакия) и большие металлургические и военно-промышленные заводы (Витковицкие, Шкодовские)»[447]. Из последних большое значение имели пушечные и самолетостроительные заводы. Это создало дополнительные экономические преимущества, позволявшие материально обеспечить реализацию дальнейших агрессивных планов Германии.
Кроме того, Германия увеличила свою территорию более чем на 27 тыс. кв. км, а население – более чем на 3 млн человек. В руки Германии перешла также и линия укреплений Чехословакии, которая до этого рассматривалась как наиболее серьезный барьер на пути германской агрессии против стран Центральной Европы[448].
В условиях подготовки к развязыванию войны на Европейском континенте в Германии было разработано несколько вариантов действий. Главный из них в общих чертах состоял в захвате территорий европейских государств (за исключением союзнических) сначала на западе и юге, и только потом – осуществление решающей задачи германской политики – нанесение удара по Советскому Союзу[449]. В связи с этими планами советник посольства и сотрудник «бюро Риббентропа» Бруно П. Клейст в беседе с немецким журналистом 13 марта 1939 года сообщил следующее: «Действия против Чехословакии преследовали в первую очередь цель территориальных изменений… путем которых можно было бы создать такую ситуацию, которая держала бы соседние с Германией государства в нерешительности, вынудила бы их к принятию германского слияния и открыла бы путь германской экспансии, пресекая возможность всех форм антигерманской политики. По проведении запланированных территориальных изменений Германия будет держать в своих руках Венгрию, Румынию и Югославию. …Будет также возможно проведение необходимых мероприятий по обеспечению Северо-Востока. Присоединением к империи Мемеля Германия получила бы в свои руки Литву и крепко обосновалась бы в Прибалтике. …Укрепленный таким образом Восток создает прикрытый тыл для схваток на Западе. Таким образом, проектируемые мероприятия на Востоке и Юго-востоке служат для подготовки операции против Запада. …В дальнейшем выполнение германских планов – война против Советского Союза остается последней и решительной задачей германской политики (подчеркнуто в тексте документа. – Авт.)»[450].
Для успешного осуществления плана нападения на Советский Союз Гитлер считал целесообразным сначала захватить Польшу, а затем расправиться с Англией и Францией. Причем если раньше Германия планировала привлечь Польшу, активно сотрудничавшую с ней в расчленении Чехословакии, к участию в войне против СССР, то теперь Гитлер решил, что сама Польша должна стать объектом нападения. Несколько раньше, когда германский лидер еще планировал сначала расправиться с западными странами, он полагал, что именно со стороны Польши следовало ожидать «удара в спину». Решив же в конце концов направить удар на восток, Гитлер пришел к убеждению, что прежде всего необходимо изолировать Польшу, причем как с запада, так и с востока[451]. Другим важным побудительным мотивом германской агрессии против Польши было стремление германских монополий захватить польские промышленные и сырьевые ресурсы Верхней Силезии, ликвидировав тем самым зависимость Германии от ввоза железной руды из-за границы, достигавшего 75 % потребностей страны[452].
По сообщению уже упоминавшегося Клейста, с Польшей предполагалось поступить следующим образом: «Очевидно, что прежде чем вести войну с Россией при помощи Польши и через Польшу (подчеркнуто в тексте документа. – Авт.), ее сперва разделят территориально (отделение бывших германских областей и образование западно-украинского государства под германским протекторатом) и реорганизуют в политическом отношении (посадят надежное, с германской точки зрения, польское правительство)»[453].
Причем советское руководство благодаря донесениям военной и политической разведки располагало информацией о планах Гитлера в отношении Польши уже с октября 1938 года[454].
Одновременно с вынашиванием агрессивных военных планов Германия продолжала политику балансирования между ведущими западными странами и СССР. Уже с конца 1938 года в Германии начал проводиться зондаж возможностей улучшения отношений с СССР. Гитлер решил, что настало время «инсценировать в германо-советских отношениях новый рапалльский этап»[455]. Германские дипломаты развернули активную работу в двух направлениях: на Западе проводилась политика изоляции Польши от ее союзников; на Востоке предпринимались шаги к нормализации отношений с СССР, чтобы в случае германо-польской войны оставить его за рамками конфликта, и тогда Германии не пришлось бы вести войну на два фронта. Для решения второй задачи предпринимался поиск путей для нормализации отношений с Советским Союзом.
Первый шаг был сделан в направлении улучшения торгово-экономических отношений с СССР. В начале 1938 года по инициативе германского правительства начались переговоры о торговом соглашении и новых кредитах. 24 января германская сторона сделала конкретное предложение о предоставлении СССР нового кредита в 200 млн марок. Но поскольку стороны не смогли договориться об условиях экономического соглашения, вопрос был снят. В конце 1938 года германское правительство вновь вернулось к этому вопросу, выразив при этом готовность пойти на ряд уступок. В начале 1939 года Наркомвнешторг был уведомлен о том, что для этих переговоров в Москву выезжает специальный германский представитель К. Ю. Шнурре[456]. Затем вместо него ведение переговоров было поручено германскому послу в Москве Ф. В. фон дер Шуленбургу, который был одним из сторонников и инициаторов сближения с СССР.
По мнению ряда историков, «именно с января 1939 года группа немецких дипломатов – сторонников сближения с Москвой – начинает осторожно внушать своему руководству мысль о якобы (выделено нами. – Авт.) проявляемой советским правительством инициативе об открытии „новой эры“ в советско-германских отношениях, пусть пока еще только в экономических»[457]. Имеющиеся архивные документы свидетельствуют о том, что инициатива сближения исходила именно от Германии[458].
Начавшиеся торгово-экономические переговоры были прерваны ввиду разногласий сторон. Но в конце мая 1939 года возникла возможность их возобновления[459]. Примечательно, что уже с конца 1938 года германским средствам массовой информации было дано указание ограничить антисоветскую пропаганду; в публичных выступлениях немецкие политики начали воздерживаться от нападок на СССР[460]. Отказ Гитлера оставить Карпатскую Украину «в своих руках» в марте 1939 года и, как полагали западноевропейские эксперты, в дальнейшем объединить ее в одно государство с Советской Украиной, также должен был продемонстрировать советскому руководству германское «миролюбие»[461]. Все эти шаги служат очевидным свидетельством того, кто в действительности был больше заинтересован в улучшении отношений между двумя странами.
Еще одним аргументом в пользу того, что именно Германия первая пошла на сближение с СССР, может служить Меморандум имперского правительства, врученный ранним утром 22 июня 1941 года И. Риббентропом заместителю наркома иностранных дел, полномочному представителю СССР в Германии В. Г. Деканозову, в котором были изложены причины нападения Германии на СССР. Меморандум начинался с констатации того факта, что именно германское правительство «предприняло попытку» «найти баланс интересов между Германией и СССР», а Москва лишь пошла навстречу этим предложениям[462].
Великобритания и Франция, напуганные германской оккупацией Чехословакии и возрастающим усилением мощи Германии, в свою очередь, предпринимали ответные меры, чтобы сохранить влияние в традиционной сфере своих интересов и оградить себя от втягивания в войну. Захват Чехословакии означал демонстративное нарушение Гитлером продиктованных им же условий Мюнхенского соглашения. Столь неожиданный и неприятно пугающий финал политики умиротворения поставил Великобританию, Францию и их союзников в весьма затруднительное положение. Если сразу же после заключения Мюнхенского соглашения в демократических странах Европы и мира значительная часть общественности воспринимала Н. Чемберлена и Э. Даладье как миротворцев и спасителей человечества от пожара мировой войны, то теперь стало ясно, что англо-французская концепция сохранения безопасности в Европе потерпела полный крах. Отражение этих настроений можно, например, найти в дневнике О. Харви, личного секретаря министра иностранных дел Великобритании Э. Галифакса. 13 ноября 1938 года он сделал в своем дневнике запись, в которой говорил о том, что вся информация из Германии показывает, что германское правительство «смеется над нами, презирает нас и хочет вытеснить нас морально и материально с наших мировых позиций»[463].
События 1938-го и начала 1939 года наглядно продемонстрировали, что, отказываясь от создания системы коллективной безопасности совместно с СССР и заключив Мюнхенское соглашение, правительства Великобритании и Франции явно недооценили опасность, исходившую от Гитлера. Но и налаживать партнерские отношения с Советским Союзом в целях предотвращения мировой войны они не собирались. Такая позиция была обусловлена не только неприятием западными странами коммунизма, но имела и другую подоплеку. Так, по мнению ряда отечественных историков, одна из причин крылась в неверии западных стран, как до Мюнхена, так и после него, в то, что советские вооруженные силы после «истребления с ведома и по воле Сталина командного состава» представляют реальную военную силу, а система управления народным хозяйством страны достаточно эффективна, чтобы на СССР можно было надежно опереться в качестве партнера по антигитлеровской коалиции[464]. Однако, по нашему мнению, это соображение не играло решающей роли в реальной политике лидеров западных стран, особенно Великобритании. Правительство Чемберлена, одержимое антисоветскими настроениями, в принципе не желало вести какого-либо конструктивного диалога с СССР[465]. Более того, после Мюнхена британские и французские правители хотели бы направить германскую агрессию против Советского Союза.
С другой стороны, из-за того, что Великобритания и Франция всем своим предыдущим поведением и особенно позицией, занятой во время чехословацкого кризиса, откровенно продемонстрировали, что не воспринимают Советский Союз в качестве равноправного партнера, советское руководство в свою очередь все меньше и меньше было готово на совместные действия с западными державами, резонно опасаясь, что СССР может оказаться заложником в крупной политической игре потенциальных «союзников» и в конце концов останется один на один с воинственной и сильной Германией.
Советское руководство расценило Мюнхенское соглашение как антисоветский сговор империалистических держав. 10 марта 1939 года Сталин в речи на XVIII съезде ВКП(б) подверг серьезной критике политику «невмешательства» и заявил, что не собирается «таскать каштаны для других из огня», имея в виду Англию и Францию, и привлек внимание к их попыткам спровоцировать конфликт СССР с Германией «без видимых на то оснований»[466]. В качестве одной из целей советской внешней политики было определено следующее: «…Соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками»[467]. Одни историки расценивают это выступление Сталина как сигнал к политике сближения с Германией[468]. Другие же полагают, что это выступление «свидетельствовало скорее о нервозности тогдашнего советского лидера ввиду опасного развития ситуации… Советский Союз осуждает Германию, Италию и Японию за их агрессивные акты, а англичан, французов и американцев – за политику „умиротворения“ агрессоров. Всем западным сестрам было выдано в докладе по серьгам»[469].
Следует подчеркнуть, что в условиях надвигавшейся мировой войны СССР еще не раз пытался реализовать идею создания совместно с ведущими западными державами системы коллективной безопасности, направленной против гитлеровской Германии, ее союзников и сателлитов. Но всякий раз он сталкивался с непониманием, недоверием и пренебрежительным отношением с их стороны.
Лишь в середине марта 1939 года, после всех опасных изменений в соотношении сил в Европе в пользу Германии, а также принимая во внимание полученные британской разведкой сведения о возможном советско-германском сближении, Лондон решил внести существенные коррективы в свою политику. С одной стороны, Великобритания решила предоставить гарантии Польше (а вскоре и ряду других европейских стран) по оказанию поддержки в случае любых действий, угрожающих ее независимости, о чем было заявлено 31 марта; а с другой – активизировать контакты с Советским Союзом, практически прекращенные после Мюнхенского соглашения. Однако опасения Лондона по поводу возможности «нового Рапалло» не исчезли полностью[470].
Во Франции также возникли призывы изменить отношение к СССР. 17 марта 1939 года на заседании радикал-социалистической фракции французского парламента было принято решение потребовать от премьер-министра Э. Даладье принятия конкретных мер для улучшения франко-советских отношений (направление в СССР официальной делегации, установление контактов между военными штабами и т. п.)[471]. Франция также последовала примеру Великобритании и предоставила Польше гарантии помощи в случае германской агрессии.
В той тревожной обстановке, по общему мнению советских политиков и дипломатов, которое четко выражено в воспоминаниях советского посла в Великобритании И. М. Майского, «предотвратить вторую мировую войну можно было бы только дружными совместными усилиями СССР, Англии, Франции, США»[472]. «Практически особенно важно было сотрудничество Лондона и Москвы, – отмечал посол. – На одном публичном собрании зимой 1938/39 годов я открыто заявил, что вопрос о войне или мире в конечном счете зависит от характера отношений между Англией и СССР. Но то, что я видел и наблюдал в течение моей шестилетней работы в Лондоне, в особенности то, что произошло в Европе в 1938 году, делало маловероятным тесное сотрудничество держав, не заинтересованных в развязывании войны. Меньше всего можно было рассчитывать, что на такое сотрудничество пойдет Чемберлен…»[473].
Значительная часть исследователей[474] полагают, и мы разделяем эту точку зрения, что именно агрессивно-экспансионистские действия Германии и Италии в марте-апреле 1939 года вынудили Англию и Францию отойти от политики умиротворения и приступить к поиску иных политических решений и новых союзников для сдерживания германской экспансии, включая и зондаж позиции СССР. Именно весной 1939 года Лондоном и Парижем был избран «новый курс» внешней политики по отношению к Советскому Союзу. Однако при этом важно отметить, что и полностью порывать отношения с Германией они не хотели и не собирались.
Исходя из того, что в условиях повышения агрессивности Германии национальные интересы СССР и западных держав совпадали в главном, советское руководство попыталось заключить антигитлеровский союз с Англией и Францией. 18 марта, то есть сразу после захвата Чехословакии, в ответ на тревогу, высказанную Чемберленом по поводу возможной угрозы Румынии со стороны Германии, советское правительство предложило созвать совещание представителей СССР, Англии, Франции, Польши, Румынии и Турции для предотвращения новой агрессии[475]. Однако британский премьер-министр счел такое совещание «преждевременным». Тогда СССР обратился к правительствам Латвии, Эстонии и Финляндии с предложением подписать договоры о взаимной помощи, но и это предложение было отклонено. Как можно заключить из бесед Чемберлена и Галифакса с прибывшим в Лондон французским министром иностранных дел Ж. Боннэ, для этих западных держав было более актуально укрепить англо-французский союз, чем заключать какие бы то ни было соглашения с СССР[476].
Со своей стороны 21 марта британская дипломатия в лице посла в СССР У. Сидса представила наркому иностранных дел СССР М. М. Литвинову проект «декларации четырех», в которой указывалось, что в случае угрозы политической независимости любого европейского государства соответственные правительства (Великобритании, СССР, Франции и Польши) «настоящим обязуются немедленно совещаться о тех шагах, которые должны быть предприняты для общего сопротивления таким действиям»[477].
Через день советское правительство ответило, что оно находит декларацию недостаточно эффективной, тем не менее согласно ее незамедлительно подписать. Более того, чтобы усилить ее политическое влияние, СССР предложил подписать ее первым лицам четырех государств. От СССР также последовало предложение пригласить балканские, прибалтийские и скандинавские страны присоединиться к декларации, расширив таким образом антигитлеровскую коалицию.
Но через неделю стало ясно, что ни Франция, ни инициировавшая вопрос о декларации четырех Великобритания не собираются ее подписывать. Полномочный представитель СССР в Великобритании И. М. Майский сообщал в телеграмме от 29 марта 1939 года: «В течение последних дней между Лондоном и Парижем шли усиленные совещания, и в английских правительственных кругах сейчас создалось настроение в качестве первого этапа организовать блок четырех держав – Англии, Франции, Польши и Румынии… СССР пока остается в стороне…»[478]. У. Сидс в беседе с М. М. Литвиновым 1 апреля 1939 года заявил, что он «считает вопрос о декларации окончательно отпавшим»[479]. А Чемберлен в частном письме от 28 марта так объяснял нежелание сотрудничать с СССР: «Должен признаться, что к России я испытываю самое глубокое недоверие. Я нисколько не верю в ее способность провести действенное наступление, даже если бы она этого хотела. И я не доверяю ее мотивам, которые, по моему мнению, имеют мало общего с нашими идеями свободы. Она хочет только рассорить всех. Кроме того, многие из малых государств, в особенности Польша, Румыния и Финляндия, относятся к ней с ненавистью и подозрением»[480].
Да, действительно, провал затеи с декларацией во многом был обусловлен категорическим отказом Польши и Румынии сотрудничать или получать какую-либо помощь от СССР. Недоверие к СССР выказывали также Финляндия и прибалтийские страны. О таком отношении говорит и У. Черчилль в своем труде «Вторая мировая война», объясняя подобное отношение этих стран к помощи СССР главным образом их страхом перед коммунизмом: «Препятствием к заключению такого соглашения служил ужас, который эти самые пограничные государства испытывали перед советской помощью в виде советских армий, которые могли пройти через их территории, чтобы защитить их от немцев и попутно включить в советско-коммунистическую систему. Ведь они были самыми яростными противниками этой системы. Польша, Румыния, Финляндия и три прибалтийских государства не знали, чего они больше страшились – германской агрессии или русского спасения. Именно необходимость сделать такой жуткий выбор парализовала политику Англии и Франции»[481]. Таким образом, руководство этих пограничных государств готово было скорее даже пойти на сотрудничество с Германией, чем принять помощь от Советского Союза.
При этом не следует забывать, что попытки Советского Союза к объединению усилий против нацистской Германии отвергались на фоне весьма тревожных событий. В последнюю декаду марта 1939 года Германия отторгла у Литвы Мемель (Клайпеду) и удвоила настойчивость своих давних требований к Польше о возвращении ей Данцига – польского города с преобладающим немецким населением, а также о предоставлении ей связи с Восточной Пруссией через экстерриториальные автостраду и железную дорогу, которые пересекали бы «Польский коридор»[482]. И. Риббентроп в беседе с польским послом в Берлине Ю. Липским 26 марта 1939 года четко обозначил позицию Германии в этом вопросе: «К окончательному урегулированию польско-германских отношений может привести только выполнение следующих требований: окончательное присоединение Данцига к Германии, экстерриториальная связь с Восточной Пруссией, договор о ненападении сроком на 25 лет с гарантией границ и сотрудничество в чехословацком вопросе»[483]. Более того, Риббентроп «посоветовал [Польше] немедленно прекратить военные приготовления и напомнил пример с Чехословакией в мае прошлого года»[484]. При этом он твердо заявил, что «внедрение польских войск в Данциг будет рассматриваться… как „казус белли“»[485]. Но на все предложения Германии Польша ответила категорическим отказом. Польское руководство проигнорировало возможный вариант развития событий по Мюнхенскому сценарию, но только уже применительно к самой Польше. Возник германо-польский конфликт, которому суждено было сыграть роковую роль в политическом кризисе 1939 года.
На основе указаний Гитлера германским Верховным командованием уже 3 апреля 1939 года была подготовлена «Инструкция[486] для вооруженных сил на период 1939–1940 годов» за подписью начальника штаба Верховного главнокомандования вооруженными силами Германии В. Кейтеля. В ее части II говорилось о разработке плана «Вайс»[487] (нем. Weiß – «белый») – операции по нападению на Польшу и ее оккупации, который был дан в приложении. Согласно плану, осуществление операции должно было начаться не позднее 1 сентября 1939 года[488]. К 11 апреля 1939 года план «Вайс» был уже окончательно готов. В дальнейшем нападение на Польшу было проведено точно в соответствии с этим планом. Вторая мировая война началась именно 1 сентября.
Только после этого англичане и французы предприняли ряд дипломатических маневров и подтвердили свое обещание «твердых гарантий» Польше, Румынии и некоторым другим малым странам в случае германской агрессии. Позже, 25 августа 1939 года, в Лондоне между Великобританией и Польшей был подписан договор о взаимопомощи. Об истинном отношении к декларируемым британским гарантиям можно судить, например, по высказыванию британского посла в Германии Н. Гендерсона, который, выступая на заседании кабинета министров 26 августа 1939 года, откровенно заявил, что «действительная ценность наших гарантий Польше заключается в том, чтобы дать возможность Польше прийти к соглашению с Германией путем переговоров»[489]. Предельно четко высказался и Чемберлен: «Ни одно британское правительство никогда не будет рисковать костьми ни одного британского гренадера за польский коридор»[490]. Настоящая цена этих обещаний стала предельно очевидна сразу же после нападения Германии на Польшу 1 сентября 1939 года.
По имеющимся свидетельствам можно судить, что и германское руководство во главе с Гитлером также весьма скептически относилось к этим гарантиям Польше со стороны западных держав. Так, например, согласно утверждению члена германского Генерального штаба генерал-лейтенанта Зигфрида Вестфаля, «Гитлер считал, что Франция и Англия, несмотря на гарантии, данные Польше, в действительности не вступят в войну»[491].
А тем временем в Европе возник еще один очаг агрессии: 7 апреля Италия оккупировала Албанию, создав тем самым плацдарм для агрессии против Греции и Югославии. В конце апреля Гитлер, готовясь к реализации своего плана в Восточной Европе, разорвал Договор о ненападении с Польшей от 1934 года, а заодно и морское соглашение с Англией от 1935 года. 22 мая Германия и Италия заключили военный союз – «Стальной пакт».
Осознавая, что обстановка в Европе накаляется и что их гарантии малым странам не срабатывают, правительства Англии и Франции наконец решили начать политические переговоры с СССР, однако имея при этом в виду не создание реальной системы коллективной безопасности, а рассчитывая тем самым показать Гитлеру, что его конфронтация с западными демократиями может привести к их союзу с СССР. Подобная перспектива могла, по их мнению, помочь сделать Германию более сговорчивой. В середине апреля Франция выразила готовность обменяться с СССР письмами, обязывающими стороны к взаимной поддержке, если одна из них будет втянута в войну с Германией в результате оказания помощи Польше или Румынии. Суть английского предложения состояла в том, что СССР должен был взять на себя односторонние обязательства помощи «своим европейским соседям» в случае совершения против них агрессии. В одном из документов, разработанных английским правительством, говорилось: «Желательно заключить какое-либо соглашение с СССР о том, что он придет нам на помощь, если мы будем атакованы с востока, не только для того, чтобы заставить Германию воевать на два фронта, но также, вероятно, и потому, и это самое главное, что если война начнется, то следует постараться втянуть в нее Советский Союз…»[492].
17 апреля советское правительство выступило с более конструктивными инициативами: правительствам Англии и Франции предлагалось начать переговоры о заключении трехстороннего договора о взаимной помощи «в случае агрессии в Европе против любого из договаривающихся государств»[493]. Договор должен был содержать также обязательства оказания помощи всем восточноевропейским государствам, расположенным между Балтийским и Черным морями и граничащим с СССР, в случае агрессии против них. Трем державам предлагалось взять на себя обязательства после открытия военных действий «не вступать в какие бы то ни было переговоры и не заключать мира с агрессором»[494]. Существует мнение, что заключение подобного договора могло бы остановить фашистскую агрессию и избавить человечество от ужасов мировой войны. Данное предложение СССР можно также считать отправной точкой для последовавших впоследствии тройственных англо-франко-советских переговоров.
Однако западные державы не спешили с ответом. 25 апреля в Москву поступили официальные предложения Франции. Они предусматривали соглашение, по которому СССР был обязан оказать помощь Англии и Франции в обороне стран Восточной Европы, имевших англо-французские гарантии. Подобный ответ Франции, означавший, по сути, отказ в реальной помощи, упорное молчание Лондона (ответ англичан был получен только спустя двадцать дней!) не могли не вызывать у советского руководства больших сомнений в возможности достижения реальных соглашений с Англией и Францией. Ведь, по существу, эти страны хотели воспользоваться советской военной помощью, если Гитлер повернет на Запад, но не хотели брать на себя обязательств на случай наступления немцев на Восток. Ответы западных держав были уклончивыми и неконструктивными, что сразу сказалось на ходе переговоров в Москве между В. М. Молотовым, сменившим 3 мая 1939 года М. М. Литвинова на посту наркома иностранных дел СССР,[495] и послами У. Сидсом (Великобритания) и Э. Наджияром (Франция).
В то же время Германия, планируя осуществить нападение на Польшу по плану «Вайс» и испытывая опасения, что западные страны все же заключат союз с СССР против нее, решила взять курс на продолжение сделанных ею еще в 1938 году шагов по сближению с СССР. Влиятельные круги в Берлине считали, что «примирение с Советским Союзом возможно», так как Германия нуждалась «в Советском Союзе как в военной, так и в экономической опоре на Востоке», если Гитлер хотел «сводить крупные счеты с Западом»[496].
Со своей стороны западные державы также выдвигали некоторые инициативы о взаимных соглашениях, однако эти предложения не отвечали интересам СССР. Так, 27 мая 1939 года В. М. Молотову английским послом У. Сидсом был вручен новый проект соглашения между СССР, Англией и Францией об оказании совместного противодействия агрессии в Европе, разработанный английским министерством иностранных дел. В свою очередь временный поверенный в делах Франции в СССР Ж. Пайяр от имени французского правительства также вручил Молотову идентичный английскому проект тройственного соглашения. Однако новый проект обходил молчанием вопрос об оказании помощи СССР в случае его вовлечения в войну; в нем также ничего не говорилось о военных конвенциях как инструменте осуществления договора трех держав[497]. Глава советского правительства В. М. Молотов заявил, что англо-французский проект «не только не содержит плана организации эффективной взаимопомощи СССР, Англии и Франции против агрессии в Европе, но даже не свидетельствует о серьезной заинтересованности английского и французского правительств в заключении соответствующего пакта с СССР»[498].
Англо-французский вариант предусматривал, что в случае возникновения угрозы агрессии три договаривающихся государства не приступают к немедленным совместным действиям, а только прибегают к взаимной консультации в соответствии со сложной и длительной процедурой, установленной Лигой Наций. В связи с этим советский нарком иностранных дел заметил, что почему-то «в договорах о взаимной помощи, заключенных между Англией и Францией, а также обоими государствами с Польшей, английским правительством с турецким, нет обязательства подчинить эту помощь лигонационной процедуре, установленной статьей 16 пакта Лиги»[499].
Молотов также подчеркнул огромное различие в подходах СССР и западных держав к решению этой жизненно важной проблемы: «Англо-французские предложения наводят на мысль, что правительства Англии и Франции не столько интересуются самим пактом, сколько разговорами о нем. Возможно, что эти разговоры и нужны Англии и Франции для каких-то целей. Советскому правительству эти цели неизвестны. Оно заинтересовано не в разговорах о пакте, а в организации действенной взаимопомощи СССР, Англии и Франции против агрессии в Европе»[500].
Представляется интересным тот факт, что подобную же оценку позиции западных держав и в целом международному положению дал бывший президент Чехословакии Э. Бенеш во время встречи в Нью-Йорке с полномочным представителем СССР в США К. А. Уманским 30 мая 1939 года[501]. Так, в документе «Запись беседы тов. Уманского с д-ром Эдуардом Бенешем 30 мая 1939 года» полпред СССР в США писал, что Бенеш считал военную развязку в Европе неизбежной. Заключение или незаключение тройственного соглашения о взаимопомощи между СССР, Англией и Францией он считал «важным, но не решающим». Прогнозируя вероятное развитие дальнейших событий, он нарисовал следующий сценарий: «Провал переговоров развяжет агрессию, но даже если англо-французы примут справедливые требования СССР, то от заключения пакта до наполнения его реальным военно-политическим содержанием – дистанция большого размера – пройдет, по-видимому, немало времени, прежде чем нынешние правительства Англии и Франции вступят на путь практического сотрудничества с СССР по линии штабов и т. д. Этим периодом „пустоты“ германо-итальянцы не могут не воспользоваться, притом, сознавая, что время работает против них, они захотят ударить пораньше»[502].
2 июня 1939 года советская сторона внесла свои уточнения в проект тройственного соглашения с тем, чтобы сблизить позиции сторон. Предусматривалась немедленная и эффективная взаимопомощь в случае нападения на одну из трех держав, а также оказание ими помощи Бельгии, Греции, Турции, Румынии, Польше, Финляндии и прибалтийским республикам. Договор вступал в силу одновременно с военной конвенцией[503].
Однако условия соглашения были приняты западными державами лишь частично. Камнем преткновения в тройственных политических переговорах, тянувшихся до конца июля, стало нежелание Англии и Франции принять советское определение понятия «косвенная агрессия»[504], при котором союзные обязательства вступали в силу. Они настаивали на таком варианте договора, при котором наличие «косвенной агрессии» устанавливалось лишь после трехсторонних консультаций. Они также требовали, чтобы военные переговоры состоялись только после достижения политического соглашения. СССР со своей стороны добивался одновременного заключения политического и военного соглашения и обвинял западные державы в нежелании связывать себя обязательствами военного участия в случае войны с Германией.
Молотов, информируя советских полпредов в Лондоне и Париже о ходе переговоров, констатировал: «Нам кажется, что англичане и французы… не хотят серьезного договора, отвечающего принципу взаимности и равенства обязательств»[505]. А вот что касается позиции СССР, то даже Чемберлен вынужден был отметить 19 июня, что «русские преисполнены стремления достигнуть соглашения»[506]. Важно отметить, что с 15 июня по 2 августа в Москве было проведено около двадцати встреч с английскими и французскими дипломатами, что свидетельствует о прямой заинтересованности советского правительства в заключении тройственного соглашения. Об этом же говорил и Молотов во время приема американского посла Л. Штейнгардта 16 августа 1939 года[507].
А тем временем угроза войны в Европе стремительно нарастала. Британское и французское руководство располагало сведениями о том, что Гитлер принял решение о нападении на Польшу, и с этой целью в Германии проводится мобилизация, и она практически полностью готова к тому, чтобы в конце августа начать военные действия. Советское правительство также имело достаточно полную информацию о военных планах и приготовлениях Германии[508]. С учетом неизбежно нараставшей угрозы начала войны в Европе 23 июля 1939 года советской стороной было предложено начать переговоры военных миссий в Москве, не дожидаясь завершения политических переговоров. Но учитывая тот факт, что английская и французская миссии отправились в Москву лишь 5 августа, выбрав при этом самый долгий путь – морем до Ленинграда, а далее поездом (прибыли в Москву 11 августа), можно предположить, что западные страны не были реально заинтересованы в выработке общего решения и объединения совместных усилий против германской агрессии. Об этом же свидетельствует и факт посылки в Москву в качестве главы британской делегации адмирала в отставке Р. Дракса, имевшего незначительный вес в военном руководстве страны, но крайне критически настроенного в отношении СССР, и второстепенного чиновника МИД Великобритании У. Стрэнга. Тем более, как выяснилось, они вообще не имели никаких письменных полномочий. Это можно объяснить тем, что Чемберлен не верил в возможность заключения соглашения с СССР и надеялся использовать переговоры лишь как средство давления на Гитлера[509]. Хорошо осведомленный в настроениях английского правительства германский посол в Великобритании Г. Дирксен сообщил статс-секретарю министерства иностранных дел Германии Э. Вайцзеккеру, что английская «военная миссия скорее имеет своей задачей установить боеспособность Советской армии, чем заключить оперативные соглашения»[510].
Глава французской миссии генерал Ж. Думенк имел полномочия вести серьезные переговоры с советской стороной, но не имел права подписи соглашения. Историки полагают, что французы, скорее всего, были готовы заключить соглашение, но они целиком зависели от англичан. В связи с этой более чем странной ситуацией полномочный представитель СССР во Франции Я. З. Суриц в телеграмме в НКИД СССР от 3 августа 1939 года писал следующее: «Причины всего этого [нежелания вести конструктивные переговоры] кроются в том, что здесь [в Париже] и в Лондоне далеко еще не оставлены надежды договориться с Берлином и что на соглашение с СССР смотрят не как на средство „сломать Германию“, а как на средство добиться лишь лучших позиций при будущих переговорах с Германией. Неудивительно, что продолжается и политика затушевывания германской опасности, линия усыпления и успокаивания. А между тем положение с каждым днем становится все более угрожающим. По всем данным, Гитлер готовится к новому прыжку»[511].
Тройственные военные переговоры велись в Москве с 12-го по 21 августа. Советскую военную делегацию (военную миссию) возглавил народный комиссар обороны Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов, который имел полномочия подписать военную конвенцию. Генеральный штаб РККА подготовил к переговорам подробный план военного сотрудничества трех держав. Это свидетельствовало о том, что советское правительство было заинтересовано в том, чтобы быстрее завершить переговоры и предотвратить таким образом развязывание войны Германией[512]. Перед делегациями западных стран, в первую очередь Великобритании, стояла иная задача – как можно дольше оттягивать принятие решения, «вести переговоры как можно медленнее»[513]. В инструкции, полученной Драксом в Лондоне, четко указывалось, что «британское правительство не желает принимать на себя какие-либо конкретные обязательства, которые могли бы нам связать руки при любых обстоятельствах»[514].
13 августа глава советской миссии нарком обороны Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов предложил обсудить конкретный план организации совместной защиты от агрессивных стран в Европе и установить основы этого плана: «количество войск трех держав, материальные ресурсы и реальное направление этих действующих сил в защите наших государств»[515]. Генерал Думенк представил следующую информацию: «Французская армия состоит из 110 дивизий… Из 110 дивизий имеется 20 дивизий, которые довольно трудно перебросить, так как они поставлены для обороны Туниса, Корсики и для несения службы на линии Мажино. Остальные 90 дивизий могут быть легко переброшены»[516]. Он также сообщил, что французская армия имеет шестимесячный запас материалов, снаряжения и снабжения. Английский генерал Хейвуд сообщил, что в первом эшелоне «в настоящее время в Англии имеется пять дивизий пехотных и одна механизированная, которые полностью укомплектованы благодаря призыву молодежи и которые могут быть направлены [во Францию в случае войны] немедленно»[517]. Через определенное время (которое не было четко указано) число английских дивизий в первом и втором эшелонах могло быть доведено до 16 в каждом. Генерал Думенк в общих чертах обрисовал также и план военных действий соединенных воздушных и морских сил Франции и Англии.
Однако на вопрос Ворошилова, каким образом будет осуществляться военное взаимодействие с польскими вооруженными силами в случае германской агрессии, ни французские, ни британские представители военных миссий не смогли дать четкого ответа. На заседании 14 августа генерал Думенк разъяснил позицию западных держав относительно Польши и Румынии: «…Их дело защищать свою территорию. Но мы должны быть готовыми прийти им на помощь, когда они об этом попросят»[518]. Однако члены советской миссии хотели, чтобы западные державы имели на этот счет более «точное представление» и конкретные планы действий. Адмирал Дракс высказал предположение, что в случае германской агрессии Польша и Румыния обязательно должны будут попросить помощи у СССР, сравнив их с «тонущим человеком», который не откажется от «спасательного круга». Далее он подытожил свою мысль, сказав, что в противном случае эти страны «в скором времени станут простыми немецкими провинциями, и тогда СССР решит, как с ними поступить»[519].
На заседании 15 августа начальник ГШ РККА командарм 1 ранга Б. М. Шапошников изложил советский план развертывания сил Красной армии на западных границах СССР против агрессии в Европе: «120 пехотных дивизий, 16 кавалерийских дивизий, 5000 тяжелых орудий (сюда входят и пушки, и гаубицы), 9–10 тыс. танков, от 5 до 5,5 тыс. боевых самолетов (без вспомогательной авиации), то есть бомбардировщиков и истребителей.
В это число не входят войсковые части укрепленных районов, части противовоздушной обороны, части охраны побережья, запасные части, отрабатывающие пополнения (депо) и части тыла. <…> Боевая готовность частей укрепленных районов от четырех до шести часов по боевой тревоге… Сосредоточение армии производится в срок от восьми до двадцати дней. Сеть железных дорог позволяет не только сосредоточить армию в указанные сроки к границе, но и произвести маневры вдоль фронта»[520]. Кроме того, Б. М. Шапошников подробно изложил три варианта возможных совместных действий вооруженных сил Великобритании, Франции и СССР в Европе, которые были одобрены советской военной миссией. Таким образом, совершенно очевидно, что СССР не только был готов выставить для общей обороны гораздо бульшее количество сил и средств, чем западные державы, но и разработал детальные варианты планов совместных действий, в отличие от западных стран. Все это, по нашему мнению, свидетельствовало о серьезности намерений СССР.
В ходе переговоров возник ряд принципиальных вопросов, «без точных и недвусмысленных ответов» на которые, по мнению советского руководства, дальнейшие переговоры «не будут иметь актуального значения». Один из них – пропуск Красной армии через территорию Польши, по виленскому (на северо-востоке страны) и галицийскому (на юго-востоке) коридорам, а также через территорию Румынии, «если агрессор будет действовать в этом южном направлении». Без этого, по мнению СССР, не могла быть отражена германская агрессия, если речь шла именно об эффективных совместных военных действиях против Германии, а не о весьма спорной и неясной возможности ведения войны союзными силами на два фронта – Францией и Великобританией на западном, а СССР на восточном фронте, когда «каждый является ответственным за свой фронт». Однако Польша была категорически против прохода советских войск через свою территорию, несмотря на давление со стороны Франции[521]. Правительство Румынии также не проявляло особого желания сотрудничать с СССР в ходе отражения потенциальной германской агрессии.
С учетом общей границы этих стран с Советским Союзом их непреклонная позиция фактически исключала возможность взаимодействия сухопутных войск Англии, Франции и СССР в случае наступления германской армии по территории этих стран к границам Советского Союза. Это предположение подкрепляется следующими соображениями: на переговорах англо-французские представители четко выразили свое мнение относительно наиболее вероятного сценария развития событий в случае, если Польша и Румыния своевременно не попросят помощи у СССР. Он сводился к тому, что в этом случае их вооруженные силы будут уничтожены Германией, а они сами попадут в полную политическую зависимость от нее. В конце концов отказ Польши и Румынии пропустить Красную армию через свои территории оказался одним из камней преткновения, остановившим переговоры.
17 августа, когда до начала запланированной агрессии Германии против Польши оставалось две недели, глава французской военной миссии генерал Думенк сообщил из Москвы в Париж: «Нет сомнения в том, что СССР желает заключить военный пакт и что он не хочет, чтобы мы представили ему какой-либо документ, не имеющий конкретного значения»[522]. 20 августа он предостерегал французское руководство: «Провал переговоров неизбежен, если Польша не изменит свою позицию»[523].
22 августа министр иностранных дел Франции Ж. Боннэ в телеграмме французскому послу в Польше Л. Ноэлю, ссылаясь на готовившееся к тому времени подписание советско-германского Договора о ненападении, настоятельно просил еще раз попытаться в самом срочном порядке уговорить польское правительство согласиться на советские условия. При этом он рекомендовал «особо настаивать на этом, подчеркивая самым решительным образом, что Польша ни морально, ни политически не может отказаться испытать этот последний шанс спасти мир (выделено нами. – Авт.)»[524]. Но Польша не изменила своей позиции.
Пытаясь найти объяснение этой упорной несговорчивости, ряд отечественных и зарубежных историков, считают, что «позиция Варшавы летом 1939 года была связана с целым рядом ошибок и заблуждений»[525]. Как полагал польский министр иностранных дел Ю. Бек, заключение советско-польского соглашения о взаимопомощи лишь ускорило бы нападение Германии на Польшу. Главным просчетом польской политики «было «предположение, что И. В. Сталин не сможет договориться с А. Гитлером»[526]. Польский историк М. Захариас в связи с этим пишет: «Бек не предусмотрел, что Россия не даст себя изолировать и что возникнет коалиция, которая не будет той, о которой он думал»[527].
Подводя итоги Московским переговорам, французский посол в СССР Э. Наджияр писал 25 августа в Париж: «Действительно, как можно было надеяться получить обязательства СССР против Германии… если поляки и румыны продолжали игнорировать русскую помощь»[528]. Однако не следует забывать, что препятствием на пути к достижению тройственного антигитлеровского соглашения была не только непримиримая позиция Польши и Румынии. В значительной степени их ход определялся позицией Великобритании и в несколько меньшей степени Франции.
В такой обстановке, когда СССР не удалось достичь реальных договоренностей с Англией и Францией, а также опасаясь угрозы «восточного Мюнхена» и желая обезопасить себя в преддверии неизбежной войны Германии против Польши от втягивания страны в войну на два фронта (в Европе и на Дальнем Востоке), советское руководство и приняло окончательное решение заключить с Германией Договор о ненападении.
При этом следует помнить, что во время Московских переговоров не только СССР контактировал с Германией на предмет возможного сближения, что ему до сих пор ставится в вину, но и Великобритания вела с ней тайные переговоры[529]. В начале июня в Лондоне состоялась встреча Чемберлена и Галифакса с сотрудником германского министерства иностранных дел А. фон Троттом цу Зольцем, на которой обсуждались вопросы мирного урегулирования проблем между Германией и Великобританией. На встрече британский премьер-министр подчеркнул, что «единственное решение европейской проблемы возможно лишь по линии Берлин – Лондон»[530].
Можно предположить, что английское руководство, проводя эти переговоры, видимо, настолько высоко оценивало искусство своих дипломатов и свою исключительную предприимчивость, что даже предположить не могло, что одновременно с ним кто-то еще может позволить себе поддерживать контакты с Германией с той же целью на фоне тройственных переговоров. Об этом свидетельствует заявление Чемберлена на заседании парламента 24 августа, который, по сообщению секретаря советского военного атташе в Великобритании майора С. Д. Кремера от 9 сентября 1939 года, был весьма удивлен этим фактом: «Для него [Чемберлена] является сюрпризом, что СССР, несмотря на присутствие в Москве английской и французской военных делегаций, вел секретные переговоры с Германией»[531]. Кстати, по словам Кремера, видимо, в силу того, что ведение секретных переговоров не являлось в ту эпоху чем-то из ряда вон выходящим, «печать этого вопроса не раздувает, как и не поднимает вопроса о необходимости добиться заключения англо-советского пакта»[532].
Известно, что в двадцатых числах июля в Лондон прибыл советник Геринга по экономическим вопросам Х. Вольтат. Официальное объяснение этому визиту звучало так: для участия в международной конференции по китобойному промыслу и урегулирования ряда экономических вопросов[533]. Но фактически он должен был провести зондаж возможностей относительно самого широкого урегулирования отношений между Англией и Германией. Вольтат встречался с Чемберленом, его советником Г. Вильсоном и министром торговли Р. Хадсоном. Помимо чисто торгово-финансовых договоренностей (разговор, в частности, шел о предоставлении Германии огромного займа в 500–1000 млн фунтов стерлингов) речь шла и о политической сделке. Так, Вильсон заявил, что его целью является «широчайшая англо-германская договоренность по всем важным вопросам», в частности: а) заключение англо-германского пакта о ненападении; б) заключение пакта о невмешательстве и распределении сфер влияния; в) ограничение вооружений на суше, на море и в воздухе; г) предоставление Германии возможности включиться в эксплуатацию колоний[534].
В записи германского посла в Лондоне Дирксена от 21 июля 1939 года находим и такое интересное сообщение: «Сэр Хорас Вильсон определенно сказал г-ну Вольтату, что заключение пакта о ненападении [с Германией] дало бы Англии возможность освободиться от обязательства в отношении Польши»[535]. Можно предположить, что в случае успеха переговоров с Германией Великобритания прекратила бы московские переговоры, отказалась от гарантий Польше и другим странам, пожертвовала бы интересами Франции. В подобной комбинации явственно «просматривался раздел мира на английскую и германскую сферы влияния»[536].
Закулисные переговоры продолжались и в дальнейшем, в августе. Известно, что только после получения от Сталина согласия на подписание Договора о ненападении сорвалась секретная поездка Геринга в Англию, запланированная на 23 августа[537]. А она должна была стать решающей в оформлении германо-британских отношений.
Что касается Советского Союза, то важно подчеркнуть, что в июле – начале августа 1939 года СССР вел сначала только экономические переговоры с Германией и только потом, на фоне вялотекущих политических и военных переговоров с Англией и Францией, с германскими дипломатами постепенно стали обсуждаться и политические вопросы. Еще раз подчеркнем, что инициатива исходила от Германии и СССР сначала не проявлял к германским предложениям особого интереса. Только в конце июля, когда стало ясно, что тройственные переговоры затягиваются и пробуксовывают, В. М. Молотов дал команду возобновить консультации с Германией о заключении хозяйственного соглашения. 22 июля советско-германские экономические переговоры были возобновлены. В подтверждение особой заинтересованности именно со стороны Германии приведем слова К. Ю. Шнурре в беседе с Г. А. Астаховым 26 июля 1939 года: «Германия открывает дверь для разговоров на эту тему [о политическом сближении]. Понимая, что сейчас все державы стоят на распутье, определяя, на какую сторону стать, Германия не желает, чтобы создалось представление, будто она не исчерпала возможностей сблизиться с СССР в столь решающий момент. Она дает СССР эту возможность, но, к сожалению, СССР на это не реагирует»[538]. При этом давалось понять, что инициатива исходит от Риббентропа и одобрена самим Гитлером. Подобных цитат, взятых из архивных документов, можно привести достаточно большое количество.
Г. А. Астахов, информируя на следующий день НКИД СССР и высказывая свое мнение об этой беседе со Шнурре, подчеркивал настойчивое желание Германии улучшить отношения с СССР: «Во всяком случае, я мог бы отметить, что стремление немцев улучшить отношения с нами носит достаточно упорный характер и подтверждается полным прекращением газетной и прочей кампании против нас»[539].
Эти германо-советские контакты происходили, в частности, с германской стороны между главой восточно-европейской референтурой отдела экономической политики МИД Германии К. Ю. Шнурре и министром иностранных дел И. Риббентропом, а с советской – временным поверенным в делах СССР в Германии Г. А. Астаховым и наркомом иностранных дел В. М. Молотовым. Естественно, все предложения Германии доводились до сведения высшего руководства СССР. 11 августа Сталин, обсудив сложившуюся ситуацию с безрезультатностью переговоров с Великобританией и Францией на Политбюро, дал добро на расширение контактов с Германией. К сожалению, в отсутствие доступа историков ко всему массиву архивных документов того периода можно лишь предположить, что таким образом Сталин, возможно, хотел воздействовать на западных партнеров по тройственным переговорам, ускорив их затяжной и непродуктивный ход.
В свою очередь и Германия не хотела ограничиваться лишь культурно-экономическим сближением, желая «непосредственно приступить к разговорам на темы территориально-политического порядка, чтобы развязать себе руки на случай конфликта с Польшей, назревающего в усиленном темпе»[540]. Кроме того, по оценке Г. А. Астахова, сделанной в письме наркому Молотову от 12 августа 1939 года, «их [немцев] явно тревожат наши переговоры с англо-французскими военными, и они не щадят аргументов и посулов самого широкого порядка, чтобы эвентуальное военное соглашение предотвратить»[541]. Ради этого Германия была готова отказаться от Прибалтики, Бессарабии, Восточной Польши, причем «без долгих разговоров»[542].
Уже 15 августа Шуленбург ознакомил Молотова с посланием Риббентропа, в котором тот выражал готовность лично приехать в Москву для «выяснения германо-русских отношений». При этом Риббентроп выражал готовность «решить все проблемы на территории от Балтийского до Черного моря». В ответ Молотов выдвинул предложение о заключении договора, вместо предложенной Шуленбургом совместной декларации о неприменении силы друг против друга. 17 августа Шуленбург передал Молотову ответ германского руководства о готовности заключить пакт на 25 лет, причем как можно скорее, ввиду того, что в ближайшие дни может начаться война с Польшей. В ответ Молотов передал ноту, в которой заключение договора обусловливалось заключением торгово-кредитного соглашения. Экономическое соглашение было очень быстро, уже на следующий день, согласовано немецкой стороной и официально подписано 19 августа.
В связи с этим важно подчеркнуть, что на основе изучения архивных документов следует сделать вывод о том, что решение о заключении Договора о ненападении вызревало для советского руководства в неразрывном «комплексе экономических и политических компонентов»[543].
В тот же день Молотов согласился принять Риббентропа и передал советский проект Договора о ненападении Шуленбургу с постскриптумом, в котором содержался набросок специального протокола (будущего дополнительного секретного протокола) о заинтересованности договаривающихся сторон в тех или иных вопросах внешней политики. Существенными отличиями от немецких предложений были: срок договора – не на 25, а лишь на пять лет (позже на десять лет); включение пунктов, в которых устанавливалось поведение одной стороны в случае нападения на нее третьей державы; предусматривался механизм консультаций на случай споров. Этот текст[544] был отправлен в Берлин с предложением принять Риббентропа в Москве 26–27 августа. Однако в силу того, что решение о нападении на Польшу уже было бесповоротно принято, Гитлер в телеграмме Сталину настоятельно просил принять германского министра иностранных дел 22-го или в крайнем случае 23 августа.
Ни отечественным, ни зарубежным историкам до сих пор так и не удалось однозначно ответить на вопрос, почему западные державы и СССР так и не сумели успешно завершить тройственные переговоры подписанием военной конвенции и объединить усилия для оказания совместного противодействия агрессивным планам Германии, Италии и Японии. Этот последний на тот момент шанс создания антигитлеровской военной коалиции, а в более широком смысле системы коллективной безопасности в Европе, так и не был реализован. В итоге восторжествовал подход «каждый за себя», национальные интересы – превыше коллективных, общеевропейских и даже общемировых интересов. Возобладало стремление решить свои собственные проблемы, даже за счет других государств. Таким образом, вина за то, что политический кризис 1939 года перерос в войну, развязанную Германией, в той или иной степени лежит на всех основных участниках тех предвоенных событий. Однако при этом важно подчеркнуть, что главными виновниками краха попыток создать систему коллективной безопасности в Европе накануне войны однозначно следует признать Великобританию и Францию и частично США, которые также не предпринимали никаких шагов для поощрения миролюбивых усилий Советского Союза. СССР, не желая превратиться в бесправного заложника и очередную жертву этой политики западных держав, вынужден был в интересах своей собственной государственной безопасности пойти на сближение с Германией и обезопасить себя подписанием с ней Договора о ненападении.
Есть все основания предположить, что во время политического кризиса 1939 года британское руководство исходило из того, что лучше договориться с Гитлером, чем с СССР. При этом оно, по-видимому, даже не допускало, что Сталин и советская дипломатия могут его переиграть в этой большой игре. Франция в свою очередь, хотя нередко и следовала в фарватере английской международной политики, исходила из того, что все же лучше договориться с СССР и создать тройственный военный союз против Гитлера. Об этом свидетельствует и тот факт, что в последний момент, 22 августа, накануне прилета Риббентропа в Москву, глава французской военной делегации генерал Думенк сообщил, что он получил от своего правительства положительный ответ на «основной кардинальный вопрос», то есть о пропуске советских войск через территорию Польши и Румынии в случае наступления германских армий, и полномочия подписать военную конвенцию. Однако реально действенных шагов на пути к достижению тройственного соглашения Франция также не сделала.
Что касается Гитлера, то он в разные моменты, в зависимости от развития политической ситуации в Европе после Мюнхена, делал ставку то на сближение с Великобританией, то играл на разногласиях трех договаривающихся сторон. Но в конце концов, надеясь, что западные державы, несмотря на гарантии малым странам, все же не решатся вступить в войну против Германии, сделал главную ставку на сближение с Советским Союзом и заключение с ним пакта о ненападении. Таким образом он существенно снижал риск создания антигерманской военной коалиции, а следовательно, и вступления СССР в войну в защиту Польши на основе коалиционных обязательств.
Сталин же, будучи прагматиком и лавируя между Германией и западными державами, в конечном итоге, на пороге неминуемой войны, когда исчезли последние надежды на достижение и официальное оформление реальных и серьезных договоренностей с Великобританией и Францией, выбрал пакт с Германией.
Британский премьер-министр У. Черчилль, уже после войны анализируя ход и результаты тройственных переговоров, пришел к твердому убеждению, что «Англии и Франции следовало принять предложение России, провозгласить тройственный союз и предоставить методы его функционирования в случае войны на усмотрение союзников, которые тогда вели бы борьбу против общего врага»[545].
23 августа германская делегация во главе с И. Риббентропом прибыла в Москву. В ночь с 23-го на 24 августа 1939 года в Москве между СССР и Германией был подписан Договор о ненападении, известный также как пакт Молотова – Риббентропа (поскольку под ним стояли подписи именно этих государственных деятелей – наркома иностранных дел СССР В. М. Молотова и министра иностранных дел Германии И. фон Риббентропа). Заметим, что сходные договоры о ненападении заключали с Германией и другие страны: например, Польша, заключившая Договор о ненападении в 1934 году,[546] или Великобритания и Франция, каждая из которых подписала с Германией в 1938 году после Мюнхенского соглашения декларации «о мирных и добрососедских отношениях»,[547] по сути являвшиеся договорами о ненападении. В силу этого международно-правовая состоятельность советско-германского Договора о ненападении не должна подвергаться сомнению. Через неделю нападением Германии на Польшу началась Вторая мировая война.
Мы постарались показать посредством довольно подробного описания и анализа всего предшествовавшего хода международных событий, что заключение Договора о ненападении с Германией явилось вынужденным шагом со стороны советского руководства во главе с И. В. Сталиным, предпринятым в интересах государственной безопасности СССР. На какое-то время это давало стране отсрочку от неизбежного вовлечения в мировую войну, к ведению которой она еще была не готова. Договор был заключен в чрезвычайных условиях, когда угроза мировой войны стала уже почти реальностью.
В статье I Договора о ненападении было зафиксировано, что Германия и СССР «обязуются воздерживаться от всякого насилия, от всякого агрессивного действия и всякого нападения в отношении друг друга, как отдельно, так и совместно с другими державами»[548]. В статье II говорилось, что «в случае, если одна из Договаривающихся Сторон окажется объектом военных действий со стороны третьей державы, другая Договаривающаяся Сторона не будет поддерживать ни в какой форме эту державу»[549]. Статья IV гласила: «Ни одна из Договаривающихся Сторон не будет участвовать в какой-либо группировке держав, которая прямо или косвенно направлена против другой державы»[550]. Все указанные положения предопределяли главное: СССР сохранял нейтралитет и не мог выступить против Германии ни самостоятельно, ни на стороне западных держав (в союзе с ними или в составе коалиции), которые 3 сентября 1939 года, после нападения Германии на Польшу, объявили войну Германии.
Эти положения вызывают многочисленные обвинения западных историков в адрес Советского Союза, а начиная с конца 1980-х годов также и критику со стороны ряда отечественных историков. По мнению некоторых исследователей, исходя из положений договора, СССР не только не мог поддержать страны, объявившие войну Германии, но и объективно должен был бы встать на сторону Германии, что якобы и случилось после фактического распада польского государства и последовавшего за этим 28 сентября 1939 года принятия совместного Заявления советского и германского правительства, а также заключения Договора о дружбе и границе между СССР и Германией[551].
В статье VII Договора о ненападении указывалось, что договор подлежал ратификации, что являлось обычной международно-правовой нормой. В то же время положение той же статьи о том, что «договор вступает в силу немедленно после его подписания», как полагают его критики[552], вступало в противоречие с этой нормой. Однако важно подчеркнуть, что последнее объяснялось чрезвычайной критичностью исторического момента и стремлением советского руководства немедленно обезопасить СССР в случае начала военных действий в Европе. Таким образом, с точки зрения международного права договор был абсолютно правомочен.
Несколько иную оценку, на наш взгляд, следует дать секретному дополнительному протоколу к Договору о ненападении между Германией и Советским Союзом о «разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе» между этими государствами, если признать факт его существования. При этом важно подчеркнуть, что тексты этого протокола, опубликованные за границей и в нашей стране, печатались в основном по сохранившимся копиям[553]. Поэтому аутентичность этого документа вызывает определенные сомнения[554]. Однако дальнейшие события, наличие последующих разъяснений с некоторым изменением границ сферы интересов, карта с нанесенными границами сферы интересов и некоторые другие косвенные доказательства создают веские основания, свидетельствующие в пользу существования секретного дополнительного протокола.
Заметим, что Договор о ненападении между Германией и Советским Союзом от 23 августа 1939 года был ратифицирован Верховным Советом СССР через неделю после его подписания, 31 августа 1939 года. Но при этом от депутатов было скрыто наличие секретного дополнительного протокола. Можно предположить, что Сталин не счел нужным ознакомить с текстом секретного дополнительного протокола также и большинство членов Политбюро. Например, Н. С. Хрущев уверял, что не видел этого документа и знал о его содержании только со слов Сталина[555].
О существовании секретного дополнительного протокола в СССР впервые было официально заявлено в декабре 1989 года Комиссией по политической и правовой оценке советско-германского Договора о ненападении от 1939 года под председательством члена Политбюро и секретаря ЦК КПСС А. Н. Яковлева, созданной по решению I Съезда народных депутатов СССР 2 июня 1989 года по инициативе депутатов от Прибалтики. Доклад Комиссии был заслушан на II Съезде народных депутатов, где было принято соответствующее постановление. Тогда впервые публично было оглашено основное содержание этого документа, хотя Комиссия и объявила, что оригинал этого документа не был обнаружен «ни в советских, ни в зарубежных архивах».
Историки не пришли к единому мнению по вопросу, какое из двух государств было инициатором секретного протокола. Сторонники и той, и другой точек зрения подкрепляют свою позицию имеющимися в их распоряжении документами. На наш взгляд, более важным представляется вопрос не об авторстве, а о юридической правомочности и моральной стороне этого документа.
В преамбуле секретного дополнительного протокола, подписанного вместе с Договором о ненападении, говорилось о том, что стороны «обсудили в строго конфиденциальном порядке вопрос о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе». Результаты этих обсуждений и были зафиксированы в протоколе, состоявшем из четырех пунктов. Пункт 1 предусматривал следующее: «В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР. При этом интересы Литвы по отношению Виленской области признаются обеими сторонами»[556].
В пункте 2 констатировалось, что «в случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарева, Висла и Сана». В пункте 3 подчеркивался «интерес СССР к Бессарабии». Одновременно с этим германская сторона заявляла о своей «полной политической незаинтересованности в этих областях»[557].
Таким образом, согласно секретному дополнительному протоколу, Советский Союз получал свободу действий в Финляндии, Эстонии, Латвии, Восточной Польше (Западной Белоруссии и Западной Украине) и Бессарабии. В дальнейшем (и это подтвердили последующие события) предполагалось заключить с каждой из упомянутых стран договоры о взаимопомощи с вводом на их территории советских воинских подразделений для защиты их и собственно советских границ. Таким образом, секретный протокол затрагивал жизненно важные интересы не только Германии и СССР, но и третьих стран, которые изначально отстранялись от участия в решении этих вопросов. Хотя, по мнению некоторых авторов, он не являлся юридическим основанием для перекройки восточноевропейских границ[558].
Секретный дополнительный протокол также предполагал не только возможное территориальное, но и некое «территориально-политическое переустройство» этих государств и областей. Более того, в пункте 2 протокола ставилась под сомнение необходимость сохранения «независимого Польского государства» «в обоюдных интересах» (имелись в виду интересы Германии и СССР), и этот вопрос мог быть «окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития» и решен «в порядке дружественного обоюдного согласия»[559]. Таким образом, договаривающиеся стороны, преследуя свои интересы, брали на себя роль вершителей судеб независимых суверенных государств и отдельных областей. Однако в связи с этим следует напомнить, что и Мюнхенское соглашение, предопределившее судьбу Чехословакии, также было заключено Германией, Италией и западными державами, мнившими себя европейскими миротворцами, по сути, не интересуясь мнением суверенного государства.
В связи с общей оценкой значения для СССР территориальных договоренностей, зафиксированных в протоколе, одни исследователи склонны интерпретировать те же самые факты как показатель «имперского» стремления Сталина к «выигрышу территорий», установлению «опеки» над сопредельными с СССР районами и государствами, вмешательству в их внутренние дела[560]. Другие же специалисты утверждают, что их главной целью было оговорить четкий предел продвижению немецких войск на Восток и заставить Германию считаться с советскими интересами. Мы со своей стороны полностью разделяем эту точку зрения, считая ее наиболее исторически реалистичной.
Заметим, что в опубликованном тексте секретного протокола Литва, будучи прибалтийским государством, не относилась к сфере интересов Советского Союза. При этом подчеркивалось, что по северной границе Литвы проходит граница сфер интересов Германии и СССР.
28 августа за подписями В. М. Молотова и германского посла в СССР Ф. Шуленбурга появился документ под названием «Разъяснение к секретному дополнительному протоколу от 23 августа 1939 года». В нем уточнялась граница сфер интересов Германии и СССР в Польше, которая должна была «приблизительно проходить по линии рек Писсы, Наревы, Вислы и Сана»[561].
Позже, уже после нападения на Польшу, 20 сентября 1939 года Гитлер подписал план присоединения Литвы к Германии, а 25 сентября войскам был отдан приказ находиться в состоянии готовности с тем, чтобы нанести удар по Литве. Но тогда же Сталин через посла Германии в СССР Шуленбурга предложил Гитлеру добавить к землям, оккупированным немецкими войсками, также и часть территорий, находящихся к востоку от демаркационной линии, а именно: Люблинское воеводство и ту часть Варшавского воеводства, которая доходила до Буга (то есть земли, населенные этническими поляками). Взамен Сталин предлагал Гитлеру отказаться от претензий на Литву[562].
По мнению английского историка А. Буллока, выраженному в книге «Гитлер и Сталин», Литва первоначально не была включена в сферу интересов СССР в секретном протоколе от 23 августа, поскольку тогда Сталин еще сомневался в готовности Гитлера дать согласие на присоединение Литвы к советской сфере интересов, а потому «предпочел заручиться получением по временному разделу Польши большей части ее центральных территорий в дополнение к Западной Украине и Западной Белоруссии»[563].
Изменения относительно Литвы появились позже. В дополнительном протоколе к германо-советскому Договору о дружбе и границе от 28 сентября 1939 года указывалось, что «территория литовского государства включается в сферу интересов СССР»[564]. Это было сделано в обмен на то, что демаркационная линия на территории Польши была передвинута в пользу Германии. По мнению И. Фляйшхауэр, Сталин, по сути, «отказался тогда от большей части Восточной Польши в качестве компенсации за Литву»[565]. Он пошел на это потому, что «он тогда явно предпочитал военную безопасность территориальной экспансии на Западе»[566]. То есть тем самым подчеркивается, что Сталин прежде всего руководствовался соображениями государственной безопасности СССР.
Следует признать, что секретный протокол в значительной мере определил судьбу прибалтийских народов, а также западных украинцев, белорусов и молдаван.
28 сентября, как уже упоминалось выше, был подписан и Договор о дружбе и границе между СССР и Германией. В новейшей отечественной историографии этот договор оценивается, как правило, весьма критически. Причем в этом вопросе наблюдается большее единство среди исследователей: он подвергается осуждению как историками, дающими негативную оценку также и советско-германскому Договору о ненападении, так и специалистами, не подвергающими сомнению международно-правовую и морально-политическую состоятельность пакта Молотова – Риббентропа. Основной аргумент состоит в том, что, поскольку Договор о дружбе и границе между СССР и Германией от 28 сентября 1939 года был заключен с уже воюющей страной, то СССР однозначно отошел от нейтралитета и стал на путь сотрудничества с Германией. При этом некоторые авторы отмечают, что в целом, заключив пакт о ненападении в преддверии германо-польской войны, СССР тем самым поддержал агрессивные устремления Германии и вовсе не был нейтрален, а оказывал содействие Германии, помогая ей разгромить Польшу[567]. Таким образом, по их мнению, статья II Договора о ненападении не обеспечивала подлинно нейтральный статус СССР и ограничивала его в выборе внешнеполитического курса и конкретных мероприятий.
Со своей стороны мы полагаем, что подписание Договора о дружбе и границе с Германией, в отличие от Договора о ненападении, следует считать ошибкой тогдашнего политического руководства СССР. Договор о дружбе и границе, а также все, что за ним последовало в средствах массовой информации, лишали советских людей четких ориентиров в отношении того, кто же истинный враг, а кто друг Советского Союза, усыпляли их бдительность. Он повлек негативные последствия не только для советского народа, но и для всего мирового коммунистического и антифашистского движения.
Этот договор зафиксировал раздел Польши и уточнил линию советско-германской границы. Теперь она была передвинута на восток по сравнению с условиями секретного дополнительного протокола от 23 августа и проходила примерно по так называемой «линии Керзона», то есть по этнографической границе проживания поляков, с одной стороны, и украинцев и белорусов, с другой. Земли с чисто польским населением оказались захвачены нацистской Германией, а взамен в сферу интересов СССР была передана Литва с возвращенной ей Виленской областью.
Оценка роли и места советско-германского Договора о ненападении в дальнейшем развитии международных событий после его заключения, его соотнесенности с началом Второй мировой войны были всегда весьма неоднозначны и до сих пор продолжают вызывать горячие дискуссии среди отечественных и зарубежных историков, правоведов, политиков и политологов[568]. Мы обозначили лишь основные спорные вопросы, вокруг которых разворачиваются бурные научные и околонаучные дискуссии. Для того чтобы осветить их более подробно, требуется отдельное историографическое исследование[569]. Лишь еще раз подчеркнем, что этот договор, как и любое другое значимое политическое событие или документ, должен обязательно интерпретироваться в общем контексте исторических событий, в данном случае – кануна Второй мировой войны. Только при соблюдении этого условия можно попытаться достичь исторической правды.
Совершенно неприемлемыми представляются исследовательские подходы, которые получили широкую популярность в конце XX века. Сторонники этих подходов рассматривают и интерпретируют исторические события (в нашем случае – заключение советско-германского Договора о ненападении) исключительно в контексте современных представлений о мире, с позиций современных геополитических реалий, отбрасывая в сторону реалии и специфические особенности совершенно иной исторической эпохи – предвоенных лет. При таком подходе сложно избежать создания новых мифов в попытке покончить с прежними, и, более того, существует реальная опасность фальсификации истории.
В конце 1980-х – начале 1990-х годов на волне «перестройки» новая оценка советско-германского Договора о ненападении и особенно обнародование текста секретного протокола к нему в большой степени повлияли на отделение прибалтийских республик и в целом на процесс распада Советского Союза в 1991 году[570]. Более того, пакт Молотова – Риббентропа, несмотря на то, что он утратил юридическую силу с момента нападения Германии на СССР, до сих пор определяет многие геополитические реалии в современной Европе и продолжает использоваться определенными кругами в политических и пропагандистских целях.
Так, в странах Балтии советско-германский Договор о ненападении 1939 года сегодня напрямую связывается с развязыванием Второй мировой войны и переменами 1940 года, когда в Латвии, Литве и Эстонии была восстановлена советская власть и прибалтийские страны вошли в СССР на правах союзных республик. Более того, период с июня 1940-го по июнь 1941 года в этих странах на официальном уровне сегодня однозначно оценивается как период оккупации Латвии, Литвы и Эстонии Советским Союзом, а год советской власти по своим последствиям оценивается как период более тяжелый, чем период нацистской оккупации с 1941-го по 1945 год. В Латвии применительно к этому периоду утвердилось название «Страшный год», заимствованное из лексикона нацистской пропаганды. Заметим, что данная трактовка пакта Молотова – Риббентропа совсем не нова: после окончания Второй мировой войны она самым активным образом пропагандировалась бывшими сторонниками авторитарных режимов К. Ульманиса, А. Сметоны и К. Пятса, нашедшими прибежище на Западе а также бывшими нацистскими прибалтийскими коллаборационистами. Подобная позиция не основывается на объективной исторической оценке, а максимально политизирована и преследует цель огульно обвинить современную Россию – преемницу СССР в развязывании войны наравне с Гитлером и получить от этого политические дивиденды.
Весьма критически к Договору о ненападении и секретному протоколу относятся также в современной Молдове. В связи с этим нельзя не отметить тот факт, что оппоненты подобной точки зрения ссылаются на то, что большинство присоединенных в 1940 году к СССР упомянутых территорий в те или иные исторические периоды входили в состав Российской империи, и Советский Союз просто их вернул, воспользовавшись удобным моментом.
Таким образом, помимо чисто научных дискуссий по различным аспектам заключения советско-германского Договора о ненападении 1939 года и других соглашений между Германией и СССР, включая и секретные, всегда разворачивались острые политические и идеологические споры, которые в нашей стране впервые приобрели особый размах и ожесточенность в годы «перестройки».
Так, в сообщении уже упоминавшейся Комиссии Яковлева II Съезду народных депутатов СССР была дана оценка этим договоренностям и соглашениям. Съезд, основываясь на выводах Комиссии, 24 декабря 1989 года принял Постановление «О политической и правовой оценке советско-германского Договора о ненападении от 1939 года». В отношении договора в Постановлении говорилось, что он «заключался в критической международной ситуации, в условиях нарастания опасности агрессии фашизма в Европе и японского милитаризма в Азии и имел одной из своих целей – отвести от СССР угрозу надвигавшейся войны»[571]. Съезд посчитал, что содержание этого документа с юридической точки зрения «не расходилось с нормами международного права и договорной практикой государств, принятыми для подобного рода урегулирований»[572]. Он не нарушал и внутреннего законодательства СССР.
А вот в отношении оценки секретного дополнительного протокола и других секретных договоренностей Съезд был однозначно категоричен. В пункте 7 указанного Постановления было записано, что Съезд «осуждает факт подписания „секретного дополнительного протокола“ от 23 августа 1939 года и других секретных договоренностей с Германией»[573]. Съезд в соответствии с оценкой Комиссии Яковлева признал эти документы «юридически несостоятельными и недействительными с момента их подписания»[574].
Важно отметить, что существует и иная оценка, согласно которой «секретный дополнительный протокол никогда не был ратифицирован и уже по этой конституционно-правовой причине оставался недействительным»[575].
Следует заметить, что в ходе работы Комиссии ее членами высказывались разные мнения, отражавшие их политическую ориентацию. Позиция одних была в дальнейшем официально отражена в Постановлении. А вот другие, наиболее радикально настроенные, выражали активное несогласие с ней, считая, что главным мотивом заключения Договора о ненападении было не желании обезопасить страну, а подписать вместе с пактом секретный протокол, который давал «возможность ввода войск в прибалтийские республики, в Польшу и Бессарабию, даже в перспективе в Финляндию»[576]. Однако с подобными утверждениями никак нельзя согласиться: они грубо извращают исторические реалии и расставляют в корне неверные акценты.
Заметим, что в выводах Комиссии Яковлева не было ни словом упомянуто о массовом народном движении в поддержку советской власти в прибалтийских государствах. По мнению некоторых исследователей[577], это движение, по сути, являлось выражением не только просоветских настроений, сохранившихся с 1918 года и укрепившихся к концу 1930-х годов, но и выражением традиций длительного совместного проживания народов России и прибалтийских республик. Не желая принимать во внимание внутриполитические процессы в странах Прибалтики при оценке событий 1940 года и делая при этом основной акцент на внешнеполитическом факторе, а именно на советско-германских договоренностях 1939 года, как главной причине этих событий, Комиссия Яковлева в результате встала на сторону тех политических сил на Западе, которые не только отрицали решающую роль народных масс в событиях 1940 года в Латвии, Литве и Эстонии, но и стремились к политическому и национальному реваншу, к развалу СССР и восстановлению в республиках Прибалтики этнократических политических режимов.
При этом важно подчеркнуть, что в то время, в конце 1980-х – начале 1990-х годов, инициирование широких дискуссий по пакту Молотова – Риббентропа и другим аспектам предвоенной политики СССР преследовало главным образом конъюнктурные политические цели, а не желание выяснить историческую правду. Главенствующий тон в них задавали не ученые, а радикально настроенные политики, преследовавшие амбициозные цели. Поэтому уже в 2000-е годы со стороны некоторых историков и политиков появились предложения на официальном уровне отказаться от политической оценки секретных договоренностей Комиссии Яковлева, закрепленной в решениях II Съезда народных депутатов СССР.
Пакт Молотова – Риббентропа не преминула использовать для дискредитации политики СССР и современной России также и Парламентская ассамблея ОБСЕ. 3 июля 2009 года она приняла резолюцию «Объединение разделенной Европы: защита прав человека и гражданских свобод в XXI веке в регионе ОБСЕ». В ней она подвергла осуждению сталинизм и нацизм как «режимы, чертами которых стали геноцид и преступления против человечности». ОБСЕ пошла еще дальше, предложив сделать 23 августа (день заключения советско-германского Договора о ненападении) Днем памяти жертв сталинизма и нацизма. Тем самым на одну доску цинично была поставлена нацистская Германия, виновная в развязывании Второй мировой войны, и Советский Союз, который сыграл решающую роль в разгроме Германии, и который в большей степени, чем все остальные страны, пострадал от бесчеловечных зверств нацизма, и который вынес на своих плечах основные тяготы и зверства фашистской оккупации. Российская делегация назвала резолюцию «надругательством над историей». Глава российской делегации А. Козловский заявил, что принятием резолюции ОБСЕ вместо того, чтобы объединять людей, раскалывает общество и Европу в целом. С критикой резолюции также выступили представители Греции и Франции. Российский МИД также осудил этот документ, который «искажает историю в политических целях».
С учетом всех особенностей непростой международной ситуации, сложившейся во время политического кризиса 1939 года, следует признать, что для советского руководства заключение пакта Молотова – Риббентропа было вынужденной мерой, предпринятой в условиях стремительно приближавшейся мировой войны и необходимости в кратчайшие сроки принять решения в интересах государственной безопасности Советского Союза. Важно также подчеркнуть, что он ни в коей мере и ни при каких обстоятельствах не может рассматриваться в качестве главного толчка к развязыванию Гитлером мировой войны, как это зачастую хотят представить определенные историки и политики. Почему это не так, мы уже подробно описали выше. Нацистская Германия приступила бы к осуществлению своих агрессивных экспансионистских планов, начав с Польши, и без заключения этого договора.
Что же в конечном итоге дало заключение советско-германского Договора о ненападении 1939 года, какие преимущества получил СССР и какие издержки сопутствовали ему?
Положительные моменты, на наш взгляд, заключаются в следующем. Во-первых, СССР получил столь необходимую отсрочку (почти два года!) от прямого военного столкновения с нацистской Германией, постаравшись использовать ее для укрепления обороноспособности страны. К сожалению, катастрофические неудачи и потери начального периода Великой Отечественной войны наглядно показали, что выигранное с подписанием договора время не было использовано с максимальной эффективностью и максимально возможными результатами. Зато это время с максимальной эффективностью было использовано германским руководством для наращивания военной мощи вермахта.
Во-вторых, удалось значительно отодвинуть западные границы СССР (с присоединением Западной Украины, Западной Белоруссии и Бессарабии). Советские границы были отодвинуты на 200–300 км на запад. Тем самым советское руководство рассчитывало существенно улучшить военно-стратегическое положение страны, создав на территориях советской сферы интересов выдвинутый передовой рубеж обороны в 200–250 км западнее старой границы. Было начато обустройство передовых рубежей новых границ, которое, к сожалению, не удалось завершить к началу войны с Германией.
Кроме того, после войны с Финляндией советско-финляндская граница, до этого проходившая всего в 32 км от Ленинграда, была отодвинута до 200 км на северо-запад. В 1941 году немецкие войска были вынуждены наступать с плацдармов, удаленных от прежней советской границы в среднем до 500 км, и смогли все же довольно быстро дойти до Ленинграда и Москвы, захватить Минск, Киев, Ростов-на-Дону, Смоленск и другие города. В противном случае они сделали бы это гораздо быстрее и, возможно, смогли бы целиком выполнить задачу, поставленную в плане «Барбаросса»[578].
В-третьих, удалось предотвратить угрозу единения антисоветских реакционных сил западных держав и нацистской Германии, а возможно, и создание единого военно-политического (англо-франко-германского или англо-германского) блока, направленного против СССР, избежать «второго Мюнхена». Как ни парадоксально, но в будущем это позволило создать антигитлеровскую коалицию.
Вот как оценивал данный позитивный аспект (наряду с рядом других положительных результатов) от заключения договора И. М. Майский: «Советско-германское соглашение от 23 августа 1939 года, конечно, не было актом совершенства (да советское правительство никогда и не считало его таковым!), но оно, во всяком случае, предотвратило возможность создания единого капиталистического фронта против СССР»[579].
В-четвертых, договор внес разлад в отношения между Германией и Японией, что позволило ликвидировать угрозу нападения Японии на Дальнем Востоке и в дальнейшем избежать войны на два фронта – против Германии на западе и против Японии на востоке.
С другой стороны, бесспорно и то, что Договор о ненападении с нацистской Германией имел и негативные последствия. Он нанес огромный урон международному авторитету и престижу СССР, который до этого рассматривался в качестве лидера борьбы с нацизмом и фашизмом. Он вызвал недоумение и растерянность среди подавляющей части советских людей и членов Коминтерна, которым все предыдущие годы внушали, что нацистская Германия – вероломный агрессор и враг номер один. Они были значительно дезориентированы неожиданным поворотом событий. Договор о ненападении, а еще в большей степени советско-германский договор о дружбе и границе нанесли ощутимый удар по мировому коммунистическому движению. В начале сентября 1939 года Сталин сформулировал новую идеологическую установку для Коминтерна: в условиях войны между империалистическими державами подразделять страны на фашистские и демократические в корне неверно, и поэтому коммунистические партии европейских стран должны «решительно выступать против своих правительств, против войны»[580]. По сути, это был призыв к прекращению борьбы с нацизмом и фашизмом.
Еще больший вред этот крутой внешнеполитический и идеологический поворот нанес умонастроениям и способности советских людей правильно оценивать внутри– и внешнеполитические события. Наиболее опасным было проведение идеологической линии на дружбу с Германией в вооруженных силах, так как последняя уже не позиционировалась как наиболее вероятный противник. Нельзя не согласиться с мнением авторитетных историков о том, что публичное оправдание гитлеровской идеологии «было не просто бессмысленно и непонятно, но и крайне вредно для самого Советского Союза»[581].
Единственное рациональное объяснение этому, вероятно, состоит в том, что интересы государственной безопасности СССР ставились военно-политическим руководством страны превыше всего и требовали определенных жертв и отхода от канонических правил, что сопровождалось неизбежными идеологическими перехлестами и ошибками.
Как показали дальнейшие события, способы реализации своих интересов относительно территорий, отошедших к сфере интересов СССР по секретному дополнительному протоколу, включали и прямые военные действия. Это и военный поход в Польшу 17 сентября 1939 года, и война против Финляндии, которая привела к исключению СССР из Лиги Наций. Кроме того, методы проведения «политического переустройства» в Западной Украине и Белоруссии, Бессарабии и Прибалтике вызывают неоднозначную оценку. Более того, критика и осуждение этих методов, названных на Западе «насильственной большевизацией», были использованы Гитлером для оправдания нападения на СССР в 1941 году, которое было предпринято в том числе и под лозунгом ликвидации «коммунистической опасности».
Вышеперечисленные внешнеполитические шаги советского руководства по «территориально-политическому переустройству» третьих стран и входивших в них областей привели к определенной изоляции Советского Союза на международной арене.
Однако, на наш взгляд, при оценке советско-германских секретных договоренностей 1939 года, как и любых других дипломатических документов внешнеполитической направленности, необходимо различать морально-этическую сторону, юридическую и военно-политическую. С точки зрения первых двух – да, это был скорее сговор двух политиков, в целом нарушавший принципы и нормы международного права, сложившиеся к тому времени.
Однако в рассматриваемую нами эпоху не только Советский Союз, но и все другие государства (даже те, которые с гордостью относят себя к демократическим!) руководствовались прежде всего своими национальными интересами, ставя в международных делах накануне войны во главу угла вопросы государственной безопасности.
Заключение двусторонних договоров и соглашений о ненападении, взаимопомощи было обычной дипломатической практикой того времени. И даже подписание секретных (конфиденциальных) протоколов к ним не являлось чем-то из ряда вон выходящим. В связи с этим напомним, что англо-польское соглашение о взаимопомощи от 25 августа 1939 года (так называемый пакт Галифакса – Рачиньского) содержало дополнительный секретный протокол, который являлся «неотъемлемой частью соглашения». В соответствии с этим документом Великобритания обязалась оказать Польше военную помощь только в случае нападения некой «европейской державы»[582]. То, что речь шла о Германии, разъяснялось в секретном протоколе. Кроме того, там же раскрывался смысл п. 2 ст. 2 соглашения о том, что если одна из договаривающихся сторон окажется вовлеченной в военные действия с Германией «в результате ее действия, которое ставит под угрозу независимость или нейтралитет другого европейского государства», то члены соглашения обязаны будут оказать друг другу «всю поддержку и помощь», которая в их силах. Только в секретном протоколе раскрывалось, что речь шла о Бельгии, Голландии и Литве. В нем также оговаривались случаи, касавшиеся Латвии, Эстонии и Румынии[583]. Некоторые историки высказывают такие далеко идущие предположения, что якобы англо-польский секретный протокол определил «государства или территории, которые входили в сферу интересов сторон»[584], хотя, строго говоря, это не вытекает из текста этого документа. Другое дело, что, как показали последующие события, и предыдущие англо-французские гарантии Польше, и это соглашение с секретным протоколом в конечном итоге оказались фикцией.
C точки зрения военно-стратегических и геополитических интересов советского государства, заключение договора и протокола к нему было вынужденным, но, как представляется, единственно реалистичным, обдуманным и верным шагом в тех условиях. Да, альтернатива пакту, возможно, и была – например, приложить больше усилий для объединения с западными державами против германской агрессии, хотя особого желания с их стороны не наблюдалось. Но эта альтернатива более выпукло видится сейчас, из нашего времени, а тогда она в силу объективных факторов не показалась советскому руководству возможной к реализации. Да еще и неизвестно, как повернулись бы события в этом случае с учетом того, что Англия и Франция так и не оказали, да, скорее всего, и не хотели оказать реальной помощи Польше, а вместо этого вели «странную войну» на Западе.
В связи с оценкой последствий возможной альтернативы позволим себе вновь обратиться к мнению британского политика У. Черчилля, который считал, что «союз между Англией, Францией и Россией вызвал бы серьезную тревогу у Германии в 1939 году»[585]. Но далее он выражал сомнение по поводу реальной эффективности такого союза в тот конкретный исторический момент, отмечая, что и в этом случае «никто не может доказать, что даже тогда война была бы предотвращена»[586].
В заключение представляется интересным привести оценку пакта иностранцами: современником событий и историками наших дней. Так, 29 августа 1939 года французский военно-воздушный атташе в Москве подполковник Люге направил в Париж секретное заключение по поводу пакта Молотова – Риббентропа. Анализируя цели пакта, он пришел к следующему выводу: «По-видимому, следует считать очевидным, что советское правительство жертвует идеологией во имя реальности… Главное, что превалирует над другими соображениями, – это внутренняя безопасность. Свидетельствами этого являются размах и последовательность, с которыми проповедуется идея мира в СССР, и те жертвы, на которые идут Советы, чтобы укрепить границы государства…»[587].
Английские исследователи Э. Рид и Д. Фишер также полагают, что в условиях военно-политической изоляции СССР в 1939 году у Сталина не было иного выбора. Они пишут, что, не придя к согласию с Англией и Францией и располагая информацией о начале германской агрессии против Польши, Сталин понял, что «все его надежды тщетны» и что «менее чем за неделю до нападения на Польшу не удастся добиться заключения антигитлеровского соглашения с Англией и Францией». «А тем временем Гитлер мог совершенно безнаказанно начать свое наступление на восток – и кто знает, как далеко он зайдет? …Сталин наконец понял, что надо делать… Он принял решение идти на сближение с Германией. Совершенно очевидно, что в тех условиях это был единственный оставшийся у него шанс обеспечить безопасность своей страны»[588].
Германская агрессия против Польши и действия СССР по обеспечению безопасности на западных границах
После мюнхенского сговора, в результате которого Германия аннексировала значительную часть Чехословакии, гитлеровское руководство приступило к дальнейшим захватам. В марте 1939 года Чехословакия была полностью оккупирована германскими войсками и прекратила существование как самостоятельное государство. 22 марта 1939 года Гитлер навязал правительству Литвы договор о передаче Клайпеды (Мемеля) Германии. После этого нацистское руководство вплотную приступило к подготовке решения «польского вопроса».
Германские предложения Польше были изложены в ультимативной форме 21 марта 1939 года Риббентропом польскому послу Липскому. По сути, они содержали требования о передаче Германии вольного города Данцига и строительстве железной и автомобильной дорог из Германии в Восточную Пруссию через Данцигский коридор, которые находились бы под суверенитетом Германии. При положительном ответе Польши Германия была готова на 25 лет гарантировать неприкосновенность ее западной границы.
В телеграмме германскому послу в Варшаве от 23 марта 1939 года Риббентроп указывал, что польскому правительству можно заявить, что международное положение Польши в результате передачи Германии Данцига укрепится, а также что Германия и Польша могут проводить единую восточную политику, так как интересы обеих стран по «защите от большевизма» совпадают[589]. При этом узкому кругу доверенных лиц Гитлера было известно, что германское предложение будет отвергнуто Польшей. Гитлер и Риббентроп были убеждены, что по соображениям внутренней и внешней политики польское правительство не сможет принять германские требования. Только поэтому Германия внесла в свое предложение пункт о гарантии неприкосновенности границ на 25 лет. Германские расчеты оказались правильными. В силу того, что Польша, как и предполагалось, отказалась удовлетворить германские требования, нацистское руководство получило по отношению к ней свободу рук[590].
После этого Германия, сославшись на отказ Польши, 28 апреля 1939 года аннулировала германо-польскую декларацию 1934 года о дружбе и ненападении. В тот же день Гитлер выступил в рейхстаге. В своей речи он подверг критике версальскую систему договоров, оправдывал аншлюс Австрии и захват Чехословакии, а также заявил, что Мюнхенское соглашение не решило всех вопросов, связанных с перекройкой европейских границ. Фюрер пошел на обострение отношений с Великобританией и объявил о денонсации англо-германского морского соглашения 1935 года, заявив в то же время о желании установить дружественные отношения с ней при условии, если с английской стороны будет проявлено «известное понимание» интересов Германии.
Подобные действия оказались полной неожиданностью для Лондона, который длительное время даже никак не реагировал на них. Только 27 июня английский посол в Германии Гендерсон вручил статс-секретарю министерства иностранных дел Германии Вайцзеккеру меморандум в связи с денонсацией Германией морского соглашения. В своем меморандуме английское правительство указало, что оно не может признать оправданным и правомерным этот акт. В то же время английское правительство высказало пожелание начать переговоры о заключении между Германией и Англией нового морского соглашения. Однако руководство рейха уже вовсю планировало решение «польского вопроса» военным путем.
К тому времени нацистское руководство окончательно пришло к выводу, что Польша не может служить вспомогательной силой в войне с СССР. При этом, несмотря на заигрывание гитлеровского руководства с украинской эмиграцией, весьма показательно циничное отношение Гитлера к решению проблемы Карпатской Украины – ей было отказано в самостоятельности, и она была присоединена к Венгрии. После оккупации Чехословакии некоторые польские руководители также начали осознавать, что Польше уготована роль не союзника Германии в дележе добычи, а очередного объекта германской агрессии. Тем не менее Ю. Бек и начальник польского генерального штаба В. Стахевич проявляли «непримиримую враждебность» к советским предложениям о военной помощи, и до 23 августа согласия польской стороны на проход советских войск через территорию Польши так и не было получено. Такая позиция польского руководства была очень точно просчитана Гитлером. Он был уверен, что, с одной стороны, поляки никогда не примут германские условия, а с другой – польское правительство никогда не согласится принять помощь от СССР[591].
После Мюнхена стало совершенно очевидно, что Н. Чемберлен и Э. Даладье сделали ставку на договор с государствами-агрессорами за счет малых стран, а также на подталкивание их к войне против СССР. В фарватере этой политики шло и тогдашнее польское руководство, которое не скрывало своего стремления участвовать в территориальных захватах. Однако участие польских руководителей в расчленении Чехословакии и их пассивная реакция на оккупацию Германией Клайпеды привели к катастрофическому ухудшению военно-стратегического положения самой Польши. Она оказалась окруженной германскими войсками с трех сторон.
В то же время, как стало известно, уже в феврале 1939 года Гитлер совместно с Муссолини стал планировать «акцию против западных держав»[592]. 8 марта 1939 года Гитлер выступил с речью на совещании представителей военных, экономических и партийных кругов, в которой обозначил программу действий нацистского режима: до 1940 года – оккупация Чехословакии, затем Польши – это даст возможность поставить под контроль ресурсы Венгрии, Румынии и Югославии. В 1940–1941 годах – разгром Франции и установление господства над Великобританией, что дало бы в распоряжение Германии колониальные богатства и владения этих стран во всем мире. После этого, «впервые объединив континент Европы в соответствии с новой концепцией», Германия сведет счеты с «еврейскими королями доллара» в США и уничтожит американскую «еврейскую демократию»[593].
В Лондоне, Париже и Вашингтоне отнеслись к этим планам с беспокойством. Весной 1939 года Англия и Франция дали гарантии Греции, Польше, Румынии и Турции на случай возникновения для них военной угрозы и одновременно установили контакты с СССР с целью согласования позиций перед лицом разрастания нацистской агрессии.
Эти маневры не произвели на Берлин желаемого впечатления. 3 апреля было издано распоряжение о подготовке к 1 сентября всех мероприятий для нападения на Польшу. 11 апреля был утвержден оперативный план польской кампании – план «Вайс». Он предусматривал создание двух армейских групп – северной и южной – и ввод в действие двух воздушных флотов: 4-го воздушного флота под командованием генерала Лёра и 1-го воздушного флота под командованием генерала Кессельринга.
Группа армий «Север» под командованием генерал-полковника Ф. фон Бока состояла из двух армий: 3-й армии генерала Кюхлера (десять пехотных дивизий, кавалерийская дивизия и два танковых полка), сосредоточенной в Восточной Пруссии, и 4-й армии генерала Клюге (десять пехотных дивизий, две моторизованные и одна танковая дивизия), сосредоточенной в Померании.
Оперативный план командования северной армейской группы имел целью уничтожение польских частей в Данциге и в Данцигском коридоре (далее – Коридор) силами 4-й армии и в дальнейшем наступление 4-й армии в восточном и юго-восточном, 3-й армии – в южном и юго-восточном направлениях с задачей соединиться с южной армейской группой, завершив этим полное окружение польской армии, действовавшей в центральной части Польши.
Группа армий «Юг» под командованием генерал-полковника Г. фон Рунштедта состояла из трех армий, сосредоточенных в Силезии и Словакии: 14-й армии генерала Листа, 10-й армии генерала Рейхенау и 8-й армии под командованием генерала Бласковитца.
Оперативный план ее состоял в захвате важнейших промышленных районов, окружении и уничтожении обороняющих эти районы польских войск и в соединении путем дальнейшего наступления в северо-восточном направлении с северной армейской группой восточнее Варшавы для завершения полного окружения главных польских сил.
Планы польского командования основывались на переоценке собственных сил в расчете на существенную помощь со стороны союзников Польши (Великобритании и Франции) и на недооценке сил и возможностей германской армии. Польское командование строило свои планы ведения войны против СССР и исходя из этого проводило военные мероприятия главным образом на своей восточной границе. Этим объясняется также то, что Польша развивала центры военной промышленности к западу от Вислы, располагая ее в так называемом «треугольнике безопасности»: Радом – Сандомир – Кельцы.
Это целиком было учтено планом германского командования, которое считало основным операционным направлением северо-восточное. На армейскую группу, созданную для действия в этом направлении, возлагалось нанесение главного удара. Северо-восточное направление имело все преимущества и ставило под угрозу в первые же дни войны всю военную промышленность Польши. С захватом промышленного района Верхней Силезии польская армия теряла экономическую базу сопротивления.
После обострения взаимоотношений с Германией польские планы были изменены, однако была допущена существенная ошибка – расчет на то, что конфликт с Германией ограничится Данцигом и Данцигским коридором.
Для выполнения своего плана обороны, который носил название «Захуд», польское командование создало шесть отдельных оперативных групп, которые были развернуты следующим образом:
Против Восточной Пруссии и в Коридоре были созданы три оперативные группы. В Коридоре находилось до трех пехотных дивизий и отдельная кавалерийская бригада.
В районе Познани была создана четвертая оперативная группа, состоявшая из шести пехотных дивизий и двух отдельных кавалерийских бригад. Она имела задачей обеспечение проведения операций против Восточной Пруссии действиями во фланг 4-й германской армии, а в случае угрозы наступления германских войск из Нижней Силезии – нанесение им удара с севера.
Для прикрытия важнейших промышленных районов, находившихся на юге Польши, были созданы две оперативные группы: пятая – южнее Лодзи, около восьми пехотных дивизий, и шестая – западнее Кракова, силой в семь пехотных дивизий и одну мотомехбригаду.
На границе со Словакией были сосредоточены около четырех пехотных дивизий.
Восточную границу Польши прикрывали войска корпуса пограничной охраны, кавалерийские части и отдельные пехотные отряды.
Кроме войск, входивших в оперативные группы, а также прикрывавших границы, польское командование имело в резерве в районе Варшавы до пяти пехотных дивизий.
Гитлеровское руководство широко применяло политическую дезинформацию. Перед нападением на Польшу широко распространялась версия, что Германию интересует лишь Данциг. Почти до самого начала войны велись переговоры о мирном урегулировании вопроса о «польском коридоре». Целям маскировки нападения на Польшу служила «инициатива» Муссолини о проведении переговоров с западными державами.
С другой стороны, Гитлер активно искал повод для оправдания агрессии. 22 августа 1939 года, выступая перед командованием вермахта, фюрер заявил: «Уничтожение Польши – основная задача… Я дам пропагандистский повод для начала войны – не важно, будет ли он правдоподобен. Победителя никто никогда не спросит, говорил ли он правду. В начале и в ходе войны важно не право, а победа»[594].
Такой повод был не только найден, но и грубо состряпан нацистской службой СД. 31 августа 1939 года в 20:00 группа переодетых в польскую форму эсэсовцев «захватила» радиостанцию в небольшом германском городе Гляйвице, вблизи польской границы, и вышла в эфир с провокационной речью на польском языке, после чего, оставив на «месте преступления» «трупы польских захватчиков» (переодетых немецких уголовников), ретировалась.
На следующий день Гитлер обратился к немецкому народу, заявив, что Польша осуществила нападение на германскую территорию и что с этого момента Германия находится в состоянии войны с Польшей. В свой речи фюрер упомянул и инцидент в Гляйвице. Газеты вышли с кричащими заголовками.
1 сентября в 4 часа утра в Кремль Сталину поступила срочная шифротелеграмма из советского посольства в Берлине. Она содержала сообщение германского радио о том, что вечером 31 августа «польские солдаты» захватили немецкую радиостанцию в приграничном городке Гляйвиц и передали в эфир призыв к населению «начать войну против Германии»[595].
Советскому руководству было ясно, что «пограничные инциденты» – всего лишь грубая инсценировка, сработанная гитлеровцами для того, чтобы создать повод для нападения на Польшу и избавить Третий рейх от обвинений мировой общественности в совершении «неспровоцированной агрессии».
Интересно отметить, что британскому руководству благодаря утечкам информации, организованным противниками гитлеровского режима в абвере, уже 25 августа было известно о планировавшейся провокации, и в тот же день вечером Великобритания заключила с Польшей договор о взаимопомощи. Однако это не повлияло на решение Гитлера на войну.
1 сентября 1939 года в 4 часа 17 минут немецкие войска открыли огонь по позициям, занимаемым поляками в «вольном городе» Данциге (Гданьске). Через 28 минут тяжелые орудия германского линкора «Шлезвиг-Гольштейн», заранее прибывшего в Данциг с «визитом вежливости», начали обстреливать небольшой польский гарнизон на полуострове Вестерплятте. Вслед за тем эскадрильи люфтваффе обрушили тысячи бомб на города и железнодорожные станции, по скоплениям польских войск. Казалось, смерть настигает всюду: все вокруг горело, взрывалось, рушилось. Одновременно из Восточной Пруссии, Восточной Германии и из Словакии соединения вермахта устремились через польскую границу. Начался первый день кровавой, страшной, невиданной доселе Второй мировой войны.
Внезапность вторжения и стремительное наступление немецких войск не позволили польскому командованию, сразу лишенному связи с войсками, обеспечить их эффективное управление и снабжение, маневрировать силами и средствами. Польское руководство начало частичное скрытое мобилизационное развертывание войск 23 марта 1939 года, а с 23 августа началась скрытая мобилизация основных сил. При этом эти мероприятия проводились втайне от англо-французских союзников, которые опасались, что эти действия Польши могут подтолкнуть Германию к войне. Когда же 29 августа в Варшаве решили объявить открытую мобилизацию, Англия и Франция настояли на откладывании ее проведения до 31 августа. Поэтому только благодаря скрытой мобилизации к 1 сентября мобилизационный план польских вооруженных сил был выполнен на 60 %, но развертывание польских войск не было завершено – лишь около 47 % войск находилось в районах предназначения[596]. Однако и эти войска либо так и не успели занять намеченные исходные позиции, либо, прибыв в заданный район, вынуждены были вступать в бой с ходу, неся при этом большие потери.
Начавшиеся военные действия показали несостоятельность предвоенных расчетов польского руководства, и прежде всего безусловного доверия к обещаниям Англии и Франции оказать Польше немедленную помощь. В первый же день войны Польша официально обратилась к английскому руководству с просьбой о немедленной реализации соглашения о взаимопомощи.
3 сентября утром под нажимом собственных народов и мировой общественности, требовавших обуздать агрессора, правительства Великобритании и Франции объявили войну Германии. Их примеру последовали Австралия, Новая Зеландия, Канада и ряд других стран. Хотя военные действия велись только на территории Польши (и частично на море), в состоянии войны оказались десятки независимых государств, протекторатов, подмандатных территорий и колоний общей площадью более 35 млн кв. км с населением около 1,2 млрд человек. Потенциальной ареной военных действий стал и Мировой океан, или 75 % площади всей планеты. Так с нападением Германии на Польшу отдельные военные очаги, разгоравшиеся с начала 1930-х годов в Азии, Африке и Европе, переросли в мировой пожар.
4 сентября был подписан франко-польский договор о взаимопомощи. Однако это не произвело на Гитлера никакого впечатления и не поколебало его уверенности в том, что Великобритания и Франция постараются остаться в стороне от конфликта. Фюрер считал, что «если они и объявили нам войну, то это для того, чтобы сохранить свое лицо, к тому же это еще не значит, что они будут воевать»[597]. И здесь Гитлер был недалек от истины: 7 сентября в «Походном дневнике» генерала Гамелена появилась запись: «Никому не стоит морочить голову относительно Польши, которая, не будем скрывать этого, пропала»[598]. И хотя, как утверждают французские исследователи, основная часть французского правительства и высшего командования не разделяла подобные взгляды, однако ни заседание военного комитета 8 сентября, ни запоздалое заседание Межсоюзнического верховного совета так и не приняли никаких действенных решений[599]. Ни у Великобритании, ни у Франции не было желания вступать в серьезную схватку с Германией ради Польши.
В первые дни войны политика СССР в отношении Польши еще не приобрела завершенных форм. Об этом, в частности, свидетельствует включение в текст 2-го пункта секретного протокола, определяющего линию разграничения сфер интересов Германии и СССР, следующей существенной оговорки: «Вопрос о том, желательно ли в интересах обеих сторон сохранение независимости Польского государства, и о границах такого государства будет окончательно решен лишь ходом будущих политических событий»[600]. Оговорка – результат отсутствия в момент подписания протокола полной ясности в отношении дальнейшей судьбы Польши.
С первых дней нападения Германии на Польшу СССР, как социалистическое государство, в течение многих лет проводившее политику предотвращения войны, давшее в свое время определение агрессии и принципа неделимости мира, оказался перед дилеммой: либо признать войну со стороны Польши справедливой, национально-освободительной, каковой она на самом деле и являлась, и в нарушение договора СССР с Германией приступить к оказанию помощи жертве агрессии, в крайнем случае занять по отношению к ней доброжелательный нейтралитет, либо, назвав войну империалистической с обеих сторон, войной за пересмотр Версальского мирного договора, осудить ее, призвать мировую общественность бороться за ее прекращение и действовать по обстановке.
Однако секретный дополнительный протокол к советско-германскому Договору о ненападении от 23 августа сужал пространство для политического маневра. Можно предположить, что перед советским руководством имелся выбор из двух вариантов действий. Первый – если Польша окажет длительное сопротивление при поддержке Великобритании и Франции и война примет затяжной характер, сохранять нейтралитет, ожидая, на какой стороне окажется перевес, и в нужный момент бросить «решающую гирю» на ту чашу весов, которая «может перевесить», о чем Сталин говорил еще в 1925 году[601]. 7 сентября Сталин в беседе с Г. Димитровым дал оценку начавшейся войны: «Война идет между двумя группами капиталистических стран (бедные и богатые в отношении колоний, сырья и т. п.). За передел мира, за господство над миром! Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо, если руками Германии было [бы] расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии)… Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались. Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии. Следующий момент подталкивать другую сторону»[602].
Второй вариант – в случае капитуляции Польши, опираясь на секретный дополнительный протокол, оставить на территории советской «сферы интересов» польское государство, вассальное по отношению к СССР. Однако при втором варианте были неизбежны большие моральные издержки. Советский Союз, еще вчера настойчиво боровшийся за создание системы коллективной безопасности в Европе, предстал бы в глазах мировой общественности пособником Гитлера в ликвидации Польши как суверенного государства.
Можно предположить, что еще при подписании Договора о ненападении с Германией Сталин не мог не понимать моральной уязвимости советской позиции: не случайно ведь он вычеркнул из преамбулы проекта договора тезис о дружбе с фашистским государством. Поэтому, по нашему мнению, все его последующие действия представляли собой лавирование с тем, чтобы выиграть время и как можно дольше оставаться нейтральным. Так, еще до начала военных действий в Польше он сделал попытку по дипломатическим каналам вновь пробудить у правительств Великобритании и Франции интерес к прерванным в двадцатых числах августа военным переговорам, даже предложил дату их возобновления – 30 августа. Зондаж, однако, оказался безрезультатным.
Параллельно советское руководство предприняло шаги, которые должны были продемонстрировать готовность Советского Союза оказать помощь Польше в ее противостоянии Германии. 27 августа Ворошилов выступил с интервью в газете «Известия», в котором дал понять, что СССР не исключает возможности поставок Польше «сырья и военных материалов» без заключения с последней пакта о взаимопомощи. Логическим продолжением этой линии стал визит советского полпреда в Польше Н. И. Шаронова к польскому министру иностранных дел Ю. Беку 2 сентября, во время которого он задал вопрос: почему Польша не обращается к СССР за помощью поставками оружия?[603] Правда, дальнейшее развитие событий сняло этот вопрос, сделав ненужным и сам ответ. Вариант, предполагавший эффективное сопротивление Польши фашистской агрессии, с одновременным активным участием в войне Англии и Франции, и переход военных действий в русло затяжной войны, что открыло бы возможность для дальнейших политических маневров, очень скоро отпал.
Объявив войну Германии, западные союзники особой активности не проявляли. Поэтому польскому народу и его армии пришлось вести неравное противоборство с захватчиками. К тому же развернувшиеся боевые действия выявили трагическую правду – полную неподготовленность Польши к войне. Из-за опоздания с частичной и общей мобилизациями завершить формирование многих соединений не удалось. Силы сторон в начале боевых действий на польско-германском фронте были слишком неравны и далеко не соответствовали планам польского генерального штаба (см. табл. 3).
Таблица 3. Состав вооруженных сил Германии и Польши в германо-польской войне[604]
Как видно из таблицы, Германия имела общее превосходство в силах и средствах. Моторизованных, танковых и легких дивизий в польской армии не было. На стороне германской армии было более чем двойное превосходство в тяжелой артиллерии, превосходство в легкой артиллерии в полтора раза и в противотанковой – почти в восемь раз. Германская авиация количественно превосходила польскую авиацию почти в пять раз. На направлениях главных ударов это превосходство было подавляющим: в танках – восьмикратное, полевой артиллерии – четырехкратное, противотанковой артиллерии – семикратное. Вермахт имел более высокий уровень технической оснащенности и боевой подготовки войск, чем польская армия.
До начала военных действий, в июле, германским командованием были проведены большие учения высших штабов со средствами связи на местности, что послужило хорошей практической школой и сыграло немаловажную роль в организации управления и связи во время войны с Польшей.
Германия закончила мобилизацию вооруженных сил значительно раньше Польши и опередила ее в создании стратегических группировок войск и занятии исходных районов. К 1 сентября германское командование развернуло 95 % соединений, предназначенных для вторжения в Польшу[605]. Одновременно с мобилизацией и развертыванием сухопутной армии шло развертывание военно-воздушных сил, военно-морского флота и пополнение частей вермахта личным составом до штата военного времени. Это обеспечивало решительное превосходство над противником в вооружении и численности войск, захват стратегической инициативы и достижение крупных результатов уже в начале войны.
Начало военных действий со стороны Германии не было неожиданным для Польши. Внезапность заключалась в самой форме наступательных действий германских вооруженных сил.
Наиболее внезапными были действия германской авиации. Пользуясь численным превосходством и действуя по ранее разработанному плану, германская авиация в течение первых четырех часов с начала военных действий уничтожила не менее одной трети польской авиации на ее аэродромах. С другой стороны, в первые же часы войны германская авиация, предназначенная для участия в боевых операциях, с целью укрытия ее от возможных атак польской авиации была переведена со своих основных аэродромов на временные. Польская авиация оставалась на своих базах.
Танки и авиация использовались вермахтом массированно. Например, 10-й армии (из группы армий «Юг»), наносившей главный удар, были переданы один танковый и один моторизованный корпуса. Общее число танков и бронеавтомобилей в этой армии превышало 1100 единиц[606].
Уже к концу первой недели войны группировки вермахта не только сломили оборону польской армии на рубежах вдоль границы, но и осуществили глубокие обходные маневры.
К исходу 2 сентября германские войска занимали следующее положение: 3-я армия своим левым флангом, развивая успешное наступление в южном направлении, продвинулась глубоко на польскую территорию и подошла к подступам Млава, Маков. Группа войск, находившаяся на правом фланге 3-й армии, через Мариенвердер наступала в юго-западном направлении и достигла крепости Грауденц. 6 сентября войска 3-й армии захватили плацдарм на р. Нарев, поставив под угрозу окружения польские войска в районе Варшавы.
4-я армия наступала на юго-восток на фронте Быдгощ, Грауденц. 1 сентября ее части достигли р. Браа; 2 сентября, форсировав Браа, ее головные части подошли к р. Висла, юго-западнее Грауденца и начали развивать наступление вдоль Вислы на Варшаву.
На фронте 8-й армии, в районе Ченстохова, польская армия оказала сопротивление германским войскам. Группа Кутшебы нанесла контрудар на р. Бзура по левому флангу 8-й немецкой армии. Несмотря на плохую обеспеченность артиллерией, отсутствие авиационной поддержки, польские войска нанесли поражение 30-й пехотной дивизии вермахта, взяли более 1,5 тыс. пленных и задержали на несколько дней продвижение 8-й немецкой армии к Варшаве. Бои приняли упорный характер, и только к вечеру 2 сентября германским войскам при помощи танков удалось сломить сопротивление поляков и захватить Ченстохов.
Механизированный корпус генерала Гота, действовавший на правом фланге 10-й армии, не встретив сопротивления польских войск на направлении своего наступления, вырвался вперед и 8–9 сентября подошел к предместьям Варшавы, захватив переправы на Висле к востоку от Радома, чем ускорил капитуляцию польских войск в этом районе 11 сентября.
В ходе войны в Польше германским командованием был полностью осуществлен принцип охватывающих ударов подвижными соединениями. Сравнительно легко была вынуждена к отступлению польская познанская армия охватывающим движением из Померании и Верхней Силезии. Первый глубокий охват был произведен германскими войсками на участке между р. Висла и ее притоком Бзура и закончился окружением польских войск у Кутно. Наступление 4-й армии Клюге одновременно изолировало польскую армию в Данцигском коридоре и вынудило ее после небольшого сопротивления к капитуляции. Второй, более глубокий, охват был осуществлен 10-й армией, наступавшей из Верхней Силезии, и 3-й армией, наступавшей из Восточной Пруссии. Он был сомкнут у Влодавы, 60 км южнее Брест-Литовска.
Большую роль продолжала играть германская авиация, которая активно использовалась для действий по политическим, стратегическим и промышленным центрам и путям сообщения Польши, начиная с того момента, когда германские войска только еще вступили на ее территорию.
Авиация взаимодействовала с пехотой и танками, часто выполняла задачи тяжелой артиллерии, использовалась для преследования отходящих польских войск. Своими действиями по коммуникациям она наносила большой урон польской армии, превращая отступление в беспорядочное бегство.
Польша не была достаточно подготовлена к воздушным атакам германских ВВС. Аэродромы ее не располагали рабочей силой, которая могла бы немедленно после бомбардировки приводить их в порядок. Важнейшие мосты не были обеспечены запасными частями, а большие железнодорожные станции – рельсами. ПВО большинства важных объектов, как правило, отсутствовала.
Широко развитая еще до войны в Польше германская агентурная сеть была использована немцами уже с самого начала военных действий для получения сведений о передвижении польских войск и организации диверсий в их тылу (разрушение путей, мостов, складов военного имущества и т. д.). Немцы практиковали сбрасывание мелких диверсионных групп в тылу польских войск.
Управление и связь в германской армии стояли на должной высоте. Хорошо налаженные в начале операций управление и связь армейских групп с армиями и в самих армиях с корпусами не нарушались до конца военных действий.
Напротив, польское главное командование с первых же дней войны потеряло возможность управления разрозненными частями своей армии. Этому способствовало отсутствие штабов корпусов, которые должны были быть организованы еще в мирное время.
Польское командование на период военных действий создало так называемые оперативные группы в составе нескольких пехотных дивизий и кавалерийских бригад. Оперативные группы были усилены танковыми частями и тяжелой артиллерией. Однако такая организация была слишком громоздкой, штабы оперативных групп не были хорошо сколочены и оказались неспособными обеспечить работу командования по руководству войсками в сложных условиях современного боя. Кроме того, руководство войсками затруднялось недостаточной насыщенностью польской армии средствами связи: на пехотную дивизию приходилась, например, одна рота связи.
В течение десяти последних дней военных действий части польской армии, оторванные одна от другой, не знали, где находятся их штабы, штабы групп и соседние войска.
Главное командование польской армии в начале кампании имело в своем резерве армию «Прусы» в составе примерно восьми дивизий. Расположена она была на направлении главного удара немецкой группы армий «Юг» в районе Кельце. Но из-за быстрого отхода войск первого стратегического эшелона и неполной готовности дивизий резервной армии (к 1 сентября выгрузились в назначенных пунктах только три дивизии) она не смогла остановить противника[607].
Уязвимым местом в обороне оказались пограничные рубежи. Порой они играли роль своеобразной ловушки: противник обходил укрепления в пограничной полосе, и, когда отвод обороняющихся соединений вовремя не осуществлялся, это приводило в конечном счете к их окружению. Неудачный исход сражения в пограничной зоне не позволил польским войскам оторваться от немецких дивизий и занять рубеж обороны по рекам Нарев и Висла.
Недостаточно налаженные связь и взаимодействие в польской армии приводили к тому, что даже частичные оперативные успехи вели к стратегическому поражению. Так, уже упоминавшийся контрудар группы Кутшебы по левому флангу 8-й немецкой армии, хотя и нанес поражение 30-й пехотной дивизии вермахта, но был не согласован с другими армиями, недостаточно подготовлен и плохо управляем, поэтому дал незначительные оперативные результаты. Более того, он привел к задержке отхода боеспособных войск к Варшаве, а затем к окружению и пленению остатков нескольких польских дивизий, которые могли стать серьезным подкреплением защитникам столицы[608].
На стороне германской армии был громадный перевес в техническом оснащении. Германская армия была в достаточной степени оснащена всеми современными видами вооружения. Решающую роль в разгроме польской армии сыграли мотомеханизированные германские соединения и авиация, взаимодействие с пехотой. Пяти германским танковым дивизиям, четырем легким дивизиям и шести моторизованным дивизиям Польша могла противопоставить только одну мотомехбригаду и отдельные танковые батальоны. При этом польское командование использовало имеющиеся танки преимущественно для ведения разведки, поскольку рассматривало кавалерию в качестве основной маневренной силы как в наступлении, так и в обороне.
Польша не имела в достаточном количестве противотанковой артиллерии для эффективной борьбы с танками. Польская пехотная дивизия располагала 36 противотанковыми орудиями, германская пехотная дивизия имела их 72.
Перевес в полевой артиллерии и особенно в тяжелой был тоже на германской стороне. Помимо дивизионов тяжелой артиллерии, имевшихся по одному в каждой пехотной дивизии, германская армия располагала корпусными полками тяжелой артиллерии и полками АРГК, чего не было в польской армии.
Правительство Польши еще 6 сентября покинуло столицу и переехало в Люблин. На следующий день главком Войска Польского перевел свой штаб в Брест-Литовск в надежде восстановить связь с войсками и создать новый рубеж стратегической обороны. В сложившейся к тому времени почти безнадежной обстановке польское командование все же предпринимало попытки организовать контрудары по врагу на различных участках фронта. Но переломить ход событий в свою пользу без помощи извне польская армия не могла. Кроме того, установив средствами воздушной разведки местонахождение польского руководства, командование вермахта поставило войскам новую задачу – окружить польские соединения, отступившие за Вислу. Одновременно люфтваффе должно было интенсивными ударами сорвать любые попытки поляков наладить организованное сопротивление[609]. Эти цели были достигнуты. Преследуемое непрерывными бомбежками, польское руководство к 15 сентября окончательно утратило контроль над ситуацией. Так обстояло дело, когда, получив согласие Франции на предоставление политического убежища, правительство и командование Польши начали пробиваться к границе с Румынией.
Тем не менее польские войска оказали упорное сопротивление соединениям вермахта. Мужественно оборонялся гарнизон Вестерплятте, насчитывавший всего около 200 человек. В течение недели он отражал атаки превосходящих сил противника, поддерживаемых авиацией и корабельной артиллерией. Только 13 сентября немецкие войска ворвались в Гдыню, но окончательно сломить сопротивление немногочисленных защитников военно-морской базы они смогли лишь 19 сентября[610]. Мужество и воинское мастерство проявили моряки, особенно экипажи двух подводных лодок, которые сумели прорвать вражескую блокаду и уйти в Англию. Поляки сорвали немецкий план захвата важных мостов через Вислу в Тчеве (Диршау), своевременно взорвав их. Из-за этого надолго нарушилось железнодорожное сообщение между Восточной Пруссией и остальной территорией рейха[611]. Вынужденные отступать под напором превосходящих сил противника или под угрозой окружения, польские войска вели упорные арьергардные бои, но часто предпринимали и контратаки. Стойкость польской армии «Модлин», противостоявшей 3-й немецкой армии, которая наступала из Восточной Пруссии, не дала возможности командованию вермахта осуществить стремительный прорыв на Пултуск и Варшаву. В историю вошла двадцатидневная героическая оборона Варшавы, мужественное сопротивление небольшого гарнизона на полуострове Хель. Уже с 5 сентября на многих направлениях захватчики начали нести ощутимый урон от действий польских партизан[612]. Упорное сопротивление пришлось преодолевать 14-й немецкой армии на юге, в Западных Татрах и районе Нового Тарга[613].
Позднее историки подсчитают потери и зафиксируют итоги войны. Польская кампания вермахта, продолжавшаяся 36 дней, завершилась победой Германии. В ходе ее польская армия потеряла все вооружение, 66,3 тыс. человек убитыми, 133,7 тыс. ранеными и около 420 тыс. пленными[614]. ВМС потеряли эсминец, а также все малые и вспомогательные корабли. Потери немецкой армии составили 11 тыс. убитыми, 30 тыс. ранеными, 3,4 тыс. пропавшими без вести, а также 560 боевых самолетов, 300 танков, 5 тыс. автомашин и много другой техники[615].
В то время как советское руководство было заинтересовано в затяжном характере войны, Гитлер торопил события: ему было выгодно, чтобы реализация так называемого раздела Польши с участием советских войск была осуществлена как можно быстрее. По расчетам Берлина, следствием этого шага являлось бы неминуемое объявление западными державами войны Советскому Союзу. В этом случае СССР разделил бы вину Германии за развязывание мирового конфликта. Но самое главное было то, что советскому руководству, зажатому в тиски, в условиях ограниченного выбора политических вариантов пришлось пойти в фарватере германской политики. Попытки втянуть СССР в войну начались с первого дня, когда командование вермахта обратилось к правительству СССР с просьбой использовать как радиомаяк для люфтваффе Минскую радиостанцию. Советское руководство хотя и не дало согласия, тем не менее сообщило, что в своих передачах эта радиостанция будет как можно чаще повторять слово «Минск»[616]. 3 сентября Риббентроп запросил Москву о предполагаемых сроках вступления советских войск на территорию Польши. Молотов, всячески затягивая время, ответил только 5-го, подчеркнув, что это «будет сделано в соответствующее время»[617]. Через три дня последовал новый запрос. Молотов пообещал: советские войска выступят через несколько дней[618]. Подталкивая СССР к вступлению в войну против Польши, Германия неоднократно передавала его руководству данные о ходе военных действий и оперативной обстановке в восточных районах Польши. Так, 14 сентября 1939 года посол Шуленбург сообщил советскому правительству, что «по направлению к советской границе могут быть отправлены только сильно ослабленные части четырех-пяти польских дивизий»[619]. Но советское руководство продолжало медлить, ожидая прояснения обстановки.
Испытывая все более нараставшие трудности, Варшава одну за другой направляла своим союзникам отчаянные просьбы, пытаясь побудить их к немедленным отвлекающим действиям. Однако в те критические для Польши дни западные державы, не прекращая уверять ее в своих намерениях выполнить данные обязательства, на деле не оказали ей решительно никакой помощи. В то время, когда союзная Франции Польша истекала кровью, более 80 французских дивизий стояли неподвижно против трех десятков немецких дивизий. Румыния ответила отказом в помощи, а Словакия вообще 4 сентября объявила Польше войну.
7 сентября, чтобы успокоить общественное мнение, французское командование решило предпринять наступление силами 4-й армии северо-восточного фронта (командующий генерал А. Жорж) в районе Саарбрюккена. Ночью французский авангард перешел границу и начал продвигаться к линии Зигфрида. 9 сентября в наступление перешли главные силы – десять дивизий этой армии. Глубина продвижения составила 3–8 км. Были взорваны два моста, занято около 20 деревень, захвачено 14 пленных. Французские части понесли незначительные потери на минных полях. Немецкие отряды прикрытия отошли на главные позиции линии Зигфрида. 12 сентября наступление было прекращено. Через месяц, 16 октября, французы под усилившимся давлением немецких войск отошли на свои прежние позиции. Потери вермахта в этих боях составили 196 человек убитыми, 114 пропавшими без вести и 356 ранеными[620]. На этом все и закончилось.
Примечательно, что и в Англии, и во Франции все единодушно признавали, что спасти Польшу от поражения может только мощное давление на Германию с запада[621]. Тем не менее руководство обеих стран решило на первом этапе войны ограничиться только экономической блокадой рейха[622]. «Судьба Польши будет определяться общими результатами войны, – говорилось в обосновании этого решения, – а последние будут зависеть в свою очередь от способности западных держав одержать в конечном счете победу над Германией, а не от того, смогут ли они в самом начале ослабить давление Германии на Польшу»[623]. Более того, и в Лондоне, и в Париже были уверены, что поскольку положение Польши с первых дней войны стало безнадежным, то и действия на западе ничего не изменят[624]. На том же основании, по мнению союзников, «явно не имело смысла» посылать полякам военное снаряжение, о котором те отчаянно просили[625]. Свой отказ нанести воздушные удары по войскам и территории Германии с целью отвлечения части ее сил с польского театра военных действий, о чем неоднократно просил главнокомандующий польской армией маршал Э. Рыдз-Смиглы, знавший, что союзники имеют значительное превосходство в авиации, Париж мотивировал опасением навлечь «на западные державы ответные удары немцев» прежде, чем союзные армии завершат сосредоточение, а Лондон – стремлением «не распылять силы бомбардировочного командования для нанесения ударов по второстепенным объектам»[626].
Обладая на Западном фронте подавляющим превосходством над Германией, союзники имели в начале сентября полную возможность начать решительное наступление, чтобы совместно с Польшей зажать Германию в тиски войны на два фронта и нанести ей поражение. Немецкие генералы (А. Йодль, Б. Мюллер-Гиллебранд, Н. Форман, З. Вестфаль) позднее признавали, что такое наступление союзников стало бы роковым для Германии и означало бы ее поражение и прекращение войны[627].
Сталин и Молотов с обостренным вниманием следили за развитием событий на западе. Надежды на затяжную войну с каждым часом таяли. Над Польшей нависла угроза быстрого поражения. Пассивное ожидание развития событий с советской стороны исключалось. И не только потому, что германо-польская война развернулась в непосредственной близости от советских границ. К необходимости недвусмысленно высказать свое отношение к войне советское руководство подталкивали и обязательства все по тому же пакту от 23 августа. И такое отношение было Сталиным высказано: война квалифицировалась как империалистическая с обеих сторон, причем главным виновником объявлялось польское правительство.
Это было вполне объяснимо с позиций того времени. Советское руководство, с одной стороны, в условиях враждебного капиталистического окружения видело в каждом государстве иной политической системы потенциального врага, а с другой стороны, на его позиции сказались два десятилетия враждебности между СССР и Польшей, при этом несомненное влияние оказала подчеркнутая враждебность правящих кругов Польши к Советскому Союзу.
Немалую отрицательную роль сыграли также и сближение Польши с Германией в середине 1930-х годов, захват Польшей в октябре 1938 года Тешинской Силезии, до этого принадлежавшей Чехословакии, отказ польского правительства от политического и военного сотрудничества с СССР в мае и августе 1939 года и другие факторы, которые в условиях быстрого разгрома польской армии приобрели особую убедительность.
Между тем развитие событий в Польше оставляло советскому руководству все меньше времени на раздумье. Дивизии вермахта приближались к границам СССР. Необходимо было срочно принимать решительные меры, чтобы обеспечить интересы своей страны в условиях трудно предсказуемых поворотов в международной обстановке. И такие меры были приняты. Еще 4 сентября приказом наркома обороны было задержано увольнение из армии лиц, отслуживших полный срок. 6 сентября в СССР началась «скрытая мобилизация» военнообязанных для «ведения большой войны» под кодовым названием «большие учебные сборы». В боевую готовность были приведены все войсковые части и учреждения семи военных округов (ЛВО, КалВО, БОВО, КОВО, МВО, ХВО, ОрВО)[628]. Усиливались комендантская служба, оборона укрепленных районов западных границ, охрана важных военных объектов. Были сформированы и развернуты полевые управления Украинского и Белорусского фронтов.
Исторические факты и документы свидетельствуют, что советское руководство в рассматриваемый период в своих планах и действиях исходило не столько из комплекса договоренностей, связанных с пактом от 23 августа 1939 года, сколько из реального развития событий. Важнейшими факторами, оказавшими влияние на принимавшиеся советским руководством в этот период решения, были: молниеносный разгром вермахтом польской армии, ошеломивший Европу, а также так называемая странная война на Западе вопреки ожиданиям активного развертывания военных действий Англией и Францией. Западные союзники Польши, объявив войну Германии, бездействовали на главном сухопутном театре. Это, по сути, развязало руки германским правителям на востоке и привело к быстрому разгрому Польши.
Германия начала активно подталкивать СССР к соучастию в военных действиях против Польши, стремясь тем самым втянуть СССР в войну на своей стороне[629].
Решение о вводе войск на территорию Западной Украины и Белоруссии было не из легких для советского правительства. С одной стороны, оккупация Восточной Польши с военно-стратегической точки зрения была желанной целью (иметь предполье, выдвинутое на Запад, на случай немецкой агрессии). Кроме того, существовало опасение, что, если эту территорию не займет Красная армия, туда придут немцы. Обстановка требовала неотложного принятия решения о вводе войск на территорию Польши. В противном случае СССР рисковал уже через несколько дней оказаться перед фактом выхода немецко-фашистских войск к его западным границам. С другой стороны, существовала опасность того, что Англия и Франция объявят СССР войну, если Красная армия перейдет границу Польши, их союзника. Советское руководство опасалось попасть и в ловушку нового Мюнхена, так как, объявив войну Германии, западные державы помощи Польше не оказали. Это наводило на мысль о возможности сделки за счет СССР.
Только после того, как поражение Польши стало очевидным, советское правительство приняло решение о вводе войск на территорию Восточной Польши. В то же время сроки начала ввода войск диктовались и ситуацией на Дальнем Востоке, где после поражения японских войск на р. Халхин-Гол не прекращались вооруженные стычки. 16 сентября, после достижения соглашения о прекращении огня на р. Халхин-Гол, Сталин отдал приказ о начале выдвижения частей Красной армии в Западную Белоруссию и Западную Украину.
В ноте Наркомата иностранных дел от 17 сентября 1939 года указывалось, что советское правительство не может безразлично относиться к дальнейшей судьбе единокровных украинцев и белорусов и поэтому отдало распоряжение военному командованию «взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии»[630].
В первый день наступления части польских погранвойск, расположенные вдоль границы, оказали разрозненное сопротивление. Но в целом, судя по шифровкам, поступавшим из войск, соединения, «не встречая сопротивления, перешли границу»[631].
Вступление советских войск на польскую территорию вызвало негативную, а порой даже враждебную реакцию; этот шаг на первых порах был воспринят поляками с болью, как незаслуженный удар. Военно-политическое положение страны в результате заставшего врасплох польские власти вступления советских войск еще более ухудшилось. Однако действия советских войск постепенно рассеяли предубежденность и страхи поляков. Как писал начальник польского генерального штаба В. Стахевич, солдаты были «дезориентированы поведением большевиков, потому что они в основном избегают открывать огонь, а их командиры утверждают, что они приходят на помощь Польше против немцев». Далее он указывал: «В массе своей советские солдаты не стреляют, к нашим относятся с демонстративной симпатией, угощают папиросами и т. д., всюду повторяя, что идут на помощь Польше»[632]. Верховный командующий польской армией маршал Э. Рыдз-Смиглы своим приказом предписывал польским войскам «с Советами в бои не вступать, оказывать сопротивление только в случае попыток с их стороны разоружения наших частей, которые вошли в соприкосновение с советскими войсками. С немцами продолжить борьбу. Окруженные города должны сражаться. В случае если подойдут советские войска, вести с ними переговоры с целью добиться вывода наших гарнизонов в Румынию и Венгрию»[633]. Это, конечно, не означало, что в каких-то местах не вспыхивали бои, вызванные неразберихой и недоразумениями. Случались и серьезные стычки, главным образом с подразделениями жандармерии.
Большинство частей регулярной польской армии не оказывало сопротивления быстро продвигавшимся частям Красной армии. Гарнизон Львова под командованием генерала Лангера, окруженный немцами, оказывал упорное сопротивление захватчикам. На предложение немцев капитулировать поляки ответили отказом, заявив, что они сдадутся только войскам Красной армии. Как раз в это время в этом районе произошли вооруженные столкновения советских и германских войск[634].
Обеспокоенное сложившейся обстановкой немецкое командование обратилось к советскому командованию с предложением взять Львов в ходе совместного наступления. Командование советских войск отклонило предложение и потребовало от немцев немедленного отвода своих частей и соединений от города. В 11 часов 40 минут 20 сентября Гитлер отдал приказ о немедленном отводе немецких войск на 10 км западнее Львова и передаче его русским. Через два дня польское командование сдало Львов с 15-тысячным гарнизоном Красной армии[635].
Следует отметить, что если в польском обществе в целом вступление Красной армии было встречено с болью, даже вызывало враждебную реакцию отдельных групп населения, то в восточных областях значительная часть жителей доброжелательно восприняла приход советских войск, видя в них защитников от немецких фашистов. Непреложным является факт массовых митингов местных жителей, которые приветствовали советские войска и требовали воссоединения Западной Украины и Западной Белоруссии с советскими республиками. Во многих местах частям Красной армии был оказан восторженный прием[636].
В донесении от 17 сентября советский вице-консул во Львове Синицын сообщал: «В беседах с населением Львова в дни немецких бомбардировок стали заметны большие симпатии к СССР. Спрашивают, почему Советы не выступают, чтобы освободить оставшуюся часть территории Западной Украины вплоть до Львова. В беседе с вице-старостой г. Львова Дембовским последний заявил: „Почему же Советы не занимают остальную территорию, ведь мы – славяне и всегда можем договориться друг с другом. Славяне не привыкли убивать друг друга, а Гитлер – это другое дело: он несет опустошение всей Польше, и его надо бить сообща“. Из беседы с рабочими и мелкими торговцами ясно видно, что единственное избавление от немцев и вообще от тяжелого положения, по мнению местного населения, могут принести только Советы»[637].
Подобные же настроения были и среди польских военнослужащих. Многие польские офицеры осуждали предательскую политику Англии и Франции, не пришедших на помощь их родине[638]. Поэтому большинство частей регулярной польской армии не оказало сопротивления стремительно продвигавшимся частям Красной армии[639].
Лишь отдельные группы польских войск, осадников и жандармерии отказывались сложить оружие.
На многочисленных митингах и собраниях большинство высказывались за установление в этих областях советской власти. Мнение трудящихся выразил рабочий, выступивший на митинге рабочих завода «Галиция» в Дрогобыче: «Когда нас сегодня спрашивают, какую мы хотим власть, то ответ может быть только один – власть Советов»[640].
К моменту, когда советские войска вступили на территорию Западной Белоруссии и Западной Украины, многие передовые немецкие соединения находились восточнее обусловленной советско-германским секретным протоколом демаркационной линии. В ночь на 18 сентября польское правительство перешло румынскую границу.
Начались интенсивные советско-германские переговоры. Результатом этих переговоров явилось советско-германское коммюнике, опубликованное 22 сентября. В нем, в частности, указывалось: «Германское правительство и правительство СССР установили демаркационную линию между германскими и советскими армиями, которая проходит по реке Писса до ее впадения в реку Нарев, далее по реке Нарев до ее впадения в реку Буг, далее по реке Буг до ее впадения в реку Висла, далее по реке Висла до впадения в нее реки Сан и далее по реке Сан до ее истоков»[641].
Выдвижение советских войск на этот рубеж началось на рассвете 23 сентября (примерно 25 км в сутки). От германского командования последовательно принимались оставляемые их войсками районы, населенные пункты, города. К 29 сентября советские части и соединения вышли на рубеж Сувалки – Соколув – Люблин – Ярослав, Перемышль и далее по р. Сан, где и остановились по приказу советского правительства.
Потери советских войск за все время похода составили 737 убитыми и 1862 ранеными[642]. Потери польских частей в столкновениях с советскими войсками составили 3500 убитыми и 20 тысяч ранеными[643].
Советскими войсками было интернировано свыше 450 тысяч польских солдат и офицеров, оказавшихся на территории западных районов Белоруссии и Украины[644]. По-разному сложились их судьбы. Большинство в дальнейшем сражались в польских соединениях вместе с Красной армией или войсками союзников. Но 14 700 «польских офицеров, чиновников, помещиков, полицейских, разведчиков, жандармов, осадников и тюремщиков», а также 11 000 человек – «членов различных контрреволюционных шпионских и диверсионных организаций, бывших помещиков, фабрикантов, бывших польских офицеров, чиновников и перебежчиков» были арестованы[645].
К 25 сентября Красная армия выполнила поставленную задачу. Согласно справке Пятого управления РККА об изменении протяженности границ и территории СССР и о национальном составе населения Польши от 28 сентября 1939 года, более 12 млн человек, в том числе свыше 6 млн украинцев, евреев, белорусов, русинов и представителей других национальностей, населявших территорию свыше 190 тыс. кв. км, вошли в состав СССР накануне Великой Отечественной войны[646].
Новая линия границы была окончательно закреплена в советско-германском Договоре о дружбе и границе, подписанном 28 сентября. Этот договор в новейшей отечественной историографии оценивается, как правило, резко критически. Однако необходимо признать, что в 1939 году Лондон и Париж оценивали действия СССР как меньшее зло по сравнению с германской оккупацией Польши. Это был вынужден признать 1 октября 1939 года в своем выступлении по радио У. Черчилль, который заявил, что хотя англичане предпочли бы, чтобы «русские армии стояли на своих нынешних позициях как друзья и союзники Польши», однако «для защиты России от нацистской угрозы явно необходимо было, чтобы русские армии стояли на этой линии. Во всяком случае, эта линия существует и, следовательно, создан Восточный фронт, на который нацистская Германия не посмеет напасть»[647].
2 октября европейский отдел МИД Франции составил записку для Даладье, в которой проанализировал сложившуюся военно-политическую ситуацию и обрисовал перспективы на будущее. В этом документе в общих чертах формулировалась программа, способная служить основой для выработки будущего прочного мира в Европе. При этом открытому осуждению подвергся только нацизм и совсем не упоминалось отношение СССР к Польше[648].
С другой стороны, американский обозреватель У. Липпман 12 октября 1939 года в газете «Нью-Йорк геральд трибюн», выражая точку зрения реакционных кругов, откровенно признал: «Вопрос не в том, каковы будут границы Германии, Польши или Чехословакии, а в том, где будет проходить граница между Европой и коммунизмом. Главный вопрос войны в том, вернется ли Германия в ряды государств Запада как защитник Запада»[649].
Опыт немецкого блицкрига в Польше внимательно изучался в Красной армии[650]. Но не менее тщательно он изучался и в Германии и впоследствии во многом был использован при разработке плана нападения на СССР[651].
Советско-финляндская война
Отношения между СССР и Финляндией в 1920–1930-е годы носили достаточно неровный характер. Значительным шагом вперед в развитии советско-финляндских отношений стал Договор о ненападении, который был подписан 21 января 1932 года. Вместе с тем Финляндия стала укреплять свое положение в системе государств Северной Европы и осенью 1933 года присоединилась к так называемым государствам «группы Осло» (Швеция, Норвегия, Дания, Бельгия, Голландия, Люксембург). Ориентируясь на «северное сотрудничество», парламент Финляндии 5 декабря 1935 года провозгласил политику нейтралитета.
Развитие советско-финляндских отношений в большой степени было обусловлено влиянием политики правящих кругов Великобритании, Франции и Германии, стремившихся превратить Финляндию в плацдарм для нападения на СССР.
На военные приготовления, которые велись с помощью западных держав, финское правительство расходовало громадные средства. Как писала газета «Хелсингин Саномат» в июне 1939 года, военные расходы Финляндии в 1939 году составили 2 млрд марок, то есть в два раза больше, чем в 1935–1936 годах, при этом 350 млн марок составлял заграничный заем[652].
На территории страны ускоренными темпами возводились военные базы, арсеналы, различного рода укрепления, строились и ремонтировались каналы, дороги, мосты и т. д.[653] Это строительство велось с помощью иностранных специалистов, в том числе немецких. При финансовом и техническом содействии ряда западных стран на Карельском перешейке была создана мощная система долговременных укреплений (так называемая линия Маннергейма[654]). Многие сооружаемые военные объекты были рассчитаны на гораздо большую численность вооруженных сил, чем та, которой располагала Финляндия. Например, военные аэродромы, построенные к весне 1939 года с помощью немецких специалистов, были способны принять в десять раз больше самолетов, чем их имелось в финских военно-воздушных силах[655].
Положение осложнялось тем, что Ленинград, где тогда производилось порядка половины военной продукции всей страны, находился всего в 32 км от финской границы. Кронштадт находился в 15 км от финского берега, откуда в бинокль можно было четко просматривать даже катера и автомобили. Таким образом, и Ленинград, и Кронштадт могла обстреливать не только береговая, но и войсковая крупнокалиберная артиллерия финнов.
Осложнение международных отношений в Европе и наращивание военной мощи Германии заставляли Советский Союз вести поиск путей обеспечения безопасности на северо-западном стратегическом направлении. Достичь этого предполагалось заключением военно-политического союза между СССР и Финляндией, переносом границы на Карельском перешейке на несколько десятков километров северо-западнее, использованием острова Суурсаари и некоторых других островов в качестве советской военной базы. Секретные переговоры с финскими государственными деятелями было поручено вести второму секретарю посольства Б. Н. Ярцеву (Рыбкину), который являлся резидентом советской внешней разведки. Несколько встреч, проведенных Рыбкиным в период с апреля по сентябрь 1938 года с политическими деятелями Финляндской республики (премьер-министром К. Каяндером, министрами Р. Холсти и В. Таннером), оказались безрезультатными. Финская сторона ответила отказом на все советские предложения, посчитав их подрывающими свой нейтралитет.
5 марта 1939 года нарком по иностранным делам М. М. Литвинов проинформировал финского посланника А. Ирие-Коскинена о желании Советского Союза получить в долгосрочную аренду ряд финских островов с целью использования их для контроля морского пути в Ленинград. После получения отказа Литвинов предложил «перевести переговоры в плоскость обмена территориями», заметив, что для финнов большой интерес представят территории в Карелии, богатые лесом. Советское правительство проявляло активность также относительно Аландских островов. Новый нарком по иностранным делам СССР В. М. Молотов встретился 19 мая 1939 года с А. Ирие-Коскиненом по вопросу о видах и количестве вооружения на островах.
Накануне Второй мировой войны началось быстрое сближение и военное сотрудничество между Германией и Финляндией. В стране ускоренными темпами создавались военные базы, аэродромы, арсеналы, различного рода укрепления и т. д. Указанное строительство велось с помощью иностранных специалистов, в том числе немецких. На Карельском перешейке, где в дополнение к уже имеющимся железобетонным сооружениям постройки 1929–1937 годов появились долговременные оборонительные точки (дот) второго поколения (1938–1939). Финская печать окрестила их дотами-миллионерами, поскольку стоимость каждого превышала миллион финских марок. Они в сочетании с системой окопов, блиндажей, минных полей, противотанковых рвов, надолбов и проволочных заграждений составили основу так называемой «линии Маннергейма».
Уже в апреле 1939 года в Финляндии начали распространяться слухи о неизбежной войне с СССР[656]. В августе 1939 года на Карельском перешейке состоялись крупнейшие в истории Финляндии военные маневры с участием 20 тыс. человек, в ходе которых отрабатывалось ведение операции по отражению наступления противника на линию Маннергейма. При этом финская сторона продемонстрировала международной общественности свою готовность к военным действиям, пригласив на маневры всех аккредитованных в Финляндии военных атташе, кроме советского.
Согласно подписанному СССР и Германией секретному протоколу к Договору о ненападении от 23 августа 1939 года Финляндия входила в сферу интересов Советского Союза, и с началом Второй мировой войны советская сторона активизировала переговоры, направленные на перенос границы с Финляндией от Ленинграда. Но финское правительство продолжало упорствовать, резко изменив свою позицию после заключения договора о взаимной помощи между СССР и Эстонией 28 сентября, который оно рассматривало как акт потери Эстонией самостоятельности. В беседе с германским посланником В. Блюхером министр иностранных дел Финляндии Э. Эркко заметил, что его страна «никогда не примет подобных требований, даже если дело дойдет до худшего»[657].
5 октября 1939 года Молотов пригласил Эркко в Москву на переговоры для обсуждения актуальных вопросов советско-финляндских отношений. Но вместо ответа советскому правительству Финляндия 9 октября начала переброску войск к советско-финской границе, а 21 октября была закончена мобилизация в финскую армию 18 призывных возрастов (от 22 до 40 лет). Швеция начала поставку большого количества оружия Финляндии. В октябре была закончена эвакуация финского гражданского населения приграничной зоны[658].
12 октября 1939 года в Москву прибыла финская делегация, которую возглавлял посол Финляндии в Швеции Ю. К. Паасикиви. На переговорах в Кремле 13 октября 1939 года советское правительство предложило Финляндии заключить пакт о взаимопомощи, который был отвергнут. Тогда 14 октября советская сторона предложило поменять финскую территорию на Карельском перешейке площадью 2761 кв. км на вдвое большую территорию севернее. Кроме обмена территориями Сталин и Молотов настойчиво предлагали правительству Финляндии сдать в аренду СССР полуостров Ханко. На все эти предложения следовал отказ финской стороны. Военный министр Финляндии Ю. Ниукканен открыто заявил: «Война нам выгоднее, нежели удовлетворение требований России»[659]. К концу октября 1939 года переговоры, проходившие в несколько туров, стали явно заходить в тупик. Последний, третий тур переговоров начался 3 ноября. Финская сторона предлагала ограничиться переносом линии государственной границы на несколько километров и передачей Советскому Союзу нескольких мелких островов. Советской стороной были выдвинуты новые предложения, но 8 ноября Эркко дал указание своей делегации категорически отклонить их. Последнее заседание делегаций 9 ноября не принесло конструктивных результатов, финская сторона не желала идти ни на какие уступки и в одностороннем порядке прервала переговоры.
13 ноября в Хельсинки было принято решение о возвращении делегации в Финляндию. Позиция правительства Финляндии подкреплялась «внешним давлением»[660] и давлением со стороны военных кругов, которые считали линию Маннергейма неприступной.
К тому времени Финляндия отмобилизовала свою армию и приступила к созданию группировок войск на границе, а также проводила минирование своих морских рубежей. Финская пресса развернула активную пропаганду, стремясь внушить войскам и населению мысль о том, что Финляндия может успешно воевать против СССР. Пропагандистская кампания в финской печати способствовала патриотическому подъему финнов.
Финские вооруженные силы (в мирное время должность главнокомандующего занимал президент Финляндской республики К. Каллио, 30 ноября 1939 года его указом главнокомандующим был назначен маршал К. Г. Э. Маннергейм, начальник Генерального штаба – генерал-лейтенант К. Эш) включали три вида вооруженных сил: сухопутные войска (генерал-лейтенант Х. Эквист), военно-воздушные силы (генерал-майор Я. Лундквист), военно-морские силы (генерал-майор В. Валве). Кроме того в Финляндии имелись пограничные войска (генерал-майор В. Туомпо), морская пограничная охрана (капитан 2 ранга В. Миеттинен) и силы самообороны – «шюцкор» (генерал-лейтенант К. Малмберг).
Военно-морские силы Финляндии состояли из Военно-морского флота, сил береговой обороны, флота шюцкора и морской авиации. Общее количество кораблей и судов финского флота составляло 190 единиц, в том числе два броненосца, пять подводных лодок, пять канонерских лодок, семь торпедных катеров. Все южное побережье Финляндии и северный берег Ладожского озера были разбиты на укрепленные районы. Силы береговой обороны были представлены полками и отдельными дивизионами береговой артиллерии, вооруженных 120–305-мм орудиями в береговой черте Южной Финляндии и 57–152-мм орудиями на побережье Ладожского озера.
Военно-воздушные силы Финляндии организационно состояли из трех армейских авиационных полков: 1-й авиаполк (смешанный), 2-й авиаполк (истребительный), 4-й авиаполк (бомбардировочный). Финский авиапарк составлял 221 самолет, из которых не более 119 – ближние бомбардировщики, штурмовики, истребители и морские разведчики.
Сухопутная группировка финских войск состояла из штабов трех армейских корпусов – II, III и IV, девяти пехотных дивизий (4, 5, 6, 8, 9, 10, 11, 12, 13 пд), четырех пехотных бригад (1, 2, 3, 4 пбр), одной кавалерийской бригады, 35 отдельных батальонов, 23 отдельных рот, девяти артиллерийских полков, восьми отдельных артиллерийских дивизионов (из них четыре тяжелых), восьми отдельных артиллерийских батарей, трех рот легких танков, 33 отдельных саперных рот и 27 рот связи.
На Карельском перешейке была развернута финская армия «Перешеек» (генерал-лейтенант Х. Эстерман), которая состояла из двух армейских корпусов: II армейский корпус (генерал-лейтенант Х. Эквист) включал три дивизии (4, 5, 11 пд) и III армейский корпус (генерал-майор А. Хейнрикс) включал две дивизии (8, 10 пд). В резерве Ставки главнокомандующего находилась 6-я пехотная дивизия. Общая численность армии «Перешеек» составляла 133 тыс. солдат и офицеров (42 % численности всех вооруженных сил страны). Ее оперативное построение соответствовало системе фортификационных сооружений линии Маннергейма. Первый эшелон занимал оборону в предполье, второй – передовую линию обороны, третий – главную оборонительную линию, тыловой оборонительный рубеж занимали резервы.
Севернее Ладожского озера располагалась группировка IV армейского корпуса (генерал-майор Й. Хейсканен) в составе двух дивизий (12, 13 пд), отдельного батальона и группы подполковника В. Рясянена.
В Северной Карелии и Лапландии дислоцировалась Северо-Финляндская группа (генерал-майор В. Туомпо) численностью 16 тыс. солдат и офицеров. В районе Оулу, Кеми, Рованиеми развертывалась 9-я пехотная дивизия. С началом военных действий численность Северо-Финляндской группы была значительно увеличена (до 35 тыс. солдат и офицеров)[661].
На Крайнем Севере, в районе Петсамо-Наутси, действовала группа А. Пеннанена совместно с подразделениями пограничной стражи и щюцкоровцев.
К началу войны общая численность финских войск составляла 337 тыс. чел.[662] (вместе с обученным резервом – до 550 тыс. чел.), около 900 орудий разных калибров, 30 танков. Финская пехота была вооружена стрелковым оружием, в том числе пулеметами и пистолетами-пулеметами собственного производства, минометами и хорошо подготовлена к ведению боевых действий на пересеченной лесисто-озерной местности. Финская артиллерия имела в основном устаревшие образцы, артиллерийских боеприпасов имелось максимум на 24 дня боевых действий. Маршал Маннергейм считал материальную готовность к войне совершенно недостаточной: противотанковые средства, по его мнению, были ничтожными, не хватало средств связи, саперного оборудования, палаток, медикаментов, обмундирования[663].
Финское командование возлагало большие надежды на оперативную зону заграждений (предполье). Она начиналась у самой границы и была оборудована несколькими полосами заграждений и системой опорных пунктов. Главная оборонительная полоса состояла из трех основных, двух промежуточных и отсечных позиций, на которых были расположены 22 узла сопротивления и опорные пункты. Вторая оборонительная полоса, или полоса тактических резервов, начиналась в 3–5 км от основной оборонительной полосы и соединялась с ней отсечными позициями. Выборгская (или тыловая) укрепленная позиция состояла из четырех узлов сопротивления. Перед тыловой оборонительной позицией было оборудовано шесть промежуточных линий обороны с развитой системой заграждений. Таким образом, на карельском перешейке Красной армии предстояло преодолеть сопротивление войск, использовавших 356 железобетонных и 2425 деревоземляных сооружений, вооруженных 2204 пулеметами и 273 артиллерийскими орудиями.
Замыслом финского командования предусматривалось не допустить прорыва на Виипури (Выборг), измотать и обескровить группировку советских войск на линии Маннергейма, нанести ей поражение, а затем, после получения военной помощи от западных стран, перенести боевые действия на территорию СССР.
Планом советского командования предусматривалось активными действиями частей Ленинградского военного округа на севере и в центральной части Финляндии сковать противника, не допустить возможной высадки войск западных держав со стороны Баренцева моря. Одновременно ударом на Карельском перешейке планировалось прорвать линию Маннергейма и ликвидировать финский укрепленный плацдарм вблизи Ленинграда.
29 октября 1939 года командующий войсками Ленинградского военного округа командарм 2 ранга К. А. Мерецков доложил наркому обороны маршалу Советского Союза К. Е. Ворошилову план разгрома сухопутных и морских сил Финляндии. Для этого предусматривалось сосредоточить 141 батальон, 1550 орудий, 989 танков, 1581 самолет. Планируемые сроки проведения операции: на видлицком направлении – 15 дней, «на Карперешейке 8–10 дней при среднем продвижении войск 10–12 км в сутки»[664]. Данный план соответствовал политическим устремлениям Сталина, но существенно отличался от оперативного плана, разработанного под руководством бывшего командующего войсками ЛВО Б. М. Шапошникова в 1937 году. Как показали дальнейшие события, оптимистические расчеты на молниеносную войну оказались далекими от действительности. Вместо 15-дневного похода Красной армии пришлось вести тяжелую, кровопролитную войну.
По советской версии, поводом к развязыванию войны послужили провокационные действия финских войск на границе с СССР: в 15:45 26 ноября 1939 года подразделения 68-го стрелкового полка, «расположенные в километре северо-западнее Майнилы, были неожиданно обстреляны с финской территории артогнем»[665]. По данным финской стороны, выстрелы были произведены с советской территории[666]. Четыре случая нарушения советской границы финнами были зафиксированы 28 ноября[667]. На следующий день в Москве посланнику Финляндии была вручена нота о разрыве дипломатических отношений. 30 ноября 1939 года президент Финляндии К. Каллио заявил: «Финляндия и СССР отныне находятся в состоянии войны».
Советским войскам предстояло действовать на исключительно трудном театре военных действий – в лесисто-болотисто-озерном районе, со слабо развитой сетью дорог. В зимних условиях наступавшие группы войск (часто в составе нескольких дивизий) вынуждены были базироваться на одну грунтовую дорогу протяженностью в 300–350 км. Если на Карельском перешейке для наступающих было недостаточно дорог, то на петрозаводском, ребольском, ухтинском и мурманском направлениях их почти совсем не было. Глубоко в тылу советских войск на расстоянии 180–200 км проходила единственная Кировская железная дорога с невысокой пропускной способностью. В то же время в распоряжении финнов были три железные дороги, подходящие к их восточным границам, и одна рокадная железная дорога, идущая на небольшом удалении от границы.
Для ведения боевых действий на фронте 1500 км от Баренцева моря до Финского залива советским командованием были развернуты 14-я, 9-я, 8-я и 7-я армии. В боевую готовность был приведен Краснознаменный Балтийский флот. По живой силе на стороне Красной армии было незначительное превосходство, а по технике и вооружению (по артиллерии, танкам, авиации) превосходство было полным.
Основная задача по разгрому армии противника была возложена на 7-ю армию (командующий – командарм 2 ранга В. Ф. Яковлев, с 7 декабря 1939 года – командарм 2 ранга К. А. Мерецков), состоявшую из двух корпусов – 19 ск (комдив Ф. Н. Стариков) и 50 ск (комдив Ф. Д. Гореленко). 7-я армия насчитывала в своем составе девять стрелковых дивизий, три танковых бригады, пять корпусных артиллерийских полков, шесть гаубичных и пушечных полков артиллерии резерва Главного командования (РГК), два артиллерийских полка большой мощности (БМ), два отдельных дивизиона БМ. Армия со средствами усиления развернулась на фронте 100–110 км. Главный удар армия наносила в направлении на Виипури, вспомогательный – на Кексгольм (Приозерск).
По характеру и решаемым задачам военные действия советских войск можно разделить на три этапа[668]:
1-й этап (30 ноября – конец декабря 1939 года) – борьба в оперативной зоне заграждений, подход к переднему краю главной полосы обороны и разведка боем;
2-й этап (конец декабря 1939-го – 10 февраля 1940 года) – усиление группировки советских войск и подготовка прорыва главной полосы обороны противника;
3-й этап (11 февраля – 13 марта 1940 года) – прорыв линии Маннергейма, развитие тактического прорыва в оперативный, разгром противника и овладение Виипури.
На первом этапе события развивались следующим образом. 30 ноября в 8 часов 7-я армия перешла государственную границу и развернула наступление по всему фронту. Оперативное построение армии было в два эшелона: в первом эшелоне пять стрелковых дивизий и две танковые бригады, во втором эшелоне – три стрелковые дивизии, в резерве – одна стрелковая дивизия.
Финские части, действующие в предполье, устраивали засады, совершали внезапные налеты на фланги наступающих войск. Отдельные укрепленные опорные пункты советским войскам приходилось брать в упорных боях. Преодолевая полосу заграждения, части 7-й армии вышли к главной оборонительной полосе: на правом фланге – 4 декабря, в центре и на левом фланге – 8–12 декабря, при этом темп наступления составлял 3–7 км в сутки.
4 декабря была создана оперативная группа под командованием комкора В. Д. Грендаля в составе 49, 150 сд, 19-го стрелкового полка 149 сд, 39-й танковой бригады, четырех артиллерийских дивизионов. Оперативной группе была поставлена задача, при поддержке Ладожской флотилии, с утра 5 декабря форсировать Тайпален-йоки (р. Вуокса) и, нанося удар в кексгольмском направлении, выйти в тыл главной оборонительной полосы к северу от озера Сувантоярви. Советским частям удалось форсировать р. Тайпален-йоки на трех участках, но развить успех они не смогли.
Военно-политическое руководство СССР проявляло обеспокоенность низкими темпами наступления войск. С 9 декабря 1939 года непосредственное руководство 14, 9, 8, 7-й армиями, а также Балтийским и Северным флотами было возложено на Ставку Главного Командования Красной армии в составе: К. Е. Ворошилов, Н. Г. Кузнецов, Б. М. Шапошников, И. В. Сталин[669].
В то же время международная обстановка для Советского Союза складывалась все более неблагоприятно. Во многих странах печать усиливала кампанию осуждения войны СССР против Финляндии. Весьма отрицательные последствия имел и тот факт, что после вступления 1 декабря частей Красной армии в г. Териоки (Зеленогорск) там, в противовес официальному и законному правительству Финляндии, было образовано так называемое Народное правительство. Его возглавил бывший депутат финляндского парламента, один из руководителей компартии О. В. Куусинен, находившийся в СССР в эмиграции. В Кремле полагали, что трудящиеся Финляндии горячо поддержат «народное правительство», но финский народ увидел в «правительстве Куусинена» угрозу своему суверенитету и сплотился вокруг правительства Р. Х. Рюти[670]. 14 декабря Совет Лиги Наций принял резолюцию об исключении СССР из Лиги Наций с осуждением «действий СССР, направленных против Финляндского государства»[671].
С 10-го по 17 декабря 7-я армия производила перегруппировку сил и готовилась к прорыву линии Маннергейма. Времени для организации прорыва оказалось недостаточно, система обороны противника вскрыта не была. Войска оказались неподготовленными к началу операции. Боеприпасы в войска не были подвезены в необходимом количестве, имелись перебои в снабжении горючим. Тяжелая артиллерия к 17 декабря прибыла не в полном составе, так как продвигалась исключительно медленно по испорченным и забитым дорогам: так, 402-й гаубичный полк БМ, следуя в Лоунатиоки, за 32 часа прошел менее 25 км.
Продолжительность артиллерийской подготовки была определена для артиллерии 19 ск один час, для 50 ск – пять часов. Огонь велся в основном по площадям, а не по конкретным объектам и целям. В результате 17 декабря пехота, не достигнув финских заграждений, была отсечена пулеметным огнем от танков. Танки не смогли преодолеть противотанковые препятствия, атака захлебнулась. На следующий день попытки прорвать главную полосу обороны противника также успеха не имели. Но при этом артиллерия израсходовала огромное количество боеприпасов. Например, 116-й артиллерийский полк с 30 ноября по 25 декабря расстрелял 17 700 152-мм выстрелов (72 вагона).
Ожесточенные бои продолжались 19-го и 20 декабря, при этом советские части несли значительные потери в живой силе и технике. Так, 20-я танковая бригада, поддерживая части 123-й и 138-й стрелковых дивизий в районе Хотинена, Сумма, потеряла 19 декабря 29 средних танков Т-28 и один экспериментальный тяжелый танк СМК. В тот же день интенсивно действовала авиация 7-й армии, которая произвела 893 самолетовылетов, при этом на аэродромы не вернулись два бомбардировщика и семь истребителей, три самолета потерпели катастрофу при посадке.
23 декабря войска финской армии «Перешеек» предприняли контрнаступление, нанося удары на различных участках частями 1, 4, 5, 6 и 11 пд. Их контратаки были отбиты частями 7-й армии, при этом потери финнов составили 1328 человек[672]. После этого советские войска перешли к позиционной обороне, началась тщательная подготовка к прорыву главной оборонительной полосы. Таким образом, советским частям не удалось решить ни одной из боевых задач, которые были определены директивой наркома обороны в ноябре 1939 года.
Боевые действия войск в Восточной и Северной Финляндии происходили в еще более сложных условиях. На петрозаводском направлении действовала 8-я армия (командующий комдив И. Н. Хабаров, 4 декабря – комкор В. Н. Курдюмов[673], с 16 декабря – комкор Г. Н. Штерн), состоящая из двух корпусов: 1 ск под командованием комбрига Р. И. Панина (139, 155-я стрелковые дивизии, 47-й корпусной артиллерийский полк) и 56 ск под командованием комдива А. И. Черепанова (18, 56, 168-я стрелковые дивизии). В резерве 8-й армии была 75-я стрелковая дивизия. Армии предстояло действовать на направлении, выводившем в обход Ладожского озера в тыл линии Маннергейма. На этом направлении действовал 4-й армейский корпус финнов под командованием генерал-майора Й. Хейсканена (с 4 декабря 1939 года – генерал-майор Ю. В. Хегглунд) в составе двух дивизий (12 и 13 пд), отдельного батальона и группы подполковника В. Рясянена.
8-я армия занимала по фронту 380 км, в среднем 76 км на дивизию, и имела задачу ударом в направлении Сортавала разгромить противника и выйти на рубеж Толваярви, Сортавала. Таким образом, пять стрелковых дивизий, действуя вне соприкосновении друг с другом в условиях труднопроходимой местности, должны были наносить удар на расходящихся направлениях.
155 сд углубилась на территорию Финляндии на 80 км, но ее дальнейшее продвижение было остановлено семью пехотными батальонами из состава новообразованной группы полковника П. Талвела. Успешно наступавшая 139 сд встретила в районе Толваярви упорное сопротивление противника. В ходе ожесточенных боев 12–14 декабря дивизия, понеся значительные потери, вынуждена была отойти. Спешно введенная в бой 75 сд потерпела поражение и отступила, оставив противнику значительную часть своего вооружения.
На левом фланге армии наступали 18 и 168 сд, которые успешно продвигаясь, создавали угрозу выхода советских войск во фланг линии Маннергейма. К 9 декабря 18 сд овладела укрепленным узлом Уома. Действующая вдоль побережья Ладожского озера 168 сд 10 декабря заняла г. Питкяранта, а к 14 декабря вышла в район Кителя.
Финское командование быстро оценило обстановку и значительно усилило группировку войск, действующую против 56-го стрелкового корпуса. Финские войска частью сил корпуса Хеглунда остановили наступление советских войск на оборонительном рубеже, другой частью сил (подвижными лыжными батальонами и полками) контратаковали фланги наступающих. 26 декабря финны создали два минированных завала в районе Уома, блокировав там подразделения 18 сд (около 5000 личного состава, более 100 танков, более 10 орудий, много автомобилей).
Войска 9-й армии (54, 122, 163 сд, с декабря 1939 года дополнительно – 44, 88 сд) действовали на ухтинском, ребольском и кандалакшинском направлениях, которые имели большое стратегическое значение, так как наикратчайшим путем выводили советские войска к Ботническому заливу, разделяя Финляндию на южную и северную части. Наступление войск 9-й армии (командующий комкор М. П. Духанов, с 22 декабря 1939 года – комкор В. И. Чуйков) должно было развернуться на 400-км фронте, и армейская операция представляла собой боевые действия отдельных соединений. На северном – кандалакшинском направлении действовала 122 сд, на ребольском направлении действовала 54 сд. До середины декабря дивизиям 9-й армии противостояло пять финских батальонов, применявшим тактику маневренной обороны.
7 декабря 163-я стрелковая дивизия комбрига А. И. Зеленцова овладела г. Суомуссалми, но к этому времени финны закончили переброску резервов и сформировали Лапландскую группу под командой генерал-майора К. Валлениуса (9-я пехотная дивизия, 1-я пехотная бригада, несколько отдельных частей). В районе Суомуссалми передовые отряды 9-й пехотной дивизии полковника Х. Сииласвуо сковали части 163 сд, которая действовала исключительно вдоль дорог и пыталась сбить противника лобовыми атаками. 21 декабря финским лыжным группам удалось выйти на тыловые коммуникации дивизии, уничтожить часть обозов и создать угрозу окружения ее главных сил.
Ставкой было принято решение перебросить на помощь окруженным 44-ю стрелковую дивизию комбрига А. И. Виноградова, которая выдвигалась на ребольском направлении во втором эшелоне. Эта дивизия прибыла на фронт из Киевского военного округа и оказалась хуже других подготовленной к действиям в зимних условиях, например, не весь личный состав имел зимнее обмундирование. Попытки частей 44 сд прийти на помощь окруженным в Суомуссалми двум стрелковым полкам 163 сд не принесли успеха.
28 декабря финские войска сломили сопротивление окруженных. По финским данным, безвозвратные потери советских войск в Суомуссалми составили 5,5 тыс. чел., финские войска захватили 42 танка и бронемашины, 46 полевых и 49 противотанковых орудий, 230 грузовиков, 20 тракторов и другую технику и оружие; потери финских войск в боях с 163 сд составили 350 чел. убитыми и 600 чел. Раненными[674].
В исключительно трудных условиях Заполярья действовали войска 14-й армии (командующий комдив В. А. Фролов). Соединения 14-й армии (14, 52 сд, 104 гсд) при поддержке четырех артиллерийских полков 2 декабря овладели районом Петсамо. Взаимодействуя с кораблями Северного Флота, они 3 декабря заняли Луостари, полуострова Средний и Рыбачий[675], продвинулись за восемь суток на 150 км вглубь Финляндии. Дальнейшие действия войск развивались вдоль магистрали Петсамо – Рованиеми. 15 декабря войска заняли Салмиярви с его никелевыми рудниками. К концу декабря передовые части 52 сд вышли в район Хеюхенярви, достигнув крайней отметки декабрьского наступления – 110 км к югу от Петсамо.
Краснознаменный Балтийский флот (КБФ) в период с 30 ноября по 3 декабря 1939 года провел десантную операцию по захвату отрядом особого назначения основных островов в восточной части Финского залива. Действия морских пехотинцев поддерживала береговая артиллерия, которая также оказывала огневую поддержку левофланговым частям 7-й армии девятью береговыми батареями 203–305-мм калибра.
Период с конца декабря 1939-го до 10 февраля 1940 года, то есть второй этап боевых действий для советских войск на Карельском перешейке, был посвящен подготовке к прорыву линии Маннергейма. В то же время войска 8-й и 9-й армий вели оборонительные действия, неся существенные потери. На 1 января 1940 года в действующей армии насчитывалось 550 757 чел. (командно-начальствующего состава – 46 776 чел., младших командиров 79 529 чел., красноармейцев – 424 461 чел.)[676].
Войска, действовавшие на Карельском перешейке, были реорганизованы в 7-ю (К. А. Мерецков) и 13-ю (В. Д. Грендаль) армии. Для руководства боевыми действиями этих армий 7 января 1940 года был образован Северо-Западный фронт (СЗФ) под командованием командарма 1 ранга С. К. Тимошенко, член Военного совета фронта А. А. Жданов, начальник штаба фронта командарм 2 ранга И. В. Смородинов[677]. За короткий срок фронт получил значительное усиление: десять стрелковых дивизий и шесть артиллерийских полков РГК. В штабы СЗФ было направлено большое количество преподавателей, адъюнктов и слушателей академий. Например, из Академии связи были откомандированы на фронт 90 человек постоянного состава и 250 слушателей[678].
Военно-политическое руководство Финляндии также использовало время для пополнения войск личным составом и поступавшей из-за рубежа боевой техникой, вооружением, боеприпасами. Всего западные державы передали Финляндии 350 самолетов, 500 орудий, свыше 6 тыс. пулеметов, около 100 тыс. винтовок, 2,5 млн снарядов и 160 млн патронов. Из стран Скандинавии, США и других стран в Финляндию прибыло 11,5 тыс. добровольцев[679].
Действуя между Ладожским озером и населенным пунктом Лаймола, 8-я армия понесла значительные потери в результате того, что 18 сд и 34 лтбр были отрезаны и заблокированы противником в 13 разобщенных «котлах». Они подвергались интенсивному огневому воздействию, отбивая в сутки до 12 атак финских егерей. Окончились неудачей попытки советских частей в период с 1-го по 5 января 1940 года прорвать оборону финнов и провести окруженным колонну с продовольствием, боеприпасами, горючим. 168 сд также была заблокирована противником и некоторое время снабжалась по льду Ладожского озера. Попытки снабжения окруженных по воздуху оказались малоэффективными.
В начале января 1940 года для усиления 8-й армии на петрозаводское направление началась переброска десяти дивизий и ряда отдельных соединений из внутренних и приграничных округов. Из состава 8-й армии была выделена Южная группа войск под командованием командарма 2 ранга М. П. Ковалева, которая в середине января начала операцию по деблокированию окруженных соединений. Встретив упорное сопротивление финнов, наступление быстро выдохлось. Войска не достигли поставленной задачи и перешли к обороне. 11 февраля Южная группа войск была преобразована в 15-ю армию.
Не лучшим образом складывалась обстановка в соединениях 9-й армии. В начале января 1940 года в районе Суомуссалми финны окружили, расчленили на части и почти полностью уничтожили 44-ю стрелковую дивизию. К исходу 7 января комбриг А. И. Виноградов с группой из 30 бойцов и командиров вышел к советским войскам.
За провал операций Ставка Главного командования отстранила от руководства войсками комдива И. Н. Хабарова и комкора М. П. Духанова. Командующим 8-й армией был назначен командарм 2 ранга Г. М. Штерн, а 9-й армией – комкор В. И. Чуйков. Посланный в помощь командованию 9-й армии начальник Главного политического управления РККА Л. З. Мехлис стал инициатором крайних репрессивных мер в войсках. Так, после короткого разбирательства и скорого суда 11 января 1940 года были расстреляны перед строем вышедших из окружения бойцов 44-й стрелковой дивизии ее командир комбриг А. И. Виноградов, начальник политотдела дивизии полковой комиссар И. Т. Пахоменко и начальник штаба дивизии полковник О. И. Волков.
После разгрома 44 сд финские войска предприняли попытку уничтожить по частям заблокированную 54-ю горнострелковую дивизию, отдельные гарнизоны которой сопротивлялись 45 суток. Попытка командующего 9-й армией В. И. Чуйкова в начале февраля деблокировать окруженных к успеху не привела.
В то же время в Заполярье советские войска совершенствовали оборону и активных действий не предпринимали. В начале января к войскам 14-й армии присоединились части так называемой Финской народной армии (ФНА). Формирование 1-го корпуса ФНА было в основном завершено к 11 декабря 1939 года, и его составили 1-я и 2-я стрелковые дивизии, состоящие наполовину из советских финнов и карелов. Затянувшаяся война не позволила осуществить торжественное вступление в Хельсинки революционных войск Народного правительства Финляндии, возглавляемого Куусиненом. По этой причине соединения и части ФНА были направлены на различные участки фронта, в основном для несения гарнизонной и пограничной служб.
Надводные силы КБФ оказывали содействие левому флангу советских войск на Карельском перешейке, вели обстрел финских береговых батарей, осуществляли блокаду финского побережья и прикрытие собственных морских коммуникаций. После возвращения в Либаву лидера «Минск» 23 января 1940 года, который безуспешно вел поиски затонувшей советской подлодки С-2, все выходы в море по причине ухудшения ледовой обстановки были прекращены и боевая деятельность надводных сил на этом завершилась. Командование КБФ предприняло попытку 1 февраля вывести из Либавы две подводные лодки (С-4 и С-5) в море, но она оказалась неудачной. Всего за войну советскими подлодками было потоплено пять транспортов, что не смогло помешать судоходству финнов, которые до середины января 1940 года провели в свои порты 349 транспортов[680].
16 января 1940 года была издана оперативная директива Ставки Главного военного Совета о подготовке наступательной операции на Карельском перешейке. Директива определяла сроки начала наступления, состав сил и средств, задействованных в операции, и их задачи[681].
11 февраля 1940 года начался третий этап советско-финляндской войны. К этому времени войска СЗФ насчитывали в своем составе 460 тыс. человек, 3367 артиллерийских орудий, около 3 тыс. танков и 1281 боевой самолет. Построение войск СЗФ в четыре эшелона позволяло командованию фронта маневрировать силами и наращивать силу удара на тех участках прорыва, где намечался успех. Финская армия «Перешеек» могла противопоставить наступающим 150 тыс. человек, 450 орудий, 30 танков, 100 самолетов[682].
11 февраля после мощной артиллерийской подготовки войска 7-й и 13-й армии перешли в общее наступление. На главных направлениях оно велось под прикрытием огневого вала. На направлении главного удара фронта было сосредоточено 2064 орудия, или 62 % всей артиллерии фронта. За первый день наступления артиллерия 7-й армии израсходовала 150 тыс. снарядов, артиллерия 13-й армии – 80 тыс. снарядов. Стрелковые окопы главной линии обороны были уничтожены во многих местах, пулеметные гнезда и блиндажи разрушены, финские войска понесли значительные потери.
Наступавшие в первом эшелоне 13 советских дивизий потеряли за первый день наступления 4 тыс. человек, но прорвать подготовленную оборону финнов не смогли. Наибольшего успеха добилась 123 сд, которая за три дня непрерывных боев ликвидировала крупный узел сопротивления финнов, захватив и уничтожив 12 долговременных и 16 деревоземляных огневых точек противника и к исходу 13 февраля осуществила прорыв к Ляхде.
14 февраля, после трех нелетных дней, проявила активность авиация СЗФ и армий. В этот день авиация 7-й армии совершила 861 вылет, авиация 13-й армии – 758 вылетов, потеряв три бомбардировщика (два ДБ-3 разбились при взлете, один СБ был сбит своими же истребителями).
Для развития успеха в 7-й армии были созданы подвижные группы на базе танковых бригад, усиленных стрелковыми батальонами и саперными подразделениями. Всего с 11-го по 16 февраля войска СЗФ захватили 162 оборонительных сооружения, в том числе 51 дот. В укрепленных районах противник потерял 170 орудий, 420 пулеметов, восемь танков, четыре крупных склада с боеприпасами.
Боевые действия 13-й армии (командующий комкор В. Д. Грендаль, со 2 марта 1940 года – комкор Ф. А. Парусинов) сопровождались самыми большими по сравнению с другими армиями потерями (более 61 % среднемесячной численности войск). По темпам наступления на Карельском перешейке 13-я армия существенно отставала от своего левофлангового соседа – 7-й армии.
В ночь с 16-го на 17 февраля главнокомандующий вооруженными силами Финляндии Маннергейм отдал приказ об отводе войск с главного оборонительного рубежа на второй. Создавшееся на выборгском направлении критическое положение рассматривалось в военно-политических кругах Финляндии как начало катастрофы. Вместо отстраненного генерал-лейтенанта X. Эстермана командующим армией перешейка был назначен генерал-майор А. Э. Хейнрикс.
В то же время финское командование предприняло попытку нанести ряд контрударов на участке прорыва советских войск. Но контрудары частей 3, 5, 21 и 23-й пехотных дивизий были отражены подвижными частями СЗФ и безраздельно господствующей советской авиацией.
17 февраля командующий СЗФ отдал приказ командующему 7-й армией о преследовании противника, чтобы не дать ему возможности закрепиться на выборгском направлении. Подвижная группа комбрига С. В. Борзилова заняла ст. Сяйние в 6 км от Выборга. Преследуя противника, 19 ск полностью занял Вяйсяненский узел сопротивления, 50 ск наступал на направлении Пиен – Перо, 10 ск успешно продвигался в направлении Порлампи, 34 ск оттеснял финнов к побережью Финского залива. Темп наступления 7-й армии вырос до 6–10 км в сутки. К 19 февраля подвижные группы прорвались через тыловой рубеж в районе Мусталампи и вышли на шоссе Виипури – Муолаа.
На приморском направлении успешно действовали части 43 и 70 сд при поддержке берегового отряда сопровождения КБФ, которые к 20 февраля овладели крепостью и портом Койвисто.
Успех, достигнутый советскими войсками, заставил военные представителей Великобритании и Франции начать 20 февраля переговоры в ставке Маннергейма относительно организации переброски экспедиционного корпуса на финскую территорию. Но в Хельсинки, имея данные, что Советский Союз открыл двери для мирных переговоров, не проявили в этом активности. 23 февраля В. М. Молотов через шведский дипломатический канал передал Финляндии условия прекращения войны советской стороной, которые предусматривали передачу СССР Карельского перешейка с установлением границы по линии Выборг, Сортавала и предоставление в аренду полуострова Ханко.
27 февраля оперативной директивой № 0022 командующий СЗФ поставил задачу войскам: 13-й армии в составе десяти стрелковых дивизий продолжать наступление с целью окончательного разгрома противника на укрепленных позициях между Ладожским озером и оз. Муолаярви, затем уничтожить кексгольмскую группировку противника; 7-й армии (12 дивизий) – главный удар нанести в обход Виипури с севера, захватить его и совместно с группой Павлова уничтожить противника, обороняющегося за Саймаанским каналом; группе Павлова (три стрелковых и две кавалерийских дивизии, отдельная танковая бригада, девять лыжных батальонов) нанести удар через Финский залив с задачей овладеть плацдармом на его северо-восточном берегу и выйти в тыл предполагаемой линии обороны противника по Саймаанскому каналу; резерв фронта – 42 и 70 сд.
Авиация КБФ наносила бомбовые удары в основном по береговым батареям противника, при благоприятной летной погоде расходуя в день по одной батарее по 42–43 тонны бомб, как правило, безрезультатно. Удары по транспортам на море также оказались малоэффективными, за всю войну авиация КБФ уничтожила семь финских и нейтральных судов[683]. 28 февраля директивой Главного военного совета КБФ перешел в оперативное подчинение командующего СЗФ.
28 февраля 1940 года после артиллерийской подготовки войска 7-й и 13-й армий перешли в наступление. К 1 марта главная оборонительная полоса финнов была преодолена на всем ее протяжении. При разгроме противника советскими войсками было захвачено до 70 дотов. Успех наступления в значительной мере был обеспечен тем, что артиллеристы смело выдвигали орудия на открытые огневые позиции и разрушали доты огнем прямой наводкой. Неся значительные потери, противник совершил отход на всем шестидесятикилометровом фронте от Вуоксиярви до Выборгского залива. 13-я армия развивала наступление в северном и северо-западном направлениях, очищая от противника юго-западный берег р. Вуокси, частью сил форсировала ее и развивала удар в тыл кексгольмской группировке противника.
7-я армия своим правым флангом (шесть дивизий) и подвижной группой сломила сопротивление противника и обошла Виипури с севера, одновременно 50 ск охватывал город с северо-востока, а 34 ск завязал бои на его южной и юго-восточной окраинах. В ночь на 4 марта войска 28-го стрелкового корпуса по льду перешли Выборгский залив и заняли плацдарм западнее города. Финские войска, сражавшиеся у Выборга и на Карельском перешейке, были отрезаны от Центральной Финляндии. Исход войны фактически был предрешен.
В начале марта численность действующей армии достигла 760 578 чел. (командно-начальствующего состава – 78 309 чел., младших командиров 126 590 чел., красноармейцев – 555 579 чел.)[684], то есть возросла примерно в 1,4 раза, по отношению к данным на 1 января 1940 года.
Под Виипури противник оказывал сопротивление остатками 3, 4, 5, 21-й пехотных дивизий и шестью отдельными батальонами. Финнами были открыты шлюзы Сайменского канала, в результате чего местность к северо-востоку от Виипури оказалась затопленной на площади около 180 кв. км.
Задача по штурму Виипури была возложена на 70 сд комдива М. П. Кирпоноса. Одновременно другие соединения 34-го стрелкового корпуса (91, 95 и 100 сд) овладевали населенными пунктами северо-восточнее города. 12 марта начался штурм Виипури. К утру 13 марта полки 70 сд овладели большей частью города, 95 сд завершила его окружение с севера.
В начале марта Англия и Франция усилили давление на военно-политическое руководство Финляндии, призывая не вести с СССР переговоров о мире. Они обещали передать ей 50 бомбардировщиков, уверяли о готовности к отправке экспедиционного корпуса, однако финны пришли к выводу о невозможности продолжения войны. Маннергейм в телеграмме посланнику Финляндии в Великобритании Г. Грипенбергу отметил, что финской армии невозможно будет устоять еще полмесяца. 11 марта 1940 года делегация Финляндии, находившаяся в Москве, получила из Хельсинки указание подписать мирный договор.
В то время, когда войска СЗФ осуществляли прорыв линии Маннергейма, на других направлениях развертывались следующие события. Окруженные части 15-й армии продолжали оказывать сопротивление противнику. К концу февраля на участке окружения 18-й стрелковой дивизии и 34-й легкотанковой бригады оставалось пять блокированных гарнизонов. Командующий 15-й армией М. П. Ковалев был заменен 26 февраля командармом 2 ранга В. Н. Курдюмовым. 28 февраля окруженными частями было получено разрешение Ставки ГВС на отход. Это решение было явно запоздалым. Ночью 29 февраля окруженные предприняли попытку прорыва двумя группами (северной и южной) численностью около 1500 человек каждая. В расположение своих войск удалось прорваться только поредевшей южной группе под руководством командира легкотанковой бригады комбрига С. И. Кондратьева.
В первых числах марта войска 8-й и 15-й армий предприняли наступательные действия. Главный удар силами четырех дивизий в направлении Лоймолы наносила 8-я армия. Утром 2 марта части 56 и 164 сд перешли в наступление против 12 пд финнов, но, несмотря на мощную артподготовку, атака не принесла результата. Тяжелые кровопролитные бои продолжались неделю, 10 марта передовые узлы обороны в центре финской укрепленной позиции пали. На следующий день были введены резервы, сумевшие углубить прорыв и создать угрозу выхода в тыл группировки противника. Финские войска вынуждены были отступить в западном направлении.
В полосе 15-й армии развернулись действия по деблокированию 168 сд. После огневой подготовки 6 марта части 37-й стрелковой дивизии и 204-й воздушно-десантной бригады перешли в наступление. К 10 марта была захвачена группа прибрежных островов на Ладоге и ночью 11 марта части 37 сд соединились с передовыми частями 168 сд. Одновременно была создана угроза выхода во фланг финской группировки и коммуникациям на Сортавала. Финские войска вынуждены были снять блокаду и начать отвод частей из района Питкяранты в западном направлении.
На ребольском направлении окруженные части 54-й горно-стрелковой дивизии продолжали оказывать сопротивление лыжникам Х. Сииласвуо до конца войны.
В Заполярье в конце февраля боевые действия советских войск вновь приобрели активный характер. 7 марта части 14-й армии овладели Наутси. 13 марта боевые действия на Крайнем Севере были прекращены.
12 марта 1940 года в Москве был заключен мирный договор между СССР и Финляндией, по которому военные действия прекращались по всему фронту с 12 часов 13 марта. В соответствии с договором граница севернее Ленинграда отодвигалась на линию Выборг, Сортавала. Карельский перешеек, ряд островов в Финском заливе, небольшая территория с г. Куолоярви и часть полуостровов Рыбачий и Средний отошли к СССР. Также Советскому Союзу был передан в аренду на 30 лет полуостров Ханко с правом создания на нем военно-морской базы.
По финским источникам, людские потери Финляндии в войне 1939–1940 годов составили 25 243 чел. убитыми и свыше 43 тыс. чел. Ранеными[685].
Потери советских войск составили 391 783 чел., из них безвозвратные потери составили 126 875 человек, в том числе: убито и умерло на этапах санитарной эвакуации 71 214 чел.; пропало без вести 39 369 чел.; умерло от ран, контузий и болезни в госпиталях 16 292 чел.[686] Часть пропавших без вести оказалась в финском плену. После подписания мирного договора было возвращено из плена 5468 чел.[687]
Несмотря на одержанную победу, достижение поставленных целей и приобретенный советскими войсками боевой опыт, война с Финляндией не принесла славы победителю. В ходе войны, особенно на ее первом этапе, советские войска действительно оказались в тяжелом положении, так как не были готовы к ведению боевых действий в условиях суровой зимы и к решительным действиям при прорыве сложной системы долговременных укреплений на Карельском перешейке. Вскрылись серьезные недостатки в управлении войсками и в их обеспечении.
Как показала война с Финляндией, не на должной высоте оказалось и само военное руководство. В мае 1940 года Ворошилов был освобожден от занимаемой должности наркома обороны.
Недостаточно успешные действия Красной армии в значительной мере подорвали ее престиж в глазах зарубежных политиков и военных специалистов, что послужило поводом к усилению агрессивных намерений, в частности, со стороны румынского и японского руководства[688]. Гитлер и его окружение также пришли к выводу, что они переоценили силу Красной армии и напрасно поспешили заключить договор с СССР[689]. К. Типпельскирх писал: «Русские в течение всей войны проявили такую тактическую неповоротливость и такое плохое командование, несли такие огромные потери во время борьбы за линию Маннергейма, что во всем мире сложилось неблагоприятное мнение относительно боеспособности Красной армии. Несомненно, впоследствии это оказало значительное влияние на решения Гитлера»[690].
Но были оценки и противоположного плана. Так, по мнению офицерских кругов из Верховного командования вермахта, учитывая чрезвычайно трудные географические и климатические условия в Финляндии в данное время года, нельзя измерять мощь армии обычными масштабами. Одновременно высказывалось большое удивление по поводу того, что Советский Союз не дождался весны, а стал разрешать финский вопрос «в таких ужасных условиях». Однако, несмотря на эти обстоятельства, антисоветски настроенные политики и военные специалисты не только в Англии, Франции и Америке, но и в Германии начали злословить по поводу военной мощи СССР, что создало соответствующее впечатление у мировой общественности[691].
Необходимо также сказать, что до Красной армии никто не прорывал такую укрепленную и глубоко эшелонированную оборону, какой была линия Маннергейма, причем в крайне неблагоприятных и сложных климатических условиях и условиях местности.
Завершившаяся война при всех неудачах показала высокие боевые качества советских солдат. «Русский пехотинец, – писал Маннергейм в своих воспоминаниях, – был героическим, стойким…»[692]. Именно эти качества обеспечили в конечном счете благоприятное для СССР окончание войны. Стойкость и героизм советских воинов были отмечены правительственными наградами: около 50 тыс. бойцов, командиров и политработников были награждены орденами и медалями СССР; свыше 400 человек стали Героями Советского Союза; ряд соединений и частей были удостоены орденов Ленина и Красного Знамени[693].
В результате войны СССР существенно укрепил свои северо-западные рубежи и безопасность Ленинграда. Красная армия приобрела богатый опыт ведения крупномасштабных операций и боевых действий в особых условиях Северо-Западного театра.
Вместе с тем для Советского Союза эта война явилась важным фактором, который заставил военно-политическое руководство критически оценить действительное состояние Вооруженных сил и наметить меры для повышения боеспособности армии и флота. Существенные просчеты, допущенные военно-политическим руководством в оценке обстановки, планировании и ведении операций, отсутствие опыта и слабая профессиональная подготовка личного состава привели к крупным потерям в живой силе и технике.
Поэтому большое значение для последующего улучшения боевой готовности Красной армии имел анализ итогов и опыта войны, которая вскрыла ряд негативных сторон в состоянии вооруженных сил. Это касалось их обучения, организации, управления войсками, тактики действий[694].
«Странная война» на Западе и политика СССР
1940 год начался для СССР в чрезвычайно неблагоприятных условиях. В результате заключения пакта о ненападении с Гитлером и последовавшим затем разделом Польши Советский Союз фактически оказался по одну сторону баррикад с государствами-агрессорами – Германией, Италией и Японией. Несмотря на то, что заключенный договор значительно укрепил безопасность СССР, он одновременно окончательно поставил Сталина и его режим в политическую изоляцию со стороны стран западных демократий. Положение еще больше усугубилось после начала в декабре 1939 года войны с Финляндией. Западные лидеры, и без того видевшие в Сталине союзника Гитлера, немедленно ухватились за возможность проучить советского диктатора. Советский Союз был исключен из Лиги Наций, против него были приняты различные санкции. Американская администрация ввела против СССР так называемое «моральное эмбарго» на вывоз товаров в СССР и предоставила Финляндии заем в 40 млн долларов. В западном общественном мнении нарастали антисоветские настроения.
Планы Гитлера о нападении на западные державы стали известны еще в начале 1939 года. 24 января 1939 года министр иностранных дел Великобритании лорд Галифакс в конфиденциальном порядке информировал президента США о том, что Гитлер «рассматривает вопрос о нападении на западные державы в качестве предварительного шага к последующей акции на Востоке». Указав на то, что имеет место ухудшение германо-голландских отношений, Галифакс писал, что оккупация Германией Голландии и побережья дала бы Гитлеру возможность парализовать Францию и диктовать Англии свои условия[695].
В телеграмме английскому послу в Вашингтоне от 28 января 1939 года Галифакс изложил содержание обращения английского правительства к правительствам Франции и Бельгии по этому вопросу. Он подчеркивал, что «стратегическое значение Голландии и ее колоний настолько велико, что германское нападение на Голландию, по мнению правительства Его Величества, должно рассматриваться как прямая угроза безопасности западных держав»[696].
Однако затем эти опасения, казалось бы, не получили своего подтверждения. Экспансия Гитлера пошла в восточном направлении – последовало нападение Германии на Польшу. Объявление Англией и Францией войны Германии вылилось в состояние «странной войны» на Западе.
Франция в сентябре 1939 года мобилизовала около 5 млн человек, из которых непосредственно в армии находилось около 2,5–3 млн человек. Всего было развернуто до 85 дивизий[697].
Отмобилизованные армии заняли позиции на границах, но не предпринимали хоть сколько-нибудь активных действий. «Тишину на западном фронте, – писал позднее Черчилль, – нарушал лишь случайный пушечный выстрел или разведывательный патруль. Армии изумленно смотрели друг на друга из-за своих укреплений через никем не оспариваемую „ничейную землю“»[698]. Даже вроде бы бурно начавшаяся война на море начала быстро терять свою активность. Приказом Гитлера флоту предписывалось вести лишь ограниченные действия рейдерами и подводными лодками. Если в первую неделю военных действий немецкие подводные лодки потопили 11 британских судов общим водоизмещением 64 595 т, то во вторую неделю было потоплено 53 561 т, в третью – 12 750 т, в четвертую – лишь 4656 т[699].
С легкой руки французского журналиста Р. Доржелеса эта война стала называться «странной», а Черчилль назвал ее «сумерками войны». В Германии войну на западе в отличие от блицкрига вермахта в Польше именовали «зицкригом», то есть «сидячей войной».
Проводимая правительствами Англии и Франции политика, по существу, продолжала мюнхенский курс. Поскольку попытка решить вопрос политическими средствами не удалась и правительствам западных держав, связанным союзническими обязательствами с Польшей и испытывавшим давление со стороны общественности своих стран, пришлось объявить войну Германии, то они полагали демонстрацией силы (мобилизацией, выдвижением войск к границе и т. д.) убедить Гитлера, что война с Западом будет для Германии более убыточной, нежели для европейских демократий.
Западные лидеры по-прежнему рассматривали СССР как главного врага и ожидали, что Гитлер пойдет дальше на Восток. В заблуждение их вводило также «мирное наступление», развернутое германским руководством. 19 сентября и 6 октября 1939 года Гитлер выступал в рейхстаге с клятвенными заверениями о стремлении Германии к миру. Оправдав произведенные Германией захваты, он заявил, что теперь нет никакой причины для войны, поскольку германские требования были удовлетворены. Одновременно он предложил провести встречу главных европейских держав со следующей повесткой дня: энергичное сокращение вооружений, обеспечение мира посредством взаимных гарантий, передача Германии некоторых колоний и, наконец, решение еврейского вопроса[700].
Окончательное прекращение каких-либо военных действий на Западном фронте произошло после начала советско-финляндской войны. Помимо различных санкций, предпринятых в связи с этой войной, лидеры Великобритании и Франции стали активно проводить военные приготовления против СССР. Франция предполагала отправить в Финляндию 10 тыс. войск, а английский флот собирался войти в Черное море[701]. Усиливалась угроза военного вмешательства со стороны южных границ СССР – происходили активные переброски англо-французских войск на Ближний Восток, к маю 1940 года численность французских войск в Сирии достигла 200 тыс. чел.[702] Коллективом экспертов в Париже были произведены все технические расчеты для налета авиации союзников на Баку, Грозный и Батуми[703].
Дипломатическая деятельность, военные и экономические мероприятия Англии и Франции были направлены на вовлечение в войну ряда нейтральных стран и превращение ее в войну против СССР. По предложению Маннергейма был разработан план операции, предполагавший переброску английских, французских и польских сил в район Петсамо и Мурманска через территорию Швеции и Норвегии. Однако последние известили о том, что не разрешат переброску войск через свою территорию. Великобритания также заявила о своем отказе принять этот план в связи с нежеланием «иметь Россию в качестве открытого врага из-за того, что у нее есть 200 подводных лодок, которые она может задействовать на Дальнем Востоке и в отдаленных морях»[704]. Это еще больше обострило отношения внутри франко-британской коалиции, что не могло не сказаться на оперативном взаимодействии союзников на Западном фронте.
Резко усилила свои военные приготовления против СССР Румыния, которая сосредоточила войска на румыно-советской границе и использовала все возможности для усиления своих вооружений. Весной 1940 года, уже после окончания войны СССР с Финляндией, в румынскую армию был призван 1 млн резервистов. Румыния обратилась к Германии с просьбой помочь в строительстве вдоль Днестра Восточного вала, ее военные расходы возросли по сравнению с 1936 года в 4,5 раза[705]. С другой стороны, стали поступать сведения об эвакуации промышленности и ценностей из Бессарабии[706].
Несколько лучше были традиционно благожелательные отношения с Болгарией. 11 декабря 1939 года между ней и Советским Союзом была заключена воздушная конвенция, в феврале следующего года вступили в силу подписанные ранее договор о торговле и мореплавании, а также торгово-платежное соглашение. Поставки в СССР составляли 15 % всего болгарского товарооборота. Народ Болгарии испытывал искренние симпатии к русским, освободившим их от османского ига. Однако развивать какие-либо связи с СССР, кроме торгово-экономических, ее правительство не решилось. По оценке советских дипломатов, в начале 1940 года «болгарское правительство усилило свою политику маневрирования между англо-французским блоком и Германией. Политика выжидания сейчас является символом внешней политики болгарского правительства»[707]. В мае, в разгар победоносной кампании вермахта во Франции, германский представитель К. Клодиус докладывал в Берлин, что ответственные политические деятели Болгарии, и прежде всего царь, «в качестве единственно возможного курса своей внешней политики рассматривают линию на союз с Германией»[708]. Чтобы ускорить сближение Болгарии с Германией, Гитлер в ноябре 1940 года встретился с царем Борисом. В ходе переговоров фюрер недвусмысленно заявил, что дает Болгарии на раздумья недельный срок для открытого присоединения к союзу Германии и Италии[709]. Сохранение отношений с Болгарией требовало от СССР новых и немалых усилий.
Сложными были отношения и с Турцией. Еще в октябре 1939 года Турция, связанная соглашением с Англией и Францией, отклонила предложение СССР о заключении двустороннего пакта о взаимопомощи, ограниченного районами Черного моря и проливов. Когда в Лондоне и Париже в начале 1940 года принялись разрабатывать планы непосредственного вторжения на Кавказ, у советского руководства существовали большие опасения, что в противостояние с СССР может быть вовлечена также Турция. Однако турецкое руководство дало понять о своем нежелании обострять отношения с СССР даже в связи с договорными отношениями Турции с Францией и Великобританией[710].
Все более ясной становилась политика Италии, которая стремилась расширить свое влияние на Балканах и, соответственно, противодействовала любым попыткам других стран вторгаться в эту сферу ее интересов[711]. Кроме этого, Великобритания сильно опасалась выступления Италии против Египта. В связи с этим была резко сокращена отправка английских войск в Палестину и увеличены военные переброски в Египет[712].
Вызывала беспокойство и советско-иранская граница. При попустительстве иранских властей на ней то и дело вспыхивали опасные пограничные инциденты. Только с января 1939-го по август 1940 года «было отмечено 38 случаев нарушения советской границы и нападения иранских вооруженных банд» на советских граждан[713]. Иран все больше становился ареной происков Германии. С согласия иранских правящих кругов гитлеровцы все шире использовали в своих целях нефтяные и продовольственные ресурсы Ирана. В октябре 1939 года был подписан секретный ирано-германский протокол, гарантирующий поставки в Третий рейх стратегического сырья. Немецкие фирмы строили в Иране крупные промышленные и транспортные предприятия. Американские дипломаты в Тегеране констатировали, что «страх перед коммунизмом привел шаха к надежде, что Гитлер поможет сейчас защитить Иран от большевистского вторжения»[714].
Наиболее стабильными в тот период были советско-афганские отношения. Афганистан, проводивший политику нейтралитета, строил свои отношения с Советским Союзом на основе Договора о дружбе 1921 года и Договора о нейтралитете и взаимном ненападении 1931 года. Англичане пытались добиться у афганского правительства разрешения на ввод в Афганистан стотысячной англо-индийской армии и активизировать басмаческое движение в Афганистане[715]. Однако афганское правительство поддерживало с СССР дружеские добрососедские отношения, так как политика Советского Союза служила для Афганистана важным внешним фактором, обеспечивающим Кабулу курс нейтралитета в войне.
Тем временем нацистское руководство вплотную приступило к выработке планов наступления на Западе. Был намечен план: сначала захват Франции, Бельгии и Голландии, затем удар по Англии. При этом Гитлер был уверен, что СССР останется в стороне, поскольку «будет занят в Финляндии»[716]. Италия рассматривалась в качестве ненадежного, но все-таки союзника, который выступит на стороне Германии, когда победа уже будет на ее стороне[717].
29 октября 1939 года главное командование сухопутных войск разослало директиву о сосредоточении войск для осуществления «плана Гельб» (нападение на Францию). Она предусматривала развертывание двух групп армий – «А» и «Б». Основная идея плана состояла в том, что удар на Францию должен быть нанесен через Нидерланды и Бельгию. В первую очередь предстояло окружить и уничтожить группировки войск западных союзников к северу от Соммы, а затем выйти к Ла-Маншу. В задачу третьей группы армий – «С» входила оборона германо-французской границы вдоль линии Мажино.
Первоначально Гитлер намечал большое наступление на Западе на 11 ноября 1939 года, однако затем изменил свой план из-за резких возражений высшего военного командования, требовавшего прежде осуществить всестороннюю подготовку[718].
Тем не менее начались активные переброски германских войск на запад. Особенно крупные переброски производились в октябре и первой половине ноября 1939 года. За этот период были переброшены почти все подвижные соединения (моторизованные, легкие и танковые дивизии) и основная масса кадровых и резервных пехотных дивизий. К январю 1940 года группировка германской армии на Западе была значительно увеличена, при этом основные силы были сосредоточены на ее правом фланге, против голландско-бельгийской границы.
Гитлер определил готовность войск к нападению на 17 января. Однако именно 10 января немецкий самолет, на борту которого находились документы по плану «Гельб», в результате неполадок вынужден был сделать посадку на бельгийской территории. Так, как говорится, с неба в руки англо-французскому руководству попал стратегический замысел германского командования. В связи с этим Гитлер приказал начать разработку нового варианта, а срок наступления, естественно, был перенесен на весну.
Несмотря на то, что в политических, дипломатических и военных сферах циркулировали слухи о якобы ведущихся тайных переговорах германских промышленных и военных кругов с западными державами о мире и о совместном выступлении против СССР[719], однако к марту 1940 года советскому руководству стал известен план германского наступления на Францию, который предусматривал нанесение главного удара германских войск в направлении французского побережья, что кардинальным образом отличалось от плана Шлиффена, по которому немцы в 1914 году бросили все силы на Париж[720].
Численность вермахта возросла к марту 1940 года до 3,3 млн человек. Если в ноябре 1939 года группировка германских войск на западе составляла 96 соединений, то к маю следующего года она возросла до 136[721].
О нарастании военных приготовлений Гитлера свидетельствовал рост количества крупных авиационных соединений, из которых было сформировано четыре воздушных флота[722]. Численность самолетов люфтваффе увеличилась почти на 1500 боевых машин.
Союзники также наращивали свою группировку, однако не ожидали начала военных действий до весны. В то же время состояние боевой подготовки, парка военной техники у союзников было неудовлетворительным. В армии Великобритании, например, имелся большой некомплект командного состава, кроме этого, командиры не имели опыта в командовании и управлении высшими соединениями (особенно это относилось к высшему командному составу – командирам дивизий и их штабам). Качество материальной части, в частности, англо-французских ВВС было хуже, чем у немцев. Новая материальная часть имелась лишь в незначительном количестве и не была освоена экипажами[723].
Чтобы развернуть наступление против Франции, германское командование решило сначала обезопасить свой северный фланг и захватить «Скандинавский плацдарм». Овладев Скандинавией, Германия получила бы возможность обеспечить свою промышленность поставками шведской железной руды, создать выгодную базу для военно-морской блокады своих западных противников, использовать Скандинавию как плацдарм для войны против СССР и контролировать морские коммуникации.
После заключения мира между СССР и Финляндией Гитлера больше всего удручала невозможность прикрыть очередную собственную агрессию ссылками на угрозу германским интересам в Скандинавии. Его точку зрения разделял начальник штаба оперативного руководства верховного главнокомандования вермахта генерал А. Йодль, который расценивал окончание советско-финляндской войны как событие, «удручающее в военном отношении», поскольку оно затруднило пропагандистское оправдание готовившегося нападения Германии на Норвегию[724].
Тем не менее это не могло служить серьезным доводом для Гитлера – он не собирался вновь переносить сроки наступления на Западе.
Наконец, вся отлаженная германская военная машина пришла в движение. Планы захвата Дании и Норвегии («Везерюбунг-Зюд» и «Везерюбунг-Норд») предусматривали внезапную высадку воздушных и морских десантов и одновременное вторжение через сухопутную границу Дании крупных сил вермахта, которые насчитывали девять дивизий и бригаду. Всего в операциях участвовало 140 тыс. человек, 31 надводный корабль, 35 подводных лодок и 1300 самолетов.
Вооруженные силы Дании и Норвегии значительно уступали агрессору. Первые имели пять соединений сухопутных войск, насчитывавших в общей сложности 13 тыс. человек, несколько мелких кораблей и до 20 боевых самолетов; вторые – шесть дивизий (15,5 тыс. человек), четыре корабля береговой обороны, 30 миноносцев, девять подводных лодок, 190 самолетов[725].
9 апреля в 4 часа 20 минут германский посланник в Копенгагене С. Рентен-Финк посетил датского министра иностранных дел П. Мунка и, ссылаясь на необходимость защиты нейтралитета Дании, вручил ему меморандум с требованием о капитуляции. Через 20 минут в Осло аналогичным образом поступил немецкий посланник в Норвегии К. Бройер, который вручил норвежскому правительству меморандум, в котором утверждалось, что немецкий десант в Норвегии являлся «превентивной мерой» против высадки англо-французских войск.
В это время немецкие десантники уже высадились на датское и норвежское побережье, а пехотные и моторизованные соединения при поддержке авиации начали беспрепятственно продвигаться в глубь территории этих стран.
Дания была оккупирована за несколько часов. Датские солдаты по своей инициативе в течение часа оказывали сопротивление агрессору, однако в 6 часов утра по приказу датского правительства сопротивление прекратилось.
Нацистская агрессия застала Норвегию врасплох, хотя в Осло-фьорде норвежцам удалось потопить немецкий тяжелый крейсер «Блюхер». Английский флот на подходе к Бергену попал под удары немецкой авиации и был вынужден отойти. Организованное и активное сопротивление на суше норвежцы начали оказывать лишь 12 апреля, однако это не помешало вермахту к 14 апреля захватить основные центры страны. Правительства Англии и Франции приняли решение направить свои вооруженные силы в Норвегию с намерением провести свои планы в жизнь и сделать Скандинавию «решающим театром военных действий», «вырвать стратегическую инициативу у Германии», отвлечь основные силы вермахта от французских границ. В Лондоне и Париже исходили из того, что если удастся вытянуть вермахт на этот приморский ТВД, то «вопрос о безопасности территории Англии, Франции и других районов будет отодвинут на второй план». Вступление здесь в вооруженную борьбу с Германией рассматривалось западными державами как качественный перелом в их политике, направленной на закрепление основного очага войны у берегов Северной Европы, где вооруженные силы Англии и Франции, особенно ВМС, могли бы в полной мере использовать свои возможности.
С 14 апреля в 60 км севернее Нарвика стали высаживаться англо-французские войска, однако из-за нерешительности командования, отсутствия взаимодействия между силами флота, англо-французскими сухопутными войсками и норвежцами удалось лишь незначительно потеснить немецкий гарнизон. Немцы же продолжали неуклонно наращивать силы и в личном составе, и в военной технике, и в транспорте, и в оснащении.
К концу апреля германским войскам удалось отрезать южную часть Норвегии от центральной и северной. Здесь сопротивлялись норвежские, а также высадившиеся англо-французские и сформированные во Франции польские части[726]. Однако они не могли долго оказывать сопротивление, в частности потому, что Швеция разрешила пропуск санитарного имущества, а в дальнейшем – и военного снабжения для германских войск в Норвегии[727]. Войска союзников вскоре эвакуировались, и 10 июня 1940 года боевые действия в Норвегии полностью прекратились. Для оккупации Норвегии Германия использовала три армейских корпуса и 12 пехотных дивизий (около 150 тыс. человек)[728].
В дальнейшем Швеция стала занимать позицию все более благожелательного нейтралитета по отношению к Германии. С сентября 1940 года Германия все более увеличивала свои требования по транзиту через шведскую территорию, и 5 декабря 1940 года было подписано новое расширенное соглашение. В 1940 году поставки шведской руды покрыли 84 % импорта руды в Германию[729].
В ходе боевых действий в Норвегии Германия потеряла убитыми и ранеными 6007 человек, Норвегия – 1700 человек, союзники – 3879 человек, потери люфтваффе составили 127 самолетов, а ВВС союзников – 112. Англо-французские ВМС потеряли один авианосец, один крейсер, один крейсер ПВО, девять эсминцев, шесть подводных лодок, не считая более мелких единиц, а Германия потеряла три крейсера, десять эсминцев, четыре подводные лодки, артиллерийское учебное судно и десять малых судов[730].
Обезопасив свой северный фланг в Скандинавии и обеспечив стратегически важное поступление руды из Швеции, германское верховное командование решило осуществить главную операцию на Западе – против Франции. Для этого необходимо было нарушить нейтралитет Люксембурга, Нидерландов и Бельгии. Но это не смущало Гитлера.
То, что германские войска начнут наступление через Бельгию и Голландию, не было секретом для англо-французского командования[731]. Более того, Англия и Франция сами не собирались соблюдать нейтралитет Бельгии и Голландии. Между союзным командованием и бельгийским генштабом было достигнуто соглашение о том, что если Германия начнет свое наступление через Бельгию и Голландию, то англо-французские войска немедленно перейдут границу Бельгии и начнут продвижение в двух направлениях: 1) Лилль – Гент – голландская граница с задачей обеспечить высадку английских десантов на бельгийском побережье; 2) Мобеж – Шарлеруа – Намюр – канал Альберта с целью задержать наступление германских войск у канала Альберта[732]. Механизированные дивизии, сосредоточенные в тылу английских войск, намечались для перехода бельгийской границы совместно с французскими мотомехвойсками. При этом расчет был на мощные бельгийские укрепления и сопротивление бельгийской (20 дивизий) и голландской (12 дивизий) армий, которые, как предполагалось, могли задержать немецкое наступление до подхода главных сил союзников.
Союзное командование ожидало, что германская армия нанесет удары в направлениях: Аахен – Льеж – Мобеж; Ааахен – Шарлевиль; через Люксембург на Тионвиль, Саарлуи – Мец; или через Голландию на Антверпен и Лилль. Рассматривался также вариант наступления через Швейцарию на Бельфор[733].
Общий резерв главного командования численностью до 35 дивизий, сведенных в две армии, был сосредоточен в районе северо-восточнее Парижа и в районе Дижона – напротив швейцарской границы.
Совершенно очевидно, что англо-французское командование, как и в Первую мировую войну, ожидало наступления немцев на Париж, поэтому и сосредоточило основные резервы так, чтобы отразить это наступление. С другой стороны, германское командование ввело союзников в заблуждение, делая вид, что сосредоточивает войска якобы для удара через Швейцарию[734].
Таблица 4. Силы и средства сторон на Западном фронте на 10 мая 1940 года[735]
10 мая 1940 года по сигналу «Данциг», полученному накануне вечером, немецкие войска нанесли удар своим правым флангом в стык границ Бельгии и Люксембурга и развернули наступление через Арденны в обход линии Мажино, отрезая группировку англо-французских войск на побережье. 90 полностью отмобилизованных немецких дивизий (в том числе все танковые и механизированные) выступили против 20 французских и 10 английских[736].
Самым слабым звеном в системе укреплений союзников явились голландские укрепления. Оборонительные мероприятия Голландии были рассчитаны на использование главным образом пассивных средств обороны (затопление). Однако германское командование, высадив воздушные десанты в местах, где было сосредоточено управление механизмами затопления, выбило из рук союзников это средство. Парашютные и посадочные авиадесанты применялись массово и тесно увязывались с активными действиями с фронта. Только в окрестностях Роттердама был произведен массированный десант в 15 тыс. человек, вооруженных пулеметами, легкими и зенитными орудиями, легкими танками. Парашютисты в первую очередь помешали взорвать мосты[737].
В итоге защита Голландии стала зависеть только от двух слабых оборонительных линий. Захват немцами голландских приграничных укреплений дал им возможность прорваться через бельгийские укрепления на канале Альберта и тем самым позволил зайти в тыл основным бельгийским укреплениям – укрепленному району Льежа и «линии Девез». Союзники слишком поздно разгадали направление главного удара немцев и поэтому не успели произвести перегруппировку и локализовать наметившийся германский прорыв. Англо-французские войска, брошенные навстречу германской армии со значительным опозданием, не смогли занять и организовать прочную оборону, задержать стремительное германское наступление на линии бельгийских укреплений.
Как и в Польше, вермахт использовал танковые «клинья», прорывая оборону противника и стремительно выходя на его тыловые коммуникации. Успех наступления был обеспечен действиями германских люфтваффе, которые быстро завоевали превосходство в воздухе, и тесным взаимодействием наземных и особенно мотомеханизированных войск с авиацией.
Танковая группа генерала Клейста (пять танковых и три моторизованные дивизии: 1250 танков и 365 броневиков), поддержанная более чем 1 тыс. самолетов, преодолев горно-лесистую местность в Арденнах, на рассвете 12 мая форсировала Маас, глубоко вклинилась в боевые порядки и прорвалась в глубокий тыл противника. В отличие от французской армии, где существовала многоступенчатая система обеспечения авиационной поддержки, в германской армии осуществлялась прямая связь дивизий сухопутных войск с соединениями военно-воздушных сил. Когда 1-я немецкая танковая дивизия при форсировании реки Маас встретила сильный артиллерийский огонь, командир дивизии вызвал на помощь авиацию. Над полем боя появились немецкие самолеты, в результате действий которых батареи противника были подавлены и войска группы Клейста форсировали реку[738]. Через четыре дня 19-й танковый корпус генерала Гудериана, действовавший в авангарде группы Клейста, повернув в сторону Ла-Манша, продвинулся на 30 км.
Ошеломляющее действие германского наступления вызвало растерянность на стороне союзников, дезорганизацию и разногласия в союзном командовании. Кроме этого, французское командование допустило большую ошибку, заключавшуюся в распылении сил и нанесении небольших местных контрударов вместо того, чтобы со всеми имевшимися в их распоряжении силами перейти в крупное контрнаступление. Вследствие этого были уничтожены целые дивизии, восполнить которые французы уже не смогли[739].
Англо-французское командование располагало преимуществом над противником в танках, но планировало использовать их главным образом для поддержки пехоты. Опыт польской кампании заставил французское командование ускорить формирование танковых дивизий, однако к началу германского наступления оно не было завершено.
В английской армии танковые дивизии только начали создаваться. Их использование в боевой обстановке было примерно таким же, как и во французской армии, хотя попытка применить английские танки для контратаки под Аррасом и действия 4-й французской танковой дивизии под Лаоном показали их большие возможности[740].
Главнокомандующий французской армией М. Гамелен, получивший накануне сообщение о продвижении немцев, заявил правительству Франции, что он не имеет резервов и «снимает с себя всякую ответственность» за безопасность Парижа. 20 мая немецкие части вступили в Абвиль и начали продвигаться на север. Выйдя на побережье Ла-Манша, они рассекли стратегический фронт: около 40 французских, английских и бельгийских дивизий, действовавших во Фландрии, оказались в изоляции[741].
Под напором наступающей германской армии Голландия пала за шесть дней, а 28 мая капитулировала Бельгия.
Уже к 20 мая германские войска вышли к Кале, окружив и прижав к побережью, как сообщала печать, 600-тысячную группировку союзных войск[742]. Наступавшие на Дюнкерк танковые соединения вермахта вполне могли бы уничтожить группировку противника, прижатую к морю, но Гитлер, опасаясь затяжных боев и больших потерь в танках, столь необходимых для стремительного продвижения в глубь Франции, 24 мая приказал прекратить преследование. Уничтожать английские войска было поручено люфтваффе. «Стоп-приказ» Гитлера спас англо-французскую группировку от неминуемого разгрома. Англичане, несмотря на непрерывную бомбардировку с воздуха, проявив массовый героизм, сумели вывезти почти все свои войска. 4 июня немцы вступили в Дюнкерк. К этому времени британский и французский флоты под прикрытием авиации смогли эвакуировать 215 тыс. английских и 123 тыс. союзных, в основном французских войск[743], при этом вся техника оставлена немцам.
Как и рассчитывал Гитлер, хотя американские руководящие круги считали, что союзники могут продержаться до тех пор, пока США подготовят им эффективную помощь, немецкое наступление было столь стремительным, что эта помощь запоздала[744].
К 9 июня немецкие войска подошли к р. Сена. На следующий день, когда исход кампании был уже предрешен, войну Франции объявила Италия. 14 июня немецкие войска вошли в Париж. Еще через два дня новый глава правительства Франции маршал Петен запросил перемирия. Гитлер разыграл отлично срежиссированный спектакль: перемирие было подписано в том же Компьенском лесу и в том же штабном вагоне маршала Фоша, доставленном из музея, в котором в 1918 году было заключено другое перемирие, означавшее поражение Германии. Франция была поделена на две части: северная была оккупирована, в южной сохранялась власть французского правительства с центром в г. Виши и небольшая армия. Флот подлежал разоружению. Французские колонии оставались под административным контролем французов.
В ходе кампании, продолжавшейся немногим более месяца, французские вооруженные силы потеряли 250 тыс. убитыми и свыше миллиона ранеными, английский экспедиционный корпус недосчитался 68 тыс. человек. Почти 1,5 млн французских солдат и офицеров оказались в германском плену. Вермахт одержал победу ценою 60 тыс. убитых и пропавших без вести[745].
Таким образом, к середине лета 1940 года Франция была разгромлена, а британская армия, бросив на полях Фландрии всю военную технику и понеся большие потери, эвакуировалась на свои острова. Рейх, по существу, получил господство над всей Западной Европой. С военной точки зрения западная кампания, осуществленная вермахтом, явилась демонстрацией высокого уровня военного искусства, слаженности и отличного взаимодействия всех родов вермахта. За пять дней были завоеваны Нидерланды, за 19 – Бельгия, а такая великая держава, как Франция, пала через 44 дня.
Реально в Европе оставались лишь две военные силы: с одной стороны – фашистская Германия в блоке с Италией, с другой – СССР, лишенный союзников. Вопрос о схватке Германии с СССР, который то явно, то в завуалированной форме существовал со времени прихода фашистов к власти, теперь выступил на первый план, хотя внешне обе державы продолжали соблюдать рамки пакта о ненападении 1939 года и демонстрировать «дружбу».
Интересы национальной безопасности СССР настоятельно требовали принятия срочных мер по укреплению западных рубежей страны, созданию стратегического предполья в предвидении войны с Германией. Но осложнение отношений с могущественным соседом, который владел теперь большей частью европейского континента, не входило в расчеты советского руководства. Обеспечить национальную безопасность в этих условиях можно было сочетанием дипломатических и военных мероприятий. Поэтому важнейшей задачей стало, не нарушая подписанных с Германией договоров и протоколов, проводить свой, отвечающий интересам Советского Союза внешнеполитический курс. Именно в те летние дни 1940 года между СССР и Германией началось яростное дипломатическое противоборство, которое с переменным успехом продолжалось вплоть до весны 1941 года.
Гитлер, достигший своих целей на Западе, намеревался приступить к реализации главной идеи своей жизни – разгрому Советского Союза. Основными вехами на пути к этой решающей для Германии войне были ликвидация Польши, захват скандинавского плацдарма, завоевание Западной Европы. Летом 1940 года большая часть Европы оказалась под властью Третьего рейха. Англия, отрезанная от континента Ла-Маншем, на ближайшее будущее была обескровлена и не представляла серьезной угрозы для Германии. «Основное внимание – на Восток», – записал в то время в своем дневнике начальник генерального штаба сухопутных войск вермахта генерал Ф. Гальдер[746]. Все эти факторы создавали не только в Европе, и во всем мире тревожную обстановку ожидания новых событий. Советский Союз, как и другие страны, еще находившиеся вне рамок мировой войны, вынужден был принимать срочные превентивные меры для защиты от агрессии.
Кто будет очередным объектом нападения со стороны Германии? Этот вопрос не мог не тревожить советское руководство. Да и сведения из Европы поступали весьма неутешительные. Так, сразу же после падения Парижа французский военный атташе в Москве генерал О. Палас сообщил сотрудникам наркомата обороны: «Французская армия несет большие потери, она истощена и долго сражаться не сможет. Это положение надо учесть и вам, пока не поздно. После того как прекратит свое существование французская армия, немцы будут самой сильной страной, и тогда они непобедимы»[747].
Великобритания, которая болезненно восприняла поражение своего экспедиционного корпуса, с приходом к власти 10 мая кабинета У. Черчилля, заявившего себя противником гитлеровской Германии, стремилась улучшить свои отношения с Россией, ослабить связи Москвы с Берлином, всячески подчеркивая, что немецкое господство в Европе опасно и для СССР.
Во время своей первой встречи со Сталиным новый британский посол С. Криппс вручил ему личное послание Черчилля. Английский премьер-министр писал: «…В настоящий момент проблема, которая стоит перед всей Европой, включая обе наши страны, заключается в следующем: как будут государства и народы Европы реагировать на перспективу установления германской гегемонии над континентом… Только сам Советский Союз может судить о том, угрожает ли его интересам нынешняя претензия Германии на гегемонию в Европе, и если да, то каким образом эти интересы смогут быть наилучшим образом ограждены»[748].
Сталин не ответил на это письмо, но о его беседе с Криппсом было сообщено Шуленбургу. Это имело целью, с одной стороны, подчеркнуть его полную откровенность в отношениях с германским руководством, а с другой – уже в самих ответах Сталина британскому послу сквозила явная заинтересованность СССР в положении на Балканах. «По мнению Сталина, – докладывал Шуленбург в Берлин, – ни одна держава не имеет права на исключительную роль в деле объединения балканских стран и руководства ими. Советский Союз не претендует на такую роль, хотя в положении на Балканах он заинтересован»[749]. Это свидетельствовало о том, что советское правительство, зная о претензиях немцев на господство в этом регионе, намеревалось продолжать отстаивать свои интересы, укреплять границы, повышать свою роль и значимость в международных делах.
К этому обязывали и действия Германии. Еще не закончилась военная кампания во Франции, а на восток уже начали перебрасываться десятки дивизий вермахта. Немецкие войска сосредоточивались в Восточной Пруссии. Объявленная дополнительная мобилизация и другие мероприятия свидетельствовали о нарастании военной угрозы в этом районе. К 17 июля, по данным советской разведки, только из Франции немцы перебросили на восток 30–40 дивизий; в Польше было сосредоточено 36 дивизий, в Восточной Пруссии – 12[750].
Одновременно с этим германский флот развернул активную крейсерскую войну в Балтийском море, причем в зоне непосредственных военно-стратегических интересов СССР. Германские военные корабли сосредоточились у входа в Финский и Рижский заливы, а патрульные катера входили в устье этих заливов под предлогом контроля прибалтийских и финских торговых судов, которые доставляли в шведские порты грузы для Англии[751].
Германия активизировала политическую деятельность на юго-западе Европы, в частности в Румынии, обещая ее правительству, проводившему враждебную СССР политику, оказать помощь в вооружениях. В июне министр иностранных дел Румынии И. Джигурту заявил, что в ближайшее время его страна получит большое количество немецкого оружия, с помощью которого она в течение почти четырех месяцев сможет вести войну против Советов[752].
В тот период Берлин считал еще преждевременным инициировать вооруженный конфликт между Румынией и СССР, поскольку это могло негативным образом сказаться на румынских нефтяных поставках в рейх. Однако, несмотря на это, германская дипломатии всячески поощряла румынский национализм и реваншизм, умело направляя их против Советского Союза.
Германия также старалась помешать установлению дружественных отношений между СССР и Турцией. Статс-секретарь германского МИД Э. Вейцзеккер, передавая соответствующую инструкцию в германское посольство в Анкаре, требовал препятствовать любому сближению турецкого правительства с Москвой. Он подчеркивал, что Турцию надо держать «в страхе перед Советским Союзом»[753].
Таким образом, ухудшение отношений с Англией, Францией и странами англо-французской ориентации, победы вермахта в кампании против союзников, особенно на фоне недавних неудач Красной армии в советско-финляндской войне, разгром англо-французской коалиции, – все это вызывало растущую тревогу у советского руководства. Надежды на затяжную войну на Западе исчезли. Попытки урегулировать политические и экономические связи с западными державами к успеху не привели. Неопределенность международной обстановки требовала принять срочные меры по повышению оборонного потенциала страны и вооруженных сил. Резко возросли ассигнования на оборону. Если в 1938 году они составляли 23 млрд рублей, то в 1940 году – около 57 млрд. В июне 1940 года Президиум Верховного Совета СССР принял Указы «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений» и «Об ответственности за выпуск недоброкачественной продукции». Вводились строгие меры по укреплению порядка и дисциплины. Полным ходом шла реорганизация РККА, резко увеличилась численность армии и флота, поступала новая техника, шло формирование десятков механизированных соединений. С апреля 1940 года Генеральный штаб приступил к разработке оперативного и мобилизационного планов на случай войны.
Все это делалось с единственной целью – усилить внешнеполитические и стратегические позиции СССР в предвидении неминуемого столкновения с германским фашизмом.
Быстрый разгром Франции ускорил принятие Сталиным решения о переходе к более определенным формам советского контроля в Прибалтике.
С другой стороны, в те июньские дни советское руководство принимало меры и к тому, чтобы обезопасить юго-западные рубежи Советского государства. Это вызывалось тем, что на юго-западных границах СССР Германия резко усилила давление на Румынию, стремясь превратить ее в плацдарм, с которого немецкие войска могли бы выйти к Одессе, промышленным центрам Юга страны и черноморским портам.
29 марта 1940 года Молотов на сессии Верховного Совета СССР заявил, что «у нас нет пакта о ненападении с Румынией. Это объясняется наличием нерешенного спорного вопроса о Бессарабии, захват которой Румынией Советский Союз никогда не признавал, хотя и никогда не ставил вопрос о возвращении Бессарабии военным путем»[754]. Это заявление вызвало в Румынии определенное беспокойство. 19 апреля 1940 года Коронный совет Румынии высказался против добровольной уступки Бессарабии СССР, предпочитая пойти на военный конфликт.
Румынские представители за рубежом активно муссировали слухи о подготовке германского вторжения в Румынию, что в конечном итоге, по-видимому, подготовило почву для ее сближения с Германией[755]. Действительно, весной 1940 года в Берлине обсуждался вопрос о целесообразности оккупации Румынии[756]. Однако Румыния запросила у Германии гарантии своих границ и договорилась о поставках вооружений в обмен на нефть. 28 мая был подписан германо-румынский «нефтяной пакт», по которому Румыния, несмотря на объявленный нейтралитет в войне, обязалась поставлять Германии ежемесячно по 130 тыс. т нефти[757]. Румынское руководство стало настойчиво предлагать Германии сотрудничество в любой области по ее желанию.
Румынский король пошел на формирование правительства «национального объединения», в которое в том числе должны были войти его недавние непримиримые враги – «железногвардейцы»[758], в том числе только что вернувшийся из Германии лидер этой организации X. Сима.
Сближение с Германией сопровождалось нарастанием враждебности по отношению к СССР. В начале мая 1940 года были демонстративно проведены частичная мобилизация и передислокация войск в Бессарабию, к границе СССР. Однако руководство рейха не спешило выразить свою поддержку Румынии по бессарабскому вопросу. На новые румынские запросы о действиях Германии в случае «агрессии советской России» 1 июня 1940 года последовал ответ, что проблема Бессарабии Германию не интересует – это дело самой Румынии[759].
Поскольку в советско-германском секретном протоколе, подписанном в августе 1939 года, констатировалась заинтересованность СССР в Бессарабии, Молотов 23 июня 1940 года сообщил германскому послу Шуленбургу, что «решение бессарабского вопроса не требует отлагательств» и советское правительство рассчитывает, что Германия «не будет препятствовать, а поддержит советские действия»[760]. 24 июня Риббентроп составил для Гитлера меморандум, в котором указал, что в соответствии с секретным протоколом от 23 августа 1939 года Германия декларировала свою политическую незаинтересованность в Бессарабии. Поэтому Румынии необходимо указать, что Германия поддержит советские требования. Одновременно от СССР потребовали не подвергать опасности германские интересы в районах нефтедобычи, а «в случае военного столкновения не бомбить районы нефтедобычи»[761].
25 июня советская сторона предприняла также дипломатический зондаж в отношении позиции Италии. Министр иностранных дел Г. Чиано заявил, что Италия «целиком признает права СССР на Бессарабию», но заинтересована в мирном решении этого вопроса. При этом итальянская сторона выразила готовность вместе с Германией посоветовать Румынии принять советские предложения[762].
26 июня последовала советская нота Румынии с требованием возвращения Бессарабии и передачи СССР Северной Буковины, «население которой в своем громадном большинстве связано с Советской Украиной как общностью исторической судьбы, так и общностью языка и национального состава»[763].
Советская нота была воспринята враждебно правительством Румынии. Румынский король сообщил 26 июня в Берлин, что румынское правительство не собирается возвращать Бессарабию Советскому Союзу, а если такое требование будет ему предъявлено, то оно намерено воевать против СССР[764].
Однако 27 июня Румыния согласилась с советскими требованиями. При этом Кароль II согласился на ультиматум Советского Союза только после того, как им были получены заверения от германского и итальянского послов о том, что это является «временным решением», так как Германия и Италия, занятые в настоящий момент ведением военных действий на Западе, не могут оказать вооруженной помощи Румынии. Впоследствии Румыния, как было обещано, «в качестве компенсации за правильное понимание момента получит не только Бессарабию, но и Молдавскую республику»[765].
Можно предполагать, что таким образом Гитлер окончательно привязал к себе Румынию, и именно после присоединения Бессарабии и Западной Буковины к СССР Гитлер принял окончательное решение о нападении на Советский Союз, причем румынским войскам отводилась в агрессии не последняя роль.
28 июня, после получения согласия румынского правительства, части Южного фронта Красной армии, созданного на базе Киевского особого военного округа, под командованием генерала армии Г. К. Жукова вступили на территорию Бессарабии и Северной Буковины[766]. Английская печать назвала это «началом развала советско-германской дружбы». Интересно отметить, что, по мнению английских журналистов, на это же надеялась и Япония[767].
К исходу 30 июня вся государственная граница СССР была восстановлена по рекам Прут и Дунай.
2 августа 1940 года VII сессия Верховного Совета СССР приняла Закон об образовании Молдавской ССР и включении Северной Буковины, преобразованной в Черновицкую область, в состав Украинской ССР[768].
Воссоединение Бессарабии и Северной Буковины с СССР имело не только важное социально-политическое, но и военно-стратегическое значение. Граница Советского государства была отодвинута на запад более чем на 200 км. Большое значение имела железная дорога Черновцы – Львов, являвшаяся в случае войны важной рокадной магистралью для войск, что создавало условия для усиления безопасности жизненно важных центров на юго-западе страны.
В результате своевременно принятых превентивных мер военно-политического и стратегического характера советское правительство сузило базу германской экспансии в Европе, отодвинуло возможный исходный рубеж агрессии против СССР на 200–350 км на запад, создало сильные группировки войск в Прибалтике и Причерноморье, улучшило дислокацию и оперативное положение войск в западных приграничных округах.
После разгрома Франции Гитлер встал перед дилеммой: готовить вторжение на Британские острова или идти в поход на Восток, против СССР. Ожидания, что английское правительство во главе с Черчиллем запросит мира, не оправдались. Наоборот, Черчилль задействовал весь свой талант оратора для того, чтобы отвратить общественное мнение от мыслей о капитуляции и приготовить Британию к продолжительной войне. Кроме этого, захват Британских островов и ликвидация центра Британской империи вызывали у Гитлера опасения с политической точки зрения. 13 июля 1940 года Гальдер записывает выступление Гитлера перед группой командующих в Бергхофе: «Фюрера больше всего занимает вопрос, почему Англия до сих пор не ищет мира. Он, как и мы, видит причину этого в том, что Англия еще надеется на Россию. Поэтому он считает, что придется силой принудить Англию к миру. Однако он несколько неохотно идет на это. Причина: если мы разгромим Англию, вся Британская империя распадется. Но Германия ничего от этого не выиграет. Разгром Англии будет достигнут ценой немецкой крови, а пожинать плоды будут Япония, Америка и др.»[769].
Тем не менее 16 июля принимается окончательно военное решение (Директива № 16. «О подготовке десантной операции против Англии») – готовить вторжение в Южную Англию, зашифрованное под названием «операция „Зеелёве“» («Морской лев»). Все приготовления следовало завершить до середины августа, а сама операция планировалась на середину сентября 1940 года. Германское командование понимало все трудности, связанные с осуществлением этой операции: британский флот господствовал на море, метеорологические условия ограничивали выбор даты высадки, надежды на то, что артиллерия с французского побережья сумеет прикрыть десантные войска, при ближайшем изучении проблемы оказались преувеличенными, а господство в воздухе, несмотря на самоуверенные заявления Геринга, еще предстояло завоевать. Ни Гитлер, ни командование вермахта не верили в то, что возможно успешно осуществить операцию по высадке морского десанта в Великобритании без нейтрализации английских ВВС. Поэтому в директиве № 16 говорилось: «Английские ВВС должны быть разбиты до такого фактического и морального состояния, при котором они будут не в состоянии собрать силы для сколь-нибудь значительной атаки на переправляющиеся немецкие войска»[770].
Кроме этого, принятое 21 июля решение о подготовке нападения на СССР, которое первоначально планировалось на осень 1940 года, сразу перенацелило командование сухопутных войск на подготовку более широкой кампании на Востоке, а вторжение в Англию отступило на задний план и рассматривалось как неизбежный, но второстепенный компонент планирования и подготовки, а в дальнейшем – как ключевой элемент стратегической маскировки действительных намерений германского руководства.
Кроме этого, свою роль сыграла оглушительная самореклама Геринга, который заявил, что люфтваффе поставят Англию на колени. Эта идея была одобрена Гитлером, который полагал, что высаживаться, быть может, вообще не придется, так как в Англии трудности войны приведут к волнениям и устранению от власти правительства Черчилля. Геринг горячо поддерживал мнение фюрера, и 1 августа была отдана директива № 17 о ведении «воздушной и морской войны против Англии». На германские военно-воздушные силы возлагалась задача сломить волю Великобритании к борьбе, и Геринг определил «Адлертаг» («День орла») – время начала воздушного наступления – 13 августа. Так были созданы предпосылки для начала первой в истории чисто воздушной военной кампании, которая получила название «Битва за Британию».
Официально «Битва за Британию» началась 10 июля 1940 года, а завершилась 31 октября. Однако фактически ночные бомбардировки экономических центров Англии продолжались вплоть до второй половины февраля 1941 года. 15 ноября 1940 года был совершен варварский массированный налет на г. Ковентри, который был полностью разрушен. С мая 1941 года налеты на Англию приняли эпизодический характер, поскольку основные силы германских ВВС перебрасывались на восток.
В ходе ожесточенных воздушных боев ВВС Великобритании отразили попытки люфтваффе завоевать господство в воздухе, уничтожить британские ВВС, разрушить промышленность и инфраструктуру Южной Англии, деморализовать население и тем самым принудить Великобританию к заключению мира или капитуляции. Со стороны Германии в боях участвовало 4074 самолета, Англии – 1963 самолета. Потери сторон соответственно составили 2500 человек и 1887 самолетов с немецкой стороны и 544 человека и 1547 самолетов – с английской стороны[771].
Неудачи люфтваффе привели к отсрочке проведения операции «Морской лев». 3 сентября Гитлер отдал приказ о вторжении в двадцатых числах сентября, 14 сентября было объявлено об отсрочке операции, 17 сентября она была отложена до особого распоряжения и, наконец, 12 октября перенесена на 1941 год. В конечном итоге вторжение в Великобританию затмили громадные подготовительные мероприятия к нападению на Советский Союз – против него готовилась армия в 180 дивизий, в сравнении с этим 26 дивизий, нацеленные на Англию, составляли лишь около 15 % этих сил[772].
СССР и Прибалтика: проблемы безопасности
В 1930-е годы шаги, предпринимаемые Лигой Наций по «обузданию агрессии», не смогли оказать решающего воздействия на ход событий и ограничивались мерами «морального осуждения» и малоэффективными экономическими санкциями[773]. Одной из проблем стала обязательность применения санкций к государству-агрессору в соответствии со статьей 16 устава Лиги Наций[774].
В 1938 году в процессе развития кризиса вокруг Судетской области становилось очевидным, что в случае войны с Чехословакией Лига Наций может принять решение о противодействии агрессии, требуя свободного прохода советских войск через балтийские государства. Однако некоторые государства, так называемые экс-нейтралы или «группа Осло»[775], предлагали реализовывать положения статьи 16 только в случае, если государства-члены, вовлеченные в конфликт, согласятся на ее применение[776]. Этой позиции придерживалось и эстонское руководство[777].
В Берлине считали, что если Эстония будет рассматривать выполнение статьи 16 необязательным, то Латвия и Литва займут такую же позицию. Поэтому заявления Эстонии о следовании политике нейтралитета в Берлине были сочтены «положительным вкладом в поддержание мира в Европе»[778]. В Варшаве также были заинтересованы в этом[779].
Советская дипломатия, рассматривая нейтралитет балтийских государств в тех условиях как полностью иллюзорный, указывала, что политика нейтралитета принесет пользу только агрессорам и что рано или поздно балтийские государства окажутся в сфере влияния одной из великих держав[780].
Однако под воздействием давления Германии, заявившей, что она «не считает нейтральными страны, допускающие проход иностранных войск через их территории»[781], Латвия и Литва приняли политику нейтралитета.
19 сентября 1938 года эстонский и латвийский министры иностранных дел на заседании Генеральной Ассамблеи Лиги Наций заявили, что их правительства оставляют за собой право самостоятельно определять, когда применять положения статьи 16. Спустя три дня, 22 сентября, литовский министр иностранных дел представил декларацию аналогичного содержания. В октябре 1938 года министры иностранных дел Латвии, Литвы и Эстонии разработали проекты законов о нейтралитете и вскоре приняли соответствующие законы[782].
Руководство Германии имело свои взгляды на нейтралитет Эстонии, Латвии и Литвы. Доктриной «Принципы ведения военно-морской войны» 1937 года предусматривалось после заключения «соглашения о нейтралитете» с государствами побережья Балтийского моря построить «опорные пункты» на их территориях[783].
В начале сентября 1938 года немецкий военно-морской атташе в Эстонии Р. фон Бонин сообщил в Берлин, что «военный министр Эстонии Й. Лайдонер, заявляя о поддержке действий Германии в случае конфликта, подчеркивал, что только в этом «ключе Эстония рассматривает свою безопасность[784].
В тот период советское военное руководство считало, что основным противником СССР в предстоящей войне является Германия, которая для проведения операций против СССР будет стремиться использовать территорию и возможности соседних с Советским Союзом государств. Прогноз показывал, что военные действия развернутся по обе стороны Финского залива, но главные будут проходить на южной части побережья залива, эстонской[785].
В советских разведывательных сводках стали чаще отмечаться симптомы сближения Германии с Финляндией и прибалтийскими странами[786]. Указывалось, что Германия занимается «подготовкой морского плацдарма для войны на Балтийском море»[787].
После аннексии Чехословакии Германией в Москве четко осознавали, что в случае если Гитлер примет решение оккупировать Прибалтику, Лондон и Париж снова промолчат[788].
21 ноября 1938 года на заседании Военного совета при народном комиссаре обороны СССР, проходившем после подписания Мюнхенских соглашений, К. Е. Ворошилов отмечал: «мы должны быть готовы… к настоящей большой серьезной войне»[789].
Стало очевидным, что только заключение надежно гарантированного договора с западными союзниками могло обеспечить изменение соотношения сил в Европе и удержать Германию от дальнейшей эскалации напряженности на континенте[790]. В направленном СССР 14 мая 1939 года Англии и Франции проекте соглашения о гарантиях государствам Центральной и Восточной Европы, подчеркивалась необходимость предоставить их Латвии, Эстонии и Финляндии[791].
Предоставление гарантий прибалтийским государствам обсуждалось с их официальными представителями. 5 июня 1939 года эту тему В. М. Молотов обсуждал с латвийским послом Ф. Коциньшем. В ответ на предложение наркома «Коциньш… сказал, что Латвия положительно относится к гарантированию ее нейтралитета, если это будет общая гарантия» (то есть не только со стороны СССР)[792].
Одновременно 7 июня 1939 года Латвия и Эстония заключили пакты о ненападении с Германией. В результате в Латвии и Эстонии отрицательно отнеслись к предоставлению гарантий со стороны Англии, Франции и СССР[793]. Более того, военные круги Эстонии выражали готовность в интересах Германии совместно с финнами использовать «Имперскую российскую систему противокорабельной защиты», чтобы воспрепятствовать действиям советского флота с востока[794].
Руководство Латвии, которое еще летом 1938 года резко критиковало внешнеполитическую ориентацию Эстонии на Германию, после Мюнхена на 180 градусов изменило свое отношение к проблеме безопасности страны. По поводу гарантий министр иностранных дел Латвии В. Мунтерс заявил, что они «будут искать пути для защиты своей независимости у Германии»[795].
В ночь с 23-го на 24 августа 1939 года был подписан Договор о ненападении между СССР и Германией и секретный протокол к договору. Согласно секретному протоколу, в сферу интересов СССР включались Финляндия, Эстония, Латвия, территории Восточной Польши (Западной Белоруссии и Украины) и Бессарабии.
Что это означало на практике? Как показали последующие события, СССР намеревался заключить с большинством из этих стран договоры о взаимопомощи с введением на их территорию ограниченных контингентов войск и защиты их границ, как своих собственных[796].
Подписание договора между СССР и Германией произвело «ошеломляющее впечатление» на эстонское руководство, перед которым встал вопрос «трезво взглянуть на окружающие события»[797]. Латвийское руководство в подписании договора усматривало «улучшение равновесия в Прибалтике», укрепление позиции нейтралитета Латвии[798]. Временный поверенный СССР в Литве В. С. Семенов отмечал: «…трезвые политики сразу же поняли, что пакт укрепляет положение прибалтийских стран, так как он ликвидировал угрозу германо-советского столкновения»[799].
1 сентября 1939 года бомбовыми ударами по административным и промышленным центрам и концентрическим наступлением двух групп армий началось германское вторжение в Польшу. 1 сентября Данциг был объявлен присоединенным к Германии.
Разгром Польши поставил Литву перед крайне опасной перспективой. Литва строго придерживалась нейтралитета, «несмотря на наличие… соблазна на получение Вильно»[800]. Позиция Литвы была мотивирована тем, что если бы ее войска были введены в Вильно, то это значило взять город «из рук немцев, а потом можно поплатиться всей Литвой. Другое дело… из рук Советского Союза можно было бы брать, не боясь ничего»[801].
Несмотря на договор с СССР, Германия продолжала осуществлять свой экспансионистский курс. К 20 сентября 1939 года был подготовлен проект договора с Литвой об обороне, по которому Литва должна была «отдать себя под опеку Германского рейха», а согласно военному соглашению «численность, дислокация и вооружения литовской армии должны быть регулярно устанавливаемы при полном согласии Верховного командования вермахта»[802]. Эстонию и Латвию так же, как и Литву, ожидала перспектива территорий «немецкого расселения», которые планировалось присоединить к «коренным землям Германии», а «расово-неполноценные группы населения переместить за пределы Прибалтики»[803].
25 сентября Гитлер подписал директиву № 4 о сосредоточении войск вермахта в Восточной Пруссии в готовности вступить в пределы Литвы[804]. Присутствие боеготовых немецких войск на литовской территории представляло опасность для группировки войск Красной армии в Западной Белоруссии, так как давало вермахту возможность в случае эскалации возможного военного противостояния нанести фланговый удар с севера по советским войскам, а с юга – осуществить беспрепятственный проход на территории Латвии и Эстонии. Чтобы остановить такое развитие событий, требовались решительные и срочные меры, учитывая готовность эстонского руководства к военному сотрудничеству с Германией. И они были приняты.
В предвидении начала войны в Европе советское руководство начало создавать группировку войск на границах Эстонии и Латвии. В военных округах были развернуты: в Ленинградском – 8-я армия, в Калининском – 7-я армия, которая с 15 сентября передавалась в оперативное подчинение ЛВО. 26 сентября штабом ЛВО была получена директива НКО № 043/оп, требовавшая «немедленно приступить к сосредоточению сил на эстонско-латвийской границе и закончить таковое 29 сентября». Нарком обороны предупреждал, что «о времени перехода в наступление будет дана особая директива»[805].
Но спланированная операция не была осуществлена. 25 сентября Сталин и Молотов вызвали посла Германии в СССР Шуленбурга в Кремль и предложили земли, расположенные восточнее демаркационной линии, вплоть до Буга (Люблинское и часть Варшавского воеводства) отнести к немецкой сфере влияния. Немецкой стороне было предложено отказаться от претензий на Виленскую область Литвы[806]. Германское правительство, заинтересованное в то время в сохранении достигнутых отношений с СССР, согласилось, и обмен был зафиксирован в секретном дополнительном протоколе к германо-советскому Договору о дружбе и границе от 28 сентября 1939 года[807].
Разгром Польши и появление общей границы с Германией поставили перед Москвой задачу более прочного обеспечения положения прибалтийских государств и тем самым укрепления собственной безопасности. Для этого советское правительство предложило своим соседям заключить договоры о взаимопомощи. Такие договоры были подписаны с Эстонией 28 сентября[808] и Латвией 5 октября[809]. 10 октября 1939 года был подписан договор с Литвой, согласно которому Вильно и Виленская область передавались Советским Союзом Литовской Республике[810].
Переговоры проходили сложно, но ситуация требовала принятия незамедлительных мер. Иллюстрацией намерений СССР служит заявление Молотова министру иностранных дел Эстонии К. Сельтеру от 24 сентября: «Договор с Германией имеет определенный срок действия, – сказал он. – Так что ни мы, ни Германия не сложили оружия»[811], поэтому «Советскому Союзу требуется расширение системы своей безопасности, для чего ему необходим выход в Балтийское море»[812].
Посланник США в Эстонии и Латвии Дж. К. Уайли в докладе в Вашингтон подчеркивал: «Обращаю внимание… что порт Палдиски, а также острова Сааремаа и Хийумаа стратегически доминируют в Рижском и Финском заливах, а также угрожают Ботническому»[813].
О заключении договора с Литвой полпред СССР во Франции Я. З. Суриц 11 октября 1939 года сообщал в НКИД: «Наша балтийская акция… расценивалась… в разрезе бесспорных и никем не оспариваемых наших интересов и в плане оттеснения немцев от Балтики. Последний момент особенно оттеняется и подводит к выводам Черчилля о совпадении конечных интересов»[814].
В период подписания пактов о взаимопомощи между СССР и Эстонией, Латвией и Литвой были подписаны торговые соглашения, по которым они начали получать нефть, железо, хлопок и другие сырьевые товары[815]. Внешнеторговые обороты прибалтийских государств с СССР возрастали: Латвии – в 4 раза, Литвы – в 2 раза, Эстонии – 4,5 раза[816].
Для согласования и оперативного урегулирования могущих возникнуть повседневных вопросов были образованы смешанные комиссии из представителей советского командования в Эстонии, Латвии и Литве и представителей вооруженных сил этих республик. Вопросы, выходящие за пределы компетенции комиссий, должны были передаваться на решение командующих войсками Ленинградского, Калининского военного округа, Белорусского фронта (в последующем Белорусского особого военного округа) и главнокомандующих армией Прибалтийских государств[817].
25 октября 1939 года был издан ряд приказов НКО СССР (№ 0162, 0163, 0164), регламентирующие деятельность командования и личного состава 65-го Особого стрелкового корпуса (ОСК) на территории Эстонии, 2-го и 16-го ОСК в Латвии и Литве соответственно.
В приказе НКО СССР «О поведении личного состава воинских частей Красной армии, расположенных в Эстонии», подчеркивалось, что «Свою ответственную задачу 65-й Особый стрелковый корпус выполнит с честью только в том случае, если жизнь и повседневная боевая подготовка частей будут протекать… при полном соблюдении ими всех пунктов Пакта о взаимопомощи между СССР и Эстонской Республикой»[818]. В аналогичных по содержанию приказах нарком обороны требовал от командиров и комиссаров 65, 2 и 16-го корпусов настроения о «советизации… в корне ликвидировать и впредь пресекать самым беспощадным образом»[819]. Директива народного комиссара ВМФ СССР от 14 октября 1939 года требовала: «не представлять себя в роли победителя и захватчика и тем самым задевать самолюбие граждан иностранных республик», не затрагивать их «военных мероприятий»[820]. Приказы категорически запрещали какие-либо контакты для всех категорий военнослужащих с представителями местных организаций, а также устройство совместных собраний, концертов, приемов и т. д.[821]
В этой связи итальянские дипломаты отмечали, что «московское правительство не желает волнений в этом регионе. Советизация государства может привести к распаду социальных и экономических связей, к попытке мятежа со стороны местных коммунистов. Лучше, чтобы все оставалось спокойно и сохранялся порядок»[822].
Обязанности по осуществлению контроля деятельности и всестороннего обеспечения 65, 2 и 16-го особых корпусов приказом НКО СССР от 27 ноября 1939 года № 0185 были возложены на его заместителя, командарма 2 ранга А. Д. Локтионова[823]. Все связанные с этим вопросы командования ЛВО, КалВО и БОВО, командиры 65, 2 и 16-го корпусов должны были решать через него[824].
В ходе советско-финляндской войны силы Балтийского флота, базирующиеся в Эстонии и Латвии, принимали участие в боевых действиях. Полпред Никитин сообщал в НКИД, что финская сторона вручила Эстонии ноту, в которой «протестует против стоянки нашего флота в Таллине, Хаапсалу и Палдиски… Эстонцы… отклоняют ноту финского правительства и считают не противоречащей их нейтралитету стоянку советских судов в водах Эстонии»[825].
Вместе с тем в ходе советско-финляндской войны непреднамеренно допускались случаи бомбардировок советскими самолетами территории республики[826]. 2 февраля 1940 года эстонский самолет «Бристоль Бульдог» в нарушение заданного маршрута пролетел несколько раз над кораблями и «был обстрелян в Таллине с русских кораблей»[827]. На заявленную эстонской стороной ноту протеста Советский Союз принес извинения[828]. По этому факту на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 5 февраля 1940 года было принято постановление о наложении взысканий на должностных лиц, в том числе наркому ВМФ «Кузнецову поставить на вид»[829].
В то же время, по данным НКВД, на территории Эстонии осуществлялась вербовка «добровольцев» в финскую армию из числа жителей страны, что расценивалось как нарушение советско-эстонского пакта о взаимопомощи[830]. Но в тот период советская сторона претензий не предъявляла[831].
Советский полпред в Латвии И. С. Зотов в своем докладе от 4 декабря 1939 года руководству заострял внимание на трактовке положений советско-латвийского пакта о взаимопомощи президентом Латвии К. Ульманисом, который заявлял: «…целью и заданием этих гарнизонов является оборона определенных участков, а не оборона нашего государства сообща, которая все же остается и будет оставаться задачей нашей собственной армии», заявляя при этом: «…никто не отнимет у нас свободу действий»[832]. Зотов отмечал, что такая установка «помогает… создавать атмосферу недружелюбия»[833].
Военный атташе СССР в Латвии полковник А. Завьялов отмечал, что «латвийские войска концентрируют свои силы в затылок нашим гарнизонам по линии Кульдига, Салдус, Скрунда, Айстпуте», расположенным вдоль западного побережья Латвии. Это подводило к логичному выводу: «Латвийская армия нацеливается на наши гарнизоны», согласно позиции Ульманиса, рассматривавшего возможность «в подходящий момент наши войска „столкнуть в море“»[834].
На мартовской конференции 1940 года министры иностранных дел Балтстран обсуждали вопрос о контингентах советских войск. В докладах советских дипломатов появились выводы: «Есть все основания считать, что на конференции Литва заявила о своем фактическом присоединении к военному союзу, существующему между Латвией и Эстонией»[835]. Командующий литовской армией С. Раштикис впоследствии признал, что в 1940 году в штабах армий прибалтийских стран имелись планы на случай совместных военных действий[836].
После подписания договоров с Эстонией, Латвией и Литвой руководство НКО и ВМФ приступило к подготовке этих территорий в военном отношении, что предусматривало строительство для этого необходимых объектов военной инфраструктуры, в первую очередь для ВМФ.
Согласно приказу наркома ВМФ Н. Г. Кузнецова от 1 октября 1939 года[837] начальник ГМШ издал директиву о подготовке указаний управлениям НКВМФ по обеспечению базирования на Таллин – Рогекюль и Порт Палдиски отряда кораблей КБФ[838].
19 октября наркому ВМФ были представлены отчет специальной комиссии по созданию «артиллерийской системы обороны побережья Балтийского моря и вынесенного вперед базирования КБФ»[839] и «Расчет противодесантной и сухопутной обороны УРов побережья Балтийского моря»[840].
Комиссия предложила создать пять укрепленных районов для обороны входов в Финский залив и Рижский залив из Балтийского моря: на входе в Финский залив – «Морской УР», на входе в Рижский залив «УР пролива», «Островной УР» – для обороны фланкирующих входов в оба залива[841]. Защита операционной базы «больших кораблей» в Палдиски возлагалась на самостоятельный укрепленный район «УР Балтийского порта», для защиты маневренной базы в Лиепае (Либаве) перелагалось создать «Либавский УР»[842]. Для большей устойчивости обороны «всю систему береговых укреплений» предлагалось «дополнить оборонительными сооружениями со стороны сухопутного фронта»[843], установить 152 орудия калибром 406–152-мм и 202 орудия калибром 45-мм, то есть всего 354 орудия[844]. Расчеты предусматривали, что части РККА «в основном возьмут на себя оборону от сухопутного противника»[845].
20 октября 1939 года состоялось заседание Главного Военного совета РКВМФ с повесткой «О системе обороны Краснознаменного Балтийского флота»[846]. В развитие принятых на нем решений были изданы приказы НК ВМФ: от 1 ноября о проведении изысканий под строительство объектов береговой обороны в Эстонии[847] и от 3 ноября «Об организации инженерных и строительных органов для выполнения оборонительного строительства в Эстонии и Латвии»[848].
Постановлением Комитета Обороны (КО) при СНК СССР от 15 ноября 1939 года на «производство строительных работ по установке батарей и оборонных объектов на 1939–1940 годы» была утверждена смета на сумму 219 823 00 рублей[849]. Только в Эстонии предстояло построить и оборудовать свыше 108 объектов, в том числе 50 военных городков, 24 аэродрома, три военных порта, 25 артиллерийских батарей различного калибра[850]. 1 февраля в Палдиски была сформирована Балтийская военно-морская база.
25 февраля было принято постановление КО при СНК СССР «по Палдиски», утвердившее «титульный список строительства» на 1940 год в объеме 120 млн рублей» из резервного фонда СНК СССР[851]. Постановление включало в работу наркоматы легкой промышленности, торговли, морфлота, судпрома, путей сообщений[852]. Постановлением разрешалось для строительства нанимать местных рабочих в количестве 10 000 человек[853].
Перечисленные мероприятия были вызваны тем, что полученные базы «были не оборудованы для стоянки большого количества кораблей», так как правительства Эстонии и Латвии «исходили из потребностей своих карликовых флотов»[854]. Как отмечал С. И. Кабанов, назначенный командиром БОБР[855]: «Палдиски без перестройки не может быть морской базой»[856].
Осенью 1939-го – летом 1940 года военно-политическая ситуация в Европе претерпевала изменения, что вызывало необходимость у советского военного руководства корректировать и возможные сценарии начала военных действий.
В период войны с Финляндией (1939–1940) советское руководство испытывало вполне обоснованные опасения ввиду возможного направления Англией и Францией экспедиционного корпуса через Норвегию и Швецию, под предлогом оказания военной помощи Финляндии[857]. Из поставляемых в Финляндию 419 самолетов в первую очередь должны были быть поставлены бомбардировщики для нанесения «нескольких сильных налетов на Мурманск, Кронштадт и Ленинград»[858]. Несмотря на войну с Германией, Англия и Франция стремились привлечь к участию в подготавливаемых военных действиях против СССР прибалтийские государства. Так, председатель комиссии по иностранным делам французской палаты депутатов Ж. Мистлер говорил латвийскому посланнику в Париже Я. Гросвальду, что прибалтийские страны должны быть готовы к совместному выступлению против СССР, для чего им необходимо заключить между собой военный союз[859]. В свою очередь, вероятность таких действий «подогревала» антисоветские настроения в прибалтийских государствах.
После заключения 12 марта 1940 года мирного договора между СССР и Финляндией тем не менее по-прежнему сохранялась вероятность вооруженного столкновения[860]. В директиве Военному совету КБФ от 4 апреля 1940 года Кузнецов констатировал, что военная опасность со стороны Англии и Франции не утратила своей актуальности. Не исключалась и возможность выступления враждебно настроенных элементов Эстонии и Латвии[861].
Развитие ситуации в Европе вынуждало советское руководство принимать меры по усилению безопасности СССР. Нарком ВМФ в директиве от 4 июня 1940 года указывал: «Быстрое изменение обстановки на Западе затрудняет возможности определить состав и силы вероятного противника… в случае войны с СССР»[862]. В директиве подчеркивалось, что при «наличии мощного противника возможно выступление Финляндии и враждебных СССР элементов в Латвии, Литве и Эстонии»[863]. Содержание задач по обороне устья Финского залива, побережья и баз оставалось прежним[864].
В ходе выполнения задач, возложенных на соединения, воинские части РККА и силы РККФ, возникали проблемы и экономического характера. 29 ноября 1939 года в Латвии был принят «Закон о снабжении и по гражданско-правовым сделкам с иностранными военными»[865]. Советские представители отмечали, что «комитет…[866] лишает возможности непосредственной связи с конкурентными фирмами»[867]. Отмечалось, что «настроение „заработать“ зашло настолько далеко, что латпра потеряло чувство меры»[868]. Аналогичная ситуация сложилась и в Эстонии[869], а в представленном литовской стороной проекте цены «по арендным условиям… на здания и земли» были «преувеличены в пять и десять раз»[870].
Указанные проблемы препятствовали организации и проведению подготовки советских воинских контингентов на требуемом уровне. Командир 65-го корпуса А. А. Тюрин 27 декабря 1939 года докладывал Военному совету ЛВО и Локтионову относительно проведения лагерных сборов: «Доношу, с учебной точки зрения выход частей корпуса в лагеря в 1940 году был бы очень желателен»[871]. Но, указывая на неготовность объектов военной инфраструктуры, Тюрин предлагал в 1940 году в лагеря не выходить, ограничившись выводом лишь отдельных подразделений вблизи пунктов их дислокации[872]. Во 2-м и 16-м корпусах ситуация была аналогичной.
В создавшихся условиях советское военное руководство считало необходимым сосредоточить основные усилия на поддержании боевой готовности 65, 2 и 16-го корпусов. НКО СССР 6 февраля 1940 года был издан приказ, а Локтионовым 3 марта были направлены указания по организации обороны гарнизонов (с использованием авиации и танков) и проведении тренировок с выходом в районы обороны, организации караульной службы по охране военных городков, выставлении дополнительных постов у домов «проживания командирского состава», об усилении службы дежурных и контрольно-пропускного режима[873]. В корпусах были организованы тренировки, в ходе которых «дежурные подразделений всех частей три-четыре раза в месяц поднимаются по боевой тревоге» с занятием позиций для обороны гарнизонов, один раз в месяц – все части гарнизона. С командирами и штабами проводились занятия по организации обороны на выбранных рубежах с выходом на местность[874].
Советское военное руководство понимало, что в создавшихся условиях немногочисленные корпуса не могли полноценно выполнять возложенные на них задачи. Поэтому в апреле 1940 года народный комиссар обороны К. Е. Ворошилов доложил руководству СССР о необходимости провести замену личного состава частей в Эстонии, Латвии и Литве. 23 апреля 1940 года Военным советам ЛВО, КалВО, БОВО была направлена директива НКО, содержавшая перечень заменяемых соединений и частей с 1-го по 15 июня 1940 года[875]. Части, «намеченные к отправке», должны были оставить в округах вооружение и военную технику, а «взамен этого на месте» принять от убывающих частей на укомплектование оставленные вооружение и технику[876].
25 мая 1940 года полпред СССР в Латвии В. К. Деревянский в связи с визитом военного министра Латвии генерала К. Беркиса в Москву направил аналитическую записку Молотову, с предложением обсудить с латвийской стороной вопрос внесения изменений в текст некоторых пунктов Пакта о взаимопомощи и конфиденциального протокола к нему. По его мнению, это могло стать отправной точкой для более тесного сотрудничества сторон[877].
Деревянский предложил «изменить редакцию пункта первого конфиденциального протокола к Пакту о взаимопомощи». В первоначальной редакции этот пункт гласил, что «СССР имеет право на время этой войны держать на отведенных под аэродромы и базы участках наземные и воздушные вооруженные войска и т. д.»[878].
По мнению Деревянского, этот пункт являлся «причиной неуступчивости» латвийской стороны и служил «постоянно сдерживающим мотивом для латышей при разрешении практических вопросов, связанных с длительным пребыванием наших гарнизонов (строительство, аренда и др. вопросы)». Полпред предложил данный пункт конфиденциального протокола изменить следующим образом: «СССР имеет право на срок действия Пакта о взаимопомощи держать на отведенных под аэродромы и базы участках наземные и воздушные вооруженные войска и т. д.»[879].
Кроме того, советский полпред в Латвии предлагал дополнить первую статью Пакта о взаимопомощи, которая гласила, что «обе стороны обязуются оказывать друг другу всяческую помощь, в том числе и военную», «специальным соглашением об установлении контакта и взаимодействия Красной армии с латвийской армией на случай военного нападения»[880].
Деревянский также предлагал вторую статью Пакта о взаимопомощи, предусматривавшую «помощь латвийской армии на льготных условиях вооружением и прочими военными материалами», дополнить «Соглашением о прикомандировании к латвийской армии советских военных инструкторов и военных инженеров, для освоения нового вооружения, получаемого Латвией из СССР»[881]. По существу, предложения Деревянского отразили суть неразрешенных проблем сотрудничества СССР не только с Латвией, но и с Эстонией и Литвой.
Начавшаяся весной 1940 года перегруппировка немецких войск из Франции в восточные районы Германии – Тильзит, Мемель (Клайпеду), усиление активности германского флота в восточной части Балтийского моря потребовали от советского военного командования создания в кратчайшие сроки адекватной группировки войск.
На 10 мая в составе трех особых стрелковых корпусов, размещенных в Литве, Латвии и Эстонии, насчитывалось 66 946 человек: в 65-м стрелковом корпусе – 35 090 чел., во 2-м – 22 646 чел., в 16-м – 19 210 чел. Корпуса имели на вооружении 1065 танков[882]. Эти незначительные силы не могли служить прочным заслоном в случае вторжения вермахта в Прибалтику.
2 июня 1940 года Гитлер в штабе группы армий «A» в Шарлевилле в ходе встречи с командующим группы генералом Г. фон Рунштедтом и начальником штаба группы генералом Г. фон Зондерштерном заявил, что «если, как он ожидает, Франция „отпадет“ и будет готова к заключению разумного мира, то у него наконец будут развязаны руки для выполнения своей настоящей задачи – разделаться с большевизмом»[883].
В этих условиях 3 июня 1940 года НКО издал приказ, согласно которому «в целях объединения руководства войсками все войсковые части Красной армии, размещенные на территории Эстонской, Латвийской и Литовской Республик, с 5 июня 1940 года из состава войск Ленинградского, Калининского и Белорусского военных округов исключить». Они переходили в непосредственное подчинение наркома обороны, через его заместителя командарма 2 ранга Локтионова[884].
Радикальное изменение ситуации в Европе к концу мая 1940 года усилило германофильские тенденции в Литве. Цесевичиус, председатель националистического Литовского союза таутининков[885], заявил: «Германия победит союзников. Это хорошо, пусть побеждает! Затем она неминуемо повернет на восток и будет бить Советы. Это тоже хорошо! …Опыт показывает, что можно жить и под немецким протекторатом. Во всяком случае, это лучше нашего теперешнего состояния»[886]. В то же время в литовской печати стали появляться публикации, направленные против литовских писателей и людей, дружелюбно настроенных к СССР[887].
24 мая 1940 года полпред СССР в Литве Н. Г. Поздняков доложил об исчезновении красноармейцев Носова и Шмавгонца[888]. 25 мая Молотовым было сделано заявление послу Литвы Наткевичиусу о том, что исчезновение военнослужащих организуется лицами, «пользующимися покровительством органов литовского правительства»[889]. Сложившееся положение Молотов связывал с нелояльным отношением правительства Литвы к Советскому Союзу[890].
14 июня в 23:50 Молотов вызвал литовского министра иностранных дел Ю. Урбшиса к себе и вручил ему ультиматум. В соответствии с ним следовало немедленно предать суду министра внутренних дел К. Скучаса и начальника департамента МВД А. Повилайтиса как «прямых виновников провокационных действий против советского гарнизона в Литве»; немедленно сформировать новое правительство, которое было бы способно и готово обеспечить проведение в жизнь положений советско-литовского договора, согласиться на ввод в Литву дополнительных воинских частей, «чтобы обеспечить возможность осуществления советско-литовского Договора о взаимопомощи и предотвратить провокационные действия… против советского гарнизона в Литве»[891]. Сказав, что намечено ввести три-четыре корпуса (9–12 дивизий) во все важные пункты страны, Молотов тем не менее обещал, что они не будут ни во что вмешиваться. Молотов заявил, что даже если эти требования не будут приняты до 10 часов 15 июня, войска все равно будут введены немедленно.
Важно отметить, что посол Литвы в Германии К. Шкирпа[892] «обратился к Риббентропу с вопросом, что должна делать Литва в связи с требованиями, предъявленными Советским Союзом». Риббентроп ответил следующим образом: «Принять пока все их требования, мы позаботимся о них скоро»[893].
15 июня в 9:45 утра министр иностранных дел Литвы Ю. Урбшис сообщил Молотову о принятии советских требований и создании нового правительства. Командующий литовской армией генерал В. Виткаускас отдал приказ о полной лояльности литовских военных к новым контингентам Красной армии[894].
В Латвии ситуация вокруг советских гарнизонов развивалась по схожему сценарию. Полпред СССР в Латвии Деревянский 15 июня 1940 года сообщал: «14 июня… отмечено два случая вызывающего поведения латвийских частей при тактических занятиях. С 02 до 04 час. две роты проводили занятия в 200 м от южной стройки в Либаве, около 19 час. взвод наступал по южному берегу канала Каравоста[895] на дом, занятый нашим пулеметным взводом, и остановился в 20 м. В обоих случаях стреляли холостыми патронами»[896]. Советский полпред делал вывод, что происшедшее следовало расценивать «как подготовку нападения на наши воинские части»[897].
16 июня Молотов, вызвав латвийского посланника Коциньша, зачитал текст заявления советского правительства правительству Латвии: «Советское правительство считает установленным, что правительство Латвии не только не ликвидировало созданный еще до заключения советско-латвийского Пакта о взаимопомощи военный союз с Эстонией, направленный против СССР, но и расширило его, привлекши в этот союз Литву, и старается вовлечь в него также Финляндию»[898].
Подчеркивалось, что «Латвийское правительство грубо нарушило советско-латвийский Пакт о взаимопомощи…»[899]. В связи с этим советское правительство считает «совершенно необходимым и неотложным» немедленно сформировать в Латвии «правительство, которое было бы способно и готово обеспечить честное проведение в жизнь советско-латвийского Пакта о взаимопомощи», немедленно обеспечить «свободный пропуск на территорию Латвии советских воинских частей… чтобы обеспечить возможность осуществления советско-латвийского Пакта о взаимопомощи»[900].
Вечером 16 июня в 19 час. 45 мин. латвийский посланник передал ответ своего правительства: «Латвийское правительство выразило готовность обеспечить свободный пропуск советских войск в Латвию»[901]. В 22 час. 40 мин. Коциньш по поручению латвийского правительства заявил, что «весь состав кабинета… подал в отставку»[902]. 17 июня 1940 года был подписан протокол соглашения о вводе дополнительных контингентов советских войск в Латвию[903].
15 июня телеграммой в НКИД полпред СССР в Эстонии К. Н. Никитин сообщал, что «Таллинская и Вильяндийская эстонские дивизии имеют своей задачей отрезать две наши группы войск, расположенные в Гапсале и Палдиски, а расположенные по обе стороны Минной гавани две эстонские морские батареи смогут расстреливать наш военно-морской флот», объявлен сбор Кайтселита[904]. Никитин выдвинул предположение, что Англия и Франция требуют от Прибалтийских государств, как от членов Балтийской Антанты, создания единой армии численностью до 1 млн человек[905]. В действительности в тот период союзники, потерпев поражение в Европе, не могли вмешаться в события, происходившие в Прибалтике. Но приведенная цифра «1 млн человек» имела под собой все основания, так как с учетом имевшихся в каждом государстве военизированных организаций численность армий прибалтийских государств могла составлять от 840 до 980 тыс. человек[906]. А в условиях нараставшего сближения Литвы, Латвии и Эстонии с нацистской Германией события могли пойти по совершенно другому сценарию.
16 июня советское правительство направило эстонскому правительству требования, целью которых являлось обеспечение выполнения положений договора о взаимопомощи между Эстонией и СССР. Эстонская сторона приняла выдвинутые требования[907]. 17 июня уполномоченные обеих сторон – Лайдонер и Мерецков – подписали соглашение о вводе дополнительных войск. В тот же день советские войска начали входить в важнейшие центры Эстонии – Таллин, Нарву, Печоры, Изборск, позднее Тарту, Валк и другие населенные пункты.
Анализируя характер советских требований и сроки их выполнения, помощник военного министра Эстонии генерал Траксмаа отмечал, что они «стали особенно резкими после военных событий на Западе»[908].
Тогда же, 16 июня, состоялась встреча Молотова с послом Германии в СССР Шуленбургом, в ходе которой Молотов довел до сведения германского посла информацию о том, что для ведения переговоров о формировании новых правительств в прибалтийских государствах направлены уполномоченные: в Литву – Деканозов, в Латвию – Вышинский, в Эстонию – Жданов[909]. Официальная позиция Германии по отношению к этим событиям нашла отражение в циркулярной телеграмме статс-секретаря Э. Вайцзеккера от 17 июня: «Беспрепятственное укрепление советских войск в Литве, Латвии и Эстонии и реорганизация правительств балтийских государств… касается только СССР и балтийских государств»[910].
В то же время в разведсводках Генерального штаба РККА сообщалось, что «в Восточной Пруссии на границе с Литвой в течение 16-го и 17 июня происходило быстрыми темпами усиление германских войск. Войска перебрасывались к границе… в районы Эйдткунен, Тильзит и Клайпеда»[911]. В последующем Германия продолжала наращивание группировки войск[912].
В этих условиях на границе с Эстонией, Латвией и Литвой в готовности к проведению «спецоперации» из состава ЛВО, КалВО и БОВО были сосредоточены: три армии, семь стрелковых и два кавалерийских корпуса, 20 стрелковых, две мотострелковые, четыре кавалерийские дивизии, девять танковых и одна воздушно-десантная бригада[913]. Но ввиду согласия прибалтийских государств принять требования советского руководства операция не была осуществлена.
Утром 17 июня 1940 года границы всех трех республик пересекли советские воинские формирования в составе десяти стрелковых дивизий и семи танковых бригад[914]. В Таллин прибыли корабли Балтийского флота[915]. Тремя днями раньше, 14 июня 1940 года, была установлена морская и воздушная блокада Прибалтики[916].
С 21 июня управление 8-й армии разместилось в Тарту, 3-й армии – в Риге, а 11-й – в Каунасе. Было проведено переформирование армий. На командиров корпусов возлагалась ответственность за порядок, сохранность военных объектов, взаимоотношения с вооруженными силами республик, но им запрещалось вмешиваться в политику. Войскам было приказано в разговорах с местным населением и властями «уважать самостоятельность» прибалтийских государств и «объяснять, что Красная армия выполняет лишь мирный договор о взаимопомощи»[917].
Население вполне лояльно относилось к советским военнослужащим, «посылая дружеские приветы танковым частям и мотомеханизированной пехоте. Местные власти не чинили никаких препятствий и внешне стремились поддерживать порядок и спокойствие»[918].
В связи со сменой правительств в прибалтийских государствах (в Эстонии – 22 июня, в Латвии – 20 июня, в Литве – 17 июня) сформировались условия для развертывания на их территориях оперативно-стратегического объединения. Это обеспечивали и договоры о размещении дополнительных контингентов советских войск в этих государствах.
В последующем в Литве и Латвии были избраны народные сеймы, в Эстонии – Государственная дума. Они провозгласили в Прибалтийских республиках советскую власть и приняли решение просить Верховный Совет СССР принять Советскую Латвию, Советскую Литву и Советскую Эстонию в состав Союза.
Нарком обороны Тимошенко 17 июня 1940 года направил Сталину и Молотову докладную записку о необходимости «обеспечения скорейшей подготовки Прибалтийского ТВД», предложив «немедленно на территории округа приступить к работам по подготовке ее как театра военных действий»[919]. 20 июня 1940 года было утверждено постановление Комитета обороны при СНК СССР «Об утверждении организации КБФ и мероприятиях по усилению обороны западных районов Финского залива», которым устанавливалось место постоянного пребывания Военного совета КБФ – порт Палдиски и меры по обеспечению строительства береговой обороны на островах Эзель, Даго и южном побережье Ирбенского пролива[920].
Советское военно-политическое руководство понимало, что «вожди» Германии не откажутся от своих экспансионистских планов. 4 июля нарком обороны и начальник Генерального штаба представили в политбюро ЦК ВКП(б) и СНК СССР структуру и состав ПрибВО: 11 стрелковых, две танковые, одна моторизованная дивизии и девять артполков. Эти предложения были утверждены постановлением СНК от 6 июля 1940 года[921].
11 июля 1940 года был издан приказ НКО СССР «О сформировании Прибалтийского военного округа, расформировании Калининского военного округа и переименовании Белорусского особого военного округа в Западный особый военный округ»[922]. Управление Прибалтийского военного округа размещалось в Риге. В состав Прибалтийского военного округа включались «войсковые части, учреждения и заведения, дислоцируемые на территории Латвийской и Литовской Республик, а также западной части Калининской области»[923]. О сформировании округа командующий войсками генерал-полковник Локтионов должен был доложить 31 июля 1940 года. Войска и учреждения, находившиеся на территории Эстонской Республики, переходили в подчинение Ленинградского военного округа[924].
Проведение организационных мероприятий еще до вхождения Эстонии, Латвии и Литвы в состав СССР было обусловлено необходимостью обеспечения централизации управления значительным по количеству составом советских войск на территории Эстонии, Латвии и Литвы. В последующем, согласно приказу НКО от 17 августа 1940 года, в состав ПрибВО передавалась территория Эстонии, а военный округ переименовывался в Особый (ПрибОВО)[925].
По окончании военной кампании на Западе Германия резко увеличила количество войсковых формирований на границах непосредственно с СССР и Литвой. Из Франции в Познань (Польша) был переведен штаб группы армий «Б» под командованием фельдмаршала фон Бока[926], а в Польшу и Восточную Пруссию переброшены свыше десяти дивизий вермахта. К концу июля там насчитывалось уже 48 немецких дивизий[927].
На 1 августа 1940 года советские войска в Прибалтике по численности уступали немецким, дислоцированным в Восточной Пруссии и на территории оккупированной Польши. ПрибВО имел в своем составе: пять корпусов, 15 дивизий, три бригады, 173 014 чел. личного состава, 3242 орудия и миномета, 1025 танков, 257 бронемашин, 8883 автомашины, 675 самолетов[928]. Все это неоспоримо свидетельствовало о том, что усиление войсками западных рубежей СССР было вынужденной и своевременной превентивной мерой.
Выступая 1 августа 1940 года с докладом на VII сессии Верховного Совета СССР, Молотов отмечал, что «правящие буржуазные группы Литвы, Латвии и Эстонии оказались неспособными к честному проведению в жизнь заключенных с Советским Союзом пактов о взаимопомощи», поэтому советское правительство выдвинуло «известные вам требования… об изменении состава правительств Литвы, Латвии, Эстонии и о вводе на территорию этих государств дополнительных частей Красной армии»[929].
При оценке событий в Прибалтике в 1940 году необходимо учитывать весь комплекс международных и внутренних факторов, в том числе и военно-стратегическое положение прибалтийских республик и национальные интересы этих стран, а также симпатии трудящихся к СССР и методы действий представителей сталинского руководства. Следует помнить и о том, что народы Литвы, Латвии и Эстонии вместе с другими народами СССР и странами, вошедшими в антигитлеровскую коалицию, в дальнейшем боролись против фашизма и внесли свою посильную лепту в общую победу.