тив СССР
Обстановка, сложившаяся в Европе в результате успешных военных кампаний, проведенных вермахтом на Западе, требовала от германских правящих кругов новых оценок сложившейся военно-политической ситуации и принятия кардинальных стратегических решений. Эти решения и были приняты в период с конца мая до середины июля 1940 года. Новую стратегическую линию рейха можно сформулировать как поворот агрессии на Восток, подготовку и развязывание войны против Советского Союза.
Нацистская Германия готовится к «блицкригу» на Востоке
13 июля 1940 года в Бергхофе Гитлер провел совещание с командованием сухопутных сил, на котором была окончательно утверждена стратегия Германии после капитуляции Франции. С этого дня подготовка к нападению на СССР стала приобретать форму конкретных военных и политических планов. В основу замысла войны против СССР была положена идея разгрома его вооруженных сил в ходе одной кратковременной кампании в течение 8–10 недель.
Главный смысл проводимой Германией подготовки войны с Советским Союзом заключался прежде всего в борьбе с ним как с идеологическим противником, в сокрушении социалистического государства, уничтожении его населения и захвате его территории; в реализации планов по овладению сырьевыми, промышленными и продовольственными ресурсами СССР. Кроме того, война с Советским Союзом была удобным предлогом для завоевания Германией доминирующего геополитического положения на Европейском континенте и так называемого «сдерживания» коммунистической угрозы западному миру.
«Право» рейха на агрессию против СССР нацистская пропаганда пыталась доказать геополитической теорией «жизненного пространства». Утверждалось, что у германского народа нет «достаточной» территории для жизни и деятельности, в то время как другие имеют «слишком много пространства», которое они якобы не могут использовать рационально из-за своей «низкой культуры». Победоносная война против СССР, по мнению германских правящих кругов, должна была значительно укрепить военный потенциал Германии и сделать ее лидером «будущего мирового порядка».
Германия накануне Второй мировой войны была государством с мощным военным аппаратом, стройной системой организации вооруженных сил и совершенно определенной, единой для руководящих элементов как армии, так и всей страны военной идеологией. Военная доктрина нацистской Германии была наиболее полно разработанной и занимала ведущее положение среди доктрин стран «оси» и их сателлитов. Положения военной доктрины Германии излагались в директивах, военных планах, ежегодных стратегических указаниях верховного командования вермахта, выступлениях Гитлера на совещаниях генералитета[930], а также в меморандуме ОКВ от 19 апреля 1938 года «Руководство войной как проблема организации» и приложении «Что такое война будущего?»[931].
Социально-политическая основа военной доктрины определялась агрессивными замыслами, изложенными Гитлером в книге «Майн кампф», которые с приходом нацистов к власти превратились в государственную программу. Для реализации этой программы, которая в конечном счете сводилась к установлению мирового господства, руководство Третьего рейха стремилось использовать все средства, главным образом военные.
В то же время налицо было явное несоответствие поставленных руководством Германии политических целей и имевшихся в его распоряжении экономических и военных средств. В какой-то мере руководящие деятели рейха и командование вермахта сознавали это несоответствие. Тем не менее лидеры Германии всячески стремились обосновать необходимость завоевательной политики. 5 ноября 1937 года фюрер заявил следующее: «Всякое расширение пространства происходит только путем преодоления сопротивления, притом с риском, что доказано историей всех времен, в том числе Римской империи и Британской империи… Для разрешения германского вопроса существует только путь насилия, который никогда еще не обходился без риска»[932]. Концепции «тотальной» и «молниеносной войны» составляли основное содержание и суть немецкой военной доктрины.
Важнейшей и наиболее характерной для всей прусско-германской военной школы идеей являлась теория «молниеносной войны». Впервые ее сформулировал известный военный историк и теоретик войн мануфактурного периода генерал-майор прусской армии К. Клаузевиц. В своем труде «О войне» он писал, что не должно быть растянутого по времени (последовательного) применения сил; одновременное напряжение всех предназначенных для данного удара сил трактуется как основной закон войны.
Нацистская Германия перед Второй мировой войной не могла рассчитывать на успех в затяжной борьбе против сильной коалиции или такого мощного государства, как Советский Союз. Для такой борьбы Германия не располагала достаточными людскими и экономическими ресурсами.
Германская военная доктрина, пронизанная идеями агрессивной наступательной войны, базировалась также на теоретическом наследии Х. Мольтке-старшего, бывшего в 1857–1888 годах начальником прусского генерального штаба. В начале XX века идеи Мольтке-старшего воспринял и развил его преемник на посту начальника генерального штаба – А. Шлиффен, который так же, как и его предшественник, был сторонником наступательной стратегии. Но если Мольтке-старший считал, что в условиях вооруженного столкновения великих европейских держав с их огромными технически оснащенными армиями нельзя и мечтать о быстротечной войне, то Шлиффен держался иной точки зрения. По его мнению, Германия, окруженная экономически сильными государствами, могла разорвать это кольцо и выйти победительницей в борьбе за завоевание господствующего положения в Европе и во всем мире путем проведения последовательных «молниеносных войн» с каждым из своих противников.
Взгляды Шлиффена нашли широкое отражение в трудах германских военных исследователей, в частности, они были выражены в книге немецкого военного теоретика Фридриха фон Бернгарди «Современная война». Согласно воззрениям Бернгарди, Германия могла добиться победы над потенциально более сильными противниками только посредством последовательного их разгрома, осуществляемого в кратчайшие сроки, «молниеносно». Исходя из этой главной мысли, он придавал особое значение первому (начальному) периоду войны.
Одним из создателей теории «тотальной войны» был видный идеолог германского милитаризма генерал Э. Людендорф. В 1935 году он выпустил книгу «Тотальная война», в которой изложил свою «философию» войны. «Тотальная война», по Людендорфу, – это беспощадная война на истребление. Она ведется с предельным напряжением всех материальных и духовных сил страны и с использованием не только вооруженных сил, но и всех доступных средств и способов политической, экономической и психологической борьбы. Он считал необходимой всеобщую воинскую повинность и максимальное использование для войны людских ресурсов Германии, точно так же считал необходимым иметь армию вторжения для дезорганизации обороны противника на его территории и нанесения ему внезапных, молниеносных ударов[933].
Сущность теории «молниеносной» войны, по мысли Людендорфа, состояла в том, чтобы, используя такие факторы, как внезапность нападения, превосходство в силах и средствах, с самого начала войны нанести решительное поражение первому стратегическому эшелону войск (армии прикрытия), а затем, развивая стремительное наступление в глубь страны, завершить разгром противника прежде, чем он сумеет мобилизовать и использовать свои потенциальные военные и экономические возможности. Людендорф считал, что Германии следует избегать войны одновременно на два фронта. Смысл его военно-политических рекомендаций сводился к тому, чтобы разобщить вероятных противников Германии, противопоставить их друг другу или нейтрализовать на время одного из них, тем самым обеспечивая разгром каждого из противников поодиночке.
С приходом к власти Гитлера и восстановлением германского генерального штаба сухопутных войск в исследовании проблем будущей войны и ее начальных операций активное участие приняла группа так называемых «молодых» генштабистов, таких как В. Лееб, Л. Бек, Г. Гудериан и другие. Они восприняли наследие Людендорфа и широко использовали его для разработки планов агрессивной войны.
Идеи «тотальной войны» легли в основу меморандума Верховного главнокомандования вермахта (ОКВ) «Руководство войной как проблема организации». В этом официальном документе принципы подготовки и ведения будущей войны рассматривались как «принципы тотальной войны»[934]. Авторы документа, прежде всего В. Кейтель и А. Йодль, определили войну как «насильственное разрешение спора между двумя или несколькими государствами всеми имеющимися силами». «Тотальная победа означает полное уничтожение побежденного народа, его полное и окончательное исчезновение со сцены истории»[935]. В меморандуме ОКВ указывалось: «Война ведется всеми средствами: не только оружием, но и при помощи пропаганды и экономики. Она направлена против вооруженных сил врага, против материальных источников его мощи и духовных сил народа. При нужде все средства хороши – вот ее руководящий принцип»[936].
Немецкие военные теоретики, как правило, отдавали себе отчет в том, что затяжная война может окончиться для правящих кругов Германии катастрофой. Поэтому они считали, что «руководство тотальной войной будет исходить из того, чтобы как можно быстрее ее закончить и таким образом не подвергать опасности исход войны вследствие нарушения сплоченности народа и возникновения экономических трудностей, которые не замедлят отразиться на народе и на ведении войны, если она затянется»[937]. Они вместе с генеральным штабом и командованием вермахта настойчиво искали пути осуществления идей быстротечных операций и кампаний на основе использования новейших средств вооруженной борьбы.
Таким образом, большинство военных теоретиков и практиков стали на позиции переоценки роли новейших средств вооруженной борьбы, полагая, что внезапные и массированные удары танковых и мотомеханизированных войск во взаимодействии с авиацией обеспечат победу Германии в молниеносных кампаниях и войне в целом.
Отсюда вытекали тактические взгляды германской военной школы, придававшие основное значение в бою танкам, поддержанным авиацией, и отводившие второстепенное место артиллерии и пехоте. В соответствии с этим осуществлялось строительство германской армии: главное внимание было обращено на создание танковых войск, причем в техническом отношении танки были ориентированы на действия в чисто маневренных условиях. Вооружение и бронирование было принесено в жертву подвижности. Германское командование недооценивало значения артиллерии; считалось возможным переложить задачи подавления обороны противника с артиллерии на авиацию, то есть на пикирующие бомбардировщики. Значительную роль германская военная доктрина отводила воздушным десантам.
К началу Второй мировой войны германский генеральный штаб выработал вполне определенную систему взглядов на способы развязывания и ведения агрессивной войны. Путь к достижению целей войны он видел во внезапном нападении на противника и нанесении по нему в самом начале массированного удара. Его сокрушительная мощь должна была в первые часы и дни войны потрясти до основания вооруженные силы противника, дезорганизовать его государственное и военное управление, сорвать мобилизацию и тем самым предрешить исход войны в свою пользу.
Решающая роль в нанесении первого удара отводилась военно-воздушным силам и танковым войскам. Воздушный флот должен был завоевать господство в воздухе и мощными бомбовыми ударами парализовать тыл противника. Танковым войскам предстояло, используя поддержку авиации, стремительно прорвать оборону противника и рассечь его фронт на части, а далее совместно с моторизованными, воздушно-десантными и пехотными соединениями уничтожить вражеские войска в быстротечных маневренных операциях. Предпочтение при нанесении первого удара отдавалось операциям на окружение как наиболее решительному способу разгрома противника.
Осуществление в предвоенное время мобилизации, сосредоточения и развертывания войск позволяло Германии уже на начало войны ставить ближайшей стратегической целью разгром главных сил противника. Это вело к полному пересмотру традиционных представлений о военных действиях в первых операциях. Уже в 1937 году политическое и военное руководство Германии считало свои вооруженные силы способными использовать любой благоприятный момент для осуществления агрессивной акции. В связи с этим в директиве о единой подготовке вермахта от 24 июня 1937 года прямо указывалось, что вермахт должен быть готовым «начать войну внезапным нанесением сильного удара»[938].
Готовность германских правящих кругов идти на агрессивные акции большого масштаба возрастала по мере того, как они проникались верой в способность вермахта вести быстротечные победоносные кампании. При этом вопрос о сроке развязывания войны решался руководителями рейха главным образом с точки зрения использования благоприятной стратегической ситуации. В 1937 году Гитлер считал необходимым «разрешить проблему жизненного пространства для Германии не позднее 1943–1945 годов»[939], требуя скорее завершить выполнение программы перевооружения армии, военно-морского флота и военно-воздушных сил. В 1939 году Гитлер и его ближайшее окружение пришли к выводу, что достигнутое к этому времени превосходство вермахта в количестве и качестве вооружения не может длительно удерживаться. Это обстоятельство послужило дополнительным основанием для развязывания Второй мировой войны, несмотря на то, что программа перевооружения сухопутных войск, военно-воздушных сил и в особенности военно-морского флота еще не была завершена[940].
8 марта 1939 году Гитлер выступил с речью на совещании представителей военных, экономических и партийных кругов, в которой обозначил программу действий нацистского режима: до 1940 года – оккупация Чехословакии, затем Польши – это даст возможность поставить под контроль ресурсы Венгрии, Румынии и Югославии. В 1940–1941 годах – разгром Франции и установление господства над Англией – это отдаст в распоряжение Германии колониальные богатства и владения этих стран во всем мире. После этого, «впервые объединив континент Европы в соответствии с новой концепцией», Германия сведет счеты с «еврейскими королями доллара» в США и уничтожит американскую «еврейскую демократию»[941].
Руководство Германии первостепенное значение придавало созданию наиболее благоприятных условий для нанесения первого удара по противнику. Эти условия включали в первую очередь фактор внезапности, который обеспечивался высокой мобилизационной готовностью населения и вооруженных сил еще в мирное время. Кроме этого, предполагалось, что для быстрых и крупных первоначальных успехов военные действия нужно будет начинать до окончания мобилизации и даже до завершения развертывания сухопутных войск. Наконец, объявление войны не обязательно должно было предшествовать началу военных действий[942].
Германо-польская война явилась своеобразным опытным полигоном, на котором проверялась теория «молниеносной войны» с целью ее применения в более крупном масштабе. В войне с Польшей германское командование осуществило внезапное нападение, создало и применило ударные группировки, наступавшие по сходящимся направлениям с участием сильных первичных соединений и во взаимодействии с крупными силами танков и авиации.
Теория «молниеносной войны» прошла в войне с Польшей первую проверку на практике и дала положительные результаты. Это укрепило уверенность германского руководства в неуклонном росте мощи вермахта, в правильности основополагающих положений военной доктрины Германии. В то же время, сосредоточивая внимание на наступательных формах борьбы, военная доктрина в известной мере недооценивала оборону, а иногда и пренебрегала ею. Детально разработанные способы вооруженной борьбы нередко превращались в шаблон; преувеличение роли оперативного использования танков приводило к недооценке организации тесного взаимодействия с пехотой.
Главный недостаток германской военной доктрины состоял в том, что она не отражала реального соотношения сил между Германией и ее противниками. Она была построена на преувеличенном представлении о силе и возможностях вермахта и на явной недооценке сил и возможностей противников. Ошибочность этих положений подтвердилась ходом Великой Отечественной войны. Когда война приняла затяжной характер, выявились все недостатки подготовки Германии и ее вооруженных сил к такой войне. Сказалось отсутствие подготовленных резервов, однобокий характер тактических взглядов и строительства вооруженных сил, отсутствие стратегических планов на длительную войну и т. д.
Решение Гитлера напасть на Советский Союз относится к фундаментальным проблемам начала Великой Отечественной войны. Политическая конъюнктура порождала и продолжает порождать различного рода толкования и всевозможные объяснения данному решению. Исходя из этого, любые суждения по этому поводу вызывают острые дискуссии в политических и общественных кругах заинтересованных сторон, а также среди профессиональных исследователей и историков. К недостаткам значительного числа работ по военной истории и истории дипломатии накануне Великой Отечественной войны можно отнести изучение этого периода вне связи с общим контекстом внутреннего положения в самой Германии и сложившейся военно-политической обстановкой.
Начало Великой Отечественной войны стало отправной точкой для ее историографии, заслонив предшествовавшие ей драматические события. Анализ только советско-германских отношений упускает из виду столь же сложные и важные отношения СССР и Германии с Англией, а также с балканскими странами и Турцией[943]. Комплексное рассмотрение военных, стратегических и политических аспектов обстановки в Европе и в самой Германии позволит расширить поле исследований, фокусируя внимание на ключевых проблемах.
Гитлер последовательно ставил себе целью разгромить СССР «как штаб-квартиру еврейско-большевистского мирового заговора»[944]. Вместе с тем нельзя не замечать факта существования в германской политике своеобразного переплетения расчета и догмы, стратегии и идеологии, внешней и расовой политики. Во внешней политике Гитлера неизменно присутствовала идеологическая составляющая. Однако до принятия окончательного решения о нападении на Советский Союз она подчинялась геополитическим соображениям и меняющимся политическим обстоятельствам. Неотступно преследуя свои цели, Гитлер порой был вынужден адаптировать свои методы к новым обстоятельствам[945].
В результате военных побед на Западе в руках нацистского руководства оказались большие военные трофеи и военно-экономические ресурсы. Тем не менее этого было недостаточно, несмотря на жесткую экономию горючего, сырья, материалов. Германия оказалась перед выбором: либо в кратчайший срок многократно усилить орудие блицкрига – вермахт и продолжать громить противников поодиночке, либо расширять военно-промышленную базу и тем самым упустить время, чем воспользовались бы противостоящие великие державы, с объединенной экономической мощью которых Германия соперничать не могла. Сделав ставку на молниеносный разгром СССР, германское руководство надеялось добиться этого при максимальном использовании наличной экономической базы, а в дальнейшем, используя захваченные советские ресурсы, интенсивно развивать промышленность для борьбы с Англией и США.
Признавая, что борьба на Востоке «будет тяжелой», Гитлер не сомневался «в крупном успехе» и надеялся, что «нам в результате удастся обеспечить на длительное время на Украине общую продовольственную базу. Она послужит для нас поставщиком тех ресурсов, которые, возможно, потребуются нам в будущем…»[946].
Важной политической и военно-экономической вехой на пути к агрессии в Европе стала разработка осенью 1936 года так называемого четырехлетнего плана. В декабре 1939 года руководство военной экономикой было возложено на Геринга как уполномоченного по четырехлетнему плану. В марте 1940 года было создано министерство вооружений и боеприпасов. На рубеже 1940–1941 годов представители германских промышленных кругов начали создавать специальные организации, которые должны были обеспечить реализацию империалистических экономических целей Германии на территории Советского Союза.
Внутреннее положение Германии, в первую очередь до предела милитаризованная экономика, ограниченная сырьевая и продовольственная база, а также скудость собственных трудовых ресурсов настоятельно требовали своего решения. Выход из создавшегося положения германское руководство видело в военном решении всех проблем путем завоевания «жизненного пространства» на Востоке. Здесь уже вступали в силу внешнеполитические факторы.
Как известно, в мае-июне 1940 года Германии удалось коренным образом изменить военно-стратегическую ситуацию в Европе, вывести из войны Францию и разбить на континентальной части британские войска, что породило надежды на скорое завершение войны с Англией. Это позволяло Германии бросить все силы на разгром СССР, поэтому не случайно именно в июне-июле 1940 года традиционные антисоветские намерения германского руководства стали приобретать конкретное оформление[947]. Однако в июле 1940 года стало ясно, что скорого прекращения войны ожидать не следует. По мере развития военно-политической обстановки летом 1940 года германскому руководству пришлось решать чрезвычайно сложный стратегический вопрос: следует ли сначала разгромить Англию или же надо двинуться на Восток, сокрушить СССР, а потом уже сосредоточиться на войне с Англией и США.
Затяжная война с Англией, постепенное усиление английской экономической блокады Европы создавали реальную угрозу экономического краха Германии. По этой причине нацистским руководством в полном соответствии со своими целевыми и программными установками было решено завоевать такое «жизненное пространство», чтобы Германия, «устойчивая от блокады, сплоченная территориально и экономически независимая от ввоза стратегического сырья континентально-европейская империя», была бы в состоянии выдержать длительную войну с Англией и США[948].
Гитлер спешил начать войну против СССР как можно быстрее и как можно быстрее завершить ее, пока Советский Союз и США значительно не повысили свои военный и экономический потенциалы. Поэтому первоначально он предлагал предпринять «восточный поход» осенью 1940 года. Однако военные руководители сумели убедить его в нецелесообразности такой спешки. Приведенные аргументы стали для Гитлера весьма убедительными, и уже в конце июля он согласился перенести нападение на Советский Союз на весну 1941 года[949].
Упрочению идеи «восточного похода» в германском руководстве способствовало и то, что германская разведка имела неполные данные о боеспособности советских Вооруженных сил и оценивала Красную армию по результатам советско-финляндской войны. В условиях переоценки собственных сил вермахта, быстро разгромившего французскую армию, был сделан вывод о слабости РККА.
Что касается операции «Морской лев» против Великобритании, то подготовка к ней постепенно свертывалась, а в октябре 1940 года верховное командование вермахта отказалось от нее полностью. В дальнейшем эта операция так же, как и другие действия германских вооруженных сил на Западе, служила важнейшим средством дезинформации советского руководства об истинных намерениях Германии в отношении СССР.
Сразу после принятия решения о войне с СССР Гитлер приказал к весне 1941 года увеличить армию до 180 дивизий, невзирая на трудности, испытываемые экономикой[950]. Идейные и расовые убеждения вышли на первый план после того, как было принято решение по «Барбароссе». Война с СССР становилась для Гитлера вершиной его идеологических устремлений. 27 сентября 1940 года Германия, Италия и Япония подписали Тройственный пакт, который должен был стать основой для создания более широкого блока во главе с Германией, подчиненного задаче окончательного разгрома Англии. По достижении этой цели Германия могла бы сосредоточить все силы для осуществления похода на Восток.
Усиление позиций Германии на Балканах представляло серьезную угрозу для Советского Союза. Несмотря на то, что развертывание германских войск на востоке шло полным ходом, с помощью проводимой немцами кампании дезинформации у советского руководства создалось ошибочное мнение, что главный район развертывания войск находится в южном секторе, тогда как силы на севере по-прежнему сравнительно невелики. Появилась тенденция объяснить сосредоточение войск стремлением германского командования укрепить восточные границы с СССР, на которые не обращалось внимания во время кампании во Франции.
4 декабря 1940 года Гитлер впервые созвал свой генеральный штаб после памятного заседания 31 июля для обсуждения в деталях плана нападения на Советский Союз. Именно на этом заседании он изменил кодовое название операции с «Фрица» на «Барбароссу». Непреклонность внешнеполитического курса Советского Союза укрепляла решимость германского руководства обратиться к силовым методам. В обоснование этого решения стали вводиться идеологические и расовые предубеждения о «неполноценности» советских военнослужащих и коммунистического строя. Нежелание Советского Союза смириться с активным проникновением Германии на Балканы означало непримиримость позиций двух стран и столкновение их жизненно важных интересов в данном регионе. Схожая тенденция проявилась и в Финляндии.
Опасаясь войны на два фронта, 20 апреля 1940 года, в день своего рождения, Гитлер сказал своим ближайшим соратникам, что он совсем не стремится уничтожить Англию и разрушить ее империю и готов заключить с Англией мир на определенных условиях, устраивающих в первую очередь Германию[951]. Однако расчеты Гитлера на уступчивость Англии оказались напрасными. Английские правящие круги не хотели превращать свою страну в «младшего партнера» нацистской Германии и предпочитали остаться с ней в состоянии вооруженной борьбы, надеясь, что со временем военно-стратегическая обстановка изменится в их пользу.
Советско-германские переговоры в ноябре 1940 года показали, что позиция СССР была совершенно неприемлема для Германии, поскольку требовала ее отказа от вмешательства в Финляндии и закрывала ей возможность продвижения на Ближний Восток через Балканы. Согласие Германии на эти условия означало бы, что ей оставалась лишь возможность продолжения затяжной войны против Англии на западе Европы или в Африке при постоянном усилении Советского Союза в ее собственном тылу[952]. И хотя германское руководство не видело пока реальной опасности в позиции СССР, но и потенциальная угроза, исходящая со стороны столь мощного соседа, не позволяла просто игнорировать его мнение. Даже отказ от соглашения с СССР и продвижение на Ближний Восток через Балканы без одобрения советского руководства ставили бы германские войска в уязвимое положение, так как их коммуникации проходили бы в 800-километровом коридоре вдоль советских границ.
Сразу после завершения советско-германских переговоров в Берлине в ноябре 1940 года последовал ряд распоряжений Гитлера, направленных на активизацию подготовки войны против СССР. 13 ноября он назвал 1 мая 1941 года как дату начала «восточного похода»[953]. Затем он отдал приказ срочно соорудить в Восточной Пруссии командный пункт для его ставки. Начальнику штаба оперативного руководства ОКВ Йодлю было приказано подготовить проект специальной директивы о войне против СССР, а Герингу и начальнику управления военной экономики и вооружений ОКВ Г. Томасу – начать разработку планов эксплуатации захваченных советских земель[954].
В узком кругу Гитлер говорил, что эти переговоры «принесли ему облегчение», дали возможность действовать более решительно, так как пакт с Советским Союзом он никогда не рассматривал как «честный договор», а существовавшая всегда между ним и Сталиным «глубокая мировоззренческая пропасть» являлась оправданием для разрыва этого договора. 17 ноября 1940 года Гитлер подтвердил, что без ликвидации России невозможно будет создать новый порядок в Европе.
В ходе обсуждения плана «восточного похода» 5 декабря 1940 года Гитлер заявил, что «следует ожидать, что русская армия при первом же ударе германских войск потерпит еще большее поражение, чем армия Франции в 1940 году»[955]. То есть в правящих кругах Германии сложилось мнение, что СССР является не только ключевым звеном всей немецкой военной стратегии, но и довольно слабым противником, разгром которого позволил бы Германии добиться в последующем победы в войне с Англией и США.
Полностью уверенные в быстротечном характере «восточного похода», в разгроме Советского Союза за три-пять месяцев, Гитлер и командование вермахта не планировали привлечения своих главных союзников по Тройственному пакту – Японии и Италии – к участию в войне против СССР. В качестве предполагаемых союзников в директиве № 21 назывались Румыния и Финляндия. На основании происходивших в то время на территории Норвегии приготовлений Финляндия пришла к выводу, что война между Германией и Советским Союзом стоит у порога. 17 июня она начала скрытую мобилизацию и разрешила немецким подводным лодкам и минным заградителям войти в свои южные порты.
Румыния была склонна к более тесным политическим связям с Германией, но в военном отношении нуждалась в значительной помощи и подготовке к тому, чтобы сделать боеспособной свою армию, которая имела численность большую, чем финская, но была хуже обучена и слабее вооружена. В мае 1941 года состоялись германо-румынские переговоры о совместном ведении войны против Советского Союза. К тому времени десять румынских дивизий были подготовлены к ведению боевых действий. Были также проведены все необходимые приготовления к использованию территории Румынии для стратегического развертывания немецких войск.
Гитлер был невысокого мнения относительно боевых возможностей вооруженных сил этих стран, особенно Румынии. Поэтому в войне против СССР им отводилась второстепенная роль. Лишь в мае 1941 года по настоянию генерального штаба сухопутных войск Гитлер согласился на привлечение к участию в войне против СССР Венгрии.
По мере приближения начала «восточного похода» германское руководство все более сознавало, насколько серьезным противником для него является Советский Союз, и стало рассчитывать на привлечение Японии к войне против СССР. В беседе с японским послом Осимой в Бергхофе 3 июня 1941 года Гитлер, несмотря на директиву № 24, сказал, что «возможно, нельзя будет избежать германо-советской войны», и дал понять собеседнику, что если Япония захочет, она может вступить в эту войну на стороне Германии. Эту же мысль внушал Осиме Риббентроп во время беседы с ним 4 июня[956].
До самого последнего момента Гитлер не посвящал итальянское военно-политическое руководство в свои планы по поводу «восточного похода». О решении начать войну против СССР он сообщил Муссолини только 21 июня 1941 года. В своем личном письме Гитлер отмечал, что самой действенной помощью для Германии будет усиление итальянских сил в Северной Африке с перспективой наступления от Триполи в западном направлении, а также ведение Италией воздушной и подводной войны на Средиземном море с большим размахом. Никакой просьбы о непосредственном участии Италии в войне против СССР Гитлер в письме к Муссолини не выражал. Он лишь благодарил за готовность послать в будущем один итальянский корпус на советско-германский фронт[957].
С начала 1941 года Гитлер лишь подтверждал свою решимость начать войну против СССР, выдвигая все новые аргументы в пользу этой войны. 3 февраля он одобрил директиву ОКХ о стратегическом развертывании войск для операции «Барбаросса». В связи с военными действиями на Балканах было принято решение перенести начало «восточного похода» с мая на более поздний срок. Окончательная дата нападения на СССР – 22 июня – была назначена Гитлером 30 апреля. 1 мая он дал указания начать переговоры с Финляндией о ее участии в войне против СССР, в конце мая подготовиться к ведению подобных переговоров с Венгрией, а затем с Румынией, причем истинные цели войны союзникам было приказано не раскрывать[958].
Политические цели, определившие военные планы, были сформулированы руководителями Третьего рейха во многих документах. Реализация преступных целей агрессии, заключавшихся в уничтожении мирного населения, ограблении Советского Союза и отторжении принадлежавших ему территорий, была запланирована заранее, задолго до нападения на Советский Союз[959]. Военно-политическое руководство Германии исходило из того, что война против СССР – это нечто большее, чем просто вооруженная борьба; это – конфликт двух мировоззрений. Считалось, что, учитывая размеры территории Советского Союза, для окончания войны недостаточно будет разгромить советские вооруженные силы. Всю территорию СССР планировалось разделить на ряд государств с собственными правительствами, готовыми заключить мирные договоры с Германией[960].
Помимо стремления к реваншу и новой германской экспансии на Востоке Гитлера был ярым сторонником идеологии геноцида. Без понимания этой идеологии невозможно объяснить сущность войны на уничтожение, которую вел германский нацизм на Востоке[961].
Нападение на Советский Союз произошло, несмотря на то, что с августа 1939 года между СССР и Германией действовал пакт о ненападении, а с сентября 1939 года – договор о дружбе и границе. В течение срока действия этих договоров Третий рейх не отказывался от программы действий на Востоке, от завоевания «жизненного пространства»[962].
Пакт о ненападении и договор о дружбе и границе для германских правящих кругов являлись тактическим шагом. Они были необходимы прежде всего для решения ближайшей задачи – захвата Польши. А в ходе Западной кампании договор был использован Германией для прикрытия своего тыла. После разгрома Франции и покорения почти всей Западной Европы Гитлер уже не нуждался в союзе с СССР. Таким образом, с точки зрения большой стратегии Советский Союз продолжал оставаться и после подписания договоров главным противником Германии, для борьбы с которым ей необходимо было укрепиться путем завоевания господствующего положения в большинстве стран Европы.
Не подвергалось сомнению и то, что проблема мотивации решения о войне против Советского Союза, принятого Гитлером летом 1940 года, могла быть достигнута только в контексте долгосрочных военно-политических целей Третьего рейха, а именно мирового господства Германии. Так, на Нюрнбергском процессе подчеркивалось, что германский империализм видел в захвате богатств Советского Союза и его неисчислимых продовольственных и сырьевых ресурсов базу для достижения своих далеко идущих агрессивных целей завоевания сначала европейской, а затем и мировой гегемонии[963]. Намерение Гитлера напасть на СССР было органическим следствием его «восточной программы» и вытекало из сложившейся в 1940 году в Европе военно-стратегической ситуации.
При нападении Германии на СССР не могло быть и речи о «превентивной войне» в обычном понимании смысла этого термина, то есть о военных действиях, которые предпринимаются с целью предварить или упредить готовившуюся агрессию[964]. После принятия решения о нападении на СССР политику Гитлера в первую очередь определяли программные установки нацизма, а не внешнеполитический курс Советского Союза, как это пытаются утверждать современные сторонники распространения ложных представлений о политике национал-социалистов, которые пытаются выдать агрессию Германии против СССР как защиту Европы от большевизма. Предпринимаемые попытки под видом анализа «психологических» или «психолого-политических» факторов имеют цель сознательно отвлечь внимание от расистской идеологической «восточной программы» нацистского рейха[965]. Гитлера пытаются представить не в роли агрессора, а в роли политика, вынужденного реагировать на наступательные акции СССР. С помощью тезиса о «справедливой превентивной войне» нацисты превращаются в спасителей европейского Запада.
Следует помнить, что разработка плана «Барбаросса» с самого начала являлась инициативой нацистских правящих кругов и командования вермахта, которые без достаточных на то оснований недооценивали боевые способности Красной армии. Считалось, что в вооруженных силах СССР командиры всех степеней будут еще не в состоянии оперативно командовать крупными современными соединениями и их элементами. И ныне и в ближайшем будущем они едва ли смогут проводить крупные наступательные операции, использовать благоприятную обстановку для стремительных ударов, проявлять инициативу в рамках общей поставленной командованием задачи[966].
Таким образом, Гитлер и германские военные изначально исключали возможность упреждающего удара со стороны Советского Союза. Генерал-майор Эрих Маркс, которому поручили составить первоначальную версию плана нападения на СССР, высказывал мнение, что Красная армия «вряд ли будет столь любезна, чтобы атаковать» немцев[967].
Впервые Гитлер представил эту войну как превентивную меру в своем заявлении в момент начала войны, а также в обращении к армии в тот же день. Он повторил подобную оценку в октябре 1941 года, призывая собирать зимние вещи для солдат на Восточном фронте и оправдываясь, что якобы в мае «ситуация сложилась столь угрожающая, что нельзя было больше сомневаться в намерении России напасть на нас при первой возможности»[968].
Пытаясь скрыть трудности, встретившиеся при проведении блицкрига в России, Гитлер вновь повторил в мае 1942 года, что если бы он «слушал плохо информированных генералов и ждал, пока русские, в соответствии со своими планами, опередят нас, вряд ли был бы шанс остановить их танки на благоустроенных дорогах Центральной Европы»[969].
Модифицированные версии о превентивной войне не имеют никакой научной ценности, они лишены документальной основы и не находят поддержки в фундаментальных публикациях трудов по проблематике Второй мировой войны. Вместе с тем вполне очевидно, что история Второй мировой войны будет использоваться определенными кругами для воссоздания «образа врага», для возрождения страха перед Востоком, что должно послужить, по их мнению, формированию позитивного национального сознания в определенных слоях западного общества.
Перед подготовкой большой войны против СССР для господствующего класса Германии принципиальное значение имели два условия: создание «великого германского рейха» и исключение из борьбы западных конкурентов. С завершением Западной кампании в июне 1940 года эти условия, по мнению германского руководства, были достигнуты. В результате побед Германия превратилась в доминирующую силу в Европе. Кроме того, была создана такая международная обстановка, которая исключала нападение на Германию какой-либо державы, пока она будет занята войной против СССР.
Война против СССР подразумевалась как особая война, в которой ставка делалась в том числе и на физическое уничтожение населения на захваченной территории. При этом на различных совещаниях детально обсуждалась ситуация, при которой, если Германия сумеет выкачать из СССР все, что ей необходимо, десятки миллионов советских людей будут обречены на голод[970]. На совещании руководящего состава вермахта 30 марта 1941 года Гитлер, как свидетельствует дневник начальника генерального штаба сухопутных войск, резюмировал: «Речь идет о борьбе на уничтожение… На Востоке сама жестокость – благо для будущего»[971].
Об истинных целях германского руководства по отношению к народам Восточной Европы и особенно к народам Советского Союза убедительно свидетельствуют генеральный план «Ост», директива «Об особой подсудности в районе „Барбаросса“ и особых мероприятиях войск», указания об отношении к советским военнопленным и другие документы. На завоеванных славянских территориях предусматривалось проведение политики геноцида в ее самых крайних формах.
Подрыв «биологической силы» славянских народов планировалось осуществлять следующими основными методами: 1) физическим истреблением больших масс народа; 2) сокращением населения путем преднамеренной организации голода; 3) уменьшением населения в результате организованного снижения рождаемости и ликвидации медицинского и санитарного обслуживания; 4) истреблением интеллигенции – носителя и продолжателя научно-технических знаний и навыков, культурных традиций каждого народа и низведением образования до низшего уровня; 5) разобщением, дроблением отдельных народов на мелкие этнические группы; 6) переселением масс населения в Сибирь, Африку, Южную Америку и другие районы земли; 7) аграризацией захваченных славянских территорий и лишением славянских народов собственной промышленности[972].
Генеральный план «Ост» разрабатывался главным управлением имперской безопасности. 25 мая 1940 года соображения по этому плану были представлены Гитлеру, который утвердил их в качестве директивы. В дальнейшем в генеральный план «Ост» были внесены дополнения и изменения, направленные на осуществление поставленных целей германского руководства на территории СССР[973]. Его наиболее поздняя редакция «Генеральный план Ост» (май 1942 года) хорошо известна и опубликована[974].
Программой массового уничтожения людей явилась директива «Об особой подсудности в районе «Барбаросса» и особых мероприятиях войск», подписанная начальником штаба верховного главнокомандования вермахта 13 мая 1941 года. Она снимала с солдат и офицеров вермахта ответственность за будущие преступления на захваченной территории СССР, требуя быть безжалостными к мирным гражданам, осуществлять массовые репрессии и расстреливать на месте без суда всех, кто окажет хотя бы малейшее сопротивление. В распоряжении от 12 мая 1941 года «По вопросу обращения с пленными русскими политическими и военными работниками» устанавливалось, что политические работники Красной армии не признавались военнопленными и подлежали расстрелу[975].
Экономические цели войны включали в себя ограбление Советского государства, истощение его материальных ресурсов, использование общественного и личного достояния людей для нужд Третьего рейха. «Согласно приказам фюрера, – гласила одна из директив немецкого командования, – необходимо принять все меры к немедленному и полному использованию оккупированных областей в интересах Германии… Получить для Германии как можно больше продовольствия и нефти – такова главная экономическая цель кампании»[976].
Экономические цели войны с СССР помимо германского руководства активно выражались военно-промышленными концернами, способствовавшими приходу нацистов к власти. Конкретные предложения и директивные указания по использованию экономических ресурсов СССР в течение войны разрабатывало управление военной экономики и вооружений, входившее в ОКВ. Это управление возглавлял генерал Г. Томас – член наблюдательного совета крупнейших немецких концернов и член совета вооружений, куда входили высокопоставленные представители германских монополий[977].
В ноябре 1940 года управление Томаса начало разработку предложений об использовании экономических ресурсов для нужд вермахта уже в первые месяцы войны против СССР на всей его европейской части вплоть до Урала. В предложениях отмечалось, что необходимо воспрепятствовать уничтожению Красной армией при отступлении запасов продовольствия, сырья и промышленных товаров, разрушению заводов оборонной промышленности, шахт и железнодорожных магистралей. Особое внимание обращалось на важность захвата кавказского нефтеносного района. Овладение Кавказом, а также районом устья Волги предлагалось включить в число важнейших задач восточной кампании[978].
В начале 1941 года по инициативе Томаса был создан специальный «Рабочий штаб „Россия“» под руководством генерала Шуберта. 28 февраля 1941 года Томас писал о планах захвата советских промышленных предприятий: «К выполнению этой задачи с самого начала было бы целесообразно подключить надежных представителей немецких концернов, так как, только опираясь на их опыт, можно без промедления проводить успешную работу» [979].
«Рабочий штаб „Россия“» послужил зародышем центрального органа по экономической эксплуатации захваченных территорий Советского Союза – военно-хозяйственного штаба специального назначения под условным наименованием «Ольденбург»[980], о создании которого было объявлено на широком совещании руководящих лиц вермахта совместно с промышленниками 29 апреля 1941 года. Позднее он был переименован в военно-хозяйственный штаб «Восток». Общее руководство этим штабом осуществлял Геринг.
О характере деятельности штаба свидетельствуют инструкции и директивы, которые были собраны в так называемой «Зеленой папке» от 23 мая 1941 года, направленной 1 июня того же года в различные инстанции, связанные с проведением «восточной политики»[981]. В одной из них говорилось: «Главная экономическая цель действий – добыть для Германии как можно больше продовольствия и нефти. Наряду с этим из оккупированных областей должны быть изъяты для немецкой военной промышленности все прочие сырьевые материалы… Полностью неправильным было бы представлять себе, что в оккупированных областях должна проводиться единая линия на быстрейшее приведение их в порядок и восстановление»[982].
В документах «Зеленой папки», где излагались цели и последовательность германской экономической экспансии, говорилось о немедленном вывозе в Германию запасов ценного сырья (платины, магнезита, каучука и др.) и оборудования. Другие важные виды сырья должны были сохраняться до того момента, пока «идущие вслед за войсками хозяйственные команды не решат, будет это сырье переработано в оккупированных областях или вывезено в Германию»[983]. Какую отрасль промышленного производства надлежало сохранить, восстановить или организовать вновь в оккупированных областях СССР, руководство рейха определяло, исходя только из нужд германской военной машины[984].
Военные цели агрессии нацистской Германии против СССР состояли в том, чтобы еще до окончания войны с Англией в ходе скоротечной летней кампании разгромить советские Вооруженные силы и оккупировать большую часть европейской территории Советского Союза до Волги и Северной Двины. Достижение этих целей представляло собой центральное звено военной кампании против СССР.
Что касается вопроса военного планирования Германией войны с СССР, то при разработке оперативно-стратегического замысла войны на Востоке германское командование исходило из следующих предпосылок:
а) исключительные размеры территории России делают абсолютно невозможным ее полное завоевание;
б) для достижения победы в войне против СССР достаточно достигнуть важнейшего оперативно-стратегического рубежа, а именно линии Ленинград, Москва, Сталинград, Кавказ, что исключит для России практическую возможность оказывать военное сопротивление, так как армия будет отрезана от своих важнейших баз, в первую очередь от нефти[985];
в) для решения этой задачи необходим быстрый разгром Красной армии, который должен быть проведен в сроки, не допускающие возможности возникновения войны на два фронта[986].
Ближайшей стратегической целью руководство Германии поставило разгром и уничтожение советских войск в Прибалтике, Белоруссии и Правобережной Украине. Предполагалось, что в ходе наступательных операций вермахт достигнет Киева с укреплениями восточнее Днепра, Смоленска и района южнее и западнее озера Ильмень. Дальше было необходимо своевременно занять важный в военном и экономическом отношении Донецкий угольный бассейн, а на севере – быстро выйти к Москве.
К операциям по взятию Москвы директива требовала приступить лишь после уничтожения советских войск в Прибалтике, захвата Ленинграда и Кронштадта. По плану группа армий «Север» должна была вести наступление в направлении на Ленинград, группа армий «Центр» и «Юг» – на Москву и Киев соответственно. Признавалось необходимым избежать крупного сражения в районе Белостока, а дать его не далее как в районе Минска. Предусматривалось также не допустить фланговых контрударов советских войск.
Подготовка нападения на СССР тщательно маскировалась. 24 марта 1941 года командующий группой армий «Центр» Ф. фон Бок приказал соорудить различные укрепления вдоль границ Польши и Восточной Пруссии, предназначенные якобы для обороны от возможного советского наступления. Также было решено не препятствовать полетам советской авиации по разведке проводимых работ. Оборонительные сооружения возводились так, чтобы впоследствии их можно было использовать в качестве исходных позиций для наступления на СССР.
Таким образом, установка на достижение победы на Западе через победу на Востоке вплоть до 22 июня 1941 года была основной стратегической целью Германии. Германское руководство, принимая решение напасть на СССР, руководствовалось своими собственными стратегическими соображениями, а не опасениями перед возможным скорым советским нападением, поскольку Советский Союз расценивался только как потенциальная угроза для Германии в будущем[987].
В целом политические, экономические и военные цели Германии в войне против СССР были тесно связаны между собой и отражали совокупные интересы нацистского руководства, командования вермахта и германских монополий. Они были разработаны и утверждены военно-политическими кругами еще до начала Великой Отечественной войны, то есть до того, как вермахт вступил в военные действия с Красной армией. Преступные цели ставились заблаговременно, и для их достижения заранее планировалось использование преступных средств. Попытка претворения в жизнь нацистской «восточной программы» оказалась возможной только потому, что ее основные компоненты (расширение германского господства в направлении на Восток; крайний расизм, великогерманский шовинизм и антикоммунизм; культ силы; признание допустимости использования любых средств в борьбе за существование и т. д.) задолго до войны стали составной частью идеологии правящих кругов.
Экономическая подготовка Германии к войне
Экономическая, политическая, военная, ментальная подготовка Германии к новой войне началась практически сразу после ее поражения в Первой мировой войне и осуществлялась в несколько этапов. Сначала правящие круги Германии, используя противоречия среди бывших союзников по Антанте, стремились сохранить территориальную целостность бывшей империи, ее военно-экономический потенциал и сократить выплаты по репарациям или уклониться от них. Затем, когда период революции и кризиса сменился периодом стабилизации, успешно была использована возможность наращивания промышленного производства, реконструкции старых предприятий и строительства новых. Мировой экономический кризис 1929 года разрушительно сказался на экономике Германии и объективно способствовал приходу нацистской диктатуры на смену либеральным правительствам. Экономическая подготовка к войне, продолжавшаяся в период Веймарской республики в консервативных и скрытых формах, с приходом к власти Гитлера получила небывалый размах и силу. До 1935 года экономическая подготовка к войне осуществлялась скрытно и использовалась для расширения программ занятости. С принятием в 1936 году «четырехлетнего плана» был взят открытый курс на тотальную подготовку к войне. Экономические приготовления к нападению на Советский Союз проводились в ходе общей подготовки Германии к войне, после того, как были осуществлены первые захваты в Европе, и в рамках сравнительно короткого времени с середины 1940 года до июня 1941 года.
Ориентация экономики на «блицкриг»
Состояние германской экономики к сентябрю 1939 года свидетельствовало о том, что Германия в то время была еще не готова к ведению длительной войны, хотя в этом направлении и проводилась большая работа. Это определило и выбор военной стратегии. Германское военно-политическое руководство исходило из того, что своих противников следует громить поодиночке, последовательно одного за другим в ходе скоротечных военных кампаний. Концепция скоротечной войны (блицкрига) нашла свое выражение как в общей стратегии войны, так и в организации, снабжении, боевой и идеологической подготовке вооруженных сил. По мнению нацистского руководства, блицкриг давал Германии возможность успешно достигать военных целей, экономически обеспечивать нужды вермахта и в то же время сохранять на необходимом уровне гражданские отрасли промышленности.
Первоначально блицкриг был опробован на Польше. Гитлер считал безусловно необходимым захват Польши для «обеспечения польских поставок сельскохозяйственных продуктов и каменного угля для Германии». И если это удастся, то, по мнению Гитлера, «Германия станет непобедимой и сможет раз и навсегда рассчитаться с бедной рудой Францией»[988].
Полное же обеспечение расширяющегося таким образом экономического пространства казалось возможным только с «присоединением сырьевых запасов России». Вермахт выступил энергичным сторонником сохранения «большого экономического пространства» и экономического сотрудничества с Советским Союзом.
Опасения разрастания польской кампании в войну неопределенного размаха существенно повлияло на решение о привлечении ресурсов СССР до принятия Гитлером решения о нападении на Польшу. Если Берлин в отношении СССР, так же как и Франции, с 1933 года вел политику, направленную на сокращение торговли, как с потенциальными противниками, то с 1939 года произошло заметное оживление германо-советского торгового обмена, особенно что касается расширения немецкого импорта (см. табл. 5).
Таблица 5. Импорт Германии из СССР[989]
Уже в феврале 1939 года, как раз в то время, когда принимались первые предварительные решения о кампании против Польши, с Советским Союзом обсуждались условия расширения товарообмена. Хотя СССР соглашался поставить не более 50 % от желаемого сырья, по экономическим и политическим причинам Германия и в этом случае готова была подписать заключительное соглашение. Когда 19 августа 1939 года было заключено торговое и кредитное соглашение, немецкая военная экономика в течение следующих 12 месяцев должна была получить сырье на сумму 100 млн рейхсмарок. Поэтому Гитлер был убежден, что можно больше не бояться вмешательства Франции и Англии в польский конфликт и установления блокады, так как «Восток поставит зерно, скот, уголь, свинец»[990].
После подписания советско-германского договора о ненападении Гитлером были выполнены не только стратегические, но и военно-экономические требования военных и промышленников, которым очень своевременным казался налаженный широкий товарообмен между Германией и Советским Союзом в случае вступления в войну Великобритании и изоляции Германии от мирового рынка.
В соответствии с договором об экономическом сотрудничестве, заключенным в феврале 1940 года, Германия в течение следующих 12 месяцев должна была получить сырье на 800 млн рейхсмарок, что позволяло в значительной мере ослабить экономическую блокаду со стороны Великобритании. Советские поставки сырья не в последнюю очередь создали предпосылки к тому, что отрезанная с сентября 1939 года от мирового рынка Германия показала удивительную экономическую выносливость. В 1940 году советский сырьевой экспорт сосредоточился в основном на Третьем рейхе и составлял 49 процентов общего экспорта фосфатов, 77,7 – асбеста, 62,4 – хромовой руды, 40,7 – марганцевой руды, 75,2 – минеральных масел, 66,0 – процентов хлопка-сырца[991] (см. табл. 6, 7).
Таблица 6. Импорт в Германию сельскохозяйственного сырья и продуктов лесной промышленности (в тыс. тонн)[992]
Таблица 7. Импорт в Германию некоторых видов минерального сырья (в тыс. тонн)[993]
Принимая во внимание запланированную войну за жизненное пространство против СССР, правительство рейха ограничивалось минимумом ответных поставок, достигавших именно такой меры, которая казалась необходимой для обеспечения импорта из СССР. К моменту нападения на СССР долг Германии был чрезвычайно высок. По разным данным, Германия компенсировала поставки из СССР промышленными товарами (металлопрокатом, станками, электрооборудованием) всего на 57–67 процентов[994].
В 1939 году экономика Третьего рейха если и была в целом готова к войне, то только к ограниченной по территории и времени. Командование вермахта ясно понимало, что экономика Германии не выдержит длительного военного конфликта, который может развиться из планируемого нападения на Польшу. Военная организация военной экономики оперировала в своих планах снабжения вполне разумными величинами. В соответствии с ними, принимая во внимание хорошие урожаи 1938-го и 1939 годов и оставшиеся валютные запасы, можно было рассматривать продовольственное положение страны в начале войны как благоприятное. Считалось, что были созданы достаточные запасы хлеба, но потребление жиров предполагалось снизить по сравнению с мирным временем на 57 процентов, а мяса – на 68 процентов. При оценке запасов минерального сырья исходили из того, что, учитывая возможность дополнительных поставок из-за границы, в случае длительной войны с Польшей их хватит на 9–12 месяцев[995].
В частности, запасов каучука хватало на 5–6 месяцев при его 30-процентной замене буной, долю которой предполагалось увеличить, поскольку запасов валюты на приобретение сырого каучука не было, а в случае блокады необходимо было считаться с полным прекращением его поставок. Что касается алюминия, то, несмотря на рост производства на базе бокситов из Юго-Восточной Европы, наблюдалась его значительная нехватка для обеспечения потребностей вермахта. Несмотря на расширение производства, закрепленные «четырехлетним планом» цели по обеспечению синтетическим горючим оказались не достигнутыми. Потребление горючего, вызванное вооружением, росло значительно быстрее производства. Тем не менее считалось, что вермахт достаточно обеспечен горючим для скоротечной войны против Польши, так как были созданы значительные запасы[996].
Накануне польской кампании в немецкой экономике наблюдались явления усталости и стагнации, большое несоответствие между объемом заказов и производственными возможностями.
Оценивая такое положение, руководство рейха пришло к выводу, что немецкая экономика в 1939 году находилась на пике своих производственных возможностей, но существенного повышения экономического потенциала добиться больше не представлялось возможным, скорее наоборот. Гитлер перед командованием вермахта говорил: «…наше экономическое положение в связи с нашими ограниченными возможностями таково, что мы сможем продержаться лишь несколько лет»[997]. Время для развязывания военного конфликта для достижения «конечной цели» – захвата мирового господства путем расширения жизненного пространства – еще не пришло. Но Гитлер настаивал на создании экономических предпосылок для этого, так как положение с сырьем и продовольствием для ведения скоротечной войны было обеспечено, но для длительной войны его было недостаточно[998].
Этот вопрос, казалось бы, удалось решить после осуществления ряда успешных быстротечных военных кампаний – сначала против Польши, а затем на Западе. В отношении оккупированных государств Европы нацистское руководство немедленно приступило к проведению политики открытого экономического грабежа. Особенно бесцеремонной и наглой она была в Польше. Уже 27 сентября 1939 года немецкие военные власти издали декрет о секвестре и конфискации польской собственности на территории, присоединенной к Германии. В конце 1940 года Главное опекунское восточное бюро по Польше захватило и передало в немецкую собственность 294 крупных, 9 тыс. средних и 76 тыс. мелких промышленных предприятий, а также 9120 крупных и 112 тыс. мелких торговых фирм. Концерн «Г. Геринг» присвоил себе верхнесилезские угольные рудники, металлургические заводы «Кёнигсхютте» и «Лаурхютте», бывшие польские государственные Островицкие машиностроительные и вагоностроительные заводы и другие предприятия. Монополист Г. Хенкель завладел частью польских месторождений цинка, а граф Н. Баллестрем вместе с Г. Круппом – рядом металлургических заводов и горнодобывающих предприятий[999]. Собственностью «ИГ Фарбен» стали польские фирмы по производству красителей – «Борута», «Воля» и «Винница». В руки германских монополий перешли, кроме того, крупные трубопрокатные и металлургические заводы в Сосновице, горнопромышленный концерн «Банска Гутня». Польский промышленный район в Верхней Силезии был объединен с созданными новыми хозяевами промышленными районами Германии и Чехословакии, что привело к образованию в центре Европы нового мощного промышленного конгломерата, менее уязвимого от возможных бомбардировок, как с запада, так и с востока. Польша сыграла также важную роль в покрытии продовольственного дефицита Германии. В 1941 года здесь было собрано только зерновых культур свыше 4,8 млн т, что составило 20,5 % общего сбора зерновых того года в Германии в довоенных границах.
На оккупированной Германией территории Северной Франции было сосредоточено 97 % производства чугуна, 93 % проката, 55 % цинка, 40 % свинца, 80 % добычи угля и около 100 % железной руды, калия и фосфатов. Здесь было сосредоточено также 89 % французских моторостроительных заводов, 82 % станкостроительных, 80 % – авиастроительных. В этой зоне выращивали 70 % зерна, содержали 65 % крупного рогатого скот[1000]. Немецкие концерны поделили между собой крупнейшие промышленные предприятия Франции, как это уже было сделано в Польше и Чехословакии. К концерну «Г. Геринг» отошли многие горнопромышленные и металлургические заводы, к концерну Клёкнера – металлургические заводы в Кнутанже[1001]. До конца 1940 года у Франции были конфискованы большие запасы металлов: 135 тыс. т меди, 20 тыс. т свинца, 9,5 тыс. т олова, 9 тыс. т никеля и 9 тыс. т алюминия. В Германию было вывезено много железной руды, бензина, дизельного топлива, керосина, машинного и смазочного масла, сала, текстильного сырья и многое, многое другое[1002].
Разнообразное сырье и продовольствие было захвачено в Бельгии, Голландии, Норвегии, Дании и Люксембурге. Немецкая промышленность незамедлительно использовала производственные мощности и сырье этих стран. Из Бельгии только в 1940 году в качестве трофеев было вывезено 78,6 тыс. т цветных металлов, реквизировано 1,3 млн т чугуна и 1,2 млн т стали. В Голландии Германия захватила 3,5 млн т каменного угля и кокса, 221 тыс. т железного лома, 61,6 тыс. т медной руды, 58,4 тыс. т жидкого горючего, 14,8 тыс. т меди, 2,4 тыс. т олова и другие материалы[1003]. Только в 1941 году из Северной Франции и Бельгии было получено товаров на сумму около 2 млрд рейхсмарок. Германия почти полностью реквизировала голландский флот общим водоизмещением в 1,5 млн регистровых брутто-тонн.[1004]
В Норвегии Германия захватила заводы по производству алюминия, легированной стали и молибдена, пиритов, титана, никеля и железной руды. Под ширмой так называемого «центрального бюро запасов» Германия присвоила 70 % ферросплавов, свыше 34 % алюминия и почти 30 % никеля. Норвежская промышленность поставляла Германии ежегодно 200–250 тыс. т меди и примерно 200 тыс. т серы, являясь единственным ее поставщиком в Европе. Норвежские заводы «Кристанне спигерверк» и «Кнабергруппене» покрывали потребность Германии в молибдене (75 %) и ванадии[1005]. За 1940–1941 годы немецкие оккупационные власти вывезли из Норвегии и использовали для нужд оккупационной армии продовольствия, сырья, полуфабрикатов и готовой военной продукции на сумму свыше 3 млн марок[1006]. Кроме того, немецкие оккупанты захватили большую часть норвежского торгового флота и рыболовных судов.
Другие оккупированные страны в принудительном порядке стали поставщиками сельскохозяйственной продукции Германии. Так, Данию, несмотря на формальный отказ от термина «оккупация» в отношении этой страны, нацистское руководство рассматривало как свой «продовольственный склад». В Германию вывозилось мясо, масло, крупный рогатый скот, свиньи, яйца, сыр, рыба. Датский торговый флот широко привлекался для перевозки железной руды из Швеции в Германию. В результате этих действий уже в декабре 1940 года формальный долг Германии Дании составил 420 млн крон[1007].
Югославия покрывала значительную часть потребности Германии в цветных металлах – медной, хромовой, сурьмяной рудах. С 1939-го по 1941 год в Германию было вывезено: 734 тыс. т бокситов, 76 тыс. т свинцовой руды, свыше 13 тыс. т хромовой руды, 46,7 тыс. т меди[1008]. За счет Греции Германия восполняла запасы в хромовой и никелевой руде, серном колчедане, бокситах.
Германская военная экономика, таким образом, в значительной мере строилась на использовании военно-экономических потенциалов оккупированных стран. Из них она получала, например, свыше 40 % всей железной руды, ввозимой из-за границы. Поступления легирующих элементов, необходимых для получения качественных сталей, – хром, никель, различные ферросплавы – составляли от 1/2 до 3/4 всего германского импорта важных видов стратегических материалов; почти 1/3 бокситов поступала из Франции, Югославии и Греции, импорт же алюминия из Франции и Норвегии составлял 4/5 всего германского ввоза. В 1941 году на импорт из оккупированных стран приходилось 3/4 общего ввоза медной руды, 4/5 меди и свинца, 1/2 олова и почти весь импортируемый цинк.
Масштабы ограбления оккупированных стран характеризует нижеприведенная таблица 8.
Таблица 8. Вывоз Германией сырья и готовой продукции из оккупированных стран Европы в период до 1941 года (в тыс. т)[1009]
Германия помимо этого продолжала использовать военно-экономические ресурсы союзных, зависимых и некоторых нейтральных стран, так как руководство военной экономики рассматривало их как экономический придаток Германии, как базу стратегического сырья и продовольствия. Ему удалось получать в свое распоряжение все или часть ресурсов этих государств и, включив производственные мощности в систему «большого германского экономического пространства», поставить их на службу захватническим планам. Правда, нацистское руководство применяло здесь несколько иные методы, чем в оккупированных странах Европы: использовался «индивидуальный» подход и более замаскированные формы грабежа.
Так, несмотря на тяжелое положение экономики Италии, Германия все же получала из этой страны бокситы, химическую продукцию – серную, азотную и борную кислоты, синтетический азот, глицерин. За период 1940–1941 годов Германия импортировала из Италии свыше 2 млн т продовольствия и 1174 тыс. т различного стратегического сырья, в том числе 284,5 тыс. т бокситов, 168 тыс. т железо-марганцевой окалины, 122,5 тыс. т цинковой руды. Всего за это время итальянский экспорт в Германию составил более 1445,7 млн марок[1010]. Итальянская промышленность все в большей степени попадала под контроль германских монополий.
Особый интерес с точки зрения военной экономики для Германии представляли союзные государства Юго-Восточной Европы – Румыния, Венгрия, Болгария. Германские монополии рассматривали эти страны как базу стратегического и сельскохозяйственного сырья. Важное место среди них занимала Румыния как главный поставщик нефти и нефтепродуктов. Увеличение ежемесячных поставок нефти с 170 тыс. т в июле 1940 года до 250 тыс. т в сентябре 1940 года означало, что Румыния покрывала более 60 % среднемесячной потребности Германии в этом виде сырья[1011]. На совещании инспекторов 13 сентября 1940 года генерал Томас так охарактеризовал это положение: «В вопросе горючего, пока мы имеем Румынию, а если нужно будет – мы будем ее иметь и в дальнейшем – вместе с немецкими предприятиями она в состоянии покрывать в нем нашу потребность»[1012]. К этому времени немецкие фирмы осуществляли контроль над нефтяной, металлургической и военной промышленностью страны, а также над добычей золота, бокситов, хромовой и марганцевой руд. В 1940 году доля Германии в румынском экспорте составляла: по хлебным злакам – 77 %, масличным культурам – 96 %, овощам – 100 %, скоту – 80 %. В целом же свыше 46 % всего румынского экспорта приходилось на Германию[1013].
На долю союзных стран в 1940–1941 годах приходилось почти 1/3 всего германского импорта. За это время Германия (включая прямые поставки вермахту) получила отсюда стратегического сырья, продовольствия, полуфабрикатов, готовой промышленной продукции, вооружения и снаряжения, а также различных услуг на сумму 6018,8 млн марок[1014]. Это свидетельствует о том, что союзники своими поставками не только укрепили военно-экономический потенциал Германии, но в значительной степени и финансировали ее военные усилия.
Из нейтральных стран особое значение для Германии имела Швеция. Оттуда в Германию поступало большое количество железной руды. На германо-шведских торговых переговорах, состоявшихся в декабре 1939 года, на шведов было оказано экономическое и политическое давление. Они вынуждены были согласиться поставлять в Германию почти всю массу предназначенной для экспорта железной руды, а также некоторые легирующие металлы[1015]. В соответствии с соглашением о товарообороте на 1940 год, подписанном 22 декабря 1939 года, Швеция обязалась поставить Германии 10 млн т железной руды, 20 тыс. т. чугуна, 4500 т ферросилиция, 1000 т силикомарганца[1016]. Из Швеции Германия получала железную руду с высоким содержанием железа, а также шарикоподшипники, качественные стали, станки, электрооборудование, инструменты, целлюлозу для производства взрывчатых веществ, морские суда.
Германия умело использовала нейтралитет Швейцарии, являясь основным покупателем продукции швейцарской машиностроительной, электротехнической, химической, алюминиевой, текстильной и часовой промышленности. 9 августа 1940 года было подписано немецко-швейцарское платежное соглашение, по которому Швейцария предоставляла Германии кредит на сумму в 150 млн швейцарских франков. В 1941 году швейцарский экспорт в Германию увеличился по сравнению с 1938 годом более чем в три раза.
Главным предметом вывоза из Турции была продукция горнорудной промышленности: хромовая и медная руды, свинец, марганец, сурьма и ртуть. В соответствии с немецко-турецким торговым соглашением от 19 января 1939 года Турция обязывалась поставить Германии 120 тыс. т хромовой руды, 11 тыс. т шерсти. Немецко-турецкие торговые связи расширились после подписания 18 июня 1941 года договора о дружбе и ненападении, по которому обе стороны обязались «содействовать во всех отношениях возможно большему объему товарооборота между обеими странами»[1017].
Стабильными были внешнеторговые связи Германии с Японией. Последняя, в соответствии с договоренностью, достигнутой 19 сентября 1940 года на заседании комитета по координации взаимных действий с Германией и Италией, взяла на себя обязательство предоставить этим странам различное сырье, имеющееся в странах Восточной Азии и в районах южных морей. Предусматривалось снабжение Германии таким важным стратегическим сырьем, как каучук, даже в случае вступления Японии в войну[1018].
Приняв в июле 1940 года решение о нападении на СССР, нацистское руководство предприняло ряд мер военно-экономического характера. По указанию начальника штаба ОКВ Кейтеля управление военной экономики и вооружений ОКВ разработало программу наращивания вооружений для «восточного похода».
Основываясь на замысле «восточного похода» и предложениях специалистов по экономике, нацистское военное руководство в сентябре 1940 года приняло так называемую программу «Б» по производству оружия и военной техники для войны против СССР. Этой программой предусматривалось обеспечить к 1 апреля 1941 года оснащение всем необходимым 200 дивизий сухопутных войск, а также пополнение арсеналов ВВС и ВМС более совершенными видами военной техники[1019].
В первые месяцы 1941 года рост германских вооружений достиг наивысшего уровня. Месячное производство, например, танков составляло во втором квартале 1941 года 306 машин по сравнению со 109 на тот же период 1940 года. По сравнению с вооружением сухопутной армии на 1 апреля 1940 года его рост к 1 июня 1941 года выражался в следующих цифрах: по легким 75-мм пехотным орудиям – в 1,26 раза, по боеприпасам к ним – в 21 раз; по тяжелым 149,1-мм пехотным орудиям в 1,86 раза, по боеприпасам к ним – в 15 раз; по легким 105-мм полевым гаубицам – в 1,31 раза, по боеприпасам к ним – в 18 раз; по тяжелым 150-мм полевым гаубицам – в 1,33 раза, по боеприпасам к ним – в 10 раз; по 210-мм мортирам – в 3,13 раза, по боеприпасам к ним – в 29 раз[1020]. Как видно, в связи с подготовкой к войне против СССР выпуск боеприпасов был значительно увеличен, что позволило полностью обеспечить войска вермахта. Только для осуществления начальной стадии операции «Барбаросса» было выделено около 300 тыс. тонн боеприпасов[1021].
Производимое Германией накануне войны вооружение по своим тактико-техническим данным в основном отвечало требованиям времени. Руководству вермахта удалось значительно уменьшить существовавшую в период Западной кампании 1940 года неоднородность в материально-техническом оснащении войск. Вооружение стало более стандартным, а его распределение – более равномерным. Ряд образцов вооружения вермахта превосходил соответствующее вооружение Красной армии по тактико-техническим данным и эффективности боевого применения. Это в первую очередь относилось к авиации, автоматическому стрелковому оружию.
Начиная с осени 1940 года германское руководство военной экономикой предприняло конкретные шаги для использования промышленного потенциала оккупированных и зависимых стран в своих милитаристских целях. Прежде всего, нуждам вермахта была подчинена военная промышленность Чехословакии. Заводы «Шкода» выпускали для вермахта артиллерийские системы: 240-мм пушки M-16, 170-мм и 210-мм пушки, 210-мм мортиры. Авиационная промышленность Чехословакии производила до 1500 самолетов в год. Для вермахта было налажено также производство оптических приборов, средств связи, химического, инженерного и другого снаряжения. За счет Чехословакии военно-промышленная база Германии увеличилась по производству артиллерии, стрелкового оружия и боеприпасов примерно на 20–25 %, по производству самолетов, танков и тягачей – на 15–20 %[1022].
Военно-экономическая организация вермахта максимально использовала производственные мощности авиационной и автомобильной промышленности Франции. На основе немецких заказов на 1941 год французские авиастроительные предприятия поставили Германии самолетов и авиамоторов на сумму 5420 млн франков. Заказы вермахта были размещены на 14 тыс. французских предприятиях, где было занято около 3 млн чел., или более 60 % всех промышленных рабочих. Объем немецких заказов во Франции только на 1941 год превысил 49,3 млрд франков[1023]. В Бельгии германская военная администрация взяла под свой контроль все отрасли промышленности, необходимые для военного производства, и координировала поставки Германии самолетов, различного вооружения, боеприпасов, средств связи, приборов, автомашин, судов. В Голландии для вермахта производилась аппаратура связи, различное электротехническое оборудование. В первой половине 1941 года 70 % всех производственных мощностей голландской промышленности работало на Германию и ее вермахт. С начала оккупации и до конца 1941 года сумма немецких военных заказов, размещенных в различных отраслях промышленности Голландии, повысилась до 2430 млн марок[1024]. Даже в Дании, не располагавшей мощной военной промышленностью, с мая 1940-го по 1941 год были размещены заказы на вооружение и боеприпасы стоимостью 101 млн марок. За это же время из текущего производства Дании для нужд вермахта было поставлено различного вооружения, судов, средств связи на сумму 64 млн марок. В Норвегии на германскую армию работал концерн «Норвежское акционерное общество взрывчатых веществ».
Таблица 9. Заказы вермахта на вооружение в оккупированных странах Европы на 1 апреля 1941 года[1025]
Накоплению вермахтом вооружений способствовало и то, что в течение почти десяти месяцев (с июля 1940-го по апрель 1941 года) он не вел боевых действий на сухопутных театрах. Кроме того, к собственным запасам оружия, военной техники и боеприпасов прибавилось огромное количество трофеев. В распоряжение вермахта перешло вооружение 30 чехословацких, 34 польских, 92 французских, 12 английских 22 бельгийских и девять голландских дивизий, а также огромные запасы различного снаряжения и боеприпасов.
Заказы вермахта выполняли также предприятия союзников Германии и некоторых нейтральных стран. Из Италии для вермахта поставлялись электромашины для подводных лодок, моторы, боеприпасы, отдельные виды вооружения. Крупные машиностроительные предприятия Венгрии – «Манфред Вайс», «Маваг», «Ганц», «Данубия» и другие – были переключены на производство для германской армии орудий, минометов, стрелкового оружия. По германским заказам Швеция поставляла для вермахта артиллерийские орудия и другую военную технику. Стоимость поставок вооружения, боеприпасов, а также стратегических материалов из Швейцарии превысила в 1941 году 541,3 млн швейцарских франков[1026].
Рассматривая динамику развития военного производства Германии в период непосредственной подготовки нападения на Советский Союз можно констатировать непрерывный рост производства вооружения и военных материалов в конце 1940-го – первой половине 1941 года. Если в сентябре – декабре 1939 года среднемесячный выпуск военной продукции составил в стоимостном выражении 583 млн марок, то во втором квартале 1941 года он почти удвоился и был равен 1099,8 млн марок.[1027] Об обеспечении «восточного похода» необходимым оружием, военной техникой и боеприпасами свидетельствуют данные таблицы 10.
Таблица 10. Производство вооружения, военной техники и боеприпасов для сухопутных войск в период с 1.09.1940 по 1.04.1941 по программе вооружений «Б»[1028]
Примечание к табл. 10:
а) незаполненные места означают виды боеприпасов, производство которых было определено заранее в связи с имевшимися достаточными запасами этих боеприпасов;
б) выпуск приостановлен, так как производились только танки типа III с 50-мм пушкой.
Предпринятые нацистским руководством меры позволили ему обеспечить вермахт всем необходимым вооружением и боеприпасами для войны против СССР. Но расчеты делались из краткосрочного, молниеносного характера предстоящей кампании. Предполагалось, что по расходу оружия и боеприпасов она принципиально не будет отличаться от прежних кампаний вермахта.
Перед нападением на Советский Союз в германской экономике был разработан и осуществлен на практике ряд новых организационных мер для пополнения запасов стратегического сырья и форсирования производства вооружения. Для мобилизации всех энергетических ресурсов в начале 1941 года были созданы имперские производственные объединения «Нефть» и «Уголь», ведущую роль в которых играли представители крупнейших германских концернов[1029]. Военно-экономические учреждения Германии развернули бурную деятельность по обеспечению плана «Барбаросса». Особое внимание уделялось выполнению мобилизационных планов производства танков, самолетов, артиллерийско-стрелкового вооружения. При этом предусматривалось в дальнейшем использование производственных мощностей на захваченных территориях СССР. В этих целях 9 июня 1941 года при государственном уполномоченном по четырехлетнему плану был создан военно-экономический штаб «Восток», которому подчинялись четыре хозяйственные инспекции[1030].
С другой стороны, под влиянием военных успехов на Западе Гитлер считал, что экономическая жизнь не нуждается в столь большой перестройке, как это предусматривалось мобилизационными планами[1031]. В то же время германское руководство видело и слабые стороны мобилизационных планов и мероприятий, связанных в первую очередь с трудностями в обеспечении экономики сырьем и рабочей силой. Но уверенность в успехе новой скоротечной войны давала правящим кругам Германии делать расчеты на то, что можно будет обеспечить экономические потребности вермахта, сохранив на необходимом уровне гражданские отрасли промышленности для обеспечения внутренней стабильности и социального спокойствия.
Важным элементом в осуществлении стратегии блицкрига был пошаговый захват экономических потенциалов других стран, что позволяло за их счет преодолевать трудности собственной экономики. Немецкий историк Р.-Д. Мюллер пишет, что «Гитлер вкладывал в понятие блицкрига такую целеустремленную военную стратегию, которая имела своей целью получение необходимых средств для ведения длительной войны». Отсюда следует и одна из формул агрессии: «Война кормит войну»[1032].
Анализ состояния предвоенной германской экономики показывает, что гитлеровская Германия не была обеспечена необходимыми сырьевыми ресурсами для ведения длительной войны. Немецкая промышленность в высокой степени зависела от импорта. Выход из создавшегося положения германское руководство видело в проведении последовательных «молниеносных» кампаний против соседних государств и захвату их экономических ресурсов. Эта концепция предусматривала внешнеполитическую изоляцию противников и их быстрый разгром поодиночке. Она допускала нарушение международного права, применение преступных способов и методов ведения войны, проведение широкого террора в захваченных странах для полного подчинения. Так, планы захвата Голландии, Бельгии, Северной Франции предусматривали в первую очередь захват и использование экономических ресурсов этих стран. Те же цели ставились при захватах соседних государств на севере Европы и на Балканах.
В целом германские теоретики, ориентировавшиеся на развитую военную экономику, высказывали требование, чтобы: 1) военные операции согласовывались с ведением экономической войны, 2) военная экономика стояла на службе военных операций и 3) планы военных операций проводились в жизнь при четком согласовании с экономическими задачами[1033]. В действиях вооруженных сил они видели важнейшее средство ведения экономической войны. «Целью должно быть не только уничтожение вооруженных сил противника, – писал Томас, – но и захват его военного потенциала, в особенности его экономики. И только если будут обеспечены военные и экономические цели, в будущем может быть достигнута и политическая цель войны»[1034]. Эти требования стали доктринальными, хотя в различной степени учитывались разными видами вооруженных сил Германии. Для военно-воздушных сил, например, главная задача состояла в разрушении экономического потенциала противника. ВМС главную цель видели в «торговой войне», а поэтому их основной задачей был контроль за морскими коммуникациями. Сухопутные войска должны были осуществлять непосредственный захват территории с находящимися на ней сырьевыми ресурсами и промышленными объектами[1035].
Используя такие преимущества, как отмобилизованность вооруженных сил, наличие современного оружия и военной техники, ее проверка в западных кампаниях, немецкое руководство считало, что и в войне против Советского Союза Германии также удастся осуществить блицкриг. Экономический штаб ОКВ рассчитывал захватить около 75 % всей советской промышленности, а также необходимое сырье и продовольствие[1036]. Руководители германской экономики провели специальные исследования по вопросам взаимодействия в решении оперативных задач и военной экономики. Они рассчитывали на быструю «оккупацию пшеничных полей Украины и кавказских нефтяных месторождений», захват богатых трофеев[1037].
По указанию Гитлера в оперативных планах вермахта большое внимание обращалось на удаленные регионы Советского Союза (Кавказ, Урал), а также окраинные зоны (Балтийское и Черное моря). В этом смысле учет военно-экономических причин и экономических целей войны явно довлел над оперативным планированием[1038]. Управлению военной экономики и вооружений ОКВ были даны указания подготовить информацию о советской военной промышленности, энергетической и дорожно-транспортной сети, источниках сырья, месторождениях нефти, а также представить общие сведения о гражданской экономике СССР.
Экономическая подготовка Германии к войне осуществлялась в двух направлениях. Создавалась необходимая хозяйственная база для обеспечения ведения длительной тотальной войны и достижения конечной цели германского империализма и фашизма – завоевания мирового господства. Одновременно просматривалось создание таких экономических предпосылок, которые позволили бы, максимально сохраняя гражданские отрасли народного хозяйства, экономически обеспечивать условия для успешного проведения отдельных молниеносных кампаний. Если к началу войны развитие первого направления не достигло необходимого уровня, то процесс расширенного вооружения в применении к стратегии молниеносной войны получил в экономической области необходимую базу, способную определенное время выдержать нагрузки скоротечных военных кампаний. Узким местом военной экономики Германии оставалась ее нестабильная обеспеченность стратегическим сырьем, а также недостаток людских ресурсов.
Таким образом, в экономическом отношении Германия была подготовлена к ведению ограниченных по времени войн, что выражалось прежде всего в превосходстве над противником в вооружении. Успех гитлеровцев в кампаниях против Польши, Франции, других стран создал у командования вермахта и руководства военной экономикой уверенность, что и война против CCCР может быть выиграна в ходе одной скоротечной кампании и без полного мобилизационного напряжения экономики. В недооценке возможности длительное время противостоять коалиции более сильных в военном и экономическом отношении держав проявились недальновидность и авантюризм германского политического и военного руководства.
Начиная войну против СССР, Германия также надеялась, что ей не придется вести войну на два фронта, за исключением морских и воздушных операций на Западе. Немецкое военное командование вместе с представителями германской промышленности строило планы быстрого захвата и освоения природных ресурсов, промышленных предприятий и рабочей силы Советского Союза. На этой основе руководство Третьего рейха считало возможным в короткие сроки увеличить свой военно-экономический потенциал и предпринять дальнейшие шаги по достижению мирового господства.
Укрепление оси Берлин – Рим – Токио
После прихода национал-социалистов к власти в Германии они стали искать себе союзников в странах, которые также считали себя обиженными итогами Первой мировой войны, стремились к насильственной ревизии установленного мирового порядка и были враждебно настроены не только против Советского Союза, но и против Великобритании, Франции и США. Выбор руководителей Третьего рейха пал на фашистскую Италию в Европе и милитаристскую Японию на Востоке. С нацистской Германией их объединяло мировоззрение, и каждая из них могла в какой-то мере способствовать выполнению агрессивных замыслов немецко-фашистского руководства. Италии предстояло выступить соперником Великобритании и Франции на Средиземном море и в Северной Африке, Японии – сковывать силы США и Великобритании в бассейне Тихого океана.
Объединение Германии, Италии и Японии в рамках Антикоминтерновского пакта в 1936 году стало прологом к формированию коалиции трех агрессивных держав.
Вместе с тем, несмотря на идеологическую общность партнеров, создание агрессивного блока не было единовременным актом и проходило в сложной и изменчивой международной обстановке. В отдельные периоды на реализацию планов нацистского руководства Германии по консолидации сил государств «оси» влияли как противоречия между участниками блока, борьба между ними за сферы интересов, так и внешние факторы. К последним относится состояние взаимоотношений в лагере противоположной стороны – позиция ведущих стран Запада и СССР. Поэтому было бы упрощением рассматривать состояние фашистско-милитаристского союза в период после Мюнхена и до нападения на СССР без учета деятельности других крупных игроков на международной арене, прежде всего Великобритании, Франции, США и СССР.
Хотя Антикоминтерновский пакт декларировал антибольшевистскую направленность, тем не менее он преследовал и другие, далеко идущие цели. Как было отмечено в английской журнале «Тайм энд тайд» в декабре 1937 года, «три державы отнюдь не объединились просто для борьбы с опасностью коммунизма. Намерены ли они пойти на Советский Союз? Не исключено, если бы им представилась такая возможность. Но пакт в основном имеет другие цели… Для Японии война против СССР трудна, завоевание Китая также сопряжено с большими трудностями. Наиболее легким направлением для Японии является южное – на Аннам и Голландскую Ост-Индию»[1039].
Следует обратить внимание и на то, что если в идейно-мировоззренческом плане между германским и итальянским фашистскими режимами не было существенных различий, то расистская идеология национал-социализма и теории о неполноценных «цветных» народах порождали недоверие между Японией и Германией. Тем не менее правящие круги Японии, в частности правительство К. Хироты, стали рассматривать нацистскую Германию как выгодного союзника в антисоветской политике и осуществлении захватнических планов в Азиатско-Тихоокеанском регионе[1040].
В период подготовки к Мюнхену Великобритания и Франция взяли на себя роль «миротворцев», стремясь реализовать те или иные собственные интересы и обезопасить себя в одностороннем порядке. С другой стороны, у руководства СССР все в большей степени росли сомнения в возможности достижения договоренностей с Западом о совместных коллективных действиях против угрозы объединения агрессивных государств.
После оформления «оси Берлин – Рим» и Антикоминтерновского пакта Гитлер решил дополнить их военными союзами с Италией и Японией. Однако Муссолини колебался и не ответил согласием на попытку фюрера во время его визита в Рим в мае 1938 года заключить военный союз[1041]. Это объяснялось недовольством Италии аншлюсом Австрии в марте 1938 года, а также заключением между Италией и Великобританией 16 апреля 1938 года соглашения, по которому последняя обязалась признать захват Италией Эфиопии в обмен на итальянские обязательства вывести свои войска из Испании. Однако поскольку это соглашение подлежало еще ратификации английским парламентом, Муссолини не спешил разрушать «дружественные» отношения с Лондоном заключением военного соглашения с Германией.
Повторная попытка со стороны Германии была предпринята в конце октября 1938 года, когда министр иностранных дел И. Риббентроп прибыл в Рим, чтобы получить согласие Муссолини на заключение Тройственного пакта. Однако дуче в ходе переговоров 28 октября заявил, что с этим следует повременить до тех пор, пока не будут уточнены цели участников пакта в «изменении географической карты мира», и при этом выразил несогласие с формулировкой в проекте договора, предусматривавшей создание чисто оборонительного альянса, «потому что никто не думает о том, чтобы напасть на тоталитарные государства… Поэтому мы должны установить цели и объекты завоеваний»[1042]. Риббентроп согласился с этой концепцией союза, добавив, что «Средиземное море должно стать итальянским морем»[1043].
Практически в тот же период Риббентроп совместно с назначенным в августе 1938 года японским послом в Берлине Х. Осимой стали готовить проект договора о заключении германо-итальяно-японского военного союза – «Пакта о консультациях и взаимопомощи», так называемого Тройственного пакта. Согласно проекту этого договора стороны должны были взять на себя обязательства оказывать друг другу военную помощь в случае «неспровоцированного» нападения на одну из них одного или нескольких государств. Стратегической целью пакта должна была стать совместная вооруженная борьба против любых противников фашистских государств как на Западе, так и на Востоке[1044].
Ратификация английским парламентом 15 ноября 1938 года упомянутого соглашения о признании Великобританией захвата Италией Эфиопии поощрила итальянское руководство активизировать пропагандистскую деятельность относительно участия страны в перекраивании границ и захвате чужих территорий. Так, 30 ноября 1938 года министр иностранных дел граф Г. Чиано выступил в итальянском парламенте с речью, в которой заявлял о притязаниях на часть земель Франции и ее заморских владений. Это выступление было поддержано группой депутатов-фашистов, а также толпой римских фашистов, собравшихся у здания парламента, выкрикивавших лозунги «Тунис! Джибути! Ницца! Корсика!»[1045]. Эти территориальные претензии к Франции были немедленно подхвачены итальянской печатью, отражая таким образом агрессивные планы правительства Муссолини.
В свою очередь экспансионистские устремления Италии вызвали беспокойство у руководства Великобритании. В январе 1939 года премьер-министр Н. Чемберлен и министр иностранных дел лорд Э. Галифакс стали предпринимать попытки «умиротворить» Муссолини. В Риме начались англо-итальянские переговоры, касавшиеся главным образом средиземноморских проблем. Однако английской стороне не удалось добиться реальных гарантий сохранения своих позиций в этом регионе[1046].
Со своей стороны Гитлер заявил о безоговорочной поддержке итальянской внешнеполитической программы. В штабе Верховного командования вермахта (ОКВ) 26 ноября 1938 года был заранее подготовлен документ под названием «Соображения относительно переговоров представителей вермахта с Италией», в котором их военно-политической основой должно быть согласование вопросов взаимодействия в войне «Германии и Италии против Франции и Англии с целью в первую очередь разгромить Францию. Тем самым наносится удар и по Англии, которая, потеряв базу для продолжения войны на материке, окажется перед лицом того, что все силы Германии и Италии будут направлены против нее одной»[1047].
2 января 1939 года Муссолини поставил в известность Берлин о готовности Италии подписать договор о военном союзе с Германией и Японией без каких-либо поправок в его тексте в последней декаде текущего месяца[1048]. Однако в этот период Италия не была готова участвовать в широкомасштабной войне в союзе с Германией, так как ее экономика была подорвана войной против Эфиопии и вооруженной интервенцией в Испании. 16 апреля 1939 года Муссолини и Чиано заявили об этом прибывшему в Рим рейхсминистру Г. Герингу. Гитлер к этому времени уже подписал директиву о подготовке нападения на Польшу, а Геринг скрыл это от Муссолини, заявив, что Германия, как и Италия, в ближайшие годы не намерена нарушать мир в Европе[1049].
Захват Германией Чехословакии вызвал отрицательную реакцию в итальянских верхах, так как Италия не получила ни одного квадратного метра чехословацкой территории. Компенсацией за это, по мнению итальянских правителей, должна была стать Албания. 5 апреля 1939 года итальянское правительство предъявило Албании ультимативные требования.
6 апреля 1939 года Чемберлен сделал в палате общин заявление, что Великобритания не имеет прямой заинтересованности в Албании, но выражает беспокойство постольку, поскольку может возникнуть угроза миру[1050]. Нацистская Германия выступила в поддержку своей союзницы. Риббентроп сообщил в Рим, что Берлин с симпатией следит за итальянской акцией в Албании, поскольку любая победа Италии «служит укреплению мощи оси»[1051]. 7 апреля итальянский экспедиционный корпус высадился в ряде портов Албании. 10 апреля 1939 года итальянские войска, имея огромное превосходство в живой силе и технике, завершили оккупацию страны.
В тот же день СССР официально квалифицировал оккупацию Албании фашистской Италией как акт агрессии. Как писала газета «Правда», «захват Албании создает угрозу Югославии, на которую с севера нажимает фашистская Германия, на территорию которой (то есть Югославии. – Авт.) готовы посягнуть и Венгрия и Болгария. Создается угроза Греции. Агрессия все гуще заливает Балканы»[1052].
Германская поддержка Италии ускорила заключение германо-итальянского военного соглашения. 22 мая 1939 года министры иностранных дел двух государств Чиано и Риббентроп подписали «Пакт о дружбе и союзе между Италией и Германией» (так называемый Стальной пакт)[1053]. Обе стороны обязались согласовывать «свои позиции по всем вопросам, касающимся их взаимных интересов или общего положения в Европе»[1054]. Статья 3 этого договора обусловливала взаимную военную помощь: если одна из сторон «окажется в военном конфликте с другой державой или другими державами, то другая договаривающаяся сторона немедленно выступит на ее стороне в качестве союзника и поддержит ее всеми военными силами на суше, на море и в воздухе»[1055]. В случае совместного ведения войны Италия и Германия обязывались заключать перемирие или мир только с полного обоюдного согласия. Для Германии этот пакт можно считать прелюдией к войне.
В середине августа 1939 года во время встречи Чиано с Риббентропом в Зальцбурге итальянской стороне дали понять, что Гитлер намерен вскоре напасть на Польшу. Нацистское руководство оказывало сильное давление на итальянских партнеров с тем, чтобы заставить их выступить одновременно с Германией, предлагая за это участие в кампании по разделу малых стран, прежде всего Югославии[1056].
Утром 25 августа Муссолини получил письмо Гитлера, в котором тот уведомлял, что нападение на Польшу может произойти в самое ближайшее время. В ответе Муссолини фюреру итальянский союзник заявлял, что вмешательство Италии может быть осуществлено при условии, что «Германия предоставит нам немедленно военную технику и сырье, необходимые для того, чтобы противостоять нападению французов и англичан, которое будет направлено преимущественно против нас»[1057]. В списке значилось до 17 млн тонн различных военных грузов, в том числе 7 млн тонн нефти, 6 млн тонн угля, 2 млн тонн стали и другое сырье[1058]. Гитлер отверг эти требования и просил Муссолини лишь оказать Германии политическую поддержку, сохранив решение Италии о нейтралитете в тайне. В то же время Гитлер просил дуче продолжать открыто мобилизационные мероприятия и тем самым оказывать сдерживающее воздействие на Англию и Францию[1059].
Поскольку значительная часть потребляемого Италией угля поставлялась из Великобритании, а нефть – из Румынии, то западные союзники поставили перед собой цель удержать Италию как можно дольше на положении невоюющего государства. От ее неучастия в войне зависела свобода судоходства союзников в Средиземном море, а также попытки создания блока нейтральных государств на Балканах. Для Великобритании серьезную угрозу представляла возможность нападения Италии на Египет и Суэцкий канал из Ливии. Поэтому английское правительство тщательно следило за тем, чтобы не дать Италии повода для вступления войну. Была ослаблена блокада Италии. Великобритания даже заключила с ней торговое соглашение[1060]. Итальянские заводы и после 1 сентября 1939 года продолжали выполнять французские заказы. Лондонские политики надеялись не только удержать Италию от выступления на стороне Германии, но и перетянуть ее на свою сторону[1061].
Что касается другого союзника Германии по Антикоминтерновскому пакту – Японии, то с ее вовлечением в военный блок дело обстояло достаточно сложно. Хотя японское правительство в марте 1939 года в принципе одобрило проект договора о германо-итальянском военном союзе, однако потребовало, чтобы в тексте обязательно содержалась оговорка о том, что договор имеет исключительно антисоветскую направленность. Такое условие мотивировалось тем, что Япония еще была не готова вести эффективную войну на море против США и Великобритании, а также ее нежеланием лишиться экспорта из США нефти и других стратегических материалов, необходимых для ведения затянувшейся войны в Китае. С марта 1939 года на заседаниях японского кабинета при обсуждении вопроса о характере союза Японии с Германией большинство участников склонялось к тому, чтобы при создавшихся в Европе условиях и неготовности страны вести войну воздержаться от заключения военного пакта, но в то же время формально укреплять антикоминтерновский блок. 20 мая 1939 года правительство К. Хиранумы приняло именно такое компромиссное решение, санкционированное затем императором[1062].
Итак, в ходе переговоров и контактов трех агрессивных государств в 1938–1939 годах выявились определенные расхождения взглядов их участников на ближайшие цели и сроки развязывания мировой войны. Италия и Япония рассматривали Германию как естественного врага СССР и рассчитывали воспользоваться ее нападением на Советский Союз для решения собственных захватнических планов. Нацистское руководство Германии намеревалось создать универсальный военный блок, рассчитанный на ведение войны как против стран западной демократии, так и против СССР.
Тем не менее при всех разногласиях складывавшийся военный союз нацистской Германии, фашистской Италии и милитаристской Японии представлял собой реальный факт и серьезную угрозу миру.
1 сентября 1939 года, когда нацистская Германия напала на Польшу, на заседании Большого фашистского совета Муссолини заявил о «неучастии» Италии в войне. Японское правительство 4 сентября также заявило о своей «незаинтересованности» в войне в Европе и намерении сосредоточить усилия на «урегулировании» конфликта в Китае. Попытки Риббентропа и германского посла в Токио О. Отта добиться согласия Японии на заключение военного союза против Великобритании не давали никакого результата.
Так, японское правительство во главе с К. Хиранумой расценило подписание советско-германского договора о ненападении в августе 1939 года как нарушение Антикоминтерновского пакта. Оно прервало переговоры о заключении германо-итало-японского союза и ушло в отставку. Гитлер, Риббентроп и представители высшего командования вермахта убеждали японскую военную делегацию, посетившую Германию во второй половине сентября 1939 года, в том, что Японии целесообразно пока сосредоточить свое внимание на подготовке к захвату английских и французских владений в Юго-Восточной Азии. В этом их поддержал японский посол в Берлине X. Осима, который заявил: «Япония нуждается в цинке, каучуке и нефти из Нидерландской Индии, хлопке из Британской Индии, шерсти из Австралии»[1063]. Германский посол полагал, что побудить японское правительство к вступлению в войну против западных держав могут только новые военные успехи Германии в борьбе против англо-французской коалиции.
Однако политическое и военное руководство Японии не спешило принять подобные советы из Берлина. С одной стороны, как сообщал 16 октября 1939 года посол Отт в политическом докладе Риббентропу, императорское окружение при поддержке правительства, как и прежде, придерживалось непримиримого антисоветского курса. В то же время японским генштабом общее урегулирование отношений Японии с СССР рассматривалось как абсолютно необходимое. Одновременно дворцовые круги и часть крупных деловых кругов противодействовали дальнейшей ориентации генштаба на Германию, а также «действительному урегулированию японо-советских отношений ввиду пробритано-американской политики»[1064].
Вместе с тем, хотя японское правительство 26 августа 1939 года дало указание послу Осиме вручить германскому руководству протест по поводу подписания советско-германского пакта о ненападении, тот счел возможным задержать его передачу до завершения польской кампании[1065]. В правительственном документе от 28 декабря 1939 года под названием «Основные принципы политического курса в отношении иностранных государств» указывалось: «…Хотя между Германией и СССР подписан пакт о ненападении, необходимо сохранить дружественные отношения с Германией и Италией, учитывая общность целей империи с целями этих государств в построении нового порядка»[1066].
Таким образом, Италия и Япония не были готовы к немедленному вступлению на стороне Германии в развязанную ею войну в Европе и заняли выжидательную позицию, которая объяснялась неуверенностью в возможности быстрого поражения западных держав, нежеланием разрушать с ними выгодные экономические связи без перспективы быстро компенсировать их утрату захватом новых рынков и источников сырья.
Нежелание Италии и Японии поддержать замыслы германского руководства разгромить англо-французскую коалицию и их стремление переключить внимание Германии на агрессию против СССР особенно наглядно проявилось после начала советско-финляндской войны, когда правящие круги западных держав активизировали агитацию за «создание единого фронта против Советского Союза». Зимой 1939/1940 годов итальянская правящая верхушка изображала не только видимость нейтралитета, но и роль миротворцев по отношению к Великобритании и Франции. 16 декабря 1939 года Чиано заявил в Большом фашистском совете, будто Италия заключила Стальной пакт с Германией только с целью сохранить мир в Европе, по крайней мере в течение ближайших трех-пяти лет, и что Стальной пакт был заключен в духе Антикоминтерновского пакта. Поэтому итальянское руководство отнюдь не предполагало, что Германия позволит себе пойти на заключение пакта о ненападении с Советским Союзом[1067]. За такое выступление Чиано удостоился похвалы английского посла в Риме.
В письме Гитлеру от 3 января 1940 года Муссолини обвинил его в «предательстве» идеи борьбы против большевизма, призвал заключить мир с Англией и Францией, повернуть фронт на восток. «Решение вопроса о вашем жизненном пространстве, – писал Муссолини, – находится в России и нигде больше… В тот день, когда мы уничтожим большевизм, мы сохраним верность обеим нашим революциям. Потом настанет очередь и великих демократий»[1068].
Однако позиция итальянских правящих кругов во время советско-финляндской войны не ограничилась лишь спекуляцией на антисоветских настроениях. Хотя Германия во время советско-финляндской войны проводила по отношению к СССР внешне дружественную политику, тем не менее в октябре 1939 года она заключила с Финляндией договор о продаже ей 134 зенитных орудий и 390 тыс. артиллерийских снарядов и предоставила Италии свои железные дороги для перевозки в Финляндию боевых самолетов[1069]. В свою очередь Италия в ходе войны направила в Финляндию значительное количество военной техники и вооружения: 20 артиллерийских тягачей, 100 81-мм минометов и 75 тыс. снарядов к ним, 12 76-мм зенитных орудий и 24 тыс. снарядов, 48 20-мм зенитных орудий и 384 тыс. снарядов к ним, 6000 пистолетов, 176 огнеметов, 35 самолетов (на 27 февраля 1940 года было получено только 17). Во время войны в Финляндию прибыло 150 итальянских добровольцев, в том числе один летчик[1070]. И это притом, что сама Италия испытывала острую нехватку вооружения, боеприпасов в итальянской армии. В знак солидарности с Финляндией итальянская сторона отозвала своего посла А. Россо из Москвы[1071].
В Японии активизация антисоветской политики западных держав во время советско-финляндской войны усилила позиции сторонников участия в «крестовом походе» против СССР, причем к зиме 1939/40 годов генеральный штаб разработал очередной оперативно-стратегический план войны против Советского Союза. Цель наступательных операций состояла «в разгроме русской армии, дислоцировавшейся на Дальнем Востоке» и захвате советской территории, включая Забайкалье, Северный Сахалин и Камчатку. Одновременно японское командование форсировало подготовку Квантунской армии к походу на север. В результате проведенных мероприятий число дивизий в этой армии в 1940 году увеличилось с 9 до 11, крупных отрядов в пограничных укрепленных районах с – 8 до 13, авиаполков – с 18 до 22[1072].
В обстановке тупика «странной войны» активизировала свою деятельность американская дипломатия. Руководство США решило не допустить поражения Англии и помочь ей, а также Франции, найти общий язык с Гитлером. 9 февраля 1940 года Ф. Рузвельт объявил, что он решил послать в Европу заместителя государственного секретаря С. Уэллеса как представителя нейтральной страны для переговоров с правительствами Германии, Италии, Франции и Англии в целях «выяснить мнение четырех правительств… о существующих возможностях заключения справедливого и прочного мира»[1073].
Миссия Уэллеса в Европе продлилась более месяца – с 25 февраля по 30 марта 1940 года. Центральное место в ходе поездки заняли встречи с итальянскими лидерами – Муссолини и Чиано, которые до известной степени были заинтересованы в том, чтобы играть посредническую роль при урегулировании европейских дел и принять участие в подготовке нового сговора западных держав с фашистскими государствами[1074].
Однако в ходе посещения Берлина Уэллес убедился, что германское руководство не намерено идти на какие-либо шаги к примирению. 1 марта 1940 года Риббентроп в беседе с американским госсекретарем заявил, что «Германия не желает иметь в Европе больше того, чего Соединенные Штаты добились в Западном полушарии посредством доктрины Монро»[1075], подразумевая под этим цель Германии: «Европа для немцев». 9 июня того же года Гитлер в интервью американскому корреспонденту К. Виганду заявил: «Америка – американцам, Европа – европейцам. Эта двусторонняя основополагающая доктрина Монро… если она будет соблюдаться обеими сторонами, обеспечит не только длительный мир между Старым и Новым Светом, но послужит идеальной базой для мира во всем мире»[1076]. Конечно, эти предложения Германии о разграничении интересов с США носили тактический характер и были обусловлены стремлением удержать американцев от вмешательства в борьбу за установление гегемонии в Европе.
7 марта 1940 года Уэллес прибыл во Францию, где идея «примирения» с Германией встретила поддержку. Французский премьер-министр Э. Даладье выразил готовность договориться с Италией и Германией, согласившись поделиться с Италией французскими владениями в Сомали, Тунисе, в районе Суэца, признать включение Судетской области и западной части Польши вместе с Данцигом в состав Германии, а взамен требовал восстановления Чехословакии и Польши[1077].
Во время визита Уэллеса в Англию он убедился, что здесь в политических кругах существовала влиятельная группировка во главе с У. Черчиллем и А. Иденом, которая была против соглашения с Германией. В то же время многие члены английского правительства придерживались иной точки зрения. Так, премьер-министр Чемберлен и министр иностранных дел Галифакс высказались за компромисс с Германией[1078].
Однако планы сторонников примирения Германии с западными демократиями и создания нового блока на антисоветской основе были далеки от реальности. Когда стало ясно, что подписание Советским Союзом мира с Финляндией 12 марта 1940 года лишило всяких оснований организацию антисоветского похода, Чемберлен заявил в палате общин, что он вынужден отказаться от отправки в Финляндию уже закончившей все приготовления стотысячной английской армии[1079].
Таким образом, внешне нацистское руководство никак не реагировало на обращаемые к ней зимой 1939/40 годов призывы положить конец состоянию войны с западно-европейскими державами и включиться в антисоветские приготовления. Оно делала вид, что намерено неукоснительно соблюдать советско-германский пакт о ненападении. Но его истинное отношение к этому документу было иным. Еще ранее на проходившем 23 ноября 1939 года секретном совещании высшего командного состава вермахта Гитлер говорил: «Мы можем только тогда выступить против России, когда будем свободны на Западе… Остается фактом, что к настоящему времени русские вооруженные силы имеют малую боеспособность. Такое положение сохранится в ближайшие год или два»[1080].
Естественно, что до достижения стратегических целей на Западе Гитлер и его окружение не афишировали своих антисоветских замыслов и тщательно скрывали намерение нарушить советско-германский пакт от своих итальянских и японских партнеров. Одновременно они стремились предотвратить сближение Италии и Японии с западными державами.
1 марта 1940 года английское командование, усилив морскую блокаду Германии, перекрыло поставки германского каменного угля в Италию через нейтральные порты Голландии. Нацистское правительство, чтобы теснее привязать к себе Италию, обязалось полностью удовлетворить ее потребности в угле, доставляя его через Австрию и Швейцарию. В Рим был направлен Риббентроп с посланием Муссолини от Гитлера, в котором сообщалось о том, что вскоре вермахт перейдет в наступление на Западе[1081].
Ознакомившись с этим письмом, дуче не выразил желания поддержать наступление вермахта на западном фронте. Согласившись на предложение Гитлера о встрече, он намеревался убедить его не начинать наступления против Франции[1082]. Однако, когда Советский Союз подписал договор о мире с Финляндией, в позиции Муссолини по отношению к германскому плану произошло изменение: договор обесценил его расчеты на участие в антисоветском походе, готовившемся ранее западными державами.
Встреча Гитлера и Муссолини состоялась 18 марта 1940 года в Бреннере, где фюрер снова сообщил о своей решимости разгромить Англию и Францию. Вместе с тем он не настаивал на немедленном согласии дуче объявить войну западным державам, а предлагал ему использовать вооруженные силы только после того, как вермахт одержит победы в решающих сражениях во Франции, чтобы сделать Италию «госпожой Средиземного моря»[1083]. Такая перспектива вполне устраивала главаря итальянских фашистов. Гитлер, естественно, не открыл Муссолини своих антисоветских замыслов, но заверил его в том, что рассматривает советско-германский договор о ненападении как ограниченный по времени тактический маневр, который закончится, когда у него будут развязаны руки на Западе[1084].
Последующие события окончательно убедили германское руководство, что Италия действительно выступит в качестве военного союзника Германии. В апреле 1940 года, получив известие об успешном начале оккупации вермахтом Дании и Норвегии, Муссолини в письме Гитлеру от 11 апреля выразил восхищение успешным завоеванием этих стран и сообщил о готовности итальянского флота к действиям в Средиземном море и об ускорении темпов подготовки других родов войск к боевым действиям[1085].
Усилия правящих кругов западных держав в первой половине 1940 года по удержанию Италии от участия в войне оказались тщетными. На поступившие в первой половине мая призывы правительств США и Англии отказаться от вмешательства в войну Италия ответила решительным отказом[1086].
Вторжение вермахта в страны Западной Европы способствовало консолидации вокруг Германии агрессивных стран. Победы над французской армией и, наконец, эвакуация английского экспедиционного корпуса из Дюнкерка заставили правящие круги Италии поторопиться с вступлением в войну. 9 мая 1940 года Муссолини сообщил Гитлеру, что итальянские военно-морские силы находятся в состоянии боевой готовности, а все остальные войска могут приступить к военным действиям в конце мая 1940 года[1087].
10 июня 1940 года с балкона палаццо Венеция Муссолини торжественно объявил о вступлении Италии в войну против Великобритании и Франции. Он произнес речь, в которой декларировал цели этого акта и провозгласил преданность фашистской Италии Третьему рейху: «Мы вступаем в борьбу против плутократических реакционных западных демократий, всегда стоявших на пути осуществления наших целей… На памятной встрече в Берлине я заявил, что это соответствует законам фашистской этики – быть верным своим друзьям до гроба, до последних дней»[1088]. Вклад Италии в победу над Францией был ничтожно мал. 32 дивизии не смогли сломить сопротивление противостоящих им шести французских дивизий. Тем не менее, не выиграв ни одного сражения, итальянцы получили возможность принять участие в решении судьбы Франции. 24 июня в Риме были подписаны условия перемирия между Италией и Францией, согласно которым Италия оккупировала лишь незначительную часть французской территории на юге страны. Что же касается претензий на Корсику, Тунис, Джибути, то они были отклонены германскими партнерами как несвоевременные[1089].
Таким образом, к середине лета 1940 года Третий рейх, по существу, получил господство над всей Западной Европой.
Гитлер надеялся, что после поражения Франции британское правительство уступит нажиму Германии и пойдет на заключение с ней мира, благодаря чему Третий рейх избежит угрозы сражения на два фронта. Однако правительство У. Черчилля отвергло предложение о заключении компромиссного мира[1090].
М. И. Майский в телеграмме в НКИД СССР от 3–4 июля 1940 года сообщил, что Черчилль пригласил его к себе и категорически опроверг слухи о возможности мирных переговоров с Германией. «Правительство совершенно единодушно в решимости вести войну до конца, – заявил Черчилль. – Судьба Парижа не может постигнуть Лондон. Лондон будет защищаться всеми средствами, имеющимися в распоряжении правительства и населения… Речь идет о жизни или смерти Англии и Британской империи… Основная задача, которую ставит себе британское правительство в настоящий момент, – это „выжить“ в течение ближайших трех месяцев. Там дальше видно будет, что делать и как поступать»[1091].
Успехи вермахта в «битве за Францию» оказали воздействие на коалиционную политику Германии; она стала подчиняться прежде всего созданию благоприятных условий для нападения на СССР. При этом Италии и Японии в «восточном походе» заранее отводилась вспомогательная роль: они должны были сковать силы Великобритании и США, чтобы обеспечить германские тылы и фланги в период кампании против СССР. Германские руководители учитывали также японскую угрозу Советскому Союзу с востока. Эти соображения и легли в основу решения германского руководства вскоре после разгрома Франции возобновить прерванные в августе 1939 года переговоры с Японией о преобразовании Антикоминтерновского пакта в Тройственный.
Победы вермахта в Западной Европе в свою очередь активизировали деятельность милитаристских кругов Японии. Они стали требовать от своего правительства решительных заявлений о японских притязаниях на господство в Юго-Восточной Азии и активных шагов к захвату «беспризорных» колоний. Для этого им нужна была германская поддержка. 20 мая 1940 года Риббентроп сообщил в Токио, что Германию якобы «не беспокоит судьба Голландской Индии»[1092]. Тем самым японцам был дан карт-бланш на вторжение в Юго-Восточную Азию. 19 июня 1940 года японский посол в Берлине С. Курусу высказал пожелание своего правительства установить более дружеские отношения с Германией. В Берлин был направлен бывший министр иностранных дел Н. Сато. При встрече с Риббентропом 8 июля он заявил о готовности сделать уступку Германии по предоставлению ей экономических привилегий в Китае, чего она безуспешно добивалась в прошлые годы. Сато подчеркнул, что упрочение позиций Германии в Европе во многом зависит от укрепления ее влияния на Дальнем Востоке с японской помощью[1093]. О желании Японии укрепить связь с Германией и Италией заявил в беседе с германским послом Оттом также и новый министр иностранных дел Й. Мацуока, вошедший в созданное 22 июля того же года правительство во главе с принцем Ф. Коноэ[1094].
22 июля 1940 года на заседании высших руководителей армии и флота было решено, что, «если со стороны Германии и Италии будет предложено заключить военный союз, Япония рассмотрит эту возможность»[1095]. Мацуока заявил германскому послу в Токио, что Япония рассчитывает на поддержку Германии в ее борьбе за господство в «восточноазиатском пространстве», и поэтому «сближение с Германией – это ее единственный путь»[1096].
Именно в этот период Гитлер окончательно решил пойти на риск и предпринять «восточный поход» до полного разгрома Англии, полагая, что война против СССР завершится так же быстро и победоносно, как и на Западе. Он также считал, что быстрый разгром Советского Союза лишит Англию всякой надежды на Россию и заставит ее капитулировать. Особое значение имел тот факт, что Гитлер на совещании в Бергхофе 31 июля 1940 года впервые заявил о своем решении напасть на СССР в мае 1941 года. Тогда же он отметил значение Японии в этих планах: «Надежда Англии – Россия и Америка. Если надежда на Россию отпадет, отпадет и Америка… Россия – восточноазиатская шпага Англии и Америки против Японии. Здесь дует неприятный для Англии ветер»[1097]. Японские войска должны были сковать войска Красной армии на Дальнем Востоке, не допустить их переброски в европейскую часть страны. Вместе с тем поддержка Германией японских интересов в Восточной Азии была явно не бескорыстной. Так, германский посол Отт в беседе с Осимой в августе 1940 года по этому поводу заявил: «Германия занята в Европе и предпринять что-либо в интересах азиатской политики Японии может только тогда, когда японцы смогут указать, какие выгоды они предоставят Германии»[1098].
Истинный характер германо-японских отношений хорошо иллюстрирует позиция дальневосточного отдела МИД Германии в отношении Японии и Восточноазиатских колоний, которые сводились к следующему:
«1. С момента французской капитуляции Германия не заинтересована в продвижении Японии в Восточную Азию.
2. Нельзя допустить, чтобы европейские колонии перешли в собственность Японии.
3. Помощь Японии в борьбе с Англией настолько сомнительна, что она не может быть принята Германией в расчет»[1099].
9 сентября 1940 года в Японию прибыл специальный уполномоченный германского правительства Г. Штамер, который вместе с представителями японского правительства приступил к разработке текста военного договора. Согласно информации, поступавшей в Москву от Р. Зорге, немецкий представитель должен был добиваться сотрудничества с Японией на следующих германских условиях: полное признание со стороны Германии японского влияния в Голландской Индии, Сингапуре и на всех южно-морских островах; уступки со стороны Японии в пользу Германии в южной части Тихого океана; проведение Японией явных антибританских акций, а также поддержка против Америки в Тихом океане в случае активных действий США против Германии[1100].
В ходе переговоров Штамер тщательно скрывал от японцев антисоветские планы Германии. По расчетам Мацуоки, выступление Германии против Советского Союза могло начаться только в 1942 году, а до этого времени японское правительство уже было намерено установить господство в юго-восточной Азии. По его убеждению, военный союз с Германией и Италией был бы полезен в том отношении, что не допустил бы вмешательства США в районы Южных морей и другие части света[1101].
Вместе с тем как германская, так и японская сторона хорошо понимали, что заключение Тройственного пакта не только не препятствует, а скорее будет способствовать реализации их тайных замыслов в отношении Советского Союза. В ходе германо-японских переговоров 14 сентября 1940 года бывший японский посол в Риме Т. Сиратори заявил германскому военному атташе в Токио, что он не оставляет надежды на «сотрудничество Германии с Японией в уничтожении России»[1102]. 19 сентября 1940 года на имперском совещании в присутствии монарха было принято окончательное решение о заключении пакта[1103].
19 сентября 1940 года Риббентроп, передавая Муссолини и Чиано на рассмотрение проект Тройственного пакта, подчеркнул, что военный союз Германии и Италии с Японией «навсегда исключит англо-американскую помощь России в Европе. Если же Россия захотела бы примкнуть к Англии и Америке, то в таком случае ей пришлось бы в полном одиночестве нести всю тяжесть такой политики, ибо как на Западе, так и на Востоке она будет совсем одна противостоять Германии и Японии». При этом Риббентроп заявил, что германский вермахт якобы «в любой момент может уничтожить русскую армию»[1104]. После таких разъяснений Муссолини выразил удовлетворение тем, что германо-итало-японское сотрудничество возрождается на основе «старой антикоминтерновской тенденции». В ходе переговоров Риббентроп заявил, что Югославия и Греция принадлежат исключительно к сфере Италии, и она может рассчитывать на помощь и поддержку Германии[1105].
Итогом германо-японских и германо-итальянских переговоров явилось заключение Договора трех держав о политическом и военно-экономическом сотрудничестве, вошедшем в историю под названием Тройственного или Берлинского пакта, который был подписан в Берлине 27 сентября 1940 года сроком на десять лет. В опубликованном его тексте указывалось: «Япония признает и уважает руководящую роль Германии и Италии в установлении нового порядка в Европе» (ст. I); «Германия и Италия признают и уважают руководящую роль Японии в установлении нового порядка в великой Восточной Азии» (ст. 2). В связи с этим Германия, Япония и Италия заявили о своем согласии сотрудничать на указанной выше основе и обязались «помогать друг другу всеми политическими, экономическими и военными средствами, если одна из трех Высоких Договаривающихся Сторон подвергнется нападению Державы, которая в настоящее время не вовлечена в европейскую войну или китайско-японский конфликт» (ст. 3). Для претворения положений пакта в жизнь предусматривалось создание «технических комиссий», назначаемых правительствами трех стран (ст. 4). Германия, Италия и Япония по предложению японского правительства сделали специальную оговорку (ст. 5), что соглашение не затрагивает политического статуса, существующего между участниками соглашения и СССР[1106]. Эта статья была включена с целью дезориентации советского руководства и сохранения маневра в японо-советских отношениях.
Путем обмена нотами было установлено, что если между Японией и Великобританией возникнет вооруженный конфликт, то «Германия сделает все от нее зависящее, чтобы помочь Японии всеми средствами, находящимися в ее распоряжении»[1107].
Тройственный пакт явился программой дальнейших агрессивных действий Германии, Италии и Японии, которые создавали угрозу как западным державам, так и СССР. Основная цель пакта заключалась в координации действий трех держав для завоевания мирового господства и раздела мира между ними. На основании многочисленных бесед с японскими лидерами и военными руководителями немецкий посол в Токио О. Отт в телеграмме в Берлин от 4 октября 1940 года писал: «Внутренняя цель пакта трех держав заключается в том, чтобы через уничтожение мирового владычества Англии вызвать новое распределение сил в Европе и на Дальнем Востоке. Средством достижения этой цели могут служить – отпор Америке и вывод из строя Советского Союза»[1108].
Пытаясь усыпить бдительность советского руководства, Риббентроп в день подписания Тройственного пакта заявил: «Три великие державы, как во время переговоров, так и в самом тексте пакта, к своему большому удовлетворению, смогли констатировать, что их новое соглашение никоим образом не затрагивает ни уже существующих, ни развивающихся отношений между этими государствами и Советским Союзом»[1109].
Официальное отношение советского правительства к состоявшемуся сговору трех агрессоров было сдержанным. Оно было изложено в передовой статье газеты «Правда» от 30 сентября 1940 года, подготовленной В. М. Молотовым. В отношении значения пакта отмечалось, что соглашение «знаменует собой вступление в новую фазу войны, более широкую, чем до заключения пакта», «ибо отныне Япония отказывается от политики невмешательства в европейские дела, а Германия и Италия, в свою очередь, отказываются от политики невмешательства в дальневосточные дела»[1110]. Далее указывалось, что одна из особенностей пакта состоит в том, что он «открыто признает сферы влияния его участников и раздел этих сфер между ними с обязательством взаимной защиты этих сфер от покушений со стороны других государств, и, конечно, прежде всего со стороны Англии и находящихся в сотрудничестве с ней Соединенных Штатов Америки»[1111].
В отношении позиции советского руководства в статье говорилось: «Верный своей политике мира и нейтралитета, Советский Союз может, со своей стороны, подтвердить, что эта его политика, поскольку это будет зависеть от него, остается и будет оставаться неизменной»[1112]. Тем самым демонстрировалось нежелание обострения отношений СССР ни с одним из участников пакта.
После заключения Тройственного военные успехи нацистской Германии в Европе подтолкнули итальянское правительство на расширение «параллельной» войны – в Африке и на Балканах. Оно решило самостоятельно приступить к захвату, прежде всего балканских стран.
15 октября 1940 года в Риме на совещании итальянского верховного командования был обсужден и принят план операции против Греции[1113]. 28 октября 1940 года войска фашистской Италии пересекли границу и вторглись на греческую территорию. Однако уже 6 ноября Чиано был вынужден записать в своем дневнике: «Тот факт, что на восьмой день операции инициатива перешла к грекам, является реальностью»[1114]. Однако итальянские правящие круги все еще стремились сохранить самостоятельность в действиях на Балканах. На переговорах с Гитлером и Риббентропом 20 ноября в Зальцбурге Чиано указал на нежелательность немецкого военного вмешательства в конфликт. Об этом же говорилось и в письме Муссолини Гитлеру от 22 ноября[1115]. К середине декабря 1940 года численность итальянских войск на греческом фронте увеличилась почти вдвое. Однако ни инженерное оборудование позиций, ни увеличение количества войск не смогли улучшить положения итальянских армий.
Гитлер, опасаясь укрепления позиций Великобритании в Восточном Средиземноморье в случае поражения итальянских войск, а также создания тем самым угрозы с фланга во время планируемого нападения на Россию, не мог не оказать поддержку действиям фашистской Италии в Греции. Кроме того, в сферу военного воздействия англичан могли попасть и нефтяные источники в Румынии. К тому же выяснилось, что итальянские фашисты поставили перед собой непосильную задачу. Их балканская авантюра совпала по времени с наступлением их войск на Египет, начавшимся в середине сентября 1940 года. Не добившись в нем существенных успехов, итальянцы вынуждены были из-за недостатка сил и средств прекратить продвижение через Ливию, остановившись в 60 км от границ Египта[1116].
4 ноября 1940 года английские войска с разрешения греческого правительства высадились на Крите и начали подготовку к созданию на территории Греции системы базирования для военно-воздушных сил.
В тот же день, то есть 4 ноября 1940 года, германский генеральный штаб сухопутных войск получил от ставки Гитлера указание принять все необходимые подготовительные меры для осуществления наступления из Болгарии на Грецию с целью выхода на побережье Эгейского моря, что было подтверждено директивой ОКВ № 18 от 12 ноября[1117].
13 декабря 1940 года Гитлер подписал директиву ОКВ № 20 об операции под кодовым названием «Марита», которая была составной частью «плана Барбаросса», подписанного Гитлером спустя пять дней после этого. В ней ставилась задача захватить Эгейское побережье и Салоникский район с целью сорвать попытки англичан закрепиться на Балканах. Однако за этим скрывалась главная цель Германии – заблаговременно обеспечить в политическом и военном отношении южный стратегический плацдарм для нападения на Советский Союз. В директиве «Марита» указывалось: «По завершении операции „Марита“ главные силы введенных в действие соединений намечается вывести для нового использования»[1118].
22 марта 1941 года начальник штаба верхового главнокомандования генерал-фельдмаршал В. Кейтель внес уточнение в план операции «Марита». Однако в связи с плохими метеорологическими условиями графики переброски немецких сил в районы сосредоточения были значительно нарушены. Это вынудило германское командование отодвинуть начало операции на 1 апреля 1941 года[1119].
Казалось бы, ничто не мешало Гитлеру осуществить оккупацию Греции, а после завершения этой операции вывести главные силы «для нового использования», то есть в середине мая 1941 года начать войну против СССР. Однако в конце марта 1941 года на Балканах произошло событие, заставившее нацистское руководство срочно пересмотреть намеченные планы.
25 марта 1941 года югославский премьер-министр Д. Цветкович и министр иностранных дел А. Цинцар-Маркович в Вене подписали Протокол о присоединении Королевства Югославия к Тройственному пакту. Это вызвало волну массовых антиправительственных выступлений, прежде всего в Сербии. В 2 часа ночи 27 марта группа офицеров, возглавляемая командующим военно-воздушными силами югославской армии генералом Д. Симовичем, совершила в Белграде государственный переворот, сместила принца-регента Павла и возвела на престол юного короля Петра II.
Прошедшие в Югославии демонстрации носили явно антигерманский характер, так как они проходили под лозунгами: «Лучше война, чем пакт!», «Союз с Россией», «Да здравствуют Сталин и Молотов!»[1120]. Происходившие в этой стране события меняли всю военно-политическую обстановку на Балканах в неблагоприятную для Германии сторону, особенно с точки зрения интересов проведения операции «Барбаросса», хотя новое югославское правительство не заявило о денонсации протокола о присоединении к Тройственному пакту[1121].
Через несколько часов после белградских событий 27 марта Гитлер вызвал к себе высших представителей военного и политического руководства Германии и сообщил им о своем решении: не принимать во внимание могущих последовать со стороны нового правительства заверений о лояльности и напасть на Югославию без предъявления ультиматума или объявления войны, уничтожить страну в военном отношении и как государство[1122]. Он подчеркнул, что Югославия в свете предстоящих операций в Греции и особенно при осуществлении плана «Барбаросса» представляет собой «ненадежный фактор». В качестве акта мести Гитлер приказал уничтожить Белград непрерывными дневными и ночными бомбардировками авиации. Гитлер вспомнил и о «хорватском вопросе», указав на то, что внутриполитический кризис будет обострен политическими гарантиями в отношении хорватов – в будущем гарантиями им автономии Хорватии. На том же совещании Гитлер дал указание: «начало осуществления плана „Барбаросса“ должно быть отсрочено не менее чем на четыре недели»[1123].
В подписанной в тот же день фюрером директиве № 25 верховному главнокомандованию указывалось: «Военный путч в Югославии изменил политическую обстановку на Балканах» – и предписывалось рассматривать эту страну «как врага, а потому разгромить с молниеносной быстротой[1124]. Операция против Греции «Марита» должна начаться одновременно. Гитлер направил письмо Муссолини, сообщив, что ожидает помощи со стороны Италии.
К осуществлению операции на Балканах германское командование привлекло 2-ю, 12-ю армии и 1-ю танковую группу (32 дивизии). Для войны против Греции и Югославии правительство Италии выделило 43 дивизии. 24 из них предназначались для действий против Югославии (девять были развернуты на албано-югославской границе, 15 – в Истрии и Далмации). К разгрому югославских вооруженных сил намечалось также привлечь Венгрию и Болгарию. Последним в качестве цены за это участие предполагалось пообещать территории Баната и Македонии[1125]. Согласно подписанному соглашению, Венгрия выделяла для войны против Югославии примерно пять дивизий. Болгарское правительство не решилось послать войска для участия в агрессии, но предоставило территорию страны для оперативного развертывания германских войск под тем предлогом, что, кроме пяти дивизий, расположенных на турецко-болгарской границе, у нее больше нет сил[1126].
Таким образом, в агрессии против Югославии и Греции участвовало до 80 дивизий Германии и ее союзников, а также более 2 тыс. самолетов[1127].
По имеющимся на сегодняшний день документальным данным, новое югославское руководство понимало, что нападение Германии на страну все же состоится, несмотря на югославские заявления о сохранении обязательств по Тройственному пакту, и в этих условиях стремилось выиграть время. Об этом заявил 30 марта 1941 года военный министр генерал Б. Илич в беседе с поверенным в делах СССР в Югославии В. З. Лебедевым[1128]. Тогда же он от имени югославского правительства обратился к СССР за помощью, выразив пожелание заключения «военно-политического союза, на любых условиях, которые предложит советское правительство, вплоть до некоторых социальных изменений, осуществленных в СССР, которые могут и должны быть проведены во всех странах… Мы считаем, что Москва может своим выступлением в Берлине воспрепятствовать нападению немцев на Югославию»[1129].
Однако у Сталина не было намерения идти так далеко, как это сделала царская Россия в 1914 году, вступив в Первую мировую войну. Военный союз с Югославией означал бы в случае германского вторжения в эту страну немедленное вступление СССР в войну.
3 апреля югославский премьер Б. Симович выразил «готовность Югославии немедленно принять на свою территорию любые вооруженные силы СССР, в первую очередь авиацию». Он передал последние сведения разведки о стягивании немецких войск к границам Югославия, а также и полученную от шведского посланника в Берлине информацию, «что немцы имеют план нападения на СССР в мае»[1130]. Для ведения переговоров с советским руководством была выделена делегация во главе с М. Гавриловичем (посланник Югославии в СССР), который 3 апреля 1941 года вручил первому заместителю народного комиссара иностранных дел СССР А. Я. Вышинскому югославский вариант проекта договора между Королевством Югославия и Советским Союзом.
Подписание Договора о дружбе и ненападении между Советским Союзом и Королевством Югославия произошло около 3 часов утра 6 апреля, за несколько часов до начала фашистской агрессии[1131]. Есть различные версии относительно намерений советского руководства при подписании договора, включая и то, что таким образом Сталин стремился отсрочить нападение на СССР. Возможно, правы те, кто считает, что Сталин надеялся, что договор о ненападении все же задержит начало агрессии против Югославии и даст возможность ей лучше подготовиться к войне[1132].
Однако Гитлер уже принял решение. В 5 часов утра 6 апреля 1941 года германские войска вторглись в пределы Югославии. Нападение началось в Вербное воскресенье без объявления войны налетом 150 бомбардировщиков на Белград, несмотря на то, что югославское правительство еще за два дня до этого объявило свою столицу «открытым городом», безопасность которого обеспечивалась международным правом. Одновременно 12-я армия вермахта выступила против Фракии и Македонии.
В тот же день начальнику генерального штаба сухопутных войск генерал-полковнику Ф. Гальдеру был доложен «план переключения с «Операции-25» на операцию «Барбаросса»[1133].
В ходе быстротечной военной кампании – так называемой апрельской войны – югославская армия была разгромлена. Уже 17 апреля уполномоченные югославского командования подписали акт о безоговорочной капитуляции армии, вступивший в силу на следующий день. Еще до капитуляции, 10 апреля 1941 года, сразу же после вступления немецких войск в Хорватию, в Загребе было объявлено о создании так называемого Независимого государства Хорватия (НГХ) под управлением правительства во главе с хорватским фашистом-усташем А. Павеличем.
После оккупации территория югославского королевства была разделена демаркационной линией на две основные части: немецкую и итальянскую. Часть Югославии Германия уступила своим сателлитам – хортистской Венгрии и царской Болгарии.
23 апреля 1941 года, несмотря на продолжавшееся сопротивление греческих войск, их командование подписало соглашение о капитуляции. 27 апреля германские войска вступили в Афины, а к исходу 29 апреля они достигли оконечности полуострова Пелопоннес.
Заключительной операцией балканской кампании был захват немецко-фашистскими войсками острова Крит, имевшего важное стратегическое значение. Овладев островом, можно было блокировать вход в Эгейское море и контролировать подступы к восточной части Средиземного моря, Египту, Суэцкому каналу и Палестине. Захват Крита должен был показать Англии, что для вермахта не существует непреодолимых водных преград, и тем самым помочь немецкой дипломатии склонить ее к «почетному миру» перед нападением на СССР. В ходе десантной операции «Меркурий», начавшейся 20 мая, немецкие войска 31 мая овладели Критом.
Поражение Югославии и Греции в 1941 году означало, что фашистская Германия захватила господствующее положение на Балканах. Тем самым были созданы, как полагало германское руководство, благоприятные условия для нанесения удара по СССР с южного направления.
Следует особо отметить, что вскоре после начала балканской кампании германское командование стало выводить с фронта значительные силы и перебрасывать их в районы сосредоточения по плану «Барбаросса». В результате балканской кампании лишь одна дивизия из всей намеченной группировки войск не смогла принять участия в нападении на Советский Союз. Две танковые дивизии прибыли на место с некоторым запозданием[1134]. Эти факты ставят под сомнение утверждения некоторых исследователей, будто балканская кампания вынудила германское руководство столь значительно отодвинуть сроки «Барбароссы», что якобы явилось в последующем одной из причин провала наступления на Москву[1135].
После успехов на Балканах усилилась зависимость политики итальянского руководства от внешнеполитического курса нацистской Германии. Несмотря на то, что Гитлер скрывал от своего итальянского союзника планы подготовки нападения на СССР, «крестовый поход» против Страны Советов для Муссолини был давнишней мечтой. Однако, кроме ярого антибольшевизма, фашистская пропагандистская машина Италии не могла привести ни одного аргумента в пользу участия своей страны в войне против Советского Союза. Ведь Италия и СССР не имели общих границ, их интересы не сталкивались ни в одном районе земного шара. К тому же, несмотря на присущий фашистской идеологии антикоммунизм, Италия вплоть до июня 1941 года поддерживала с СССР торговые отношения и даже сотрудничество в военно-экономической сфере[1136].
Согласно записи в дневнике итальянского министра иностранных дел графа Чиано от 14 мая 1941 года, по полученным от начальника военной разведки сведениям, нападение на Россию решено и начнется 15 июня[1137]. 30 мая Муссолини вызвал начальника Генерального штаба У. Каваллеро и сообщил ему о возможности конфликта между Германией и Россией. Он заявил, что Италия не может остаться в стороне от войны и приказал подготовить три дивизии[1138].
2 июня 1941 года, встретившись с Гитлером в Бреннере, Муссолини настаивал на «окончательном решении русского вопроса»[1139]. Итальянское правительство заявило о готовности оказать Германии военную поддержку в «походе на восток»[1140].
21 июня Муссолини позвонил генералу Каваллеро и предупредил, что движение на Восток вот-вот начнется. Тогда же начальник Генерального штаба Италии отметил в своем дневнике: «Ускоряю подготовку экспедиционного корпуса»[1141].
Однако Гитлер сообщил Муссолини о нападении Германии на Советский Союз практически уже тогда, когда немецкие войска начали вторжение, ночью 22 июня. Позднее дуче по этому поводу заявлял своим министрам следующее: «В ночь на 22 июня Гитлер сообщил мне о своем решении атаковать Россию. Это было историческое решение, и я сразу осознал его значение для будущего Германии и Европы. Перед лицом этих грандиозных событий, способных изменить лицо мира, Италия не может отсутствовать на новом фронте и должна активно участвовать в новой войне»[1142].
Наиболее откровенно о целях участия Италии в войне на Востоке высказался министр военного производства генерал Фавагросса, который был тесно связан с промышленными магнатами. 21 июня 1941 года на приеме у генерала Каваллеро, когда речь зашла о недостатке металла для нужд военной промышленности, он заявил: «В скором времени дело должно улучшиться, ведь до зимы русский вопрос будет решен, и мы получим доступ к богатейшим ресурсам»[1143]. К тому же Гитлер в письме от 22 июня 1941 года обещал Муссолини создать для союзников из захваченных в СССР ресурсов «общую базу продовольственного и военного снабжения»[1144].
Ко времени вступления Италии во Вторую мировую войну в составе ее вооруженных сил числилось 67 дивизий. Из них 43 – пехотные, 24 – «специальные»: бронетанковые, моторизованные и «подвижные». Но только 16 дивизий были полностью вооружены и экипированы, хотя и не полностью укомплектованы личным составом[1145]. Однако неготовность итальянских войск к войне на Востоке, особенно по сравнению с лучшими соединениями и частями вермахта, не остановила итальянского диктатора. Для Муссолини и его пособников планы получить свою долю добычи, а также расчеты повысить национальный престиж и доказать союзнику-сопернику нацистской Германии свои военные возможности были важнейшими аргументами для участия в агрессии против СССР.
Не забывал Гитлер и о своем дальневосточном партнере. После заключения Тройственного пакта Гитлер и Риббентроп в целях налаживания оперативно-стратегического взаимодействия были полны решимости подтолкнуть Токио к захвату английской военно-морской базы Сингапура в целях нанесения критического удара по Британской империи, что, по мнению Германии, было наилучшим курсом для японской политики в тот период.
3 февраля 1941 года на 8-м межведомственном совещании кабинета министров и начальников штабов армии и военно-морских сил Японии была одобрена программа ее переговоров с Германией, Италией и СССР. Тогда же было решено направить министра иностранных дел Японии Мацуоку с неофициальным визитом в Германию и Италию, а с официальным визитом – в СССР. Целью поездки в страны – партнеры по Тройственному пакту было выяснение направлений в их политике, в частности касающейся США, Великобритании и СССР. Другая цель состояла в том, чтобы попытаться убедить Сталина присоединиться к Тройственному пакту и при посредничестве Германии урегулировать отношения с Советским Союзом на договорной основе по типу советско-германского пакта о ненападении[1146].
Одновременно на совещании было определено, что важнейшая внешнеполитическая задача Японии должна заключаться в том, чтобы удержать США от вступления в мировую войну, и что ту же задачу должны решать Германия и Италия в отношении СССР. По мнению участников совещания, Германия и Италия должны были дать обязательство не заключать с СССР секретного мирного договора, а в случае его нападения на Японию немедленно нанести удар по Советскому Союзу. Для полного исключения такой возможности предлагалось установить взаимопонимание с советским руководством[1147].
Согласие с позицией Германии относительно задач Японии «укрепиться в Сингапуре» было заявлено японским послом Осимой 23 февраля 1941 года в ходе встречи с Риббентропом в его замке Фушль[1148]. Тогда же Риббентроп подчеркнул, что Япония не должна беспокоиться по поводу СССР. «Если возникнет нежелательный конфликт с Россией, мы должны будем взять на себя основное бремя и в этом случае». В то же время в германских военных кругах было сильно распространено мнение о необходимости использовать Японию для давления на СССР[1149].
В то же время японское правительство и руководители военных ведомств Японии разделились в своем отношении к европейскому визиту Мацуоки. По агентурным данным советской разведки из Токио, «проанглийские и проамериканские круги усиленно работают над тем, чтобы удержать Японию от более тесных взаимоотношений с Германией»[1150].
Примечательно, что накануне предстоящего визита японского министра в Берлин, 5 марта 1941 года штаб ОКВ издал директиву № 24 «О сотрудничестве с Японией», которая определяла германские приоритеты на основе Тройственного пакта: побудить Японию к активным действиям на Дальнем Востоке, чтобы тем самым сковать значительные силы Великобритании и центр тяжести интересов США перенести из Америки на Тихий океан. Указывалось, что операция «Барбаросса» вызовет особенно благоприятные политические и военные предпосылки для проведения в жизнь этого плана[1151].
Согласно директиве, «общая цель ведения войны должна формулироваться следующим образом. Нужно быстро разбить Англию и тем самым удержать Америку от вступления в войну». Особо подчеркивалось: «Захват Сингапура – опорного пункта Англии на Дальнем Востоке – явится решающим для успеха всей войны, которую ведут три державы»[1152]. И тем не менее Гитлер приказал: «Японцам не следует предоставлять никаких данных по поводу плана „Барбаросса“»[1153].
Таким образом, речь шла о коалиционной стратегии в мировой войне, в которой решающую роль должна была играть нацистская Германия и ее вооруженные силы.
Несмотря на указания, запрещавшие сообщать японцам о планах нападения на СССР, высшие руководители Германии начиная с зимы 1941 года в беседах с дипломатическими представителями Японии нередко говорили о Советском Союзе как о вероятном противнике. Для японского правительства это было достаточно неожиданным, так как по совету германского правительства оно с осени 1940 года вело переговоры с СССР о заключении пакта о ненападении[1154].
Для Японии было важно урегулировать японо-советские отношения, чтобы избежать войны на два фронта в условиях подготовки к установлению гегемонии в зоне Южных морей. В основу урегулирования взаимоотношений японская сторона пожелала взять Пекинскую конвенцию 1925 года и Портсмутский мирный договор 1905 года и, по существу, заставить СССР продать Японии Северный Сахалин. Однако советские представители на переговорах категорически отвергли претензии Японии на покупку Северного Сахалина. Советская сторона обусловила свое согласие на заключение не пакта о ненападении, а пакта о нейтралитете при условии, что Япония обязуется ликвидировать угольные и нефтяные концессии на Северном Сахалине. При этом была выражена готовность СССР гарантировать Японии поставку сахалинской нефти в течение пяти лет на обычных коммерческих условиях[1155]. После повторного отказа продать северную часть этого острова и протеста советскому правительству, переданного 19 декабря 1940 года заместителем министра иностранных дел Японии Т. Охаси полпредству СССР в Токио по поводу ограничений в деятельности японских концессий на Северном Сахалине, переговоры о заключении пакта о нейтралитете прервались более чем на месяц.
В марте 1941 года по поручению своего правительства министр иностранных дел Японии Мацуока направился в СССР, чтобы продолжить переговоры, а также в Берлин для получения ответа на вопрос о состоянии советско-германских отношений. Переговоры в Москве начались 24 марта, однако они вновь были прерваны, так как японская сторона не соглашалась с требованием ликвидировать концессии на Северном Сахалине. После этого Мацуока выехал в Берлин, где 27-го и 29 марта и 4 апреля провел ряд бесед с Гитлером и Риббентропом.
В ходе переговоров, не раскрывая способов реализации плана «Барбаросса», Риббентроп выразил заинтересованность в том, чтобы Япония как союзник Германии не вмешивалась в возможную войну, поскольку Германия рассчитывала самостоятельно распорядиться судьбой всех территорий СССР после его молниеносного разгрома без участия Японии. В то же время германская сторона настаивала, чтобы Япония как можно скорее захватила Сингапур и объявила войну Великобритании[1156]. Риббентроп советовал «не расширять излишне отношений с русскими». Одновременно он заверил, что если Россия когда-нибудь нападет на Японию, Германия выступит «тотчас же». Он готов дать Мацуоке эти определенные гарантии, и, таким образом, «Япония может продвигаться на юг, к Сингапуру, без страха перед возможными осложнениями с Россией»[1157]. Далее германский министр заявил, что если все же Германия когда бы то ни было вступит в конфликт с Россией, то «Советский Союз будет разбит в течение нескольких месяцев». Поэтому Японии в случае наступления на Сингапур не следовало опасаться России[1158]. Тогда же Риббентроп сообщил Мацуоке, что конфликт с Россией возможен[1159].
На обратном пути из Берлина Мацуока вновь прибыл в Москву и продолжил переговоры. Окончательное решение о заключении пакта удалось принять только в результате многочасовой и трудной беседы между Сталиным и Мацуокой 12 апреля 1941 года.
13 апреля 1941 года в Москве был подписан Пакт о нейтралитете между СССР и Японией. Стороны обязывались «поддерживать мирные и дружественные отношения между собой и взаимно уважать территориальную целостность и неприкосновенность территорий другой Договаривающейся Стороны». В пакте указывалось: «В случае если одна из Договаривающихся Сторон окажется объектом военных действий со стороны одной или нескольких третьих держав, другая Договаривающаяся Сторона будет соблюдать нейтралитет в продолжение всего конфликта»[1160]. Пакт был заключен сроком на пять лет. В приложенной к нему Декларации содержалось обязательство СССР «уважать территориальную целостность и неприкосновенность государства Маньчжоу-го», а Япония со своей стороны обязалась «уважать территориальную целостность и неприкосновенность Монгольской Народной Республики». Несколько позднее путем обмена письмами было закреплено заверение Японии в шестимесячный срок ликвидировать концессии на Северном Сахалине[1161].
Подписание советско-японского пакта о нейтралитете получило широкий резонанс во всем мире. Однако ни одна более или менее крупная держава, кроме СССР и Японии, не приветствовала его заключение.
Реакция Белого дома и Государственного департамента на подписание пакта была очень болезненной. «Для Рузвельта подписание [советско-японского] пакта явилось столь же неприятным известием, как и ранее весть о заключении советско-германского пакта»[1162]. После заключения пакта советско-американские отношения значительно охладели, более того, правительство США ввело против СССР экономические санкции, которые охватили практически все направления экономических связей с СССР.
В апреле 1941 года начались переговоры между США и Японией, и вопрос о нападении на Сингапур отошел на второй план как предприятие, выгодное немцам, но невыгодное японцам.
Немецкий генштаб был хорошо осведомлен о колебаниях японского кабинета, вызванных запретом на экспорт горючего из Америки и расширением английской блокады, что напрямую затрагивало интересы Японии. 4 июня в рамках общего обзора обстановки Гальдер отметил в дневнике: «Япония: в основе политики – поддержка держав оси. Характер результатов этой политики неясен. Внутренние трудности»[1163].
Советское правительство, несмотря на подписание пакта о нейтралитете, учитывало возможность вероломных действий Японии по отношению к СССР, ибо агрессивно настроенные круги Японии придерживались мнения, что следует поддержать Германию в случае ее нападения на СССР. После подписания пакта Мацуока, беседуя с послом Германии Э. Оттом, заявил: «Если между Германией и Советским Союзом начнется война, то ни один японский премьер или министр иностранных дел не сможет удержать Японию на позициях нейтралитета. В любом случае Япония объединится с Германией в нападении на Россию. Никакой пакт о нейтралитете ничего не изменит в этом отношении»[1164].
Согласно записи в «Секретном дневнике войны» генштаба японской армии от 14 апреля 1941 года, договор о нейтралитете рассматривался в военных кругах лишь как средство выиграть время для подготовки нападения на СССР. В частности, указывалось: «Значение данного договора состоит не в обеспечении вооруженного выступления на юге. Не является договор и средством избежать войны с США. Он лишь дает дополнительное время для принятия самостоятельного решения о начале войны против Советов»[1165]. Еще более определенно высказался в апреле 1941 года военный министр Х. Тодзио: «Невзирая на пакт, мы будем активно осуществлять военные приготовления против СССР»[1166].
28 апреля Х. Осима, сообщая в Токио о неизбежности скорого германского нападения на СССР, давал рекомендации: «После начала германо-советской войны, двигаясь на юг, оказывать тем самым косвенную помощь Германии. Затем, воспользовавшись внутренними беспорядками в Советском Союзе, применить вооруженные силы и в согласовании с Германией завершить решение вопроса о СССР»[1167].
13 июня Осима пришел к выводу, что выступление Германии против Советского Союза произойдет в недалеком будущем. Он сообщал в Токио, что Риббентроп сказал ему, что Германия приветствовала бы присоединение Японии к борьбе против СССР[1168].
Советская разведка, в частности Р. Зорге, своевременно и объективно информировала Москву о подготовке Германии к нападению на СССР и о настроениях в высших эшелонах военного и политического руководства Японии[1169]. Накануне нападения Германии на СССР аппарат советского военного атташе в Токио направил информацию о дислокации 52 японских дивизий. При этом сообщалось, что основное внимание сосредоточено на концентрации войск в Северном и Центральном Китае[1170].
Информация о военных приготовлениях Германии против СССР заставила Координационный комитет правительства и императорской ставки с 15 июня начать совещание для определения позиции Японии в случае возникновения конфликта[1171].
Итак, «вооруженный нейтралитет» Японии отнюдь не гарантировал безопасность СССР на Дальнем Востоке и в Сибири.
Таким образом, перед нападением на Советский Союз нацистской Германии удалось создать объединенную общими захватническими, агрессивными интересами германо-итало-японскую военную коалицию. Существовавшие внутри этой коалиции противоречия носили тактический характер. Каждый из участников Тройственного пакта рассчитывал, что заключенный военный союз откроет ему новые возможности для осуществления собственных экспансионистских планов. Главенствующую роль в Тройственном блоке играла нацистская Германия, располагавшая самым мощным экономическим потенциалом и крупнейшими вооруженными силами, имевшая конкретные планы реализации своих агрессивных замыслов против СССР.
Малые европейские страны – союзники Третьего рейха
Военно-политическое руководство нацистской Германии стремилось привлечь к Тройственному пакту в качестве своих сателлитов малые европейские государства Центральной, Юго-Восточной и Северной Европы, в первую очередь граничившие с Советским Союзом. Решение этой задачи облегчалось тем, что в большинстве этих стран среди их правящих кругов имелись прогерманские силы, обладавшие серьезным влиянием. Но были и противники союза с Германией, ориентированные на сотрудничество с Великобританией и Францией. Однако мюнхенская политика западных держав, приведшая к укреплению позиций Германии в Центральной и Юго-Восточной Европе, поколебала их престиж в восточно-европейских странах.
После начала Второй мировой войны и оккупации Германией Польши члены Балканской Антанты – Греция, Югославия, Румыния, Турция – объявили нейтралитет; Болгария и Венгрия также заняли нейтральную позицию и стали балансировать между двумя воюющими группировками с тем, чтобы выявить сильнейшую и присоединиться к ней. Созданное Германией после расчленения Чехословакии 14 марта 1939 года Словацкое государство (Словацкая республика), по существу, в тот же день потеряло свою независимость и стало марионеткой в руках нацистских покровителей. В отношении нейтральных малых стран Европы Гитлер придерживался следующей позиции, заявленной им в беседе с Чиано и Риббентропом 12 августа 1939 года в Оберзальцберге: «Вообще говоря, самое лучшее, что может случиться, – это ликвидация нейтралов одного за другим…»[1172].
Военно-политическое руководство Германии отводило Юго-Восточной Европе особую роль в качестве важного стратегического плацдарма для развертывания германских вооруженных сил и ее союзников для нападения на СССР, а также как источника сырья. Установление контроля над этим регионом для Германии было важно с точки зрения продолжения борьбы против коммуникаций Великобритании в восточной и юго-восточной части Средиземного моря, а также для создания стратегического трамплина для дальнейших завоеваний на Ближнем и Среднем Востоке и в Северной Африке.
Германское руководство поставило перед собой цель втянуть балканские страны в Тройственный блок, по возможности не прибегая к военной силе, а с помощью различных методов давления, экономического и политического нажима, использования существовавших между этими государствами взаимных территориальных претензий. Прежде всего, таких проблем, как конфликты между Югославией и Болгарией по македонскому вопросу, румыно-болгарские споры из-за Южной Добруджи, румыно-венгерские территориальные противоречия в связи с Трансильванией и пр.
Вместе с тем было бы упрощением принять точку зрения некоторых современных исследователей в ряде стран Центральной и Юго-Восточной Европы, представляющих их в годы Второй мировой войны лишь «жертвами» гитлеровского диктата, вступившими в войну против СССР под сильным давлением нацистской Германии.
Основной опорой германской политики на юго-востоке Европы стала Румыния. Усиленное внимание к этой стране лидеры нацистской Германии стали проявлять до начала Второй мировой войны. Например, генерал К. Типпельскирх отмечал: «С тех пор как Гитлер в первый раз подумал о возможности войны против Советского Союза, Румыния стала для него плацдармом для наступления на восток»[1173].
Под давлением Германии правительство румынского короля Кароля II в марте 1939 года подписало германо-румынское экономическое соглашение, предусматривавшее развитие румынской экономики в тесной связи с интересами Третьего рейха, предоставившее ему «свободные зоны» в Румынии и преимущества в поставках румынской нефти, продовольствия и других видов сырья[1174].
После поражения Польши и начала «странной войны» у Румынии развеялись надежды на помощь западных держав. В правящей верхушке страны все меньше оставалось сторонников традиционной французской ориентации, усилилось влияние фашистской организации «Железная гвардия» и германофильского крыла, которое требовало «договориться» с Германией, пока «опасность большевизации со стороны России не угрожает будущему страны»[1175].
В январе 1940 года в Румынии под руководством германских советников был создан генеральный секретариат, установивший контроль над нефтедобычей. 28 мая 1940 года Румыния заключила с Германией «нефтяной пакт», по которому обязалась удовлетворить все германские требования на поставку нефти в обмен на оружие, захваченное немцами в Чехословакии и Польше[1176]. В конце мая румынское правительство направило в Берлин меморандум, в котором предлагало Германии «тесное сотрудничество не только в экономической, но и во всех прочих областях»[1177].
Поспешность, с которой происходило подчинение Румынии нацисткой Германии, не могла не вызвать обеспокоенность у советского руководства в связи с созданием угрозы безопасности у юго-западных границ СССР.
После поражения Франции усилилась активность СССР на Балканах. Этот регион все явственнее становился объектом столкновения противоположных советско-германских интересов. Придерживаясь нейтралитета СССР в войне и обязательств по советско-германскому договору, советское руководство стало предпринимать попытки по упрочению стратегических позиций в регионе, используя в первую очередь 3-й пункт секретного протокола, по которому «касательно юго-востока Европы» с советской стороны подчеркивался «интерес СССР к Бесарабии», а с германской стороны заявлялось о ее «полной политической незаинтересованности в этих областях»[1178]. Следствием этого, как известно, явилась мирная передача Румынией 28 июня 1940 года территорий Бессарабии и Северной Буковины Советскому Союзу.
Но это не означало, что Германия отказалась от своих экспансионистских планов в регионе Юго-Восточной Европы. Как сообщал советский полпред в Берлине А. А. Шкварцев, в передовой статье газеты «Националь цайтунг» в начале июля 1940 года прямо говорилось, что вопросы Юго-Восточной Европы «снова выдвигаются на передний план в результате советской активности»[1179]. 8 июля Шкварцев получил информацию из Берлина, что аннексия Бессарабии укрепила решимость Гитлера установить германскую гегемонию на Балканах и что германское верховное командование привлечено к разработке военных мер по претворению этого плана в жизнь[1180]. Внимание советской дипломатии привлекла встреча Риббентропа с Чиано, особенно в свете заявлений прессы, что «юго-восточный вопрос решается сейчас в Берлине»[1181].
В свою очередь 29 июня 1940 года на совещании у короля была подтверждена позиция румынского правительства о присоединении к государствам «оси». 2 июля Румыния отказалась от английских гарантий, данных Румынии в апреле 1939 года.
Используя территориальные противоречия между балканскими странами, Германия оказала давление на румынское правительство и вынудила его пойти на переговоры с Болгарией и Венгрией. Однако румыно-венгерские переговоры о Трансильвании зашли в тупик; а к концу августа 1940 года угроза применения Венгрией военной силы против Румынии стала очевидной: три армейских корпуса получили приказ быть готовыми к выступлению 29 августа. Поэтому 28 августа штаб оперативного руководства при ОКВ потребовал от ОКХ подготовить занятие румынских нефтяных районов, чтобы предупредить «возможное вмешательство Советской России»[1182]. Допустить войну между Венгрией и Румынией из-за Трансильвании Германия и Италия не могли ни при каких обстоятельствах в связи с планами на Востоке. Предусматривалось сосредоточить в южной части оккупированной Польши десять пехотных и две танковые дивизии, которые по первому сигналу должны были пересечь границу и вступить в Румынию[1183].
Наряду с военными мерами германское руководство предприняло интенсивные дипломатические шаги, чтобы заставить Румынию пойти на уступки путем частичного удовлетворения венгерских претензий и обещания в будущем компенсировать потери Румынии за счет советских земель. 29–30 августа 1940 года в Вене представители Германии и Италии – Риббентроп и Чиано – навязали Румынии так называемый Венский арбитраж, по которому северная часть Трансильвании была передана Венгрии. В ответ Румыния получила итало-германские гарантии ее территориальной целостности, о чем свидетельствовала обнародованная 31 августа декларация Гитлера и Муссолини[1184]. Венский арбитраж и особенно германские гарантии территориальной целостности Румынии имели антисоветскую направленность, так как были проведены без ведома Москвы в нарушение договора о ненападении от 23 августа 1939 года, предусматривавшего консультации в вопросах, касающихся интересов обеих сторон[1185]. Германия демонстрировала Москве, что от линии Прута и Нижнего Дуная начиналась ее зона влияния.
Венский арбитраж не мог удовлетворить ни Румынию, ни Венгрию. К Венгрии отошли северная и северо-восточная части Трансильвании с населением более 2,5 млн человек, из которых более 1 млн были румыны, а почти полмиллиона венгров остались в южной Трансильвании, то есть в Румынии[1186]. Таким образом, обе страны были поставлены в такое положение, когда каждая из них надеялась с помощью нацистской Германии добиться пересмотра в свою пользу Венского арбитража на основе поддержки ее агрессивных замыслов. Германия же таким образом обеспечила себе важные позиции на южном стратегическом направлении.
Подписание румынским правительством Венского арбитража вызвало массовое возмущение в стране. Во многих городах прошли демонстрации протеста. На этой волне правые политические силы Румынии при поддержке гитлеровцев 5 сентября 1940 года пошли на установление в стране «сильной власти»: новым премьером был назначен генерал И. Антонеску, связанный с фашистской организацией «Железная гвардия». По требованию диктатора король Кароль II отрекся от престола в пользу своего 19-летнего сына Михая и покинул страну. Антонеску, поддержанный национал-крестьянской и национал-либеральной буржуазными партиями, объявил Румынию «национал-легионерским» государством и отменил Конституцию 1938 года. В Румынии была установлена военно-фашистская диктатура.
Румынское правительство генерала И. Антонеску в течение сентября 1940 года достаточно быстро сблизилось с германским руководством и предложило установить тесное военное сотрудничество, направленное своим острием против Советского Союза. По свидетельству генерал-фельдмаршала Ф. Паулюса, подготовка Румынии к войне в качестве будущего партнера Германии началась заблаговременно: в предварительном плане «Барбаросса» эта страна с самого начала рассматривалась «как плацдарм наступления»[1187]. Прежде всего румынское правительство попросило ввести в Румынию немецкие войска под видом учебных частей, а также поставить значительное количество военных материалов[1188]. В октябре 1940 года по приказу ОКВ в Румынию были направлены германская 13-я моторизованная дивизия, усиленная 4-м танковым полком, батальоном корпусных саперов и подразделениями связи, также военные миссии сухопутных войск и ВВС и военно-хозяйственная миссия[1189]. В подписанной В. Кейтелем директиве ОКВ немецким войскам была поставлена задача прежде всего «охранять германские нефтяные интересы в Румынии» от захвата или разрушения третьими странами, обучить румынские войска по строгому плану, согласованному с германскими интересами. В случае войны с СССР «подготовить наступление немецких и румынских сил из Румынии»[1190].
23 ноября 1940 года во время визита Антонеску в Берлин был подписан протокол о присоединении Румынии к Тройственному пакту. Румынский диктатор заверил германское руководство, что готов сражаться до конца «на стороне держав оси» и содействовать их победе[1191].
Таким образом, подготовка Румынии к войне против СССР началась еще в ноябре 1940 года, что впоследствии было подтверждено материалами Нюрнбергского процесса[1192]. С начала 1941 года на румынской территории стали сосредоточиваться германские войска для нападения на Югославию и Грецию. После завершения Балканской кампании часть этих войск была переброшена в восточную часть Румынии, где они стали готовиться к войне против СССР. Для руководства германскими силами в Румынии и организации их взаимодействия с румынскими войсками командование вермахта весной 1941 года сформировало штаб новой, 11-й полевой армии и перебросило его в Румынию.
Во время встречи в Мюнхене в мае 1941 года Гитлер заверил Антонеску, что после завершения конфликта Румыния получит такие компенсации, которые территориально будут неограниченными. Румынии обещали за участие в войне против СССР Бессарабию, Северную Буковину и другие территории СССР, вплоть до Днепра[1193]. По личным свидетельствам самого Антонеску, тогда же он окончательно договорился с Гитлером о совместном нападении на Советский Союз. Гитлер сообщил румынскому диктатору о принятом им решении об этом нападении[1194].
20 июня 1941 года Антонеску издал приказ, в котором румынскому генеральному штабу ставились задачи ведения в последующем наступательных действий. 22 июня в 1:15 был издан приказ Антонеску о начале боевых действий против Красной армии[1195].
К моменту нападения на Советский Союз на границе с СССР была сосредоточена германо-румынская группировка в составе 11-й немецкой армии (восемь дивизий), 3-й и 4-й румынских армий (13 дивизий и бригад)[1196].
К началу агрессии против СССР в составе вооруженных сил Румынии имелось три армии, семь корпусов, 21 пехотная дивизия и 14 бригад (шесть кавалерийских, четыре горнострелковых, три инженерных и бронетанковая). Их общая численность составляла 703 тыс. человек. На их вооружении состояло около 6,8 тыс. орудий и минометов, 294 легких танков и танкеток (в основном французского производства), 699 самолетов (из них 301 истребитель и 122 бомбардировщика). Румынский флот имел около 310 военных и транспортных судов, в том числе два вспомогательных крейсера, четыре эсминца, три миноносца, подводную лодку, три канонерских лодки, три торпедных катера, два минных заградителя, десять катеров-тральщиков[1197]. Германское командование невысоко оценивало боевые возможности румынской армии, которая располагала устаревшим вооружением и имела серьезные недостатки в организации войск и их обучении.
Итак, румынские правящие круги во главе с диктатором Антонеску добровольно втянули свою страну в захватническую войну с целью присоединения к Румынии не принадлежавших ей территорий и их ограбления. К сожалению, в некоторых трудах современных румынских историков нацистское вторжение в СССР подчас квалифицируется как действие «румынской и немецкой армий по предотвращению большевистского нападения на Румынию и Германию» и утверждается, что «вступление Румынии в войну Германии против СССР привело к освобождению Бессарабии, севера Буковины… от советского оккупанта и его дьявольского государственного устройства»[1198]. Но тогда встает вопрос: почему румынские армии дошли до Сталинграда и предгорий Кавказа?
Вместе с тем в румынской армии, как и в стране, существовали сильные антигерманские настроения, которые были вызваны как поведением немецких войск во время оккупации Румынии в годы Первой мировой войны, так и ролью Германии в решении Венского арбитража по Трансильвании.
Венгрия представляла для Третьего рейха ценность как важнейший источник стратегического сырья, обладая одними из богатейших в мире залежами бокситов, имея нефть и производя высококачественные сельскохозяйственные продукты[1199]. В свою очередь эта страна, являясь с начала 1939 года союзницей Германии и Италии по «Антикоминтерновскому пакту», видела в сближении с Германией и Италией партнеров по пересмотру Версальской системы, так как решения Трианонского мирного договора считались в стране несправедливыми[1200]. Венгерское национальное самосознание крайне болезненно воспринимало утрату Трансильвании, историческая судьба которой на протяжении столетий была связана с самой Венгрией. Лозунг ревизии Трианона имел огромное консолидирующее значение и находил поддержку в весьма широких слоях венгерского общества[1201].
После Мюнхена Гитлер, стремясь теснее привязать Венгрию к осуществлению германских имперских планов, позволил реализовать венгерские территориальные претензии к Чехословакии. 2 ноября 1938 года в Вене был устроен так называемый «арбитраж» Риббентропа и Чиано, на котором было решено передать Венгрии чехословацкую территорию в 12 051 кв. км с населением более 1 млн человек[1202]. Из них 10 528 кв. км составляли территорию Словакии, остальная территория принадлежала Закарпатской Украине. Занятие Восточной Словакии и Закарпатской Украины хортистскими войсками сопровождалось выселением с занимаемых земель от 50 тыс. до 100 тыс. словаков и чехов[1203].
14 марта 1939 года с согласия Гитлера после провозглашения «независимого» Словацкого государства хортистские войска вступили в остальную часть Закарпатской Украины. Эта акция была осуществлена якобы по просьбе украинского населения, чтобы предотвратить «анархию» и обеспечить «самоопределение». Кроме того, к 23 марта того же года Венгрия присоединила небольшую территорию Восточной Словакии. Таким образом, в результате экспансионистских действий еще накануне войны хортистская Венгрия при покровительстве Гитлера оккупировала всю Западную Украину и Восточную Словакию[1204].
Вместе с тем, как явствует из опубликованных ныне документов, при решении трансильванской проблемы венгерские правящие круги не исключали и перспективы сотрудничества с СССР, особенно в условиях действия советско-германского пакта о ненападении и советских планов по присоединению Бессарабии к СССР[1205].
13 февраля 1940 года венгерский министр иностранных дел И. Чаки при встрече с советским полпредом Н. И. Шароновым заявил ему: «Мы спокойны за нашу карпатскую границу, никаких разногласий с Советами не имеем вообще и угрожаемыми себя с этой стороны не чувствуем»[1206]. 25 июня 1940 года, накануне вручения Молотовым румынскому посланнику официальной ноты правительства СССР с требованием возвращения Бесарабии, глава советского правительства в ходе беседы с послом Италии сделал заявление: «СССР не имеет никаких претензий в отношении Венгрии. С Венгрией у нас нормальные отношения. СССР считает претензии Венгрии к Румынии имеющими под собой основания»[1207].
Нельзя исключить, что присоединение к СССР Бессарабии и Северной Буковины прозвучали сигналом для активизации Венгрией ее территориальных претензий к Румынии. 3 июля 1940 года правительство Венгрии через своего посланника в Москве Й. Криштоффи обратилось к Советскому Союзу за поддержкой в решении трансильванской проблемы[1208].
4 июля Молотов изложил венгерскому посланнику позицию советского правительства, заявив, что оно «считает свои отношения с Венгрией нормальными» и что «претензии Венгрии к Румынии имеют свои основания». Далее советский нарком отметил, что «…такой же позиции представители СССР будут придерживаться в случае созыва международной конференции, на которой эвентуально будет стоять вопрос о притязаниях Венгрии к Румынии»[1209]. Это говорило о готовности СССР поддержать венгерские претензии и участвовать в решении трансильванского вопроса на международной конференции.
Однако венгерское руководство не было сторонником мирного решения территориального спора с Румынией. Многочисленные факты свидетельствуют, что в этот период в венгерских правительственных кругах нарастали воинственные настроения и в стране шли демонстративные военные приготовления. В начале июля 1940 года И. Чаки в ходе бесед сообщил Н. И. Шаронову, что численность венгерской армии доведена до 1 миллиона и что Венгрия готова начать войну[1210]. После провала целой серии венгеро-румынских переговоров в августе 1940 года Венгрия обратилась за помощью к Москве, добиваясь продажи советских самолетов, а также обязательства советского правительства не выводить войска из приграничной с Румынией зоны с тем, чтобы румынская сторона не могла перебросить свои войска на северо-запад против Венгрии. Однако какого-то определенного ответа от Молотова венгерское руководство не получило[1211].
В Германии угрозу открытого венгеро-румынского конфликта воспринимали серьезно[1212]. К тому же нацистское руководство не могло не беспокоить совпадение интересов в Москве и Будапеште в трансильванском вопросе. Как было отмечено выше, по решению второго Венского арбитража Трансильвания была произвольно разделена на две части[1213]. Новая граница не только не сняла венгеро-румынские противоречия, но породила новые конфликты. Под иноземной властью в разных частях Трансильвании оказались сотни тысяч румын и мадьяр, а проводившаяся обоими государствами дискриминация по национальному признаку приняла огромный размах.
Играя на противоречиях между Румынией и Венгрией, Германия сумела довольно прочно привязать к себе обе страны. Это хорошо понимали в наркомате иностранных дел СССР. Например, в справке 3-го европейского отдела НКИД «Планы восстановления „исторической Венгрии“ в довоенных границах» говорилось: «Фашистская Германия держала и держит по сей день вопрос о ревизии договоров в качестве приманки для Венгрии и в качестве вымогательства в отношении стран, против которых направлены территориальные притязания Венгрии. Не подлежит сомнению, что Германия при территориальном переустройстве преследовала цель обеспечить себя союзниками, дать временную добычу вассалам, но так, чтобы сохранить собственное господствующее положение и иметь будущий предлог для пересмотра границ в своих интересах»[1214].
В обстановке военных побед Третьего рейха в венгерских правящих кругах прогерманские настроения становились доминирующими, хотя и демонстрировалось стремление сохранить нейтралитет Венгрии. Особенно усилились позиции этнических немцев, которые располагали значительным влиянием в венгерских вооруженных силах, включая генеральный штаб[1215].
Командование вермахта способствовало подготовке вооруженных сил Венгрии к войне. Летом 1940 года в страну были поставлены вооружение, транспортные средства, снаряжение. Усиленно пропагандировались традиции германо-венгерского «братства по оружию».
20 ноября 1940 года хортистская Венгрия официально присоединилась к Тройственному пакту. Были также удовлетворены требования Гитлера в области внутренней политики: не препятствовать деятельности фашистской организации «Скрещенные стрелы», из тюрьмы был освобожден ее главарь Ф. Салаши, новые привилегии получило немецкое национальное меньшинство, был подготовлен третий антиеврейский закон и т. д. Вскоре был положительно решен вопрос об участии Венгрии в войне против Югославии.
10 апреля 1941 года соединения и части 3-й венгерской армии включились в боевые операции германских и итальянских войск по захвату Югославии. Участию Венгрии в балканской кампании не помешало самоубийство премьер-министра Венгрии П. Телеки. Венгрия оккупировала часть Воеводины: районы Прекомурье, Междумурье, а также Баранью и Бачку с население 1140 тыс. человек. Этот акт был одобрен венгерским парламентом 16 декабря 1941 года[1216].
В ноте от 12 апреля 1941 года советское правительство осудило попрание Венгрией югославо-венгерского пакта «о вечном мире» и предупредило об опасности подобных опрометчивых действий[1217].
В мае 1941 года в Венгрии усилилась подготовка к войне. В конце месяца началось формирование Карпатской группы венгерских войск, предназначенной для участия в войне против СССР. В ее состав входили: подвижный корпус (две механизированные и одна кавалерийская бригада), 1-я горнострелковая и 8-я пограничные бригады (всего 44 444 солдата и офицера)[1218]. Во время поездки генерал-полковника Гальдера в Венгрию в середине июня 1941 года были окончательно уточнены вопросы взаимодействия немецких и венгерских войск. Гальдер заявил, что в начале военных действий венгерская армия должна стоять «наготове за Карпатами», «связывать как можно больше русских войск или оттягивать их на себя» и только позднее «сильным южным флангом наступать через Коломыю – Городенки»[1219].
После нападения Германии на СССР советскому руководству казалось, что Венгрию можно удержать от непосредственного участия в войне. В. М. Молотов 23 июня вызвал посланника Й. Криштоффи и заявил ему, что Советский Союз не имеет никаких спорных вопросов в своих отношениях с Венгрией и «не имеет возражений по поводу осуществления за счет Румынии увеличения территории Венгрии»[1220]. Тем самым давалось понять, что если Венгрия не вступит в войну против СССР, тогда Советский Союз будет поддерживать венгерские требования в отношении Трансильвании. Однако этот ход оказался безрезультатным. Венгерские правящие круги уже сделали свой выбор в пользу участия в антисоветской войне. 23 июня 1941 года посланнику СССР в Венгрии Н. И. Шаронову была вручена нота о решении венгерского правительства разорвать дипломатические отношения с СССР[1221].
Формальным поводом к вступлению Венгрии в войну против СССР послужили воздушные налеты 26 июня, в ходе которых подверглись пулеметному обстрелу железнодорожные линии и пассажирские поезда, было сброшено несколько бомб на город Кашша (ныне Кошице в Словакии). Кто участвовал в этих налетах, до сих пор не ясно. В результате официального расследования на осколках бомб нашли клеймо ленинградского Путиловского завода, что и послужило основанием для венгерских военных утверждать, что удары якобы наносились именно советскими самолетами. Им удалось убедить в этом и главу государства. Вряд ли руководство СССР стремилось к ухудшению отношений с Венгрией. Скорее всего, прогермански настроенные венгерские генералы настаивали на советском авторстве бомбардировки для того, чтобы убедить руководство страны в необходимости вступить в войну против СССР. Подтверждение этого тезиса можно найти в свидетельстве начальника генерального штаба вооруженных сил хортистской Венгрии генерал-полковника Я. Вереша, сдавшегося войскам Красной армии. В ходе беседы с командованием 2-го Украинского фронта 2 ноября 1944 года он заявил, что бомбардировка населенного пункта Кошице была непосредственным предлогом объявления войны, и это был только «внешний предлог и факт, не могущий являться основанием к объявлению войны». По мнению Вереша, дело заключалось в том, что «Венгрия была зажата в тисках Германии и немецкие элементы в Венгрии, пользуясь поддержкой Германии, оказывали определенное влияние на политику страны»[1222].
27 июня 1941 года Венгрия официально заявила, что считает себя находящейся в состоянии войны с Советским Союзом[1223]. Венгерские правящие круги и лично Хорти добровольно предоставили материальные и людские ресурсы своей страны в распоряжение Германии.
От Болгарии в немалой степени зависело укрепление позиций Германии на Балканах и в районе Черного моря. Она являлась также важнейшим поставщиком сырья и продовольствия для рейха. Германскому руководству важно было также не допустить укрепления позиций Советского Союза в Болгарии, народ которой традиционно питал глубокие чувства благодарности к России за помощь в освобождении от османского ига.
После начала Второй мировой войны Болгария 14 сентября 1939 года объявила нейтралитет. На первом этапе, до поражения Франции, болгарские правящие круги во главе с царем Борисом III заняли выжидательную позицию, лавируя между двумя противостоящими группировками, стремясь в то же время реализовать свои территориальные притязания[1224]. В декабре 1939 года болгарское правительство ответило отказом на советское предложение о заключении «политического договора», так как опасалось как реакции Германии, так и возможного прямого вмешательства СССР во внутренние дела своей страны. Тем не менее 11 декабря 1939 года была подписана советско-болгарская воздушная конвенция, а 5 января 1940 года заключен договор о торговле и мореплавании. Следует признать, что эти договоры вызвали негативную реакцию со стороны Англии и Франции, так как Болгария предоставила СССР свободный транзит через территорию страны для грузов, следовавших из Советского Союза в третьи страны, включая Германию[1225].
В то же время Болгария рассматривалась советским руководством как стержень системы безопасности СССР в бассейне Черного моря и представляла собой сухопутный мост к турецким проливам. Поэтому после капитуляции Франции Москва была серьезно обеспокоена германской активностью в Болгарии и усилением в этой стране пронемецких настроений. В СССР было известно о существовании тесных военно-экономических связей между Болгарией и Германией[1226]. В донесениях, поступавших в Москву по линии советской военной разведки в июле 1940 года, сообщалось о прибытии в Болгарию группы германских военнослужащих и германской военной миссии с целью решения вопросов перевооружения болгарской армии[1227].
Германия, так же как и в случае проведения второго Венского арбитража, выступила инициатором урегулирования болгаро-румынских территориальных споров без уведомления советского руководства. 16 июля 1940 года германский посол в Болгарии сообщил болгарскому министру иностранных дел о том, что фюрер посоветовал румынскому королю согласовать с Болгарией территориальные вопросы по-дружески[1228]. На встрече, проходившей в Зальцбурге 26–27 июля, Гитлер и Риббентроп рекомендовали представителям румынского правительства урегулировать добруджанский вопрос в пользу Болгарии. Информация об этом также поступала в Москву. В частности, в сводке 5-го управления РККА от 9 августа 1940 года указывалось: «Гитлер предложил Румынии самостоятельно урегулировать все спорные вопросы с Болгарией и Венгрией, причем разрешение таковых с Болгарией является обязательным». Сообщалось, что «Гитлер заявил, что настоящие действия являются первым этапом в подготовке войны против СССР, которая неминуемо будет после окончания войны с Англией»[1229].
13 августа 1940 года в редакционной статье газеты «Известия» Москва официально заявила, что претензии Болгарии о возвращении Южной Добруджи являются справедливыми и политически обоснованными. Тем самым СССР стремился перехватить инициативу у Германии в удовлетворении болгарских территориальных требований. Однако болгарское правительство решило искать поддержку в этом вопросе у Германии, опасаясь усиления влияния СССР и коммунистов внутри страны[1230]. Начавшиеся в августе 1940 года в Крайове болгаро-румынские переговоры завершились 7 сентября подписанием договора о возвращении Болгарии Южной Добруджи в границах 1913 года.
На сессии Народного собрания 20–23 сентября 1940 года глава болгарского правительства Б. Филов заявил, что разрешением добруджанского вопроса Болгария обязана «дружественному посредничеству прежде всего Германии и Италии»[1231]. В стране усилились германофильские настроения, активизировалась фашистская пропаганда.
16 октября 1940 года Германия официально предложила Болгарии присоединиться к Тройственному пакту.
Балканы и Болгария стали объектами острых дискуссий на германо-советских переговорах, проходивших в Берлине 12–13 ноября 1940 года. Очевидно, с германской стороны эти переговоры стали маскировкой истинных планов Гитлера в период подготовки нападения на СССР. Опубликованные на сегодняшний день директивы к берлинской поездке В. М. Молотова, а также его переписка с И. В. Сталиным в дни переговоров свидетельствуют, что в центре внимания советского руководства стояли два круга проблем: выяснение намерений Германии и других участников Тройственного пакта и определение сферы интересов СССР[1232].
В директивах были подробно очерчены сферы интересов СССР, которые должна признать Германия. Самой крупной задачей Молотова был вопрос черноморских проливов, которому была подчинена проблема предоставления гарантий Болгарии: «Болгария – главный вопрос переговоров, должна быть, по договоренности с Германией и Италией, отнесена к сфере интересов СССР на той же основе гарантий Болгарии со стороны СССР, как это сделано Германией и Италией в отношении Румынии, с вводом советских войск в Болгарию»[1233]. В директивах упоминались другие балканские страны. Например, говорилось: «Вопрос о дальнейшей судьбе Румынии и Венгрии, как граничащих с СССР, нас очень интересует и мы хотели бы, чтобы об этом с нами договорились… В отношении Греции и Югославии мы хотели бы знать, что думает „ось“ предпринять»[1234].
Во время беседы Молотова с Гитлером 12 ноября 1940 года глава советского правительства поднял вопрос о значении Тройственного пакта, о «новом порядке» в Европе и Азии и о той роли, какая будет в нем отведена СССР. Кроме того, он подчеркнул, что в ходе переговоров должны быть уточнены вопросы о Черном море и о Балканах, касающиеся Болгарии, Румынии и Турции[1235].
Согласно записи беседы Молотова с Гитлером 13 ноября, глава советского правительства говорил о черноморских проливах и, сославшись на Крымскую войну 1853–1856 годов и события 1918–1919 годов, назвал их «воротами для нападения на Россию»[1236].
Молотов тогда же в соответствии с намеченными в директивах проблемами поднял вопрос о советских гарантиях Болгарии, подобно тем, что Германия и Италия предоставили Румынии. Гитлер ответил, что «Румыния сама обратилась с просьбой о гарантии» и что нужно выяснить, «желает ли Болгария иметь гарантии от Советского Союза и каково будет к этому отношение Италии». Молотов ответил, что в этом вопросе у СССР только одна цель. Он хочет гарантировать себя от нападения через проливы и может решить этот вопрос с Турцией; «гарантии Болгарии помогли бы его надежнее решить. Как черноморская держава, Россия имеет право на такую безопасность и уверена, что она сможет найти у Турции понимание в данном вопросе».
По заявлению Гитлера, это примерно совпадало с германской точкой зрения, согласно которой только военные корабли России смогут проходить через проливы свободно, тогда как для всех остальных военных судов нечерноморских держав проливы будут закрыты[1237]. Таким образом фюрер сделал вид, что признал советские интересы в зоне проливов, но ни по одной из поднятых проблем, в том числе о Болгарии и Черном море, не было достигнуто никаких соглашений.
На заключительной беседе 13 ноября министр иностранных дел Германии Риббентроп предложил Молотову проект соглашения государств Тройственного пакта с Советским Союзом – Пакт четырех. Причем дальнейшие переговоры должны были идти по дипломатическим каналам[1238].
17 ноября 1940 года прибывший в резиденцию фюрера царь Борис на настойчивые требования Гитлера присоединиться к Тройственному пакту ответил отказом, аргументировав его неподготовленностью Болгарии к войне, опасностью со стороны Турции и возможностью ухудшения отношений с СССР[1239].
26 ноября 1940 года германский посол в СССР Шуленбург направил телеграмму Риббентропу, в которой говорилось, что 25 ноября Молотов пригласил его к себе и в присутствии В. Г. Деканозова передал ему предложения советской стороны по пакту четырех держав. В документе указывалось: «СССР согласен принять в основном проект пакта четырех держав о политическом сотрудничестве и экономической взаимопомощи, схематично изложенный г. Риббентропом в его беседе с В. М. Молотовым в Берлине 13 ноября 1940 года»[1240].
Советское правительство выдвинуло четыре своих условия присоединения к Тройственному пакту. 2-й и 3-й пункты этих условий касались советских интересов на Юго-востоке: «…2. Если в ближайшие месяцы будет обеспечена безопасность СССР в Проливах путем заключения пакта о взаимопомощи между Советским Союзом и Болгарией, находящейся по своему географическому положению в сфере безопасности черноморских границ СССР, и организации военной и военно-морской базы СССР в районе Босфора и Дарданелл на началах долгосрочной аренды.
3. Если центром тяжести аспираций СССР будет признан район к югу от Батуми и Баку в общем направлении к Персидскому заливу»[1241].
Можно предположить, что эти предложения, так же как и советская позиция на берлинских переговорах, были тактической уловкой Сталина, направленной лишь на то, чтобы «тянуть время». В то же время их можно расценить и как продолжение все той же политики раздела сфер влияния, начало которой положено советско-германским секретным протоколом 1939 года. Однако Гитлер уже сделал свой выбор. Советские предложения по «пакту четырех» так и остались без ответа[1242]. Еще во время визита Молотова в Берлин 12 ноября Гитлер подписал директиву № 18, в которой приказал готовить операцию против СССР независимо от результатов переговоров с русскими.
Советское руководство, со своей стороны, предприняло еще одну попытку, чтобы добиться от Болгарии согласия на предоставление гарантий от СССР. 25 ноября 1940 года, когда Молотов передавал Шуленбургу советские условия присоединения к Тройственному пакту, в Софию прибыл генеральный секретарь Наркомата иностранных дел А. А. Соболев с предложением двустороннего соглашения между СССР и Болгарией о взаимной помощи.
В предложениях, состоявших из 12 пунктов, содержались параграфы о том, что СССР в случае заключения пакта о взаимной помощи поможет Болгарии в осуществлении ее «национальных устремлений не только в Западной, но и в Восточной Фракии». Болгария же должна была взять на себя обязательства «оказать помощь СССР в случае возникновения реальной угрозы интересам СССР на Черном море и в проливах»[1243]. Причем имелся пункт о том, что «при условии заключения пакта о взаимопомощи с СССР отпадают возражения против присоединения Болгарии к известному пакту трех держав. Вполне вероятно, что и СССР в этом случае присоединится к пакту трех»[1244].
Такова была реальная, «прагматическая» политика советских руководителей, далекая от того, чтобы сохранить нейтралитет Болгарии, так как было ясно, что речь шла о присоединении к Болгарии греческой и турецкой территорий вряд ли мирным путем.
30 ноября 1940 года советскому посланнику в Болгарии Лаврищеву был передан ответ болгарского правительства, в котором оно отказалось от советского предложения о заключении пакта о взаимной помощи, при этом было заявлено об отсутствии турецкой опасности для Болгарии и о том, что она «не собирается реализовать свои национальные стремления при помощи оружия». Отказ мотивировался еще и тем, что Болгария уже вступила в переговоры о присоединении к Тройственному пакту[1245].
Настойчивость СССР в отстаивании своих интересов на Балканах, в частности в Болгарии, особенно миссия Соболева, вызвали огромное недовольство в Берлине. После принятия плана «Барбаросса» Гитлер вступил в открытую борьбу за Балканы, в том числе и за Болгарию. Со своей стороны царь Борис принял решение дать согласие на прохождение германских войск через территорию Болгарии. На состоявшихся в январе 1941 года в Вене германо-болгарских переговорах болгарская сторона в принципе согласилась с присоединением к Тройственному пакту при условии одновременного вступления германских войск на болгарскую территорию[1246].
17 января 1941 года Молотов через Шуленбурга передал заявление советского правительства о том, что, по поступившим сообщениям, «германские войска в большом количестве сосредоточились в Румынии и уже изготовились вступить в Болгарию, имея целью занять Болгарию, Грецию и Проливы». В заявлении высказывалось мнение, что Англия попытается предвосхитить действия германских войск и «занять Проливы, открыть в союзе с Турцией военные действия против Болгарии, превратить Болгарию в поле военных действий». Далее говорилось: «Советское правительство несколько раз заявляло германскому правительству, что оно считает территорию Болгарии и обоих Проливов зоной безопасности СССР, ввиду чего оно не может оставаться безучастным к событиям, угрожающим интересам безопасности СССР. Ввиду всего этого советское правительство считает своим долгом предупредить, что появление каких-либо иностранных вооруженных сил на территории Болгарии и обоих Проливов оно будет считать нарушением интересов безопасности СССР»[1247].
Однако это заявление не вызвало никакой реакции со стороны Берлина.
20 января 1941 года совет министров Болгарии одобрил решение о присоединении страны к Тройственному пакту.
1 марта 1941 года болгарское правительство официально подписало протокол о присоединении к Тройственному пакту. Гитлер сообщил премьер-министру Б. Филову о посылке в Болгарию германской армии, которая «в состоянии навести порядок», и обещал поддержать территориальные претензии Болгарии к соседним странам[1248]. В тот же день немецкие войска, расположенные в Румынии, вошли в Болгарию.
Тогда же начальник политического отдела МИД Болгарии И. Алтынов сделал заявление для советского правительства о том, что пребывание немецких войск в Болгарии является временной мерой и не ухудшит ее отношений с СССР, которые «Болгария считает постоянным элементов своей внешней политики»[1249].
Советское правительство в ноте от 3 марта 1941 года осудило присоединение Болгарии к Тройственному пакту и ввод немецких войск в страну. Было заявлено, что эта политика ведет «к расширению сферы войны» и к «втягиванию в нее Болгарии»[1250].
Таким образом, правящие круги царской Болгарии окончательно присоединились к фашистскому блоку, предоставив территорию своей страны, ее ресурсы, порты, аэродромы и железные дороги в распоряжение нацистской Германии для продолжения агрессии против народов других балканских государств и подготовки нападения на СССР.
В начале апреля 1941 года в Болгарию прибыл командующий сухопутными войсками генерал-фельдмаршал В. Браухич для подготовки наступления против Югославии. Хотя Болгария непосредственно не участвовала в фашистской агрессии против этой страны, однако с болгарской территории наступала 12-я армия вермахта в составе девяти дивизий. После капитуляции югославской армии 19 апреля Болгария ввела свои войска в принадлежавшие до того Югославии и Греции районы Македонии, Юго-Восточной Сербии, Западной Фракии.
Перед нападением на СССР Болгария превратилась в надежный тыл нацистской Германии. В то же время благодаря традиционному дружественному отношению болгарского народа к России, с чем правители Болгарии не могли не считаться, эта страна была единственной среди германских сателлитов в Европе, кто не послал свои войска на советско-германский фронт.
В политическую и военную подготовку войны против СССР была вовлечена также Финляндия, которой отводилась роль стратегического плацдарма на северо-восточном фланге германской группировки войск. Внимание нацистской Германии к Финляндии объяснялось ее близостью к Ленинграду и торговым путям из СССР в западные страны, а также к Мурманску – единственному незамерзающему советскому порту на Севере. Кроме того, Гитлер учитывал большое значение финских месторождений никеля для Германии, а также реваншистские настроения, возникшие после поражения в войне с СССР в 1940 году.
Весьма распространенным в историографии Финляндии является тезис, что у страны якобы не было иного пути, чтобы вернуть потерянные в итоге «Зимней войны» 1939–1940 годов территории, кроме как присоединиться к государствам «оси» и стать непосредственной участницей агрессии против СССР. Подчеркивается, что даже после подписания мирного договора с СССР Финляндия опасалась аннексии со стороны Советского Союза, имея перед собой пример присоединения к СССР территорий Бессарабии и Северной Буковины[1251]. Утверждается, что Финляндия вела против СССР свою «самостоятельную войну», независимую от Третьего рейха, не имея никаких агрессивных замыслов, и что, выйдя на старую финско-советскую границу, существовавшую до «Зимней войны», финские войска остановились на этих рубежах[1252].
В соответствии с советско-финляндским мирным договором (март 1940 года) Финляндия обязалась не нападать на СССР, не вступать ни в какие союзы, направленные против него, и не поддерживать враждебную Советскому Союзу пропаганду. Однако уже осенью 1940 года между генеральными штабами нацистской Германии и Финляндии была достигнута договоренность о военном сотрудничестве[1253].
Германо-финляндское военное сотрудничество выражалось в широких поставках в Финляндию германского вооружения, создании в стране германских военных баз, обмене военными представителями. Финляндия пошла на заключение ряда секретных соглашений, предусматривавших поставку Германии до 60 % никелевой руды, нескольких тысяч тонн меди ежемесячно, а также древесины и других материалов[1254].
В середине августа 1940 года с секретной миссией в Хельсинки прибыл представитель Геринга И. Велтьенс, который добился согласия финляндских правящих кругов на перевозку через финскую территорию немецких войск в Северную Норвегию, к границе СССР. Это фактически означало разрешение на пребывание в стране частей вермахта. В ответ германское правительство выразило готовность возобновить поставки вооружения[1255], и 30 августа 1940 года Гитлер отдал соответствующее распоряжение: Финляндия получила большие партии оружия[1256]. 12 сентября 1940 года было заключено соглашение о транзите оборудования и германских войск через территорию Финляндии. А 22 сентября было подписано официальное соглашение о транзите германских войск в Норвегию[1257]. Однако на самом деле Германия начала размещение своих войск в Финляндии на постоянной основе, тем самым готовя плацдарм для нападения на СССР.
После смерти президента Финляндии К. Каллио в ноябре 1940 года главой государства в декабре того же года был избран Р. Рюти. После этого германо-финляндские контакты и переговоры активизировались. В ноябре-декабре 1940 года финский генерал-майор П. Тальвелла, побывавший в Берлин для обсуждения вопросов транзита немецких войск через финскую территорию и военных поставок для Финляндии, получил задание от фельдмаршала К. Маннергейма выяснить возможность изменения германо-советских отношений и дать понять, что в случае проведения Берлином антисоветской политики Финляндия готова выступить на стороне Германии[1258]. Место Финляндии в предстоящей агрессии было определено Германией в известной директиве № 21 – плане «Барбаросса». «На флангах нашей операции, – говорилось в директиве – мы можем рассчитывать на активное участие Румынии и Финляндии в войне против Советской России… Основным силам финской армии будет поставлена задача в соответствии с успехами немецкого северного фланга сковать как можно больше русских сил путем нападения западнее или по обе стороны Ладожского озера, а также овладеть Ханко»[1259]. Между представителями высшего германского и финского военного руководства шло активное сотрудничество по вопросам координации совместных действий в процессе планировавшейся агрессии против СССР[1260]. Сразу же после принятия директивы по плану «Барбаросса» 21 декабря 1940 года в оперативном отделе финского генштаба были составлены первые проекты о возможном участии Финляндии в нападении на СССР[1261].
В январе 1941 года начальник финского генерального штаба генерал-лейтенант Э. Хейнрикс прибыл в Германию для переговоров с начальником генштаба сухопутных войск генерал-полковником Ф. Гальдером. Их результатом стало согласование вопросов о нанесении финской армией ударов на Карельском перешейке и в Карелии[1262].
Вовлекая Финляндию в антисоветский блок, германское руководство стремилось сделать это максимально скрытно, чтобы не вызвать подозрения у советского правительства. Этим объясняется то, что Германия не настаивала на официальном вступлении Финляндии в Тройственный пакт и согласилась на сохранение ее определенной самостоятельности.
25–28 мая 1941 года в Зальцбурге и Цоссене состоялись германо-финские переговоры. Были приняты уточненные планы операций, а также сроки мобилизации и начала наступления финской армии. Стороны договорились, что наступление вооруженных сил Финляндии начнется на ленинградском направлении не одновременно с германским вторжением на территорию СССР, а спустя 14 дней после начала войны и будет скоординировано в зависимости от продвижения на Ленинград немецкой группы армий «Север»[1263]. На новом раунде германо-финских переговоров в Хельсинки 3–6 июня 1941 года финская сторона согласилась передать в подчинение немецкого командования две дивизии, а также предоставить в распоряжение германских ВВС аэродромы в районах Хельсинки, Кеми и Южной Финляндии. 6 июня в г. Кеми финская военно-морская делегация договорилась с представителями германских ВМС о совместном минировании Финского залива и базировании немецких боевых судов в нескольких портах Финляндии[1264].
7 июня 1941 года началась массовая переброска немецких войск в Финляндию. 9 июня 1941 года президент Р. Рюти, выступая в правительстве, заявил о необходимости проведения частичной мобилизации в финскую армию. В июне 1941 года более 70 транспортных кораблей перевезли в Финляндию свыше 21 тысяч германских солдат, которые были выгружены в портах Оулу, Пиетарсаари, Вааса и Турку[1265].
С 15-го по 19 июня в генштабе финской армии были внесены окончательные уточнения в наступательные операции в северном Приладожье и на Карельском перешейке. 21 июня вооруженные силы Финляндии были приведены в состояние полной боевой готовности[1266]. Финский флот уже в ночь перед началом германской агрессии приступил к минированию советских территориальных вод. Немецкая авиация стала использовать аэродромы Финляндии для нанесения ударов по жизненно важным районам северо-запада СССР. Эти факты свидетельствуют о том, что Финляндия сразу же стала соучастницей германской агрессии, несмотря на то, что ее войска и не пересекали границы СССР одновременно с немецкими войсками. 21 июня в 16:15 финские армия и флот начали операцию по занятию Аландских островов, которые по соглашению с СССР 1940 года были объявлены демилитаризованной зоной. За несколько часов до нападения Германии на СССР на 23 кораблях в течение одной ночи с материка на Аландский архипелаг было переброшено 5 тыс. солдат с боевой техникой[1267]. 22 июня Гитлер заявил, что в едином строю с немецкими войсками на Севере находятся «финские братья по оружию»[1268].
К началу германской агрессии в финской армии находилось 470 тыс. человек. Они имели на вооружении 3500 орудий и минометов, 86 танков и штурмовых орудий и 307 самолетов[1269].
Оставалось только найти предлог для объявления войны СССР и оправдания этих действий, поскольку тогда советскую сторону можно было бы обвинить в «новой агрессии» против Финляндии. 25 июня советская авиация нанесла ответные удары по местам дислокации германских самолетов в Финляндии, так как именно оттуда немецкая авиация наносила удары по северо-западным районам СССР. 26 июня Р. Рюти официально объявил по радио, что Финляндия находится в состоянии войны с СССР.
В интересах подготовки войны против СССР германское руководство использовало территорию, а также военно-экономический потенциал марионеточного словацкого государства (Словацкая республика). 18–23 марта между Словакией и Германией был подписан так называемый «Охранный договор», статьи которого позволяли «для проведения охраны» на западе и востоке страны держать германские вооруженные силы и возводить военные объекты. Словацкое правительство обязалось проводить свою внешнюю политику в тесном контакте с правительством Германии[1270].
Фактически контроль за деятельностью всех органов власти в этой стране осуществляла германская дипломатическая миссия, численность которой превышала сто человек[1271]. 27 августа 1939 года германский посланник в Братиславе сообщил премьер-министру Й. Тисо, о том, что в целях выполнения взятых на себя договором от 18–23 марта обязательств, «для защиты независимости Словакии и неприкосновенности ее территории» правительство Германии отдало приказ о вступлении германских войск на территорию Словацкого государства[1272]. 1 сентября 1939 года части словацкой армии вместе с германскими вооруженными силами вторглись на территорию Польши. За сотрудничество в войне к Словакии отошла часть польской территории общей площадью в 600 кв. км с населением 45 тыс. человек[1273].
Вместе с тем правящие круги Словакии стремились демонстрировать до поры до времени желание поддерживать отношения с СССР. Так, 14 сентября 1939 года новый советский полпред в Берлине А. А. Шкварцев записал в своем дневнике, что посланник Словакии Чернак поставил перед ним вопрос о признании советской стороной Словакии и установлении с ней дипломатических отношений[1274]. На следующий день Шкварцев получил от В. М. Молотова указание: «Можете сообщить, что СССР согласен установить дипломатические отношения со Словакией»[1275]. Для Москвы, по всей видимости, этот шаг тогда представлялся выгодным, так как давал возможность противодействовать укреплению позиций Германии в этой стране.
Деятельность советской стороны в Словакии вызвала ответную реакцию Германии. Советский посланник Г. М. Пушкин сообщал в июле 1940 года, что немцы «прислали в Словакию около 200 агентов гестапо со специальным заданием очистить правительственные учреждения от русофильски настроенных элементов»[1276]. На встрече Гитлера со словацкими лидерами в июле 1940 года в Берхтесгадене им было заявлено: «Германия не позволит никакой другой державе проникнуть за Карпаты без боя». Фюрер подтвердил гарантии, которые Германия дала Словакии на случай нападения на страну, и требовал взамен лояльной и недвусмысленной политики Братиславы по отношению к рейху. Тисо, со своей стороны, заверял, что Словакия не намерена «склоняться» к России в рамках панславистской политики[1277]. После этих переговоров в Словакии была развернута широкая сеть немецких советников, которые обладали дипломатической неприкосновенностью и контролировали соответствующие словацкие государственные структуры.
24 ноября 1940 года Словакия присоединилась к Тройственному пакту. Премьер-министр Словакии В. Тука в новогодней речи 1941 года призвал к созданию словацкого национал-социалистического государства по образцу Германии[1278]. Германское командование активизировало подготовку словацкой армии, вооружало ее немецким оружием. В мае 1941 года ей было передано 20 боевых самолетов. Большое внимание уделялось строительству шоссейных дорог к границам с СССР. Словацкие железные дороги были переданы в распоряжение железнодорожного управления Германии. С конца 1940 года началась переброска германских войск в Словакию, которые взяли под свой контроль все важнейшие объекты страны, мосты, железнодорожные станции для обеспечения безопасной переброски через Словакию войск вермахта[1279].
22 июня 1941 года Словакия заявила о вступлении в войну на стороне Германии, а 23 июня объявила о разрыве дипломатических отношений с СССР[1280] и предоставила в распоряжение немецкого командования Словацкую армейскую группу – одну моторизованную бригаду и две обладавшие весьма незначительной боеспособностью пехотные дивизии, подразделения авиации и зенитной артиллерии. Общая численность группы составляла 45 тыс. солдат и офицеров[1281]. Части этой группы (так называемая Подвижная группа) уже к 24 июня 1941 года появились на фронте. Активное включение Словакии в подготовку агрессии фашистской Германии вызвало серьезное недовольство среди населения.
Правительство так называемого Независимого государства Хорватия (НГХ) 15 июня 1941 года присоединилось к Тройственному пакту и стало создавать вооруженные силы. 26 июня 1941 года глава НГХ А. Павелич обратился к Гитлеру с просьбой разрешить направить на восточный фронт хорватские войска. Немедленно было начато формирование одного пехотного полка, названного «369-м легионерским пехотным полком», в который было влито большое количество немецких офицеров и унтер-офицеров, составивших его костяк. В начале октября 1941 года полк был направлен на советско-германский фронт и действовал в составе 100-й егерской дивизии. Всего на советско-германский фронт было направлено до 8 тыс. хорватских легионеров[1282].
Таким образом, нацистская Германия, готовясь к войне против Советского Союза, подчиняла себе страны Юго-Восточной, Центральной и Северной Европы, использовала их людские и материальные ресурсы и создавала необходимые плацдармы для агрессии. Следует признать, что советские дипломатические и военно-политические усилия не дали каких-либо результатов по предотвращению участия этих стран в подготавливаемом Германией антисоветском походе, что также сыграло свою негативную роль.
Оккупационный режим в завоеванных агрессорами странах Европы и зарождение движения Сопротивления
В основе насильственной экспансионистской оккупационной политики нацистской Германии лежала целая система политических, военных, хозяйственных и идеологических мер, получивших наименование «новый порядок», сущностью которого было порабощение и истребление целых народов и ликвидация независимых государств[1283]. К этим мерам относятся территориальная экспансия под лозунгом «жизненного пространства», отмена всякой подлинной государственности оккупированных стран, кровавый террор и произвол, убийства военнопленных, использование материально-экономических и людских ресурсов для ведения захватнической войны, порабощение и геноцид коренного населения, национальная дискриминация, разрушение национальной культуры, языка, физическое уничтожение интеллигенции и т. п.[1284]
Характер установленных нацистами и их пособниками в годы войны оккупационных режимов подчинялся общим замыслам создания «жизненного пространства» и зависел от места той или иной страны в этих планах.
Так, по замыслам нацистских вождей, руководящим фактором в Западной Европе должна была стать Великогерманская империя в границах Священной Римской империи, существовавшей до Вестфальского мира 1648 года, которую планировалось заселить только немцами. Вокруг Германии предусматривалось создать ряд так называемых «буферных государств», таких как Норвегия, Дания, Нидерланды и Бельгия, территории которых включались в состав Великогерманской империи. Эти страны должны были пользоваться ограниченным суверенитетом. Что же касалось самой Франции, то ей готовилась судьба «третьестепенной державы Европы», или, как указывалось в инструктивном докладе для немецкой прессы в 1940 году, чего-то вроде «расширенной Швейцарии», удовлетворявшей прихоти туристов и законодательниц мод[1285]. Об Англии говорилось как о новой германской провинции.
Первоочередной мерой нацистской Германии и ее союзников на оккупированных и аннексированных территориях было насильственное изменение государственных границ, раздел и раздробление территорий единых государств, аннексия отдельных областей и районов. На востоке Европы границы германского «жизненного пространства» должны были постоянно меняться. Еще в 1936 году один из видных нацистов, оберфюрер СА Б. Каше в специальной записке «Будущее жизненное пространство немцев» так очерчивал границы империи Германии в Евразии: «Цель будет достигнута, если за Уралом мы выйдем к линии Обь – Иртыш – Тобол и если граница оттуда пройдет к Аральскому морю и вдоль западного побережья Каспийского моря, через южную границу Грузии, через Черное море, на Днестре и вдоль Карпат через Чехию к восточной части Австрии, вдоль южной границы на Базель и если на севере границами будут Балтийское море, старая финская граница и Ледовитый океан. То, что на западе немецкая граница будет установлена севернее линии Базель – Бордо – Бискайский залив и достигнет открытого моря, это только вопрос времени»[1286].
Политика расчленения территорий оккупированных стран являлась нарушением международных норм и обычаев войны, в частности духа и буквы IV Гаагской конвенции 1907 года, в которой было сказано, что впредь до заключения мирного договора захваченные территории не могут быть аннексированы в состав территории одного из воюющих государств.
Несмотря на наличие многих разновидностей, в целом оккупационные системы можно разделить на две группы – непосредственное управление со стороны оккупационных органов и управление через марионеточные национальные органы власти с участием местных коллаборационистов. Непосредственное управление было установлено прежде всего на аннексированных территориях, где административное деление и структура органов власти были в основном те же, что и собственно в Германии.
Австрия путем аншлюса была превращена в провинцию Германии. На территории этой страны немцы формально не установили режима военной оккупации; и поскольку нацисты относили австрийцев к немцам, то к ним не применялась расовая теория. Они пользовались теми же правами и имели те же обязанности, которые вытекали из факта их германского гражданства, включая и службу в вермахте. Но фактически государственный суверенитет Австрии был ликвидирован[1287].
Определенные особенности имело административное управление в странах Западной и Северной Европы. Здесь оккупационные власти опирались в основном на местные марионеточные правительства, не меняя структуры государственной власти. Такая тактика нацистской Германии определялась положениями расистской теории, гласившей, что большинство народов этого региона принадлежит к «германской расе». Таким образом оккупанты рассчитывали продемонстрировать «эффективность» установленного «нового порядка», привлечь на свою сторону прогермански настроенную часть населения и нейтрализовать сопротивление оккупационной политике в этих странах.
В Дании оставались король и правительство, однако фактически страна находилась под управлением немецкого государственного уполномоченного. В Королевской Норвегии также были оставлены различные государственные учреждения, но реальная государственная власть принадлежала оккупационным органам, руководимым рейхскомиссаром, опиравшимся на коллаборационистский фашистский режим В. Квислинга. Король и норвежское правительство бежали в Англию.
Аналогичным был оккупационный режим в Голландии. Бельгия и Северная Франция образовали единую оккупационную область под эгидой военного командующего. Сверх того, военный режим продолжал существовать во всех областях Франции, оккупированных в 1940 году. Южная часть Франции была объявлена «свободной» зоной. Эйпен и Мальмеди, весь Люксембург, Эльзас и Лотарингия были аннексированы[1288].
Над славянским населением завоеванных стран Центральной и Юго-Восточной Европы нависла реальная угроза истребления как конгломерата «неполноценных народов» «низшей расы», то есть проведение политики геноцида в ее самых крайних формах[1289]. Этот чудовищный замысел лег в основу составленного нацистами Генерального плана «Ост» («Восток»)[1290]. По этому плану предусматривалось физическое уничтожение до 30 млн человек населения и выселение (практически также уничтожение) свыше 50 млн белорусов, поляков, русских, украинцев, чехов и др. в Западную Сибирь, на Северный Кавказ, в Южную Америку и Африку[1291]. Вначале план был рассчитан на 25–30 лет, но затем был сокращен до 20 лет. Иными словами, славяне как группа родственных народов должны были исчезнуть прежде, чем одно поколение сменило бы другое. Параллельно план предусматривал колонизацию освобожденных от славян территорий.
В октябре 1940 года Гитлер на одном из совещаний заявил: «Одной из главных задач германской политики будет недопущение всеми возможными средствами возрождения славянской расы. Истребление целых народов являлось и в прошлые времена правом победителя»[1292].
Чехословакия была разделена нацистами на несколько частей. Северные районы чешских земель, непосредственно примыкавшие к Германии, именовались «Судетенландом». На большей части чешских земель был создан так называемый «протекторат Богемия и Моравия» с населением 6800 тыс. человек[1293]. В генеральном плане «Ост» предусматривалось онемечить около 50 % чешского населения, а оставшуюся часть – 3,5 млн чехов – «постепенно удалить с территории империи»[1294].
Согласно записям Геббельса в дневнике, Гитлер накануне нападения на Польшу 22 августа 1939 года в обращении к главнокомандующим родами войск заявлял: «В развязывании и ведении войны имеет значение не право, а победа. Никакой жалости. Жестокость… Нужна величайшая жестокость. Необходимо быстрое решение, нерушимая вера в германского солдата. Кризис может наступить только в том случае, если не выдержат нервы лидера». «Полный разгром Польши является военной целью. Быть быстрым – такова главная задача. Преследовать до полного уничтожения»[1295].
Территория Польши была разделена на две основные части – аннексированную и генерал-губернаторство. К середине ноября 1939 года к Германии были присоединены польские воеводства: Поморское, Познаньское, Верхнесилезское, большая часть Лодзинского, Западная часть Варшавского и Краковского, Мазурия, округ Сувалки, некоторые округа Келецкого воеводства и весь Домбровский бассейн. Остальная территория Польши, кроме части, аннексированной Германией, а также присоединенной к Словакии, и территории, отошедшей в сентябре 1939 года к Советскому Союзу, составляла генерал-губернаторство оккупированных польских областей с населением 12 млн человек.
На территории генерал-губернаторства было введено прямое оккупационное управление во главе с Г. Франком – главой гражданской администрации при главнокомандующем вермахта в Польше. Согласно меморандуму, разработанному расово-политическое управлением НСДАП в ноябре 1939 года, предписывалось держать поляков на самой низшей ступени материального и культурного уровня, чтобы «ценные в расовом отношении» элементы сами заявили о своем желании принадлежать к немецкой национальности. Если же так называемые ценные в расовом отношении поляки откажутся изменить свою национальность, нужно отнять у них детей и отправить в Германию для онемечивания. Польская интеллигенция должна быть уничтожена или выселена на Восток[1296].
Таким образом, германские нацисты совершенно ясно сформулировали свою программу уничтожения польского народа, их террор в Польше преследовал цель уничтожения нации.
Захватив Албанию, фашистская Италия превратила ее в свою колонию. В апреле 1939 года было сформировано албанское марионеточное правительство, получившее название Временного административного совета при итальянском наместнике. 3 июля 1939 года была заключена «личная уния» с итальянским королем Виктором-Эммануилом III, на основе которой законодательная власть объявлялась принадлежащей королю совместно с Большим фашистским советом, а исполнительная – королю и «дуче» Б. Муссолини.
Греция была разделена Италией, Германией и Болгарией на три оккупационные зоны. В итальянскую зону входили Эпир, Амврактийский залив, Фессалия, Центральная Греция, большая часть Пелопоннеса, Эвбея и Киклада. В немецкую зону входили Афины, Салоники, пограничная полоса с Турцией, часть Пелопоннеса, остров Крит и некоторые другие острова. Штаб 12-й немецкой армии располагался в Афинах. Тем не менее Греция формально считалась сферой влияния Италии, а Ионические острова были аннексированы итальянцами. Восточная часть Македонии и Западная Фракия были оккупированы Болгарией[1297]. Коллаборационистское правительство возглавил генерал Г. Цолакоглу, почти весь государственный аппарат старой монархической диктатуры перешел на службу к оккупантам.
В отношении Югославии фашистскими оккупантами были применены те же средства территориального раздела страны, что и в других европейских странах. При этом использовались национальные противоречия, а также сепаратистские силы, стремившиеся к ликвидации Королевства Югославии как единого государства. Хорватия была провозглашена «независимым государством», в которое вошли внутренние районы Хорватии, Славония и Срем (между реками Савой и Дравой), те части Далмации, которые не отошли к итальянцам, и вся Босния и Герцеговина. Германия аннексировала северную часть Словении и установила свое военное управление в большей части Сербии и Восточном Банате. Италия присоединила южную часть Словении, острова Хорватского приморья, большую часть Далмации и Далматинских островов, обширный район Бока-Которского залива и поставила под свое оккупационное управление Черногорию. Почти вся территория Косово и Метохии и часть западной Македонии были переданы гражданской администрации так называемой «Великой Албании», находившейся под властью Италии как протекторат. Болгария аннексировала преобладающую часть Вардарской Македонии, Юго-Восточную и небольшую часть Восточной Сербии, оставшуюся часть Косово и Метохии. К Венгрии были присоединены Бачка, Баранья (западная часть Воеводины), Меджумурье и Прекомурье[1298].
Над еврейским народом нависла угроза полного уничтожения. Евреи объявлялись не подлежащими правовой защите и должны были быть изгнаны со всей территории Европы, контролируемой Германией. Особой жесткости подвергалось еврейское население Польши. В довоенной Польше евреев насчитывалось 3,5 млн человек, что составляло 10 % населения страны. Уже 8 сентября 1939 года Г. Франк распорядился, чтобы все евреи носили «звезду Давида» – желтый знак на одежде. Директивой от 13 сентября 1940 года создание еврейских гетто приняло систематический характер. Самым крупным стало Варшавское гетто, насчитывавшее к середине 1941 года 0,5 млн евреев, что составляло почти 1/3 населения города. Всего в генерал-губернаторстве к концу 1942 года начитывалось 54 еврейских гетто[1299].
Такие же дискриминационные меры проводились в Чехии, которые полностью исключали евреев из экономической и общественной жизни протектората. Хотя депортация евреев из Словакии и вызвала сопротивление населения, все же к осени 1942 года в концлагеря было депортировано около 58 тыс. евреев[1300].
Проводился и массовый геноцид цыган, которые по директиве Й. Геббельса также были объявлены «людьми низшего сорта». Разные исследователи приводят цифры от 1 млн до 5 млн человек.
Были созданы специальные карательные органы для осуществления террора – Главное управление имперской безопасности (РСХА) во главе с Р. Гейдрихом, гестапо, уголовная полиция и СД, а также охранные отряды нацистской партии СС, преобразованные в 1940 году в войска СС – «Ваффен СС», а также части общих СС.
Союзники Германии также проводили политику геноцида в отношении евреев. Так, первые антиеврейские мероприятия румынское правительство начало осуществлять летом 1940 года, введя определенные ограничения по их участию в общественной жизни, нахождении на государственной службе, уплате военного налога и пр. Был принят 81 дискриминационный закон против евреев[1301].
В «Независимом государстве Хорватия» была принята целая серия антисемитских законов, они также направлялись в Освенцим и другие лагеря. Из 40 тыс. евреев, живших на территории НХГ, в результате террора усташей и оккупантов дожили до освобождения лишь 1500 человек[1302].
Кровавый облик фашизма наиболее ярко выражался в системе многочисленных концлагерей. К 1939 году в Германии были уже сотни мест заключения, через которые прошли 300 тыс. немецких, австрийских, чехословацких антифашистов. В шести концлагерях, созданных к началу Второй мировой войны, содержалось около 20 тыс. заключенных[1303]. Уже с осени 1939 года в Польше стали создаваться лагеря различного типа, в том числе 18 концентрационных[1304].
Большое место в фашистской системе тотального уничтожения наряду с концлагерями занимали лагеря для военнопленных, где режим по своей жестокости часто превосходил тот, что существовал в «обычных» концлагерях[1305]. Гитлеровцы, вступившие во Францию, воспользовались теми концлагерями, которые уже существовали там ранее для политзаключенных и интернированных иностранцев. Один из них – Мериньяк – сразу же после перемирия был передан немецко-фашистским оккупантам. Система концлагерей была введена в польском генерал-губернаторстве с создания лагерей Треблинка и Майданек в феврале 1940 года.
На завоеванных территориях оккупантами повсеместно насаждалась система заложничества и круговой поруки. По определению Нюрнбергского трибунала, заложничество – это организованный террор, применявшийся «оккупантами для подавления и искоренения всякого противодействия их владычеству»[1306]. Так, в первые же дни после вступления немецких войск на территорию Польши в г. Быдгощ в качестве заложников было уничтожено до 400 мирных жителей[1307].
Массовый террор развернули захватчики в Югославии и Греции. Сотни тысяч югославов были обречены на переселение из аннексированных Германией и другими государствами областей, особенно из Словении и Бачки. В проведении этих репрессивных мероприятий оккупационные органы в Югославии в значительной мере опирались на местных коллаборационистов. В начале июля 1941 года немецкие оккупанты заключили соглашение с правительством усташей в Хорватии о переселении около 200 тыс. словенцев из Штирии и Каринтии на хорватскую территорию. Вместо них на словенскую территорию переселялись представители немецкого национального меньшинства из Буковины, Бессарабии, Добруджи и Южного Тироля[1308]. Немецкие власти, осуществляя германизацию словенских территорий, запретили словенский язык, объявили собственностью немецкого государства общественное имущество, конфисковывали собственность у местных торговцев, ремесленников и крестьян, в особенности у тех, кого объявляли противниками рейха. Особой жестокостью отличалась политика профашистского режима усташей в Хорватии по отношению к почти двум миллионам православных сербов, суть которой заключалась в том, чтобы «треть обратить в католичество, треть выгнать из страны и треть уничтожить»[1309].
Аналогичную политику денационализации, то есть насильственной ассимиляции местного населения, проводили итальянские, венгерские и болгарские оккупанты.
Беспощадный экономический грабеж оккупированных и зависимых стран, который осуществлялся при прямой поддержке коллаборационистов, являлся важной составной частью нацистского «нового порядка» и имел решающее значение для германского военного потенциала в двух аспектах – использование сырьевых ресурсов других стран и рабочей силы. Проблему снабжения продовольствием предполагалось решать за счет вывоза из Польши, Франции, Бельгии, балканских стран и государств Западной Европы. Фашистская администрация занималась прямым грабежом путем конфискации запасов сырья, золота и валютных фондов, наложения высоких оккупационных платежей и прочего. Кроме этого осуществлялось принудительное подчинение финансовой системы и частичная «интеграция» экономического потенциала оккупированных стран с помощью наиболее мощных и влиятельных немецких монополистических объединений[1310].
Таким образом, грабеж оккупированных стран имел серьезное значение для экономического обеспечения продолжавшейся войны против Великобритании и готовившейся агрессии против СССР.
Террористический характер имела и немецко-фашистская политика рабского труда, которая по мере захвата новых стран приобретала все более широкие масштабы и осуществлялась как путем организации принудительных работ населения оккупированных стран на местах, так и насильственного угона миллионов рабов в Германию. До мая 1940 года в Германии находилось 1200 тыс. военнопленных и иностранных рабочих, 60 % которых работали в сельском хозяйстве[1311]. Использование труда военнопленных проводилось вопреки запрету Гаагской конвенции. Потребность в рабочей силе возросла с лета 1940 года в связи с непосредственной подготовкой агрессии против Советского Союза.
Совершая свои преступления против народов, которые, по нацистской терминологии, относились к числу «неполноценных», фашистские оккупанты проводили целый ряд мероприятий, направленных против национальной культуры завоеванных стран. В политике германизации населения стран Восточной Европы нацисты особое значение придавали физическому уничтожению интеллигенции, считая, что пока она будет существовать, будет жить и национальное самосознание народов. Идейной основой этих злодеяний, как и всех других, была расистская теория, утверждавшая, будто подлинными творцами культуры могут быть лишь арийские народы.
Итак, при всех существенных отличиях в проведении нацистской Германией и ее союзникам оккупационной политики в разных странах Европы главная ее суть была единой. Она несла народам национальное угнетение, крайнее возрастание социального и экономического гнета, разгул террора, расизма и антисемитизма.
Навязанный народам Европы «новый порядок», злодеяния нацистов, их пособников на оккупированной территории вызывали справедливый протест со стороны порабощенных народов. Зарождалось и формировалось антифашистское движение Сопротивления.
Если ранее в трудах историков «советской школы» характеристика движения Сопротивления не выходила за рамки его идейно-классовой направленности и четкого подразделения на два главных течения: одного – народного, революционного, возглавляемого коммунистами, и другого – буржуазного, то современная отечественная историография рассматривает его в более широком аспекте, как антифашистское национально-освободительное, патриотическое народное движение, охватившее практически всю Европу. Движение Сопротивления стало одним из важнейших факторов, определивших справедливый характер войны.
В оккупированных фашистами странах Европы цели движения Сопротивления состояли в изгнании оккупантов, восстановлении национальной независимости и в большинстве своем возрождении государственности в довоенных границах, что послужило мощным рычагом, позволившим сплотить различные классы и слои населения. В то же время движение Сопротивления имело сложный, многогранный характер. Это определялось тем, что освободительная борьба с самого начала содержала социальный элемент, обусловленный главным образом тем, что она была направлена против сил внутренней реакции, коллаборационистов и предателей как социально-политической опоры оккупантов. Различна была степень организованности и единства движения Сопротивления. Социально-политический аспект антифашистской борьбы зависел от целей, которые ставили перед ее участниками политические силы, возглавившие эту борьбу. Немаловажное значение имели и внешние международные факторы, прежде всего социально-идеологическая и политическая ориентация лидеров движения Сопротивления на страны так называемой западной демократии (Великобританию, США) или же на СССР.
Проявлялось Сопротивление в различных формах: мирных и немирных, легальных и нелегальных, пассивных и активных, индивидуальных и массовых, стихийных и организованных. Наивысшей формой Сопротивления были народные антифашистские восстания.
В условиях, когда страны фашистского блока одерживали одну легкую победу за другой, на начальном этапе (1939-й – 22 июня 1941 года) Сопротивление оккупантам и их местным коллаборационистам в Европе, как правило, носило в основном пассивный характер, выражаясь в игнорировании распоряжений оккупационных властей или в отказе от сотрудничества с ними.
Нельзя не отметить, что в начальный период Второй мировой войны достаточно слабым было левое течение в рамках движения Сопротивления, которое было ориентировано на СССР и указания Коминтерна. После нападения Германии на Польшу 8 сентября 1939 года зарубежным компартиям была разослана директива секретариата Исполкома Коминтерна об отношении к начавшейся войне как к империалистической, несправедливой, «в которой одинаково повинна буржуазия всех воюющих государств», и что поэтому ее не могут поддерживать ни в одной стране ни рабочий класс, ни тем более компартии[1312]. Поэтому требовалось изменить тактику компартий на данном этапе войны: во всех воюющих странах – выступать против войны, разоблачать ее империалистический характер и ее виновников, и в первую очередь в собственной стране[1313]. Директива требовала не активизации борьбы против фашизма, а перехода всех коммунистических партий «в решительное наступление против предательской политики социал-демократии». «Компартиям, в особенности Франции, Англии, США, Бельгии, выступающим вразрез с этими установками, необходимо немедленно выправить свою политическую линию»[1314] – указывалось в документе.
В последующем такая позиция секретариата Исполкома Коминтерна, по сути, противоречившая решениям VII конгресса, активно пропагандировалась в печати, в выступлениях руководителей коммунистических партий, государственных деятелей Советского Союза. Так, выступая на Внеочередной сессии Верховного Совета Союза ССР 31 октября 1939 года, В. М. Молотов заявил, что «Германия находится в положении государства, стремящегося к скорейшему окончанию войны и к миру, а Англия и Франция, вчера еще ратовавшие против агрессии, стоят за продолжение войны и против заключения мира»[1315]. Докладчик сформулировал вывод о причине начавшейся войны в Европе, согласно которому Германия стремилась всего лишь «разбить путы Версальского договора». Утверждалось также, что «сильная Германия является необходимым условием прочного мира в Европе»[1316].
Негативные последствия подобных заявлений и переориентации деятельности Коминтерна в духе военно-политических планов советского руководства после заключения советско-германского договора о ненападении избегать конфронтации с Германией приводили к дезориентации левых сил, их искусственному сдерживанию со стороны Коминтерна и пассивности в начальный период движения Сопротивления.
Чехословакия первой в Европе испытала на себе тяжесть оккупации. Вначале борьба чехословацких патриотов носила преимущественно стихийный характер и проявлялась большей частью в форме индивидуального, скрытого и пассивного сопротивления. Но уже осенью 1939 года и в 1940 году в ряде промышленных городов Чехии рабочие провели забастовки, а во многих районах Словакии усилились антифашистские выступления[1317]. В конце апреля 1939 года в Польше из чехословацких военных эмигрантов возникла «Заграничная чехословацкая военная группа», ставившая своей целью борьбу против фашистских оккупантов. Однако польские власти многих из эмигрантов посадили в тюрьмы или отправили обратно в протекторат на расправу гестапо. Чехословацкие военные пробирались во Францию, Англию и СССР. Когда Польша подверглась нападению фашистской Германии, то находившиеся на ее территории чехословацкие военнослужащие сражались против агрессора вместе с польскими патриотами. Один из отрядов чехословацких военнослужащих перешел на советскую территорию[1318]. Начало Второй мировой войны в Чехии было отмечено демонстрациями и забастовками рабочих. Наиболее крупное выступление чешских патриотов общенационального масштаба произошло 28 октября 1939 года, в день 21-й годовщины республики. Массовые демонстрации прошли в Праге, Остраве, Кладно, Пльзене и других городах[1319].
Особенностью развертывания Сопротивления в оккупированной Чехии являлось объединение большинства его участников на антифашистской платформе, выдвинутой правительством Чехословакии в эмиграции во главе с бывшим президентом Э. Бенешем, который выступил с лозунгом «Свободная Чехословакия в свободной Европе». Уже весной 1939 года возникли три нелегальные организации: «Политический центр», «Защита нации», Петиционный комитет «Останемся верными», которые поддерживали указанный лозунг[1320]. Весной 1940 года было создано Центральное руководство внутреннего Сопротивления (ЦРВС), имевшее пробенешевскую ориентацию[1321].
Компартия Чехословакии в начальный период войны была в оппозиции к Бенешу и шла вслед за директивами Коминтерна. 14 сентября 1939 года в Прагу была направлена шифровка Коминтерна за подписью Клема (К. Готвальда), в которой говорилось, что внешнеполитическая деятельность Бенеша в настоящее время направлена на службу империалистам и врагам Советов, и содержалась установка, что «сам чешский народ в союзе с немецким и австрийским рабочим классом свергнут Гитлера и сумеют освободить себя в национальном и социальном отношении»[1322]. В оккупированной нацистами Чехии такая установка Коминтерна выглядела более чем странной. Из документов компартии исчез призыв к организации антифашистского национального фронта. Только после нападения Германии на СССР коммунисты активизировали свою деятельность. Тем не менее на фоне бездействия западных армий в 1939 году у представителей некоммунистического крыла Сопротивления росли надежды на помощь СССР. 8 июля 1940 года представители некоммунистических организаций отправили в Лондон депешу со словами: «Для всех слоев характерно мнение, что только СССР сможет спасти народ. Те, которые отвергали Советы ранее, теперь предпочитают их власть медленной гибели народа от немцев»[1323].
В числе первых на путь сопротивления фашистским оккупантам встали народы расчлененной и порабощенной Польши[1324]. Первыми вооруженными формированиями поляков были рабочие батальоны обороны Варшавы и Силезии, крестьянские отряды, действовавшие в восточных районах Польши. В рамках протеста против оккупации происходил мелкий саботаж на промышленных предприятиях и распространение листовок против попрания нацистами национального суверенитета. Осенью 1939 года во французском городе Анжере было создано польское правительство в эмиграции, которое после оккупации Франции в июне 1940 года переехало в Лондон. Пост премьер-министра и верховного главнокомандующего занял генерал Владислав Сикорский.
На оккупированной Германией территории единственно признанным со стороны польского правительства в эмиграции продолжателем дела довоенного Войска Польского стал созданный в январе 1940 года «Союз вооруженной борьбы» (СВБ). Возникавшие в Польше уже в первые месяцы ее оккупации нелегальные вооруженные отряды, состоявшие в значительной части из честных патриотов, находились под руководством кадровых офицеров, которые следовали указаниям, исходившим от правительства Сикорского, придерживавшегося тактики «выжидания» и подготовки к освобождению страны с помощью западных союзников. Фактическим организатором СВБ был генерал Стефан Ровецкий – «Грот», возглавивший организацию с июня 1940 года[1325].
Свои военные отряды, называвшиеся Батальоны хлопске (БХ), имела крестьянская партия – Строиництво Людове. Они были созданы для противодействия оккупационной политике нацистской Германии, охраны деревень и их жителей от репрессий и поборов[1326].
Принципиальной особенностью польского движения Сопротивления, в основном представленного участниками «Союза Вооруженной борьбы», позднее Армии Крайовой, было его рождение как антигерманского (Германия – враг № 1) и антисоветского (СССР – враг № 2) одновременно, что явилось следствием включения районов Западной Белоруссии и Западной Украины в состав СССР после разгрома нацистской Германией польской армии осенью 1939 года. В таких условиях произошло резкое усиление антисоветских настроений польского населения не только на землях, отошедших к Советскому Союзу[1327]. Требование восстановления довоенных границ среди значительной части польского общества стало как бы объединяющей национальной идеей по отношению к восточному соседу как врагу № 2[1328].
С другой стороны, советским руководством возникновение польского подполья на территориях Западной Белоруссии и Западной Украины, вошедших в состав СССР осенью 1939 года, воспринималось как классово-враждебное явление по отношению к СССР[1329].
В этот период в Польше левые силы только начинали консолидацию, так как Коммунистическая партия Польши была распущена в 1938 году, а Польская рабочая партия была основана лишь в начале 1942 года[1330]. Главным центром подпольного антифашистского движения была Варшава. Здесь в мае-июне 1940 года возникла организация «Общество друзей СССР», а вскоре при ней был образован военный отдел «Рабочая гвардия». Осенью того же года коммунисты Варшавы создали организацию «Молот и серп», распространившую сферу своей деятельности также и на другие воеводства. В декабре в Лодзи по инициативе коммунистов возник Комитет саботажа, под руководством которого действовали группы на предприятиях.
На рубеже 1939–1940 годов в Польше насчитывалось более 60 подпольных организаций, стоявших на различных политических позициях.
Лето 1940 года стало важной вехой в развитии антифашистской борьбы в ряде стран Западной Европы.
В Норвегии осенью 1940 года в ряде городов состоялись антинацистские демонстрации, ширился саботаж и диверсии[1331]. Вооруженная борьба в Бельгии началась с создания в 1940 году Бельгийской Армии партизан и Бельгийского легиона. В этой стране с 1940 года находилось огромное по сравнению с другими странами Европы количество радиоточек – передатчиков разведывательных данных (в основном в Великобританию)[1332]. Осенью 1940 года по инициативе ее компартии в Бельгии были созданы народные комитеты взаимопомощи и солидарности, организовавшие первые патриотические демонстрации, крупнейшей из которых стало шествие брюссельцев к могиле неизвестного солдата в ноябре 1940 года. В Дании после того, как по приказу немецкой оккупационной администрации все еврейское население должно было носить на одежде отличительный знак – желтую звезду, король в знак протеста нашил такую же звезду на свой мундир. 25–26 февраля 1941 года состоялись антифашистские забастовки в Амстердаме и других городах Голландии.
В целом для таких стран Западной Европы, как Норвегия, Дания, Голландия, Бельгия, начальный период фашистской оккупации характеризовался преимущественно так называемым пассивным сопротивлением – отказом большинства населения сотрудничать с оккупантами, саботажем их мероприятий и т. п. Эти действия создавали общую атмосферу ненависти к фашистским захватчикам и их пособникам, на основе которой вырастало активное Сопротивление.
Не склонил головы перед оккупантами народ Франции. Однако и здесь реализация идеи борьбы с оккупантами была достаточно сложной. Так, до лета 1940 года, уже находясь на нелегальном положении, Французская компартия, следуя указаниям Коминтерна, вела работу под лозунгами борьбы за мир, против империалистической политики «своего» правительства[1333]. Тем не менее, когда над Парижем нависла угроза фашистского вторжения, ФКП предложила создать всенародное ополчение для отпора агрессору. После разгрома Франции линия Коминтерна и французской компартии стала постепенно меняться. Характерно, что после того, как французское правительство маршала Ф. Петена 18 июня 1940 года обратилось к Германии с просьбой о мире, в тот же день генерал Шарль де Голль, еще до оккупации покинувший страну, обратился по Лондонскому радио с призывом к французскому народу не признавать поражения Франции, а всех французов, способных носить оружие, пробираться в Англию для вступления в английские войска или в формирующиеся там французские части. Таким образом было положено начало движению «Свободная Франция»[1334].
Практически после этого 19 июня 1940 года на заседании секретариата Исполкома Коминтерна была утверждена декларация, подготовленная руководством ФКП в Москве и одобренная Сталиным. В ней было заявлено, что компартия будет бороться против порабощения французского народа иностранными захватчиками[1335]. 22 июня 1940 года секретариат ИККИ с участием находившихся в Москве руководителей ФКП принял директиву для Французской компартии, которая требовала организовать сопротивление оккупантам. Коминтерн рекомендовал коммунистам «реализовать единство нации» и борьбу против иностранного ига «за независимую и действительно свободную Францию»[1336] Однако еще определенное время декларации ФКП носили противоречивый характер: содержали призывы «свержения капитализма», создания «народного правительства», критику «антидемократического» движения де Голля[1337].
Преимущественным направлением активности ФКП в 1940 году была организация первых актов открытого неповиновения оккупантам – демонстраций и забастовок, проходивших под экономическими лозунгами. 11 ноября немцы расстреляли демонстрацию парижских студентов на Елисейских полях. 8 января 1941 года секретариат ИККИ, рассмотрев предложение ЦК ФКП по дальнейшему развертыванию Сопротивления, подчеркнул, что, пока не созрели условия для освобождения французского народа из-под ига оккупантов, главное внимание компартии «должно быть сосредоточено на собирании сил»[1338]. Окончательный вывод о первоочередности задачи восстановления независимости был сформулирован руководством Коминтерна весной 1941 года. Находившиеся в Москве руководители ФКП с одобрения Коминтерна 26 апреля 1941 года в директиве парижскому руководству партии впервые заявили о необходимости создания Национального фронта. Это указание было положено в основу декларации ФКП, датируемой 15 мая того же года. Однако в этом документе по-прежнему содержалась критика движения де Голля, выдвигались антикапиталистические требования и претензии на единоличное руководство Национальным фронтом со стороны компартии[1339].
В конце 1940 года ФКП начала создавать вооруженные группы, которые затем были объединены в «Специальную боевую организацию» (ОС). Возникали также «молодежные батальоны». В ноябре 1940 года Национальным военным комитетом были взяты под контроль боевые группы, составившие в 1941 году единую Организацию «Французские франтиреры и партизаны» («Франтирер э партизан Франсэ»)[1340].
В 1940–1941 годах восстановили свои организации и французские социалисты (Французская Социалистическая партия). Разрозненные организации действовали в подполье и зачастую даже не знали о существовании друг друга. Так, в южной зоне, контролируемой правительством Виши, еще летом 1940 года возникли группы, оформившиеся затем в организации «Комба», «Либерасьон», «Франтирер» и др. Здесь центром Сопротивления стал Лион. В северной, оккупированной зоне действовали такие организации, как «Организасьон сивиль э милитер», «Либерасьон Нор», «Се де ла Резистанс[1341]».
Особую роль в развертывании французского Сопротивления сыграли представителя русской эмиграции. В июле 1940 года Борис Вильде и Анатолий Левицкий – сыновья русских эмигрантов, молодые ученые-этнографы «Музея человека» в Париже – стали активными участниками одной из первых подпольных организаций Сопротивления оккупантам. «Группа музея человека», как называли эту организацию, с декабря 1940 года стала выпускать нелегальную газету «Резистанс» («Сопротивление»). Призыв «Сопротивляйтесь!», содержавшийся в передовой статье, написанной Вильде, несколько раз был передан радиостанцией «Свободная Франция» из Лондона. Важными направлениями деятельности подпольной группы «Музея человека» была организация побегов военнопленных из лагерей, а также сбор и передача в Лондон разведывательных данных[1342]. Однако немцам удалось внедрить в группу провокатора, и весной 1941 года Б. В. Вильде и А. С. Левицкий вместе с другими членами группы были арестованы. Их долго держали в тюрьме, подвергли жестоким пыткам и расстреляли 23 февраля 1942 года[1343].
Уже в первые месяцы войны в антифашистских акциях принял участие Г. В. Шибанов – эмигрант, воевавший в Испании. Он стал одним из организаторов Союза русских патриотов во Франции. Среди нескольких сотен российских эмигрантов, принявших участие во французском Сопротивлении, встречались люди разных умонастроений, представители различных социальных слоев. С 1941 года в рядах Сопротивления сражалась Т. А. Волконская. С. Б. Долгова создала «Союз русских патриотов», активно боровшийся с оккупационным режимом. В Сопротивлении на юге Франции принимала участие княгиня З. А. Шаховская, награжденная за свою деятельность орденом Почетного Легиона. Активной участницей «Подпольной организации ОС» была княгиня В. А. Оболенская. Известны имена членов французской компартии М. Я. Гафта и И. И. Трояна (последний – бывший военнослужащий русской армии, участник гражданской войны в Испании на стороне республиканцев); И. А. Кривошеина – сына царского министра А. В. Кривошеина; В. Л. Андреева – сына писателя Леонида Андреева; Е. Ю. Кузьминой-Караваевой (мать Мария) и других.
За пределами Франции развертывалось упомянутое движение «Свободная Франция» во главе с де Голлем, главным образом в Англии и французских колониях в Африке. Для политики руководства «Свободной Франции» характерно, что вначале оно не призывало к активизации внутреннего Сопротивления, считая, что выступления против оккупантов лишь вызовут бесполезные жертвы. Вместе с тем само существование этого движения, его призыв к французскому народу не признавать себя побежденным имели большое моральное значение [1344].
Только после нападения нацистской Германии на СССР были созданы политические условия для совместной борьбы всех французских патриотов за освобождение Франции и их объединения в рамках Национального фронта.
В Югославии, несмотря на крайнюю сложность внутриполитической обстановки, народы страны не смирились с навязанными оккупантами и их пособниками в каждой из национальных земель режимами. По уточненным современным данным, первые выступления сербского населения против террора усташей на территории НГХ начались в мае, а затем в июне-июле 1941 года. Они имели характер массовых стихийных восстаний[1345].
Компартия сразу же после оккупации и раздела страны заняла негативную позицию в отношении захватчиков и коллаборационистов. 10 апреля 1941 года на состоявшемся в Загребе подпольном заседании ЦК Коммунистической партии Югославии создал Военный комитет во главе с Генеральным секретарем ЦК КПЮ Иосипом Броз Тито. Однако компартия до 22 июня 1941 года практически не призывала к вооруженным выступлениям и восстаниям[1346]. В ее листовках и обращениях шла речь о борьбе против вражды и преследований на этнической почве, разжигаемой захватчиками и их пособниками.
Тем не менее КПЮ представляла собой хорошо организованную нелегальную партию с разветвленной сетью местных организаций. 2 мая 1941 года Тито сообщал руководству Коминтерна: «Во всех областях на части разбитой Югославии имеем хорошо организованные самостоятельные парторганизации и руководство с нелегальными типографиями… Выпустили первомайское воззвание против оккупантов в десятках экземпляров. Оккупанты проводят массовые аресты противников»[1347]. В телеграмме в Москву от 13 мая того же года говорилось об организации боевых отрядов и подготовке вооруженного восстания в случае нападения на СССР»[1348]. Кроме того, И. В. Сталину постоянно направлялись сообщения о подготовке Германии к нападению на СССР. КПЮ в тот период изыскивала возможности налаживания радиосвязи с Москвой.
Компартия Югославии выступила политическим и военным руководителем народно-освободительного движения на принципах «братства и единства» всех народов страны независимо от национальной принадлежности, религиозных и политических убеждений.
Антифашистское движение во главе с КПЮ в Югославии противостояло другому военно-политическому течению в югославском Сопротивлении, которое было представлено сторонниками королевского эмигрантского правительства во главе с бывшим полковником югославской королевской армии Драголюбом (Дражей) Михайловичем, который после капитуляции югославской армии вместе с группой офицеров приступил к формированию вооруженных отрядов четников. Это движение имело националистическую окраску и охватывало сербское население.
Насколько известно, политические цели Михайловича состояли в борьбе за свободу сербского народа под скипетром его величества короля Петра II, за создание великой Югославии и в ней Великой Сербии, этнически чистой, в границах Сербии, Черногории, Срема, Баната и Бачки. Ставилась задача очищения государственной территории от всех национальных меньшинств и инонациональных элементов и создание «непосредственной общей границы между Сербией и Черногорией, а также между Сербией и Словенией путем очищения Санджака от мусульман и Боснии от мусульман и хорватов»[1349]. В военном отношении цель Михайловича и его сторонников состояла в создании сильной военной организации, которая после разгрома Германии и победы западных союзников будет служить опорой для восстановления королевской великосербской династии во главе с Петром II. Летом 1941 года четническое движение еще находилось в стадии формирования и не проявляло активности в отношении оккупантов. Только осенью 1941 года началось временное частичное взаимодействие четников Михайловича с партизанами, руководимыми коммунистами. Однако вскоре их политические цели разошлись: движение четников было дискредитировано своими связями с оккупантами[1350]. В то же время действия четников были далеко не однозначными, особенно в Хорватии, как кровавый ответ на террор усташей.
Оккупация Югославии поставила перед многочисленной русской эмиграцией в стране проблему выбора. Многие ее представители вступили в ряды Сопротивления, ушли в партизаны. Часть русских эмигрантов, проживавших в Белграде, создала в 1941 году антифашистскую организацию «Союз советских патриотов». Членами центрального комитета были И. А. Голенищев-Кутузов, Ф. Е. Высторонский, Вл. Лебедев, И. Одишелидзе. Участники этой организации занимались печатанием прокламаций, сбором оружия, созданием конспиративных квартир, отправкой желающих в партизаны. В рядах югославских партизан, а затем в Югославской народно-освободительной армии (НОАЮ) сражался полковник Русской императорской армии Ф. Е. Махин, впоследствии генерал-лейтенант НОАЮ. Еще одним генералом НОАЮ стал инженер В. Смирнов[1351].
Некоторые схожие черты (борьбы за восстановление государственного единства) имело Сопротивление в Греции. Левый блок Сопротивления представляли коммунисты, выдвигавшие лозунги борьбы за освобождение в союзе с СССР. Традиционно демократические партии представляли собой правый блок, ратовавший за освобождение страны и установление демократических порядков.
Первый акт сопротивления в Греции состоялся в Афинах в ночь на 30 мая 1941 года. Двое патриотов – Апостолос Сантас, студент юридического факультета Афинского университета, и Манолис Глезос, студент Афинского университета экономики и бизнеса, – проникли в охраняемый фашистами афинский Акрополь и сорвали развевавшийся над ним нацистский флаг со свастикой, установленный там оккупационной властью. Нацистский флаг над Акрополем был для греческого народа символом национальной катастрофы, клеймом, которым враг хотел увековечить порабощение Греции. Поэтому весть о подвиге Глезоса и Сантаса с быстротой молнии облетела всю страну и была воспринята народом Греции как призыв к борьбе.
31 мая 1941 года ЦК КПГ обратился к народу с манифестом, призвав к созданию народного фронта и выдвинув лозунг национально-освободительной войны против чужеземного ига. Усилиями патриотов создавались тайные склады оружия и боеприпасов. В разных районах страны возникли подпольные организации: «Национальная солидарность», «Свобода», «Священные роты» и др. Более широко движение Сопротивления оформилось в северной части Греции, где болгарская аннексия греческой территории усиливала накал националистических страстей.
27 сентября 1941 года был создан Национально-освободительный фронт – ЭАМ. Партизанские отряды, возникшие в начале 1941 года, были объединены в основном в декабре 1941 года в Народно-освободительную армию (сокращенно ЕЛАС). Руководящая роль в ЕАМ и ЕЛАС принадлежала КПГ.
Итак, с присоединением к Тройственному пакту ряда государств Европы нацистская Германия, готовясь к завоеванию «жизненного пространства» на Востоке, то есть к вторжению в СССР, возглавила агрессивную военную коалицию. В нее вошли ее главные союзники – Италия в Европе и Япония на Дальнем Востоке. Для активного участия в агрессии против СССР Германия привлекла Румынию, Финляндию, Венгрию. Нацистской Германии оказывали помощь реакционные правящие круги Болгарии, а также марионеточных государств Словакии и Хорватии. Национальный эгоизм, многочисленные претензии ряда малых стран друг к другу, их «антисоветизм» стали основой для их вовлечения в агрессивный военный блок и последующее участие в нападении на СССР. С нацистской Германией сотрудничали франкистская Испания, предложившая направить на восточный фронт одну испанскую дивизию, а также вишистская Франция, Португалия. 18 июня 1941 года Германией был подписан договор о дружбе и ненападении с Турцией. Германские агрессоры использовали экономические и людские ресурсы захваченных и оккупированных европейских стран и территорий Австрии, Чехословакии, Польши, Дании, Норвегии, Люксембурга, Голландии, Бельгии, Франции, Югославии, Греции. Интересам Германии, по существу, была подчинена экономика и нейтральных стран Европы. Таким образом, нацистская Германия практически поставила на реализацию плана «Барбаросса» ресурсы почти всех европейских государств – как своих прямых союзников, так и оккупированных, зависимых и нейтральных стран, население которых превышало 300 млн человек. С востока Советскому Союзу угрожала Япония, обладавшая значительными возможностями для ведения агрессивной войны. Расширение и укрепление фашистского блока означало дальнейшее усиление военной угрозы, нависшей над СССР.
В то же время в обстановке политики «странной войны», проводимой англо-французской коалицией, И. В. Сталин поставил во главу угла дипломатические и экономические связи с нацистской Германией, одновременно стремясь противостоять ей геополитически в регионах, рассматриваемых советским руководством в качестве зоны безопасности СССР. Внешнеполитическая деятельность СССР накануне начала Великой Отечественной войны проходила, с одной стороны, в обстановке нараставшей конфронтации в советско-германских отношениях, а с другой – состояла в продолжении дипломатической игры в расчете на длительное противоборство между нацистской Германией и западными странами.
Вместе с тем навязанный народам Европы «новый порядок», злодеяния германских агрессоров и их пособников на территориях оккупированных и аннексированных стран вызывали справедливый протест со стороны порабощенных народов. Зарождалось и формировалось антифашистское движение Сопротивления. Нападение нацистской Германии на СССР 22 июня 1941 года привело к переориентации в мировой политике, созданию антигитлеровской коалиции и подъему патриотических сил Сопротивления в Европе. Национально-освободительная борьба против фашистских захватчиков становилась все более организованной и массовой, а Вторая мировая война приобретала реально мировой характер.