— Ужъ, они рады!.. Собаки дворовыя! — вставилъ свое слово кто то изъ присутствующихъ.
— Имъ только бы искалѣчить человѣка.
— Хлѣбомъ не корми, дай только нашей воровской кровушки попробовать.
— Самыя, что ни есть, настоящія собаки, эти приказчики на Сѣнномъ.
— Да, ужъ хуже то ихъ поискать! — подтвердилъ и дядя Панкратъ. — Ну, и публика тоже хороша: Не спросившись въ чемъ дѣло и покупатели тоже набросились. Приказчики бьютъ, и они тоже: «воръ! воръ! бей!»— А почему — воръ? Что укралъ? Никто и не подумаетъ. Спасибо Василій нашъ подвернулся, выручилъ. «За что, говоритъ, человѣка увѣчите? Вы сначала разузнайте, что укралъ, а потомъ и бейте»… Ну, пріостановились, спрашиваютъ: «что онъ у васъ укралъ?»— Это уже изъ публики къ хозяину обращаются съ вопросомъ. А тотъ, какъ водится: «ничего, говоритъ, не укралъ, а такъ знакомый намъ человѣкъ, знаемъ, что воръ, вотъ и бьемъ»… Тутъ ужъ нѣкоторые изъ публики стали съ хозяиномъ ругаться: нельзя, молъ, такъ человѣка ни съ того, ни съ сего увѣчить… Мы съ Василіемъ и ушли. У Василія то денегъ рубля четыре было; онъ и говоритъ: «пойдемъ малость раны полѣчишь»… Пропили мы эти четыре рубля до копѣйки. А на другой то день, въ это самое воскресенье, я, значитъ, и съ похмѣлья то, и кости то у меня отъ вчерашнихъ побоевъ болятъ… А тутъ этотъ самый митингъ, народу съ полтысячи будетъ, и всѣ слушаютъ, слова не проронятъ. А онъ и говоритъ: «Довольно ужъ имъ эксплоатировать насъ»!.. Это онъ про купцовъ и фабрикантовъ, какъ я понялъ… «Долой, говоритъ, капиталистовъ»!.. Мнѣ тутъ и припомнилось, какъ они вчера отэксплоатировали меня. Даже слеза меня прошибла. Такъ все это… вѣрно у него выходитъ… Долго онъ такъ говорилъ, и все противъ богатыхъ, за бѣдноту старался, значитъ, — а потомъ и говоритъ: «Да здравствуетъ единая россійская соціалъ-демократическая рабочая партія»!.. Ну, вотъ тутъ я и подумалъ: хорошая, должно быть, партія? И что же вы думаете? — сконфуженно обратился онъ къ слушателямъ. — Вѣдь совѣсть меня прошибла. Вынимаю я это потихоньку часы…
— Какіе часы? — спрашиваетъ одинъ изъ слушателей.
— Да вотъ, тѣ самые, — еще болѣе сконфузился дядя Панкратъ, — которые, значитъ, я слямзилъ…
— Ты, значитъ, на митингъ то пошелъ, чтобы на похмѣлку добыть?
— Ну, да… Какъ пришелъ, такъ, значитъ, гдѣ потѣснѣе и забрался и тутъ же у какого то господина часы серебряные цапнулъ. А потомъ и самъ не знаю, какъ заслушался и стою съ нимъ же рядомъ, а часы къ себѣ въ карманъ опустилъ. Вотъ, какъ этотъ самый ораторъ то, пронялъ меня; я досталъ часы то изъ кармана, нагнулся, будто поднимаю что, и говорю: «Господинъ! А, господинъ! Это не вы ли часы обронили»? — Онъ сунулся въ карманъ — нѣтъ часовъ. «Я, говоритъ, спасибо, товарищъ». Мнѣ же еще и спасибо сказалъ и товарищемъ назвалъ. У него и въ мысляхъ нѣтъ, что я… Такъ вотъ, я и говорю: «нужно къ этимъ самымъ соціалъ-демократамъ идти»… Очень ужъ хорошіе люди.
— Да и мы тоже говоримъ! — нетерпѣливо выкрикнулъ кто то изъ темнаго угла. — А только нужно знать: какъ ты къ нимъ пойдешь. Затѣмъ и за господиномъ… посылали, что не знаемъ пути къ нимъ. Вѣдь не придешь ты на митингъ, да не скажешь: вотъ, мы къ вамъ хотимъ!.. До сихъ поръ воровствомъ занимались, въ этомъ себѣ пропитаніе имѣли, а теперь съ вами вмѣстѣ желаемъ!..
— Не придешь, это правда, — задумчиво согласился дядя Панкратъ. — Совѣсть зазритъ. Они всѣ тамъ такіе гордые, а мы, значитъ, съ своей болячкой, при всемъ народѣ… Да и говорить мы не умѣемъ… не скажешь всего то, что на душѣ есть… Стыда только примешь… осмѣютъ еще, пожалуй…
— Нѣтъ, это вы напрасно, — вступился я. — Смѣяться, конечно, не будутъ. Но… все же на митингѣ тяжело съ такимъ дѣломъ выступать. Лучше, какъ нибудь иначе…
— Вотъ, вотъ, и я также думаю, — обрадовался дядя Панкратъ. — Смѣяться, можетъ быть, и не будутъ, а тяжело все же при всемъ народѣ. Лучше посовѣтуйте намъ какъ нибудь! — обратился онъ уже прямо ко мнѣ.—Мы за тѣмъ и позвали васъ.
— Вы къ соціалъ-демократамъ рѣшили присоединиться? — спросилъ я. — Это уже рѣшено у васъ?
— Д-да, хотѣлось бы къ нимъ… люди очень ужъ хорошіе… «Спасибо, говоритъ, товарищъ»… и хоть бы тебѣ что! — опять припомнилъ дядя Панкратъ сцену съ возвращеніемъ часовъ.
— И за рабочихъ они, противъ этихъ толстопузыхъ, — поддержалъ его юноша съ вытекшимъ глазомъ, Митрошка Кривой.
— И полицію шибко не уважаютъ, вродѣ какъ собакъ ненавидятъ.
— Народъ самый подходящій для насъ. Съ ними, хоть сейчасъ, на любое дѣло можно итти.
— А вы сейчасъ и на дѣло хотите? — спросилъ я.
— А какъ же! — одновременно откликнулись два или три голоса. — Чего ждать то? Ждали ужъ довольно.
— А вы соціалъ демократъ? — обратился ко мнѣ до селѣ молчавшій юноша лѣтъ восемнадцати.
— Нѣтъ, я не соціалъ демократъ, но это безразлично, отговаривать васъ я не буду, идите къ соціалъ демократамъ. Я только думаю, что они, такъ, сразу, дѣла вамъ не дадутъ, не могутъ дать.
— Отчего? Почему не дать дѣла? — почти съ испугомъ спросилъ тотъ же юноша.
— Потому что они васъ не знаютъ, да и вы ихъ не знаете. Нужно сначала узнать другъ друга.
— Узна-ать?
Воцарилось молчаніе. Всѣ нѣсколько склонили головы и смотрѣли въ полъ. Очевидно, я указалъ имъ на такое обстоятельство, о которомъ они раньше не думали. Предъ ними, какъ бы, встало неожиданное препятствіе.
— Да что же тутъ узнавать то? — упавшимъ голосомъ заговорилъ мой бывшій сосѣдъ по камерѣ.— Вѣдь, мы… у нихъ денегъ не попросимъ. Намъ только, чтобы дѣло указали, а мы ужъ сумѣемъ…
— Вотъ, для того, чтобы дѣлать вмѣстѣ одно дѣло, и нужно знать вамъ ихъ, а имъ васъ. Вѣдь у партіи есть свои тайны, свои цѣли…
— Поопасаются, значитъ, какъ бы худо не вышло! — совсѣмъ упавшимъ голосомъ высказалъ свое соображеніе дядя Панкратъ.
— И это имѣетъ значеніе, а главное нужно сначала разобраться… Можетъ быть, вы совсѣмъ не того желаете, чего они? — пояснилъ я свою мысль.
— Да какъ же это узнать то?
— Нужно познакомиться съ кѣмъ либо изъ рабочихъ соціалъ демократовъ, сказать ему все откровенно, вотъ какъ мнѣ говорите… онъ, вѣроятно, дастъ вамъ книжки. Изъ этихъ книжекъ вы и узнаете, что хотятъ соціалъ демократы. А когда узнаете это, то сами скажете: согласны вы съ ними или нѣтъ?.. Есть у васъ такіе знакомые?
— Есть, какъ не быть, — отозвался кто то. — Найдется не одинъ.
Мои собесѣдники начали перебирать своихъ знакомыхъ рабочихъ. Оказалось, что въ общей совокупности найдется не одинъ десятокъ людей, чрезъ которыхъ можно войти въ сношенія съ партійными соціалъ демократами.
— Такъ, значитъ, прежде всего книжки придется читать? — сконфуженно спросилъ сѣдой дядя Панкратъ, когда имена почти всѣхъ знакомыхъ рабочихъ были перечислены и качества ихъ разобраны. — Чтожъ, почитаемъ и книжки… Отчего хорошую книжку не почитать. Только поймемъ ли мы?
— Поймемъ! — бодро заявилъ одинъ изъ юношей. — Теперь и книжки такія пишутъ, что сразу все поймешь.
Я не сталъ ихъ разочаровывать въ этомъ отношеніи, хотя думалъ, что въ книжкахъ они далеко не все сразу поймутъ.
Уходя, я все же сказалъ имъ:
— А вы попросите, можетъ быть, лектора вамъ дадутъ. Что не поймете въ книжкахъ, онъ вамъ разъяснитъ.
— Это что же, студентъ что ли?
— Можетъ быть студентъ, а можетъ быть и такъ кто, или курсистка?
— Ну! Развѣ барышня пойдетъ къ такимъ, какъ мы?
— Отчего же не пойти? Для дѣла онѣ куда угодно пойдутъ. На смерть идутъ, не только на лекцію въ подвалъ…
Да! — восторженно заявилъ одинъ изъ юношей. — Эти не то, что купеческія дочки: сидитъ на диванѣ, да жиръ себѣ насиживаетъ! — Эти… онѣ все другимъ готовы отдать.
На этомъ мы разстались. Больше я, къ сожалѣнію, не встрѣчался ни съ кѣмъ изъ этой компаніи. Чрезъ нѣсколько дней меня выслали изъ Петербурга, мнѣ поэтому пришлось спѣшно выѣхать, и я не могъ дать имъ своего новаго адреса.
А вмѣстѣ и въ моихъ наблюденіяхъ надъ воровской корпораціей начался перерывъ, который и продолжался около года, до весны 1906 года, когда я уже на Волгѣ, а затѣмъ на Кавказѣ, въ Сибири и въ четырехъ тюрьмахъ центральной Россіи вновь имѣлъ нѣсколько случаевъ сталкиваться съ профессіональными ворами.
Получившійся, такимъ образомъ, пробѣлъ въ непосредственныхъ наблюденіяхъ мнѣ пришлось пополнять заднимъ числомъ, путемъ разспросовъ, разговоровъ и пр.
ГЛАВА VIII
На Волгу я попалъ для своихъ особыхъ цѣлей, ради которыхъ мнѣ нужно было опуститься, что называется, на дно жизни. Такое «дно» весной на Волгѣ обычно изъ различныхъ трущобъ переносится на берегъ великой рѣки, къ пристанямъ. Тутъ подъ лодками, около плотовъ, дровяныхъ складовъ, между лотками торговокъ, въ тѣни разбитыхъ барокъ и наполовину разобранныхъ прошлогоднихъ бѣлянъ въ общей массѣ сгруживаются и крестьяне, пришедшіе въ отхожіе промысла, и босяки, перебравшіеся на лѣтніе квартиры, и безработные городскіе рабочіе, и воры, и инвалидки проституціи…
Словомъ, тутъ весь цѣликомъ тотъ голодный народъ, который всѣми способами ищетъ себѣ пропитанія. Воръ, проститутка, крестьянинъ и шляющійся по Руси интеллигентъ тутъ такъ же легко сталкиваются, какъ утлые горшки съ крѣпкими чугунами въ тѣсной печи.
Воръ, проститутка, заштатный попъ и я какъ то сидѣли на толстомъ бревнѣ и говорили о разныхъ матеріяхъ.
У «батюшки», по его словамъ, было два сына, оба соціалъ демократы и оба сидѣли въ Саратовской тюрьмѣ; онъ часто вспоминалъ о дѣтяхъ и попутно говорилъ и о соціалъ демократахъ, къ которымъ у него было какое то двойственное отношеніе. Съ одной стороны онъ относился къ нимъ съ почтеніемъ, а съ другой у него проскальзывала и нотка горечи.
— Оно, конечно, соціалъ-демократы, что и говорить! Это и въ евангеліи тоже сказано: «положи душу свою за други своя». Ну, а только, скажемъ, хоть бы и мои дѣти… Кормилъ, поилъ я ихъ, пока силы были, думалъ: окончатъ ученіе и меня, старика, покоить будутъ, уголъ дадутъ и кусокъ хлѣба… А они къ соціалъ демократамъ ушли и… вотъ, теперь подойду къ тюрьмѣ, а они изъ за рѣшетки выглядываютъ. Хорошо это?..