— Ты мнѣ, батька, объ этихъ самыхъ соціалъ демократахъ не говори! — перебивалъ его воръ. — Терпѣть ихъ не могу!..
— Самый непріятный народъ эти соціалъ демократы! — хрипѣла проститутка.
Для меня эти отзывы были совершенной неожиданностью. Память о петербургскихъ ворахъ и ихъ увлеченіяхъ именно соціалъ-демократами была такъ еще свѣжа, что я никакъ не могъ понять встававшаго предо мной факта, совершенно противуположнаго отношенія къ нимъ со стороны вора и проститутки. Мнѣ казалось, что это простое недоразумѣніе, что и воръ и проститутка просто въ глаза не видали ни одного соціалъ демократа.
— А вамъ случалось встрѣчаться съ соціалъ-демократами? — спрашиваю я, обращаясь къ вору.
— А то нѣтъ! Эка, подумаешь, невидаль какая! Сколько угодно видѣли.
— Чѣмъ же они такъ васъ изобидѣли?
— Меня — ничѣмъ! А съ другими было и очень даже нехорошо.
— Что же именно было?
— А то и было, что люди къ нимъ, можно сказать, всей душой, а они всей…
Тутъ воръ дополнилъ свою мысль нецензурнымъ выраженіемъ.
— Выше себя никого не уставятъ! — поддержала его и проститутка. — Они только и люди, а остальныхъ хоть на живодерку сейчасъ.
— Другіе тоже люди, — угрюмо проворчалъ воръ.
— Гордость въ нихъ эта! А въ писаніи сказано: «гордыня твоя побораетъ тебя…» Не гордись, значитъ, — вставилъ свое слово «батюшка».
— Не одна только гордость! — пренебрежительно замѣтилъ воръ. — Гордись, пожалуй, — мнѣ какое дѣло до этого!… Другое, похуже гордости, есть.
— Что же, именно, другое? — настаивалъ я.
— Что! — разсердился воръ. — Злобы въ нихъ много, собачьей злости. Бросаются на людей зря, не разобравши дѣла…
Это опять было для меня новостью. Такой характеристики я никакъ не ожидалъ, и отнесъ ее опять таки на счетъ недоразумѣнія.
— Можетъ быть, со словъ черносотенныхъ агитаторовъ аттестуютъ, — пронеслось у меня въ умѣ.—Въ чайныхъ союза русскихъ людей наслушались рѣчей благочестивыхъ ораторовъ!
И я рѣшилъ выяснить это недоразумѣніе. И какъ путь къ такому выясненію, предпочелъ всему другому ссылку на фактъ, именно на свои сношенія съ петербургскими ворами.
— Въ Петербургѣ я слышалъ совсѣмъ другія отзывы, — началъ я.
- Отъ кого слышалъ? — угрюмо спросилъ воръ.
— Да отъ такихъ же воровъ, какъ и вы.
— Ну, не знаю… Можетъ быть, такъ только называютъ себя ворами…
— Нѣтъ, настоящіе, можно сказать, отъ рожденія воры.
— Что же они говорили?
Я разсказалъ всѣ подробности: и о разговорахъ въ тюрьмѣ и о совѣщаніи въ петербургской трущобѣ, напирая, главнымъ образомъ, на то, что соціалъ-демократы борятся противъ капиталистовъ, почему, собственно, компанія петербургскихъ воровъ и рѣшила присоединиться къ нимъ. Не былъ забытъ и эпизодъ съ часами, покорившій дядю Панкрата.
— А это когда было? — спросилъ воръ.
— Да ужъ побольше года назадъ, въ концѣ апрѣля 1905 года.
— А послѣ этого вы ихъ видѣли?
— Нѣтъ, не видѣлъ, не удалось.
— Ага! — крякнулъ воръ. — Вотъ въ этомъ то и штука — годъ назадъ это было. А какъ бы повидали вы ихъ сейчасъ, они бы вамъ совсѣмъ не то запѣли.
— Почему?
Въ это время къ намъ подошелъ и сѣлъ рядомъ съ нами взлохмаченный дѣтина, видимо только что возставшій отъ сна гдѣ-нибудь подъ лодкой.
— Вотъ, Анархистъ 3), господинъ интересуется очень соціалъ-демократами. Говоритъ: годъ назадъ петербургскіе воры очень ужъ обожали ихъ, — не отвѣчая мнѣ обратился къ нему воръ.
— Годъ назадъ? — почесалъ тотъ въ затылкѣ.-Что же, это очень даже можетъ быть. Это, выходитъ, прошлой весной было? — обратился онъ ко мнѣ.
— Да, прошлой весной.
Ну, это, пожалуй, не въ одномъ только Петербургѣ было. Я въ то время какъ разъ въ Москвѣ, въ Бутыркахъ былъ… Тоже не мало о нихъ разговоровъ было, особенно промежду молодыхъ… Были, которые совсѣмъ собирались съ воровскимъ ремесломъ покончить… Какъ же: «голодать, говорили, будемъ, а на воровство не пойдемъ, вмѣстѣ съ соціалъ-демократами будемъ… Какъ они, такъ и мы…»
— Вотъ, вотъ! — перебилъ его воръ. — Господинъ и про тѣхъ, петербургскихъ, тоже самое сказываетъ: книжками, газетами собирались торговать, и воровство на смарку.
— Про то же и я говорю: воровать чтобы ни-ни, хоть умри, а не моги, — и вмѣстѣ, чтобы съ соціалъ-демократами, въ одну линію.
— И много такихъ было? — поинтересовался я.
— А вотъ какъ! — торжественно поднялъ руку
Анархистъ. — Ежели взять молодежь зеленую, такъ почитай вся, цѣликомъ!..
— Время ужъ такое было! — вздохнулъ батюшка — довлѣетъ дневи злоба его.
— Время — это такъ! — согласился Анархистъ. — Ну, а на счетъ «злобы» ты, батька, ошибаешься! — обратился онъ къ попу, не понявъ его цитаты. — Злоба послѣ пришла, это уже осенью было, во время забастовки, такъ въ октябрѣ. Я тогда въ Москвѣ же былъ, только ужъ на волѣ. Весной то меня выслали по этапу сюда, а такъ къ Ильину дню я опять туда на машинѣ пріѣхалъ. Мѣсяца два, значитъ, всего то въ отсутствіи былъ, а можетъ быть, и всѣ десять недѣль. Такъ и тогда ужъ перемѣна была на этотъ счетъ не малая. Которые весной то собирались къ соціалъ-демократамъ, тутъ уже носы повѣсили.
— Почему же, собственно? — спросилъ я, чтобы подать реплику и расшевелить Анархиста, довольно таки вяло тянувшаго разсказъ.
— А потому, что они то всей душой къ соціалъ-демократамъ, а тѣ къ нимъ, какъ бы это повѣжливѣе сказать, не того… Мы, говоритъ, трудящійся народъ, своимъ трудомъ живемъ, а вы воры, послѣдніе люди!..
— Вотъ! И я тоже самое говорилъ! — обрадовался воръ. — Мы къ нимъ всей душой, а они всей. .
А тоже какъ было мы за нихъ!.. Они въ тюрьмѣ бунтъ затѣваютъ, и мы за ними… они голодовку объявляютъ, и мы хлѣбъ за окно выбрасываемъ. А они, опосля того: вы воры, послѣдніе люди, намъ съ вами не стать!..
— Ну, голодовка — это особь статья! — остановилъ его Анархистъ. — Это и намъ, ворамъ, было нужно. Тутъ мы не для нихъ, а для всѣхъ вообще арестантовъ, чтобы, значитъ, хотя сколько нибудь обращеніе человѣческое было. И на счетъ пищи то же, — чтобы поменьше воровали съ нашего арестантскаго пайка. А мы будемъ говорить на счетъ того, чтобы нашему брату вору вмѣстѣ съ соціалъ-демократами на одномъ, значитъ, дѣлѣ встать, одну линію тянуть!… Вотъ тутъ то и произошла заминка. Мы, значитъ, къ нимъ, а они: нѣтъ, ты сначала воровство оставь, да честной жизнью себя покажи, а потомъ и приходи, тогда и потолкуемъ… А пока — ходи отъ насъ дальше, отъ нашихъ воротъ крутой поворотъ.
— Но… вѣдь это только одна осторожность, — попробовалъ я возразить.
— Осторожность! Нѣтъ, тутъ не одна осторожность… Это мы все понимаемъ: нельзя такъ сразу: пришелъ человѣкъ съ вѣтру и сейчасъ ему — вотъ гдѣ наши самые главные вожаки живутъ, а вотъ тутъ браунинги или бомбы спрятаны!.. Очень даже хорошо понимаемъ, что этого нельзя. Такъ, вѣдь, и изъ полиціи переодѣтый шпіонъ придетъ, да: «хочу быть соціалъ-демократомъ, покажите, гдѣ у васъ браунинги и бомбы спрятаны!» — Очень даже хорошо понимаемъ, что такъ не бываетъ, — такъ мы, вѣдь, этого и не желали. Узнавай человѣка, смотри за нимъ, держи подальше отъ всякихъ тайностей, обезпечь себя всякими мѣрами, — на то ты и приставленъ; не свое дѣло дѣлаешь, а общественное, общее, — такъ, береги его значитъ… Ну, а только и людей отъ себя не гони, какъ паршивую собаку. Вотъ оно, въ чемъ сила то.
— То же и мы люди, — подтвердилъ воръ.
— И людей понимать можемъ! — продолжалъ Анархистъ. — Онъ тебѣ говоритъ: «покажи себя честной жизнью», — а того не понимаетъ, что къ нему люди затѣмъ и пришли, чтобы эту самую честную жизнь не зря проводить, доказать, значитъ… А какъ я ему докажу, ежели онъ меня на дѣлѣ не испытаетъ? Ну, вотъ, къ примѣру, съ вами мы на этой самой пристани… Видите вы, что я подъ лодкой день деньской кверху брюхомъ лежу или съ голодухи пойду вонъ къ тому толстопузому подрядчику, бревна ворочать, — какъ вы можете по этому обо мнѣ судить? Что я вамъ этимъ докажу? Что я честно ничего не дѣлаю или честно подрядчику за гривенникъ рубли въ карманъ кладу? Такъ, вѣдь, можетъ быть, я днемъ то бревна таскаю, а ночью замки взламываю. Откуда вы это узнаете? Какое же это, послѣ этого, испытаніе?
— Испытаніе, подумаешь! — прохрипѣла проститутка и сплюнула въ сторону — Всякій дьяволъ, да еще испытывать!
Помолчи, прекрасная дама! — Зыкнулъ на нее воръ. — Не твоего ума это дѣло. Твое дѣло съ свиньями въ корытѣ «ананасами рожу лимонить».
— Нѣтъ, ты на дѣлѣ меня испытывай, коли хочешь узнать! — продолжалъ Анархистъ. — Такъ меня поставь, чтобы сразу было видно съ какими такими намѣреніями я пришелъ.
— Подъ пулю или подъ штыкъ поставь или пошли на такое дѣло, что висѣлицей пахнетъ! — пояснилъ воръ. — Это будетъ испытаніе! Коли человѣкъ головы своей не жалѣетъ, такъ, значитъ, въ емъ полная рѣшимость, какъ есть, на все… И ему тогда ужъ довѣрять можешь.
— Мы эту механику то тоже хорошо понимаемъ, какъ человѣка испытать можно, — авторитетно кивнулъ головой Анархистъ, какъ бы одобряя этимъ поясненія вора. — Тоже и въ нашемъ дѣлѣ не безъ опаски, не сразу бросаемся на человѣка: вотъ, молъ, тебѣ полное довѣріе! А только, что касаемо соціалъ-демократовъ, такъ тутъ, опять таки говорю, не въ испытаніи дѣло. Совсѣмъ другое тутъ. За людей они насъ не считаютъ. Вы, вотъ, говорите: они противъ богатыхъ? — обратился онъ ко мнѣ.
— Да, конечно.
— А мы, какъ по вашему: за богачей что ли стоимъ?
— Думаю, что вамъ нѣтъ никакого резона за богатыхъ стоять.
— «Нѣтъ никакого резона!» — Это ты правду сказалъ! — перешелъ онъ на ты. — А только это нужно понять. А они этого то и не понимаютъ. Тутъ у нихъ въ этомъ самомъ мѣстѣ, какъ будто, винтика одного не хватаетъ. И они противъ богатыхъ, и мы этихъ толстопузыхъ въ полной мѣрѣ готовы на осинѣ повѣсить! Кажись бы намъ вмѣстѣ надо итти? А они противъ насъ…
Но гдѣ же противъ васъ то? До сихъ поръ, кажется, этого не было. Сколько я могъ понять васъ, соціалъ-демократы съ излишней недовѣрчивостью отнеслись къ вамъ, но не больше! — возразилъ я.