Учителя тутъ дѣйствуютъ, какъ разъ обратно, желательному. Въ души и умы своихъ учениковъ они вносятъ разлагающія начала и на почвѣ разложенія культивируютъ нужную имъ прежде всего податливость и сговорчивость на все. Вырабатывается, такимъ образомъ, готовность на всякій поступокъ, каковъ бы онъ ни былъ.
Но тутъ нужно сказать, что въ этой области съ аристократами крови успѣшно конкурируетъ тюремная «интеллигенція», роль которой выполняется шулерами, различными червонными валетами и пр. Эта категорія арестантовъ умственно стоитъ далеко выше тѣхъ, которыхъ мы здѣсь называемъ «аристократами крови». Тутъ не рѣдко случаются люди съ «настоящимъ» образованіемъ, вышедшіе изъ культурной среды.
Въ тюрьмѣ они рѣзко отличаются отъ остальной арестантской массы, не исключая и аристократовъ крови. Они, какъ болѣе обезпеченные, держатся особнякомъ, своимъ кружкомъ, если онъ есть.
Но это особнячество конечно, не полагаетъ непроходимыхъ границъ между тѣми и другими. Камера все же остается для всѣхъ одна, и разговоры между собой тюремныхъ «интеллигентовъ» не проходятъ мимо ушей всѣхъ остальныхъ. А при такихъ условіяхъ свой, кружковый разговоръ, почти всегда, неминуемо переходитъ въ общій. Тюремные «интеллигенты» просвѣщаютъ тюремную молодежь уже въ другой области.
Если «аристократы крови» просвѣщаютъ ее въ области техники кражи всѣхъ родовъ и видовъ, то тюремная интеллигенція живописуетъ изъ области шулерства, многоженства (въ цѣляхъ, конечно, полученія приданаго за каждой женой), подлоговъ, сутенерства и пр. и т. д.
Проводя грубую черту между учителями той и другой категоріи, можно сказать, что одни спеціализировались въ области чисто уголовнаго права, а другіе изучили всѣ лазейки гражданскаго права, черезъ ко-
торыя безпрепятственно и безопасно можно пролѣзть къ любой уголовщинѣ.
Получается, такимъ образомъ, достаточно широкая программа преподаванія юридическихъ наукъ.
И преподаются эти науки не сухо и безжизненно, какъ это дѣлается въ университетахъ.
Нѣтъ, всякое законоположеніе иллюстрируется тѣми практическими послѣдствіями, которые вытекаютъ изъ его примѣненія въ различныхъ случаяхъ жизни. Тюремный лекторъ обыкновенно живописуетъ: Скажемъ теперь — законы о женитьбѣ. Всѣ они на твоей сторонѣ, коли ты мужчина съ понятіемъ. Женился ты, и жена вся твоя, со всѣми потрохами. Хочешь ты у нея приданое отнять — можешь, хотя бы оно и было въ самомъ государственномъ банкѣ… Сама отдастъ… Нужно только съ понятіемъ взяться за нее. И все чтобы было по закону. Бить законъ не велитъ — не тронь! Пальцемъ не тронь. Иначе она можетъ отдѣльный видъ выхлопотать, и тогда, ты къ ней не подступишься…
— Бить — ни-ни, нельзя, коли навѣрняка хочешь взять. Ну, а все остальное можешь. Замѣчай, что она не любитъ, что ей не понутру — это и дѣлай, пока не отдастъ всѣ деньги. А деньги отдала, и канитель кончена. Поѣзжай въ другой городъ, объявляйся бариномъ: «на свой, молъ, капиталъ живемъ, сами себѣ удовольствіе доставляемъ», — и другую такую же дуру ищи! Да не бросайся на всякую сотню, а выбирай съ хорошимъ капиталомъ, чтобы было изъ-за чего «городъ портить». Вѣдь ужъ разъ ты въ какомъ городѣ женился, то въ другой разъ въ томъ же городѣ не женишься…
Это отрывокъ изъ лекціи о многоженствѣ. Отрывокъ сокращенный, такъ какъ не содержитъ въ себѣ конкретныхъ указаній тѣхъ способовъ, какими нужно изводить жену, чтобы добиться врученія приданаго. Тюремные лекторы это мѣсто лекціи иллюстрируютъ картинами собственнаго житія съ женами, не желавшими отдавать приданаго…
Эти картины сами по себѣ могли бы составить цѣлую книгу и не безынтересную въ смыслѣ обрисованія положенія женщины, но къ нашей цѣли это никакъ не относится, и мы ихъ опускаемъ.
Для насъ важно установить тотъ путь, по которому тюремная «интеллигенція» ведетъ темную тюремную массу. Это мы и постараемся выяснить въ слѣдующей главѣ.
ГЛАВА IV
— Настоящій арестантъ ничего не признаетъ, ему все «трынъ трава»! — говоритъ обычно главарь камеры или тюрьмы, претендующій на званіе идеальнаго арестанта.
Все*—трынъ трава. — Это значитъ, что человѣка ничто не останавливаетъ на пути къ его цѣлямъ. Что бы ни встрѣтилось на его пути, онъ взмахнулъ косой рѣшимости, и всякія препятствія пали… Въ воздухѣ проносится только характерный звукъ отъ соприкосновенія косы съ травой: «тр — нъ!» Никакого впечатлѣнія, никакого воздѣйствія, хотя бы падали самыя священныя преграды.
— Тры-н-нъ!
И онъ, идеальный арестантъ, идетъ дальше, и столь же рѣшительно и легко «рѣжетъ» слѣдующія препятствія:
Религія, мораль, гуманность, традиціи, предразсудки, — все одинаково презирается, одинаково ниспровергается, какъ досадное препятствіе, мѣшающее человѣку жить, какъ онъ хочетъ.
Человѣкомъ руководятъ и надъ нимъ властвуютъ только его собственныя желанія. Ничто и никто больше.
А отсюда, и его поступки и вообще поведеніе по отношенію къ другимъ въ свою очередь зависятъ отъ качества его желаній.
Явилось желаніе совершить геройскій поступокъ— и предъ вами герой. Пожелалась гнусность, и вы съ удивленіемъ ставите себѣ вопросъ: гдѣ граница человѣческой испорченности?
И съ печалью въ сердцѣ сознаете, что нѣтъ никакой границы.
Человѣчество, въ лицѣ отдѣльныхъ своихъ представителей, давно перешло всякія границы и въ сторону геройской самоотверженности и въ сторону гнусностей всѣхъ разрядовъ.
И, если хотите, не тюремные интеллигенты тутъ виноваты и не они стоятъ въ авангардѣ движенія по пути гнусностей. Цивилизація, насаждаемая капитализмомъ, вообще ведетъ человѣчество чрезъ гнусности. Для темной массы это первый этапъ, съ этого она начинаетъ свою эмансипацію.
Оглянитесь, хотя бы, на развитіе капитализма у насъ. Каковъ былъ его первый этапъ, какъ цивилизатора?
На этомъ первомъ этапѣ мы видѣли отвратительный типъ фабричнаго: пьянаго развратника, сквернословящаго подъ гармошку…
И только потомъ, много лѣтъ спустя, та же фабрика стала давать соціализмъ. Но этотъ послѣдній выступаетъ, какъ врагъ капитализма, какъ врагъ тѣхъ гнусностей и мерзостей, которыя внесла къ намъ капиталистическая цивилизація.
Можно ли поставить капитализму въ заслугу и этотъ второй результатъ?
Но мы оставимъ это въ сторонѣ. Для насъ достаточно одного указанія на фактъ, изъ котораго явствуетъ, что всякое ниспроверженіе въ душѣ человѣка пережитковъ морали, традицій и предразсудковъ ставитъ его прежде всего предъ лицомъ гнусностей и мерзостей.
Темный умъ на порогѣ эмансипаціи сначала усваиваетъ ту истину, что старые боги не суть боги, а просто идолы, которымъ онъ поклонялся по своему невѣжеству. А отсюда, и всякія статуты поверженныхъ боговъ подлежатъ уничтоженію, полному и окончательному, безъ остатка.
Все сваливается въ одну кучу и сжигается на кострѣ мести за былыя заблужденія. Именно мести! Вы видите передъ собой не простое отрицаніе или непризнаніе былыхъ авторитетовъ, а демонстративное, какъ бы съ оттѣнкомъ мстительности къ своему же прошлому въ его цѣломъ.
И эта мстительность какъ бы пропитываетъ всю жизнь только что эмансипированнаго индивидуума.
Онъ ѣстъ въ пятницу молоко и въ это время думаетъ:
— А что, взялъ?!
Хулиганитъ на улицѣ и въ глубинѣ души опять посылаетъ вызовъ:
— Это, вѣдь, не старыя времена, когда мы были дураками! Теперь мы понимаемъ очень даже хорошо, что ничего такого нѣтъ.
Развратничаетъ, и новый протестъ:
— Нѣтъ, насъ теперь седьмой то заповѣдью не запугаешь! Очень даже хорошо теперь понимаемъ всѣ эти бабьи сказки-то!
И конечно не эмансипація и даже не самъ эмансипированный тутъ виноватъ, такъ какъ не имъ было создано смѣшеніе понятій въ одну кучу. Объ этомъ постарались оффиціальные хранители традиціонной нравственности.
Они съ дѣтства ставили предъ нимъ рядъ запрещеній, въ которомъ на одномъ уровнѣ стояли:
— Не убій, не укради, чти отца, не прелюбодѣйствуй, не пьянствуй, не ѣшь въ пятницу и среду молока, не прекословь начальству, не садись за столъ, не помолясь богу, не входи въ избу въ шапкѣ и пр. и т. д.
Мало того, что все это ставилось на одну доску, — всѣ запрещенія прикрывались однимъ авторитетомъ, подкрѣплялись одной угрозой;
— Богъ накажетъ: за молоко будешь лизать горячую сковороду, а за воровство дадутъ тебѣ въ руки угли неугасимые.
Выходитъ, что поѣсть молока — значитъ совершить такой же тяжкій грѣхъ, какъ и украсть. Наказаніе и за то и за другое полагается одинаково жестокое. Пожалуй даже держать въ рукахъ угли неугасимые предпочтительнѣе, чѣмъ лизать сковороду.
А отсюда, разъ авторитетъ поверженъ, слѣдовательно одинаково не существуютъ ни угли неугасимые, ни раскаленная сковорода.
Все на смарку.
Все также глупо и безсмысленно, какъ безсмысленно отказываться въ пятницу отъ молока, когда оно есть.
Темная масса, эмансипированная отъ старыхъ авторитетовъ, такъ и говоритъ:
— Это намъ все единственно, что въ пятницу не поѣсть молока.
И всего чаще этотъ шаблонъ прикладывается къ сношеніямъ съ женщиной, въ особенности съ женой. Изтиранить и даже убить жену, все равно, что:
— Не поѣсть три пятницы молока!
Тутъ, конечно, играетъ роль, и значительную, всосавшійся въ кровь и плоть пережитокъ отношеній къ женщинѣ, какъ къ рабѣ. Но все же фактъ сопоставленія убійства человѣка съ преступнымъ принятіемъ въ пищу молока въ пятницу остается на лицо.
Ѣсть молоко и убивать одинаково воспрещается и однимъ и тѣмъ же авторитетомъ. А нѣтъ авторитета, нѣтъ и грѣха ни въ молокѣ, ни въ убійствѣ.
И то и другое дѣлай въ мѣру своихъ силъ и твердости воли.
Именно на эту точку зрѣнія и становятся тюремные вожаки молодежи:
— Бога нѣтъ, и ничего нѣтъ: ни грѣха, ни нравственности. Все можно, что человѣкъ въ силахъ сдѣлать.
А Бога ниспровергнуть не трудно. Богъ вообще держится не въ умахъ, а въ настроеніи извѣстнаго круга людей. Перенеси человѣка (въ молодости) въ другую среду, съ другимъ настроеніемъ, и онъ пропитается имъ и пойдетъ въ своемъ настроеніи съ другими.