Когда Родион помылся. Груня сдернула с плеча мягкое мохнатое полотенце и, протягивая Родиону, сказала:
— Родя… ты не сердишься, что я мальчика без тебя усыновила?.. В письмах ты насчет этого как-то отмалчивался…
— Нет, нет, с чего ты взяла? — он качнулся к ней, окунул в полотенце лицо, потом выпрямился и, растерянно улыбаясь, пожал плечами. — Знаешь, непривычно как-то… своих детей не было, а тут уже вон какой сын… Сколько ему?
— Да через годик в школу пойдет, — тихо ответила Груня и, гладя прохладную руку мужа, досказала горячим шепотком: — Ничего… ты полюбишь его! Он хороший… Прямо родной стал!..
— Роднее меня?
— Какой ты чудной, Родя!.. — Груня негромко рассмеялась. — Разве такое сравнивают?
— Да я шучу, шучу. Идем, ждут нас!
В избе он прошел к зеркалу, расчесал влажные волосы, уложил на лбу темную подковку чуба.
Странное чувство связывало его. Ему казалось, что все собравшиеся в избе ждут от него чего-то необыкновенного: то ли рассказов о военных делах, о виденном и слышанном, о наградах, полученных им, то ли того, что сам он должен был каким-то незнаемым еще мастерством и уменьем поразить всех. Он и не подозревал, что это чувство толкнуло его к чемодану с подарками.
Родион подал матери черную шелковую шаль, засеянную по краям красными гвоздиками, и шаль пошла гулять по рукам; вынул отцу шоколадного цвета пиджак, кремовую рубашку с черной бабочкой.
— Бантик — это ты мне зря! — Терентий крякнул от удивления. — Буду я в нем вроде на бобика походить или официанта в ресторане!
Гости рассмеялись, а Родион притянул к себе Зорьку, повесил ему на шею ящичек фотоаппарата, потом накинул на Грунины плечи полыхающую жаркими цветами косынку, ссыпал в пригоршни гремящую связку монист. Они плескались в руках, как зеленая вода, под цвет Груниных глаз, вызывая восхищение и зависть девушек.
Родион не замечал, что с него, полуоткрыв рот, не спускал лучистых влюбленных глаз Павлик. Изредка, не в силах сдержать восхищения, мальчик победно оглядывал всех. «Смотрите, смотрите, какой у меня папка! Сколько у него всяких красивых вещей! Вот он какой, мой папка!»
Наконец Родион заметил его, и теплая кровь окрасила его щеки. Да как же он забыл о приемном сыне?
Он порылся на дне чемодана, вытащил коробку цветных карандашей и тетрадь для рисования.
Конечно, это было самое лучшее из того, что он привез, и это лучшее отец дарил ему, Павлику!
Павлик поцеловал его, и Родион, ласково потрепал мальчугана по плечу, сел за стол, плотно окруженный гостями.
— С возвращением тебя, Родион Терентьич! — клюнул в Родионову рюмку своей рюмкой дед Харитон. — Порастрясли немцу душу! Будет в следующий раз знать, да и другим накажет. Верно ай нет?
— Спасибо, дедушка, — сказал Родион. — В самую точку угадал!
Вслушиваясь в шумливый говорок и нежный перезвон рюмок, он достал из кармана серебряный портсигар, надавил сбоку перламутровую кнопку. Портсигар мягко раскрылся, сверкнув набором ослепительно белых, с золотым ободком папирос. Здесь же, в металлическом кармашке, лежала синяя прозрачная зажигалка.
Закурив, Родион щелкнул крышкой портсигара и хотел было спрятать его в карман, ко несколько рук потянулось к портсигару. Он положил его на блюдечко — и сразу же за столом наступила неловкая тишина: на верхней крышке портсигара, вырезанная из смугло-желтой кости, запрокинув руки за голову, навзничь лежала маленькая голая женщина.
— Какие срамцы! — прервал молчание дед Харитон я сплюнул. — Ну, что за бесстыжий народ за границей этой самой! Убери ты эту срамоту, Родион Терентьич.
Груня сидела, опустив голову, будто вся в огне.
Покраснев, Родион протянул руку и, точно обжигаясь о серебряную безделушку, досадливо сунул ее в карман. Долго еще не мог он смотреть в глаза сидящим за столом женщинам. И поэтому шумно и, как показалось Груне, неестественно оживился, когда послышались за окном голоса, певучие переборы гармони, смех. В сенях застучали каблуки, дверь распахнулась, и в избу, посмеиваясь, подталкивая друг друга, вбежали Фрося, Иринка, Кланя, Ваня Яркин. За ними толпился еще целый табунок парней и девушек.
— С приездом тебя, Васильцов! — Яркин первым подошел к выбравшемуся из-за стола Родиону. — Приветствую тебя от всей нашей организации, — он замялся, водворяя указательным пальцем горбылек очков на свое место, и смущенно добавил — Будь здоров! Вот теперь работаем! А?
Родион обнял Ваню, и, улыбаясь, они похлопали друг друга по плечам.
Оглядывая смеющихся гостей, Родион чувствовал себя уже свободнее, отрешаясь от сковывавшей его неловкости.
— Гришу не встречал там? — картавя, спросила, подсаживаясь к нему, Иринка. — Я вон поехала на войну, чтоб повидаться с ним, а не довелось…
— Мы сразу разъехались в разные стороны, — ответил Родион, — а разве он не пишет тебе?
— Писал, что в госпитале лечится, а теперь… Я беспокоюсь, не случилось ли чего?
— А ты не думай. Приедет…
— Легко тебе, — с наивной завистью сказала Иринка и замолчала.
Напротив Родиона сидела Кланя, худое лицо ее с резко проступившими скулами поразило его.
«Как она постарела!» — подумал он и потянулся было к девушке, но Груня, перехватив взгляд мужа, стиснула под столом его руку.
— Не надо… — тихо, почти одним движением губ сказала она.
Гости разошлись под вечер. Накинув стеганку, Груня вышла проводить подружек за ворота.
С гор тянуло теплым ветром, клубились над распадком серые облака.
— Земля уж зеленую рубашку одевает, — дед Харитон вздохнул. — Приезжал бы и наш, что ли…
— Не бойтесь, батенька, мимо дома не проедет, — Фрося взяла старика под руку, — лучше вот одевайтесь потеплее. Ишь, разгорелись, шубка нараспашку…
— А мне теперь, невестушка, все нипочем, — куражился для виду дед Харитон. — Никакая хворь меня не возьмет, я вроде проспиртованный скрозь стал!.. Сколько я ее, милушка, за всю жизнь-то наглушил! Не меньше, гляди, цистерны, что в МТС с горючим приходит!..
Посмеиваясь, девушки подхватили старика под руки и пошли серединой улицы.
Груня постояла за воротами, глядя в наполненную сумерками даль, и побежала в избу.
Непривычная робость сковывала ее. Она нерешительно распахнула створки дверей и, чуть подавшись назад, прикрыла их спиной.
Родион стоял у этажерки, перелистывая книгу. Услышав скрип двери, он круто обернулся. Лицо его сняло.
— Где ты так долго? — улыбаясь, спросил он.
— А что, уже соскучился?
Она не могла перевести дыхание, так сильно колотилось сердце.
— Я еще от прежней тоски не излечился, — сказал Родион, шагнул к ней, обнял, и она замерла, все еще не расставаясь с недавней робостью.
— Грунь, это ты читаешь «Основы земледелия» Внльямса?
— Ну, а то кто же?
— И звено свое по-прежнему ведешь?
— Веду.
— И хату-лабораторию?
Она кивнула. Глаза Родиона излучали свет, мягкий, радостный. Этот ласковый свет словно обволакивал сердце. Родион бережно прислонил Грунину голову к груди, нашел губами ее губы, и Груне показалось, что она куда-то падает, падает…
— Ишь, ты какая у меня! — точно выпив освежающий глоток воды, с легким вздохом проговорил Родион.
— Что, не по нраву?
— Я хочу сказать; лучше мне никого не надо!
Она глядела на мужа с тихим обожанием, каждое слово Родиона звучало для нее музыкой, душа ее, словно иссохшая земля, просила благодатного, долгожданного ливня ласки и могла пить его без конца. Глаза Родиона потемнели от нежности, горели румянцем щеки. Каким все было памятным и родным на этом обветренном скуластом лице: и серые, широко посаженные глаза, и черный, точно просмоленный чуб над матово-светлым лбом, и нежная ямочка на подбородке.
— Знаешь что, Родя, — тихо начала Груня и, потупив голову, стала крутить металлическую пуговицу на его гимнастерке, — спрячь ты куда-нибудь подальше этот портсигар, а?
— Ладно, — усмехаясь, сказал Родион, узнавая в Груне прежнюю застенчивую девушку и радуясь ее чистоте и нетронутости. — Если хочешь, можешь его совсем выбросить, мне не жалко. — Он бережно, словно маленькую девочку, погладил ее по каштановой косе. — Только отпусти мою пуговицу, а то вывернешь ее с корнем…
Груня тихо рассмеялась и снова прислонилась щекой к груди Родиона, будто хотела послушать, как стучит его сердце.
За окном поскрипывала на весеннем ветру береза, застенчиво поглядывал сквозь ее голые ветки молодой месяц.
— Неужели ты вернулся, Родя?
— У меня тоже все изныло, пока дождался своей очереди, — зашептал Родион. — Хоть бы, думаю, одним глазом взглянуть: как она там?.. Ну, ничего, теперь мы заживем. — Он помолчал и неожиданно поинтересовался: — В газетах о тебе пишут?
— О нашем звене? Сколько раз писали… А что?
Родион загадочно улыбнулся:
— Мне, наверно, до тебя не дотянуться, высоко ты поднялась…
— Что ты, Родя! — Груня легко отстранилась от Родиона и пытливо взглянула на него: шутит он или говорит всерьез. — Это ты далеко от меня шагнул!.. В разных странах побывал, насмотрелся всего!.. А наше дело известно: полюби его только — и оно само в руки пойдет!.. А если чего непонятно, книжек вон сколько или к агроному…
— Да-а, ты сейчас пойдешь в гору, — протянул Родион, и снова губы его потревожила загадочная улыбка.
Он присел на корточки перед чемоданом, порылся там и достал газету.
— Вот на станции достал… Еле выпросил у одного колхозника…
— А что это?
— Указ о присвоении Героя Труда за высокие урожаи. Читала?
— По радио вчера передавали, а в газете еще не видела. — Груня присела на диванчик и развернула на коленях хрустящий лист. — У нас вчера митинг был по этому случаю…
Пока Груня читала, Родион ждал, то присаживаясь на краешек дивана, а заглядывая в газету, то вновь вставая и порывисто расхаживая по горенке.
— Раз такое дело, я тоже решил хлеборобом заделаться. — Он помедлил, как бы проверяя впечатление, которое произвели его слова, и добавил с мягкой усмешкой: — Как ты думаешь, сумею я повести звено? На фронте я однажды батальон водил!