Пожимая руки односельчан, отвечая на приветливые кивки, Родион пробрался в дальний сумеречный угол.
«Что же так тянут, долго не начинают?» — подтачиваемый нетерпением, подумал он и вздрогнул, услышав дружный всплеск голосов.
В нарядной зашумели, задвигались. К столу, застланному куском красной материи, гуськом шли Краснопёров, Гордей Ильич Чучаев, Ваня Яркин, Груня.
«А почему она с ними?» — подумал Родион. — Ах, да! Как это он забыл, что Груня — член правления? В глубине души он надеялся, что Груня и Соловейко не придут в нарядную. Ему и без того будет не легко здесь.
Шум шел на убыль. Краснопёров постучал карандашом о звонкую крышку стеклянного графина и, гладя свои жидкие волосы, поднялся у стола, спокойно и внимательно оглядывая людей.
— Сейчас время, — он взглянул на ручные часы, — без двух минут шесть… Какая явка?
— Нет четырех человек по уважительной причине! — ответил чей-то звонкий голос.
— Хорошо. Тогда начнем. — Краснопёров слегка подался вперед, уперся обеими руками в крышку стола. — Завтра, товарищи колхозники, мы выступаем в луга: травы хорошие, работать, конечно, будем, как у нас заведено. Убраться с сенокосом радо поскорее, чтобы страда на пятки не наступала. Сегодня пусть каждый приготовится, проверит все, чтоб потом ни на кого не кивать, если какие неполадки будут. Каждый сам за себя отвечает и за всех в своей бригаде. Для укрепления дисциплины правление решило предложить поставить во главе первой бригады Матвея Харитоновича Русанова. Думаю, что возражать не будете?..
Словно ветер прошел по рядам: прошелестели аплодисменты.
В переднем ряду встал Матвей Русанов, смущенный и красный: лист бумаги вздрагивал в его сильных, коричневых от загара руках.
«Быстро пошел в гору», — подумал Родион, но не испытал недавней неприязни к товарищу.
— Я сейчас зачитаю список своей бригады, — сказал Матвей и хрипловатым от волнения голосом стал выкрикивать одну фамилию за другой.
Услышав в конце списка свое имя, Родион покраснел в опустил голову к коленям.
— Наряд у нас такой, — громко окончил Русанов, — будем нынче до последнего винтика выверять, чтоб завтра чуть свет в луга выступить! — И, помолчав. Матвей для вящей убедительности поинтересовался: — Все слыхали, кто числится в моей бригаде?
Родион поднял голову.
— Все, — вздохнул зал.
Русанов сел, вытирая белым платком вспотевший лоб.
— У кого есть какие вопросы? — спросил Краснопёров.
Все молчали. Но через минуту, смущенно пожимая плечами, снова привстал Матвей Русанов:
— Мне вот надо выяснить… Как быть с одним членом нашей бригады — Родионом Васильцовым? На работу он больше месяца как не ходит, говорят, даже уехал куда-то… Как его, мертвой душой считать, что ли?
В лицо Родиону плеснула жаркая кровь. Багровея, с трудом отрываясь от лавки, он встал.
— Я пришел, — глухо, точно в кулак, сказал он. Матвей живо обернулся, и они мгновение в упор смотрели друг на друга.
Родион отвел взгляд.
— Ну, тогда все ясно, у меня больше вопросов нету, — сказал Русанов и сел.
В нарядной повисла неловкая тишина. Родиону казалось, что она разбухает, ширится; шумело в ушах.
— У меня будет вопрос. — Гордей Ильич поднялся за столом, плечистый, в защитного цвета гимнастерке, с двумя рядами орденских планок на груди. — Давай-ка, Васильцов, сюда, поближе к свету… Ведь мы ровно и не виделись еще с тобой.
Сцепив за спиной руки, нагнув голову, ощущая гулкие удары крови в висках, Родион прошел к столу, за которым сидели члены правления. Ему казалось, что пол поплыл под ногами.
— Ну что ж, здравствуй, лейтенант, — сказал Чучаев.
— Здравствуйте, Гордей Ильич. — Родион поднял глаза на парторга и тут же снова опустил.
— Приезжаю в колхоз, спрашиваю: «А где же наш Родион Васильцов?» — удивленно и чуть насмешливо продолжал Чучаев. — И все молчат, ровно стыдятся сказать, куда ты скрылся… Отец мнется, жена говорит: «Не знаю». Колхозники месяц в глаза не видели. Что, думаю, за напасть такая? Воевал парень, слышно было, крепко, а тут… Неужели его на легкую жизнь потянуло? Объясни нам… что случилось? Где ты отсиживался, а?
— Известно где, — неопределенно протянул Родион. Казалось, он только один слышал свой голос.
— Слыхал я, ты уезжал… Что, колхоз тебя в командировку послал?
— Нет, просто сам взял и поехал…
— Значит, самовольно?
— Да.
Родион чувствовал на себе десятки внимательных, стерегущих каждое его движение глаз и стоял, как связанный.
— Ты продолжаешь считать себя членом нашего колхоза?
— Считаю, — язык во рту Родиона словно распух и не повиновался ему.
— А устав артели и наши внутренние порядки ты знаешь?
— Знаю… — Родион поднял голову, посмотрел в угол и точно ожегся: на него сурово и непримиримо глядела Наташа Соловейко; он отвел глаза в сторону и наткнулся па испытующий взгляд Григория Черемисина, и куда бы ни поворачивался, всюду встречал острые, выжидающие чего-то глаза. Вздохнув, он стал смотреть па потолок.
— Ну что ж, пускай народ решает, как быть с тобой, — жестоковато проговорил Гордей и опустился на свое место. — Давай, Кузьма Данилыч, веди нарядную.
— У кого какие будут предложения?
После короткого затишья кто-то задорно крикнул:
— Оштрафовать на десяток трудодней!
Родион готов был лишиться всех заработанных в посевную трудодней, лишь бы поскорее кончилась эта пытка. Возле стола, словно нахохлившись, сидел дед Харитон, лопухом приставив к уху широкую ладонь. Старику, видно, стало жалко парня, он, покашливая, поднялся с лавки и, переглядываясь с колхозниками, как бы ища у всех поддержки, сипловато сказал:
— А, может, он, ребята… того, как это самое Ванюшка Яркин сказывает, перестроится, а?
В нарядной грохнул хохот, будто вытряхнули мешок гороху и отдельные звонкие горошины, подпрыгивая, катились в дальние углы.
И, словно в ответ Харитону, раздались с разных сторон напористые голоса:
— Прости его, а он опять сорвется!
— Наверно, хочет в больших начальниках ходить, должности ему подходящей у нас нету!..
— Может, ему курорт требуется? Тогда ясно дело — без промедления выхлопотать путевку!
— Пусть он сам скажет, что он о себе думает!
Зная, что ничем не сможет оправдаться, Родион молча принимал удары, но когда услышал о курорте, не выдержал.
— Да вы что на меня набросились? — крикнул он, задыхаясь от обиды и злости. — Разве я от черной работы бегал?.. Вы что это, а? Да я сроду… — К ужасу своему, он вдруг почувствовал, как слезная спазма сжала ему горло, и замолчал.
— А ты, Родион, не ершись, не хорохорься! — услышал он гневный голос отца. — Слушай, что народ сказывает, да спасибо говори…
Опять повисла невыносимая, томительная тишина, и Родион обрадовался, когда снова встал Гордей Ильич и примирительно заговорил:
— Вот, Родион Терентьевич, люби критику, как мать родную. И не серчай на правду, как бы она ни была тяжела и горька. Не будешь за людей держаться и к народу прислушиваться, будешь умнее всех себя считать — засохнешь. И народ тогда выдернет тебя, как сорную траву!.. — Гордей передохнул, оглядывая притихших в зале людей, задумчиво покрутил седой ус. — Беда твоя, Родион, видимо, в том, что ты только к самому себе прислушивался, а на людей внимания не обращал. Ну, а известно, кто думает прожить наособицу или, допустим, веру в народ потеряет, такой человек завсегда голяком останется.
— Истинную правду сказываешь! — снова вскинулся дед Харитон и замигал молочными своими ресницами, закачался на сухих ногах, как скрипучее дерево под ветром. — Возьми хоть нашего Николая, внука моего… Я его, может, на тыщу лет старше, а к разуму его молодому все равно прислушиваюсь. Башковит, паря!.. Всю политику скрозь, как на пальцах, разложит и чем дышит Америка, и кто ей подпевает, и за какую, мол, подачку… и все такое прочее. Ну, а Родион Терентьич, я так скажу, он от хорошего дерева ветка, должен почувствовать!.. А хорошего человека прощать надо… Родион стоял с понурым, скорбным лицом, уже потеряв всякую надежду, что его простят.
Деда Харитона сменил Краснопёров, и по тому, как он выжал на свои полные губы скупую улыбку в сладко сощурился, все поняли, что он придумал что-то особенное.
— У меня такое предложение… По всему видно, товарищ Васильцов трудоднями колхозными не очень дорожит, ну, гак и пускай он после поездки еще недельку отдохнет, а уж потом и на работу выйдет…
По рядам забурлил оживленный говор.
— Толковое предложение, — сказал Гордей Ильич и переглянулся с председателем. — Голосуй, Кузьма Данилыч!
— Ради насмешки, что ли, такое придумали? — тихо, сквозь зубы выдавил Родион. — Я ведь не маленький, и людей забавлять нечего. Уж наказывать, так наказывайте, а это что?
— Ничего, и этого с тебя хватит, — спокойно сказал Гордеи Ильич.
Проголосовали, и словно все сразу забыли о Родионе. Бригады, получив задание, быстро расходились, и не успел Родион прийти в себя, как уже стоял один посреди опустевшего зала.
Тихой, бесшумной поступью вошла уборщица, и Родион вздрогнул, неожиданно увидя ее перед собой.
— Ты чего тут нахохлился, парень? — спросила она и, не дожидаясь ответа, ворчливо добавила: — Иди, что ль, догоняй всех, а то я тут буду сор выметать. — И, размахивая веником, прошла между скамьями.
Хлопнув дверью, Родион выскочил на крыльцо. Голова болела, точно стиснутая железным обручем, во рту было сухо.
«Куда же теперь?» — и оттого, что никуда не надо было спешить, ничего не надо было делать, оттого, что никто нигде не ожидал его, Родиону стало не по себе.
«Пойду завалюсь спать, быстрее день пролетит, — решил он. — Раз дали отдых, буду пользоваться им».
Он забрался на сеновал, упал в душный ворох сена, закрыл глаза. Пролежав так час, другой, понял, что напрасно старается обмануть себя. Кто бы мог заснуть после такой взбучки? Он пытался не думать о том, что слышал в нарядной, но стоило сказать себе: «Довольно, выбрось все из головы», — как он еще лихорадочнее начинал вспоминать каждую мелочь, злее, неотступнее распалялось воображение. Конечно, односельчане пробрали бы его еще сильнее, если бы не щадили отца и Груню. Говори спасибо им, что люди отнеслись к тебе снисходительно!