От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое — страница 103 из 261

Точно в назначенное время паровоз с несколькими вагонами подошел к платформе. Мы направились к тому вагону, в котором находился И. В. Сталин. Он вышел из вагона. Одет он был в свой обычный серый китель (хотя уже имел звание генералиссимуса), тепло поздоровался с нами».

Жуков тоже встречал Сталина около вагона. «Он был в хорошем расположении духа и, поздоровавшись, сказал:

– Чувствуется, наши войска со вкусом поработали над Берлином. Проездом я видел лишь десяток уцелевших домов.

А затем добавил:

– Так будет и впредь со всеми любителями военных авантюр.

Затем Сталин подошел к группе встречавших и поздоровался коротким поднятием руки, как он всегда это делал, здороваясь с теми, кому не подавал руки. Окинув взглядом привокзальную площадь, медленно сел в машину, а затем, вновь открыв дверцу, пригласил меня сесть рядом».

Сталина и Молотова привезли в отведенный им особняк. «И. В. Сталин обошел отведенную ему виллу и спросил, кому она принадлежала раньше. Ему ответили, что это вилла генерала Людендорфа. И. В. Сталин не любил излишеств в обстановке. После обхода помещений он попросил убрать ковры, лишнюю мебель», – замечал Жуков.

Дэвис хлопотал о встрече Сталина и Трумэна уже вечером 16-го. Советский лидер согласился, но заупрямился президент. Когда поздно вечером Трумэн поменял свое мнение, не захотел встречаться уже Сталин.

Предварительный проговор повестки конференции произошел в ходе встречи Молотова с Иденом в 18.00. Иден был настроен оптимистически.

– Консерваторы, наверное, надеются получить большинство в две трети голосов, – поинтересовался Молотов.

– Консерваторы были бы довольны получить перевес в сто голосов.

Собеседники явно не годились в Кассандры британской внутренней политики.

– Разрушения в Берлине колоссальные, никто до войны не мог себе представить, что так может быть разрушен большой город, – сказал нарком. – Однако немцы это заслужили.

– Согласен, – произнес Иден. – В начале войны Геринг любил посмеиваться над разрушениями английских городов.

– Геринг вел себя в начале войны очень хвастливо, но потом замолчал, не унимался лишь Геббельс, – заметил Молотов.

Договорились провести первое заседание на следующий день в пять вечера и взять за основу тот порядок, который был принят в Ялте. Молотов предложил советский список вопросов, который не вызвал возражений, Иден – английский. Молотов пожаловался на активность в Лондоне эмигрантского польского правительства Арцишевского уже после того, как Лондон признал правительство в Варшаве. Иден в ответ обрушился на Тито, который не выполнял соглашение о создании коалиционного правительства. Затем британский министр заговорил о жалобах турок, заставив Молотова пуститься в пространные объяснения:

– В 1921 году турки воспользовались слабостью советского государства и отняли у него часть Советской Армении. Армяне в Советском Союзе чувствуют себя обиженными. В силу этих причин мы и подняли вопрос о возвращении законно принадлежащих СССР территорий. Что касается вопроса о проливах, то советское правительство давно уже говорит о том, что Конвенция Монтре его не устраивает.

Идена эти аргументы не убедили.


Главным «именинником» в тот вечер был Трумэн. Он дождался того, ради чего откладывал открытие конференции союзников на середину июля. Произошло событие, изменившее мир, пожалуй, сильнее, чем сама Потсдамская конференция. В пустыне Аламогордо в штате Нью-Мексико утром по местному времени Соединенные Штаты взрывали ядерную бомбу.

Место для первого ядерного испытания Оппенгеймер подбирал еще весной 1944 года. Тогда он трое суток проболтался в военном грузовике по пустынным просторам на юге штата Нью-Мексико в компании гарвардского физика-экспериментатора Кеннета Бейнбриджа и нескольких армейских офицеров во главе с начальником службы безопасности Лос-Аламоса капитаном Пиром де Сильва. Ночью спали в кузове, опасаясь гремучих змей. Окончательное слово осталось за Бейнбриджем, который и выбрал участок в 96 км северо-западнее Аламогордо. Мексиканцы называли эту пустыню «Хорнада дель муэрто» – «Смертельный маршрут». Военные разметили квадрат 29 на 38 км и изгнали из него всех фермеров, благо их было немного. И начали строить полевую лабораторию и бункеры для наблюдения за испытанием.

За два дня до испытания Оппенгеймер, Буш, Конант и другие официальные лица прилетели в Альбукерке, где поселились в отеле «Хилтон».

Ближе к вечеру 15 июля начали наползать грозовые облака. Оппенгеймер подъехал к башне, на которой был установлен утыканный детонаторами металлический шар с ядерным зарядом. Башню эту со свойственным американцам цинизмом назвали «Тринити», то есть «Троица». Убедившись, что все было в порядке, ученый сел в машину и отправился на расположенное по соседству ранчо.

В напряженном ожидании его коллеги организовали тотализатор, поставив по доллару на свое предсказание относительно мощности взрыва. Теллер играл на повышение, предсказав 45 килотонн в тротиловом эквиваленте. Оппенгеймер поставил на скромные 3 килотонны. Ферми напугал военных, поставив на то, что взрыв подожжет атмосферу.

В ту ночь, когда и так никто не мог заснуть, сосем уж спать не дали… лягушки. Оппенгеймер напишет, что «все окрестные лягушки собрались в одном маленьком пруду рядом с лагерем, спаривались и квакали всю ночь». Сам он сидел в столовой, поглощая одну чашку кофе за другой и часто выкуривая сигареты. В какой-то момент достал томик Бодлера и попытался читать стихи.

Между тем по железной крыше застучал страшнейший ливень, за окном вспыхивали молнии. Ферми, опасаясь, что сильный ветер и дождь далеко разнесут радиоактивные осадки, предложил вообще отложить испытание.

Генерал Гровс поделится впечатлениями о самых запоминающихся моментах той ночи: «Прогноз погоды на утро 16 июля был не столь определенным, он был верен процентов на восемьдесят. В ночи разразились грозы, постоянно били молнии по всему району. Испытание должно было начаться в 04.00 часов, и на протяжении всей ночи поступали обращения от ученых отложить его из-за плохой погоды. Такая отсрочка могла привести к искажению данных испытания вследствие сложности повторной настройки механического оборудования. К счастью, мы отвергли предупреждения. Мы сохраняли спокойствие и бодрствовали всю ночь, надеясь на благоприятную погоду…

Проспав около часа, я встал в 01.00, и с этого времени был неотступно вместе с доктором Оппенгеймером до пяти часов утра. Естественно, он был очень нервным, хотя мысль его работала, как всегда, эффективно».

Старший метеоролог Хаббард заверял, что буря к рассвету утихнет. Он предложил сдвинуть время взрыва с четырех на пять часов утра. Гровс нервно мерил шагами столовую. Он ни за что не хотел откладывать испытания и перечислял доводы Оппенгеймера в пользу его проведения. А потом, опасаясь, что коллеги уговорят Оппенгеймера перенести испытание, Гровс увез его в центр управления, расположенный в Южном укрытии – в 9 км от «Тринити».

В 2.30 ночи обрушился ураганный ветер скоростью 50 километров в час, несший грозовые потоки воды. Хаббард продолжал предсказывать, что буря ненадолго.

– Если мы перенесем срок, – произнес Оппенгеймер, – я не смогу поддержать нужный тонус в людях.

Генерала не надо было уговаривать. «В 3.30 мы приняли решение, что можем взорвать заряд в 5.30, – вспоминал Гровс. – К четырем часам дождь прекратился, но все небо было закрыто тучами. Наше решение крепло по мере того, как время шло. В течение этих часов мы неоднократно выходили из контрольного пункта во мрак ночи взглянуть на звезды, чтобы понять, не становится ли та или иная из них ярче и заметнее. В 5.10 я оставил доктора Оппенгеймера одного и вернулся на главный наблюдательный пункт, который располагался в 17 тысячах ярдов от места взрыва.

В 5.10 из громкоговорителей центра управления прозвучал голос чикагского физика Сэма Аллисона:

– Отсчет времени – ноль минус двадцать минут».

Установилась полная тишина. Конант сказал, что он никогда не представлял, что секунды могут тянуться столь долго. Многие из людей в соответствии с приказами попытались прикрыть глаза тем или иным способом.

Бригадный генерал Томас Фаррел находился на наблюдательном пункте – в 10 тысячах ярдов к югу от точки взрыва. Вот его впечатления: «Обстановка в укрытии была настолько драматичной, что ее не передать словами. Вне и внутри укрытия находились до двадцати человек, занятых последними приготовлениями к взрыву. Это были: доктор Оппенгеймер, директор, вынесший на себе всю тяжесть научных исследований по разработке оружия из сырьевых материалов, полученных в Теннесси и Вашингтоне, и его ближайшие помощники – доктор Кистяковский, который работал над особыми взрывчатыми веществами; доктор Бейнбридж, который наблюдал за подготовкой к испытанию; доктор Хаббард, эксперт по погоде, и другие. Кроме них было несколько солдат, два-три армейских офицера и один военно-морской офицер. Укрытие было заставлено большим количеством оборудования и радиоустановками».

Начался отсчет времени до взрыва. Напряжение нарастало. Из воспоминаний очевидцев и участников ядерной программы известно: ученые чувствовали, что их расчеты верны и бомба обязательно взорвется, но все равно у каждого в глубине души все еще оставалось сомнение. Большинство присутствовавших – христиан, иудеев и атеистов – молились.

Оппенгеймер, когда наступил отсчет последних секунд, оперся о столб, чтобы не упасть, и неподвижно смотрел вперед. За две минуты до запланированного взрыва весь персонал лег лицом вниз ногами к эпицентру взрыва. Лег и Оппенгеймер, уткнувшись лицом в землю, произнеся при этом:

– Господи, как тяжки дела эти для сердца.

Прозвенел зуммер. В 5 часов 29 минут 45 секунд электрический заряд по проводам ушел на детонаторы. Все 32 запала сработали одновременно, сдавив плутониевый шар в центре бомбы.

Брат Оппенгеймера Фрэнк находился в тот момент рядом. Хотя Фрэнк лежал на земле, «свет начальной вспышки проник под веки, отражаясь от земли. Открыв глаза, я увидел огненный шар и почти сразу же – неземное, зависшее в небе облако. Оно было очень яркое и багровое». Фрэнк вспоминал, что его брат просто воскликнул: