– Дело не в какой-то обиде, – упорствовал Сталин. – Я, между прочим, считаю, что Англия тоже потерпела от режима Франко. Долгое время Испания предоставляла свои берега в распоряжение Гитлера для его подводных лодок.
Черчилль продолжал запутывать вопрос:
– Португалию можно было бы осудить за диктаторский режим.
– Режим Франко создан извне, в порядке вмешательства Гитлера и Муссолини. Ведет себя Франко очень вызывающе, он укрывает у себя нацистов. Я не ставлю вопроса о Португалии, – пояснил Сталин.
– Я не могу советовать парламенту вмешаться во внутренние дела Испании, – стоял на своем Черчилль. – Это политика, которой мы следуем уже на протяжении продолжительного времени.
Сталин не терял надежды:
– А может быть, все-таки передать это дело министрам иностранных дел, чтобы они постарались найти подходящую формулу?
– Как раз в этом пункте мы не достигли соглашения, – застолбил Черчилль.
Англо-американцы ничего не сделали раньше, чтобы помочь республиканцам в Испании (скорее, они симпатизировали Франко в его борьбе с «красной заразой»), а теперь не видели ничего зазорного в поддержании отношений с фашистским правительством в Мадриде. Но не хотели признать правительства Болгарии или Румынии по причине их «недемократичности».
– Я думаю, что лучше мы сейчас перейдем к другому вопросу, а к вопросу об Испании вернемся позже, – свернул дискуссию Трумэн. – Декларация об освобожденной Европе. Документ по этому вопросу я представил 17 июля.
Сталин предложил этот вопрос отложить: советская делегация внесет свое предложение. Согласились. Иден напомнил:
– Следующий вопрос – о Югославии. Мы уже передали небольшой проект по этому вопросу.
– Я думаю, что мы этого вопроса не можем разрешить, не заслушав представителей Югославии, – здесь уже Сталин занял жесткую позицию.
– Нужно обратить внимание на то, – возразил Иден, – что мы достигли соглашения в отношении Югославии на Крымской конференции без присутствия югославских представителей.
Сталин не согласился:
– Теперь это союзная страна, в которой установлено законное правительство. Пригласим представителей Югославии, заслушаем их, а потом примем решение.
– Шубашича и Тито? – спросил Черчилль.
– Да.
– Но они не соглашаются между собой, обе стороны сильно настроены друг против друга.
– Я этого не знаю, – слукавил Сталин. – Давайте проверим это дело, пригласим их сюда, и пусть они скажут свое мнение.
– Насколько это дело серьезное, чтобы их вызывать сюда? – пытался понять Трумэн. – Я считаю это неудобным.
Черчилль наступал:
– Мы поставили свою подпись под соглашением на Крымской конференции, а сейчас видим, что эта декларация в Югославии не выполняется: нет закона о выборах, ассамблея совета не расширена, юридическая процедура не восстановлена, администрация Тито контролируется созданной им партийной полицией, печать также контролируется, как в некоторых фашистских странах.
– Господин Черчилль сразу же перешел к обсуждению вместо того, чтобы ответить на вопрос президента, считает ли он этот вопрос настолько серьезным и важным, чтобы обсуждать его на нашей конференции и приглашать представителей Югославии, – предупредил Сталин. – Видите ли, сведения, которые здесь изложил господин Черчилль насчет факта нарушения известных решений Крымской конференции, эти сведения нам, по нашим источникам, неизвестны. Я бы считал правильным, чтобы мы заслушали самих югославов, дали им возможность опровергнуть эти обвинения или признать их правильными.
Перепалка советского и британского лидеров утомила Трумэна. В мемуарах он напишет: «Я откровенно сказал им, что я не желаю тратить время, выслушивая жалобы, а хотел бы заняться проблемами, которые главы трех правительств приехали решать. Я сказал, что если они не вернутся к основным вопросам, я упакую вещи и уеду домой. Я имел в виду именно это.
Сталин искренне улыбнулся и сказал, что не винит президента за желание вернуться домой: ему тоже хотелось бы уехать домой».
В советской стенограмме конференции слова Трумэна звучали более вегетариански:
– Я хочу сделать, перед тем как перейти к заключению, одно заявление. Я сюда приехал в качестве представителя США и приехал сюда для того, чтобы обсуждать с вами мировые вопросы. Но я не приехал сюда для того, чтобы судить о каждой стране Европы, рассматривать споры, которые должны решаться мировой организацией, созданной в Сан-Франциско. Если мы будем разбирать политические жалобы на кого-либо, мы будем только попусту тратить время. Если мы будем вызывать сюда Тито, Франко или других деятелей, то это ни к чему хорошему не приведет.
– Это – правильное замечание, – снизошел Сталин.
– Мы должны обсуждать те вопросы, которые интересны для каждого из нас, – петушился Трумэн.
– Это, мистер президент, вопрос, интересующий и США, потому что здесь речь идет о выполнении тех решений, которые были приняты на Крымской конференции, – напомнил Черчилль. – Тут вопрос принципа.
– По-моему, решения Крымской конференции выполняются маршалом Тито полностью и целиком, – подчеркнул Сталин.
Трумэн не согласился:
– Это правильно, что не все решения Крымской конференции выполняются Югославией. У нас тоже есть жалобы.
– Мы это здесь и обсуждаем. Но решать вопрос без обвиняемого нельзя. Вы обвиняете главу югославского правительства, я прошу заслушать его и потом принять решение. А обсуждать можно сколько угодно.
– Я согласен с этим, но президент против вызова сюда Тито, – сказал Черчилль.
– Тогда придется вопрос снять, – отрубил Сталин.
Черчилль был разочарован: «Третье и четвертое заседания Потсдамской конференции были посвящены различным вопросам, и ни по одному не было принято определенных решений, – вспоминал Черчилль. – Сталин хотел, чтобы Объединенные Нации прекратили всякие отношения с Франко „и помогли демократическим силам в Испании“ установить режим, „приемлемый для испанского народа“. Я воспротивился этому предложению, и в конце концов вопрос был снят. Вопросы о судьбе германского военно-морского и торгового флота, условия мира с Италией и оккупация союзниками Вены и Австрии также вызвали дискуссию и не были решены. Большинство проблем было передано нашим министрам иностранных дел для изучения и доклада. Моя политика состояла в том, чтобы отложить эти вопросы, а затем заняться их решением после того, как будут известны результаты наших выборов».
После третьего дня заседаний участники конференции переместились в резиденцию Трумэна, который дал ужин. «Вечером, после третьей дневной сессии, я принимал гостей на государственном обеде, который проходил в „маленьком Белом доме“. Гостями на обеде, помимо Черчилля и Сталина, были: Бирнс, Эттли, Молотов, Леги, Вышинский, Кадоган, Гарриман, Громыко, лорд Черуэлл, Поули, Дэвис, Соболев, Болен, Павлов и Бирс».
Сам неплохой музыкант, Трумэн организовал вечер-концерт. «Музыку исполнял специальный концертный оркестр, – напишет американский президент. – Пианист, сержант Юджин Лист, сыграл великий вальс ля-бемоль мажор, опус 42 Шопена и несколько его ноктюрнов. Черчиллю не очень была по душе такая музыка. Сталину же так понравился вальс Шопена и ноктюрны, что он поднялся из-за стола, подошел к сержанту Листу, пожал ему руку, выпил за него тост и попросил сыграть еще. Премьер-министр тоже похвалил Листа. Я также принял участие в музыкальной программе, сыграв менуэт Падеревского, один из моих любимых. Зная заранее, что Сталин любил Шопена, я попросил сержанта Листа порепетировать именно Шопена… Он репетировал целую неделю до этого ужина. Пианино было не лучшим концертным инструментом, но и на нем Лист сделал очень хорошую работу».
Дэвис записал в своем потсдамском дневнике, как на ужине у Трумэна Сталин, явно подначивая Черчилля, начал предлагать тосты за «трудящиеся массы» – сначала за рабочих, крестьян в солдатских шинелях. Черчилль поначалу терпел, затем всплеснул руками и произнес:
– Я присоединяюсь к Вашему тосту за трудящихся, кто бы они ни были – солдаты, матросы или рабочие; консерваторы или либералы; черные или белые; тори, республиканцы или даже коммунисты.
Все засмеялись, а Сталин только усмехнулся.
Громыко тоже запомнил тот прием у Трумэна: «После того как гости поднялись из-за стола, он сел за рояль и кое-что сыграл, видимо предварительно поупражнявшись. Было известно и до этого, что Трумэн „баловался“ игрой на фортепьяно. Когда он кончил играть, Сталин похвалил его и сказал:
– Да, музыка – хорошая вещь, она из человека выгоняет зверя.
Мы, услышавшие это высказывание Сталина – Молотов, Гусев и я, – рассмеялись. Трумэну эти слова Сталина также весьма понравились. Ведь в конце-то концов неизвестно, кому Сталин адресовал свои слова, и кто тот человек, из которого музыка в данный момент выгоняет зверя».
Однако атмосфера и неформального общения лидеров заметно отличалась от прежних саммитов. Фейс заметил: «В перерывах между назначенными встречами, во время ланчей и обедов не было никаких длительных бесед и обсуждений, как это было в Тегеране и Ялте. Даже на обычных общественных мероприятиях главы правительств и сотрудники их аппарата не были откровенны друг с другом и не чувствовали себя свободно… Во время обедов и после них, когда главы государств общались между собой, музыка заглушала тосты; это была не тихая, звучавшая где-то вдалеке мелодия, но музыка оглушительная – джаз и хоровое пение».
20 июля. Пятница
В Советском Союзе 20 июля праздновали День Военно-морского флота. «Помню, 20 июля мне поручили издать за своей подписью приказ о его праздновании, – вспоминал адмирал флота Кузнецов. – Однако я полагал, что в победный год правильнее было бы обнародовать приказ за подписью Верховного главнокомандующего. Подготовкой проекта приказа занялся присутствовавший в Потсдаме начальник Главного морского штаба С. Г. Кучеров. Самой сложной оказалась та его часть, в которой давалась оценка действиям моряков в годы войны. После обсуждения было решено предложить формулировку: в годы Великой Отечественной войны флот до конца выполнил свой долг перед Родиной. На следующий день я представил документ И. В. Сталину на подпись. Он перечитал его несколько раз, задержался на словах „до конца выполнил свой долг перед Родиной“ и подписал без единой поправки. Приказ был издан. С флотов поступали сведения о том, с каким энтузиазмом он был воспринят.