Когда мы объявили демобилизацию, то нашим самым большим желанием было, чтобы она прошла согласно плану, быстро и под строгим контролем, что стало бы убедительным примером высокого организационного уровня Императорской армии и флота.
Мы призываем вас, солдат вооруженных сил, выполнить возложенную на вас задачу в соответствии с нашими пожеланиями. Выберите себе гражданские профессии, оставаясь добропорядочными и верными подданными, и, стойко перенося жизненные тяготы и преодолевая трудности, направьте всю вашу энергию на решение задач послевоенного восстановления».
Обращение императора помогло успокоить войска.
Постепенно затухая, спорадические военные столкновения продолжались – на Сахалине и на Корейском полуострове.
Утром 25 августа морской десант был высажен в сахалинский порт Отомари (Корсаков). В тот же день советские войска вступили в административный центр Южного Сахалина – город Тойохара (Южно-Сахалинск), – где располагался штаб 88-й пехотной дивизии. Организованное сопротивление японского гарнизона на Южном Сахалине, который насчитывал около 30 тысяч солдат и офицеров, по сути, прекратилось.
А в Корее, как рассказывал Мерецков, соединения 25-й армии в тот день «освободили в городе Сейян (Сиань) (Синпхо? Сончжин? – В.Н.) заключенных, содержавшихся японцами в концлагере. Среди них оказалось 16 довольно видных военных и административных деятелей Англии, Голландии и США, в разное время попавших к японцам в плен. Все они проявляли неподдельную радость по случаю освобождения и благодарили советских офицеров, но в принципе относились к нам по-разному».
Но уже разгорались новые конфликты. 25 августа в Китае патруль китайских коммунистов приказал остановиться американскому спецподразделению из четырех человек под командованием капитана Джона Бёрча. Тот отказался, вспыхнул спор, посыпались взаимные оскорбления, и Бёрча застрелили. В США его объявят «первой жертвой третьей мировой войны между коммунистами и уменьшающимся свободным миром». И именем Бёрча будет названа влиятельная ультраправая организация. «Общество Джона Бёрча» развернет знамя борьбы с любыми проявлениями коммунизма – в Европе, Азии, но, в первую очередь, в самих Соединенных Штатах.
Трумэн 25 августа, получив из Госдепартамента согласованный текст жесткого ответа Сталину на его резкое письмо, направил его в Москву. Там говорилось: «Поскольку речь идет о базе на Курильских островах, то моя мысль заключалась в том, что пользование правами посадки на центральной группе Курильских островов во время оккупации Японии было бы существенным вкладом в те совместные действия, которые мы будем предпринимать в связи с осуществлением условий капитуляции Японии, так как это обеспечило бы еще один путь авиационной связи с Соединенными Штатами для использования в чрезвычайных случаях в период оккупации Японии…
Вы, очевидно, неправильно поняли мое послание, так как Вы говорите о нем, как о требовании, обычно предъявляемом побежденному государству или союзному государству, которое не в состоянии защищать части своей территории. Я не говорил о какой-либо территории Советской республики. Я говорил о Курильских островах, о японской территории, вопрос о которой должен быть решен при мирном урегулировании. Мне было известно, что мой предшественник согласился поддержать при мирном урегулировании приобретение этих островов советской стороной… Если Вы рассчитываете на нашу поддержку Вашего желания получить в постоянное владение все Курильские острова, я не могу понять, почему Вы считаете оскорбительным, если я прошу Вас рассмотреть просьбу о предоставлении прав для посадки самолетов только на одном из этих островов».
То есть президент, помимо прочего, прозрачно намекнул на то, что не считает вопрос о Курилах окончательно решенным.
Послание Трумэна вручил Сталину при личной встрече 27 августа Аверелл Гарриман. Он с самого начала считал идею получить базу на Курилах безнадежной затеей и, передавая письмо, заметил:
– Получив первое послание от президента Трумэна по этому вопросу, я опасался, что оно будет неправильно Вами понято. Последнее послание Трумэна вносит ясность в это дело.
Сталин поинтересовался:
– Имеется ли в виду создание временной базы на Курильских островах на период, пока будет оккупирована Япония?
Гарриман ответил утвердительно, добавив:
– Речь также идет о предоставлении права посадки коммерческим самолетам США в послевоенный период.
Сталин сослался на необходимость «обсудить этот вопрос с коллегами». К концу беседы Гарриман поднял еще одну тему: как Советский Союз отнесется к принципу «открытых дверей» в Китае.
– Это исконный принцип внешней политики США наряду с доктриной Монро, – уверял посол.
И для красного словца добавил:
– Сейчас выкристаллизовывается третий принцип американской внешней политики – дружба с Советским Союзом.
Сталин ответил в том же полушутливом стиле:
– У нас нет возражений, ибо советские люди считают политику открытых дверей и равных возможностей для торговли более прогрессивной и лучшей политикой, чем колониальная политика Англии.
Гарриман был удовлетворен встречей и докладывал Трумэну: «У меня создалось впечатление, что он считает право посадки на время оккупации приемлемым, но мне не ясна его реакция на возможность коммерческого использования этих объектов в послевоенный период… Сталин был довольно холоден в начале нашей беседы, но по мере того, как она продвигалась, он становился все более сердечным и держал меня более часа, говоря о процедуре, которую разрабатывал генерал Макартур для японской капитуляции, и других вопросах, представляющих общий интерес. Я сообщу об этом более подробно утром».
Действительно, Сталин не стал сжигать мосты, прямо отказывая Трумэну в его запросе на курильскую базу. Тем более что Генсек, конечно, уловил американскую увязку этого вопроса с соблюдением Вашингтоном ялтинского соглашения по Курилам. Сталин ответил встречной увязкой, заведомо неприемлемой для Трумэна, выдержав в то же время свое письмо в подчеркнуто вежливом тоне.
«Ваше послание от 27 августа получил, – сообщал Сталин. – Я рад, что недоразумения, вкравшиеся в нашу переписку, рассеялись. Я не был нисколько оскорблен Вашим предложением, но переживал состояние недоумения, поскольку я, как это видно теперь, неправильно понял Вас.
Я, конечно, согласен с Вашим предложением обеспечить для Соединенных Штатов право посадки на наших аэродромах на одном из Курильских островов в чрезвычайных ситуациях в период оккупации Японии.
Я согласен также с тем, чтобы на советском аэродроме на одном из Курильских островов предоставить возможность посадки коммерческим самолетам. При этом советское правительство рассчитывает на взаимность со стороны Соединенных Штатов в отношении права посадки советских коммерческих самолетов на американском аэродроме на одном из Алеутских островов. Дело в том, что нынешняя авиационная трасса из Сибири через Канаду в Соединенные Штаты Америки нас не удовлетворяет ввиду ее большой протяженности. Мы предпочитаем более короткую трассу от Курильских островов через Алеутские острова как промежуточный пункт на Сиэтл».
После этого письма и предложения создать советскую базу на Алеутских островах, тема американской базы на Курилах дальнейшего развития не получила. Трумэн, посоветовавшись с военными, не стал к ней больше возвращаться.
Союзная вежливость еще соблюдалась в личных контактах лидеров. В самый разгар перепалки по Хоккайдо и Курилам Сталин передал через американское посольство в Москве свои фотопортреты Трумэну и Эйзенхауэру. На одном была надпись: «Наилучшие пожелания президенту Трумэну от его друга И. Сталина». На другом: «Прославленному полководцу, генералу армии Д. Эйзенхауэру с наилучшими пожеланиями». Эйзенхауэр в ответ просил Гарримана передать Сталину «глубокую благодарность за столь великодушный отзыв» о своей персоне.
Гарриман также писал президенту в подробном послании, что Сталин на последней встрече «проявил большой интерес и расспрашивал меня о процедуре капитуляции Японии. Когда я рассказал ему все, что знаю об этом, он сделал комментарий, что существуют значительные риски, поскольку японцы – коварны, и осталось множество „сумасшедших головорезов“. Он сказал, что не мешало бы взять несколько заложников, чтобы защититься от таких инцидентов. Он предложил, что было бы более целесообразно приказать всем японским кораблям, самолетам и т. д. следовать в Манилу, а затем пригласить японцев в штаб-квартиру Макартура для подписания капитуляции. Когда я объяснил желательность принести поражение японцам прямо домой, подписав капитуляцию в сердце Японии, он заявил, что большая армада кораблей должна быть очень внушительна. Это рискованно, но если не будет инцидентов, то армада и высаженные по воздуху войска были бы наиболее впечатляющей демонстрацией силы для японского народа».
Советы Сталина – последнее, что интересовало Трумэна по этому вопросу. Он готовил большое политическое шоу, в основном для внутриамериканского потребления и для демонстрации решающей роли США во Второй мировой войне. Весь сценарий, время капитуляции – все это подстраивалось под Америку и Трумэна. Военное министерство инструктировало Макартура 28 августа: «Президент надеется, что подписание японской капитуляции будет организовано так, чтобы завершиться не позже 10.00 вечера по вашингтонскому времени. Он утвердил следующую процедуру, рекомендованную американскими сетями:
1. Радиорепортаж с линкора „Миссури“… В завершение диктор скажет, что капитуляция свершилась, и добавит: „Теперь мы переносимся в Белый дом в Вашингтоне“.
2. Президент после этого немедленно обратится к нации.
3. По завершении выступления президента трансляция будет вновь переключена на „Миссури“ для выступлений генерала Макартура и адмирала Нимица».
Макартур докладывал, что будет строго следовать полученным из Вашингтона инструкциям.
Проблемы в Восточной Азии у Вашингтона возникали и с другими союзниками. Англичане настаивали на своем участии в капитуляции Гонконга, который продолжали считать своей колонией. Эттли доказывал, что британские военно-морские силы уже находились на пути к освобождению Гонконга от японской оккупации, восстановлению британской администрации. «Возможно, что местное японское командование может рассматривать Гонконг как находящийся „в пределах Китая“, и поэтому я прошу вас дать указание главнокомандующему оккупационными войсками союзников генералу армии Макартуру приказать японскому командованию обеспечить, чтобы японские местные командиры в британской колонии Гонконг сдались командующему британскими военно-морскими силами по его прибытии».