Стали подсчитывать, рассчитывать, но хорошего выхода найти не могли: не хватало ни вагонов, ни дорог с достаточной пропускной способностью. Если сажать в поезд по 1500 человек, то потребуется 700 поездов. Но ведь у каждого репатрианта были личные вещи, и мы не могли допустить, чтобы люди лишались своих скромных пожитков. Практически в поезд можно посадить не более тысячи человек с вещами, следовательно, понадобилась бы тысяча поездов.
В те дни мы отправляли на восток два-три поезда с репатриантами в сутки… Почти полтора года пришлось бы некоторым ждать своей очереди. Невесёлая перспектива! К тому же, по имевшимся тогда сведениям, число репатриированных могло возрасти до нескольких миллионов человек.
После неоднократных переговоров члена Военного совета фронта с Москвой решено было часть репатриантов отправлять в СССР пешим порядком. Люди понимали, что иного выхода нет, но каждый стремился попасть в группу, подлежащую перевозке по железной дороге. Поскольку детей до 14-летнего возраста твёрдо решили пешком не посылать, то нередко встречались случаи фиктивного усыновления (удочерения) детей женщинами, не желавшими идти пешком.
Оказалось, что многие женщины, раздобывшие себе обувь после освобождения, обуты в туфли на высоких каблуках, а на них далеко не уйдёшь. Встал ещё один вопрос – о выделении десятков тысяч пар женской обуви на низких каблуках для идущих пешком. В общем, по принятому тогда варианту, походным порядком отправились в Советский Союз 650 тысяч человек…
В каждой колонне насчитывалось до пяти тысяч человек. Колонны выступали через сутки одна за другой. Перед выходом получали сухой паёк консервами и хлебом. Среди репатриантов проводились беседы о том, как вести себя в пути. Ведь маршруты лежали через Польшу.
Поляки знали, что мимо их селений пойдут колонны репатриантов в СССР, что они будут нести много личных вещей, что в чемоданах и узлах русские женщины и девушки прячут дорогие платья, чулки, бельё. Поляки выходили к колоннам и предлагали русским в обмен на вещи продукты, а порой и бимбер (польский самогон – В.Н.). За еду отдашь всё. Так постепенно многие трофеи перекочёвывали в польские сундуки.
Нередкими были случаи, когда на родину возвращались целые семьи, которые появились на чужбине. Иногда с малыми детьми».
Уже второй приказ СВАГ от 10 июня 1945 года разрешил деятельность антифашистских партий и профсоюзов. Они тут же приняли участие в формировании местных и региональных административных органов. В этом вопросе Советский Союз заметно опередил другие оккупационные державы.
Если западные страны не брезговали использованием старого нацистского административного аппарата и бизнес-структур, то советская военная администрация решительно с ним расправлялась и создавала новый. В советской зоне немедленно были ликвидированы крупные корпорации, распущены союзы предпринимателей, бывших нацистов удалили с руководящих постов во всех сферах жизни.
Принципы формирования новой власти раскроет Жуков: «Военные советы, военные коменданты, работники политических органов прежде всего привлекали к работе в районные магистраты немецких коммунистов, освобожденных из концлагерей, антифашистов и других немецких демократов, с которыми у нас сразу установилось дружеское взаимопонимание.
Так начали создаваться немецкие органы самоуправления – органы антифашистско-демократической коалиции. Примерно одну треть в них составляли коммунисты, которые действовали в товарищеском согласии с социал-демократами и лояльно настроенными специалистами».
Коммунисты стекались из разных районов мира, из концлагерей, тюрем, из СССР, Швейцарии, Лондона. Кадровую основу составили антифашисты, находившиеся в годы войны в СССР.
Из Москвы прибыла группа Вальтера Ульбрихта – Герман Матери, Карл Марон, Франц Далем, Вандель, Бернгард Кенен, с частями Красной армии вернулись в Германию Гейнц Кесслер, Петер Флорин, Конрад Вольф. Из бранденбургской тюрьмы вышли Эрих Хонеккер с группой соратников. Из Бухенвальда вернулся Роберт Зиверт, из Нюрнберга – Ганс Ендрецкий. Эти люди воссоздали Коммунистическую партию Германии.
Самой известной и влиятельной была группа Вальтера Ульбрихта, которая еще 30 апреля была доставлена в Германию и приступила к работе. Другие наиболее активные группы работали в Мекленбурге (Густав Зоботка) и Саксонии (Антон Аккерманн).
Известна директива Ульбрихта коммунистам на местах при формировании новых административных органов: «Это должно выглядеть демократично, но мы должны все держать в своих руках».
Берзарин недолго был комендантом Берлина. 16 июня легендарный командарм нелепо погиб.
В Берлине Берзарин сел на мотоцикл – мощный «Харлей», подаренный американцами. За рулем он сам в генеральском мундире, в коляске – сержант-ординарец с автоматом. Потом появился и другой мотоцикл – трофейный немецкий «Цундапп К8 750». На него-то и сядет в роковое для него утро Берзарин.
Одним из последних, кто видел его живым, был генерал-лейтенант Федор Ефимович Боков. Он вспоминал: «Поздно вечером 15 июня я зашёл в кабинет командарма. Из штаба мы часто уходили домой вместе. Наши коттеджи располагались по соседству. Николай Эрастович был в прекрасном настроении, по дороге много шутил и смеялся. Через несколько суток он должен был лететь в Москву на Парад Победы и с нетерпением ждал этого часа.
– Очень соскучился по семье, по маленькой дочурке, по Москве, – говорил он. – Так хочется видеть наш стольный город мирным, без затемнения и зениток.
– Сейчас июнь, самое чудесное время: её улицы утопают в зелени, всюду цветы, – поддержал я разговор.
– Да разве важно, какой месяц? Москва всегда прекрасна! – воскликнул Николай Эрастович почти с юношеским задором.
Мы договорились встретиться на приёме демократических женщин и попрощались. А утром дежурный по штабу позвонил мне домой и срывающимся голосом доложил:
– Товарищ член Военного совета, убит генерал Берзарин».
Убит. Так доложил дежурный офицер.
Серов рассказывал так: «Погиб по своей вине. Жалко. Всю войну провоевал, и на тебе.
Решил выучиться езде на мотоцикле. То ли учитель был плохой, то ли самоуверенность появилась, но проще говоря, не справился с мотоциклом и на большой скорости головой врезался в впереди идущий студебеккер и умер.
Все мы искренне жалели этого генерала. Гроб с телом выставили в Бабельсберге внизу госпиталя. Все ходили прощаться, так как решено было по просьбе семьи похоронить в Москве».
Точную информацию передавала «молния», тотчас полетевшая в Москву за подписями Жукова и его заместителя по политической части генерал-лейтенанта Телегина: «Сегодня, 16 июня в 8 ч. 15. в городе Берлине от катастрофы на мотоцикле погиб Герой Советского Союза, командующий 5-й ударной армией и комендант города Берлина – Берзарин Николай Эрастович.
Смерть произошла при следующих обстоятельствах. В 8.00 тов. Берзарин на мотоцикле с коляской выехал в расположение штаба армии. Проезжая по улице Шлоссштрассе со скоростью 60–70 км, у перекрёстка с улицей Вильгельмштрассе, где регулировщиком пропускалась колонна грузовых автомашин, Берзарин, не сбавляя скорости и, видимо, потеряв управление мотоциклом, врезался в левый борт грузовой автомашины „Форд-5“.
В результате катастрофы Берзарин получил пролом черепа, перелом правой руки и правой ноги, разрушение грудной клетки, с мгновенным смертельным исходом. С ним вместе погиб находившийся в коляске ординарец – красноармеец Поляков.
Учитывая особые заслуги перед Родиной генерал-полковника БерзаринаН. Э., а также нежелательность оставления могилы в последующем на территории Германии, прошу Вашего разрешения на похороны тов. Берзарина в Москве, с доставкой самолётом.
Семья тов. Берзарина, состоящая из жены и двух детей, проживает в Москве».
Прощание с генералом Берзариным прошло в том же зале, где в мае был подписан Акт о капитуляции Германии. На церемонию пришли командиры корпусов и дивизий, офицеры комендатуры. Был и православный священник, отпел по полному чину. Маршал Жуков стоял в траурном почётном карауле, нес гроб вместе с соратниками, а затем шел за грузовиком, доставившим тело в аэропорт. И тем же бортом улетел в Москву. Принимать Парад Победы…
Берзарина сменил генерал-полковник Александр Васильевич Горбатов, а его в ноябре 1945 года – генерал Дмитрий Смирнов.
Союзники не спешили выводить свои войска из тех районов советской зоны оккупации Германии, которые они заняли в конце апреля – начале мая.
Трумэн подтверждал: «11 мая Черчилль телеграфировал мне, призывая держать наши войска на самых дальних передовых рубежах, которых они достигли. Несмотря на то, что он согласился на оккупационные зоны, он утверждал, что союзники не должны отступать с занятых позиций, пока мы не урегулируем вопрос Польши и другие проблемы, которые у нас возникли с русскими.
За этой запиской Черчилля последовали другие на тему вывода наших войск. Он говорил, что его беспокоят наши планы передислокации на Тихий океан, и попросил приостановить приказ о передвижении американских вооруженных сил. Но большая война на Тихом океане находилась в самом разгаре, и наши войска были нужны там. Кроме того, в стране поднялась общественная шумиха, требовавшая возвращения вооруженных сил, не направляемых на Тихий океан, домой».
Давление в пользу оставления союзных войск в советской зоне подтверждал и Эйзенхауэр: «Политике твердого соблюдения обещаний, данных нашим правительством, был брошен первый вызов после прекращения боевых действий. Некоторые из моих коллег неожиданно предложили, чтобы я отказался, если русские попросят, отвести американские войска с рубежа на Эльбе в районы, выделенные для оккупации Соединенными Штатами. Такое предложение обосновывалось тем, что если мы будем держать свои войска на Эльбе, то русские скорее согласятся с некоторыми нашими предложениями, в частности в вопросе о разумном разделении Австрии. Такие предложения мне представлялись неубедительными. Я считал, и меня всегда в этом поддерживало военное министерство, что начинать наши первые прямые связи с Россией на основе отказа выполнить условия ранее достигнутой договоренности, которые выражают добрую волю нашего правительства, означало бы подорвать сразу же все усилия, направленные на обеспечение сотрудничества».